Текст книги "Начнём с воробышков?"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Андрей Алексеевич Кокоулин
Начнём с воробышков?

В Разгуляеве есть промежуток, зазор во времени между пятью дня и шестью вечера, когда несколько минут городок, кажется, плывёт куда-то в зыбкой сиреневой мгле, тревожной, иллюзорной, волнующей – к смерти, в другой мир, Бог знает.

Перфилов надеялся, что однажды так и случится, и его жизнь волшебным образом переменится, но минуты проходили, мгла таяла, и сиреневые тени от домов и деревьев становились привычными тёмно-серыми.

Возможно, такое желание вызывал в нём кризис среднего возраста. Перфилову было тридцать девять – возраст задумчивый, с тягой к переоценке собственных достижений. Из достижений же были лишь развод после двенадцати лет семейной жизни, однокомнатная квартирка, полученная по разделу имущества, и те же двенадцать лет преподавания истории в городской школе номер три.

Как-то Перфилов замерил свой жизненный путь. Получилось восемьсот четыре метра до школы и столько же обратно.

С женой, конечно, выходило побольше, поскольку с женой ему случалось выбираться куда как дальше. Скажем, к её матери. Другой конец города, как ни посмотри.

Жил Перфилов в старом, пятиэтажном доме, шесть лет назад перенёсшем капитальный ремонт. Во дворе росли липки. За оградками ещё дальше – сирень и рябина. Если говорить честно, это было вполне подходящее место для старости и тихой смерти в собственной постели. Заснуть и не проснуться. И видеть сны.

С некоторых пор Перфилову не хотелось жить.

Вместо лиц школьников он видел глазастого Аргуса и изо дня в день не понятно кому (может, ему, фигуре мифической?) рассказывал про древние царства, персов и греков, феодальную раздробленность Руси, про Муравьёвых и Трубецких, про Новгород и Чернигов, дьяка Гришку Отрепьева и внуков Чингисхана. Дын-дын-дын – слова отскакивали от зубов.

Зачем? Для чего?

Он видел – школьники его предмет не любят, на уроках они перебрасывались записками, исподтишка включали планшеты и телефоны и мямлили у доски. Ну, этот, как его… Каннибал, он пошёл на Рим, войну ещё прозвали панической…

Он всё прощал. Бог с ними. Они только в начале бессмысленного пути.

По дороге домой Перфилов обычно заходил в магазинчик, названный владельцами мини-маркетом, и покупал на ужин или лапшу быстрого приготовления, или какой-нибудь уже готовый салат в пластиковой таре. Ему хватало. Иногда, если желание сходилось с наличием свободных денег он брал любимые с детства эклеры, думая, что ради них, собственно, ещё и живёт.

Эклеров в этот раз не было, и Перфилов, чувствуя себя обманутым, долго и уныло бродил вдоль длинной полки с тортами и пирожными.

Вот и всё, зудела мысль, вот и всё.

В результате, покрутившись, он, конечно, взял какие-то кольца с кремом внутри, но ощущение оглушительной, болезненной неудачи издёргало его до колик.

Подумаешь, кольца. Кольца! Кольца – не эклеры.

Сиреневая мгла неожиданно накатила на Перфилова на тротуаре и заставила замереть. Потекли секунды. Странно взглянув, его обошла девушка в синем пальто. Цок-цок-цок – выкаблучивали каблучки.

Перфилов сглотнул. И всё?

Он медленно двинулся следом за девушкой, и тайный сиреневый цвет тут же привычно переменился, облетел, будто позолота со старых рам. Девушка юркнула в подъезд. Перфилов едва заметно пожал плечами.

Дома его ждала давным-давно начатая повесть о походе Ивана Грозного на Новгород. Бывшая жена сподвигла на неё Перфилова где-то за год до развода. Мол, должен же как-то её Перфиляша самореализоваться. Иван Грозный – это шик. Благодарная тема. И совсем не заезженная. А там такая жесть! Ах.

Опричники, борзые, собачьи хвосты!

Понукаемый Перфилов написал первую главу – о доносчике Петре Волынце – и сдох. Но периодически на специально купленной в комиссионном магазине древней пишущей машинке набивал одним пальцем одну или две строчки.

Процесс грозил растянуться до самой смерти.

Перфилов, в сущности, был не против, лениво намечая через год добраться до третьей главы, а летом, во время каникул, поехать в Новгородский архив или куда там ещё за копией летописи "О приходе царя и великого князя Иоанна Васильевича…"

Дом обозначился истёртым торцом.

Перфилов свернул с тротуара на асфальтовую дорожку во двор, кивнул старенькой соседке Леониде Матвеевне, бредущей по каким-то своим делам, и удобней перехватил покупку. Из низкого бокового окна, распахнутого по случаю весеннего тепла, пахнуло мясным супом.

В глубине квартиры бренчала гитара.

Задумавшись о домашней еде, приготовленной женскими руками, Перфилов не сразу обратил внимание на хруст под подошвами.

– Чёрт!

Асфальт был усеян жуками и гусеницами. Коричневыми, зелёными, жёлтыми, чёрными.

Высоко вздёргивая колени и додавив ещё кого-то, Перфилов отскочил в сторону и только тогда заметил сидящего у стены на корточках мальчика лет шести. В клетчатой рубашке с коротким рукавом и в синих шортах, он сосредоточенно смотрел на то, что осталось, от неосторожных Перфиловских шагов. Губы его едва заметно шевелились.

Мальчика звали Вовкой и являлся он сыном соседки, которая сейчас то ли музицировала сама, то ли внимала аккордам, извлекаемым чужой рукой в её честь.

Перфилов редко с ней пересекался, но знал, что жизнь у неё не складывается, что она выпивает и что в квартиру к ней ходят разные особи мужского пола, то буйные, то вороватые, но никто надолго не задерживается.

Вовка этим особям обычно мешал и его или запирали на кухне, или отправляли гулять. Вовка был большеротый и донельзя серьёзный.

Перфилов присел.

– Это ты насекомых собрал? – спросил он Вовку.

Мальчик, шмыгнув носом, нехотя кивнул.

– А зачем?

Вовка пошевелил пальцами.

– Чтобы они умерли.

– Могу тебе сказать, это не самое лучшее желание.

Мальчик посмотрел на него светлыми глазами.

– Будто вы что-то понимаете, – буркнул он.

Перфилов поёжился и бросил взгляд на угол стены, проглядывающий в окне и сходящийся с потолком у вентиляционной отдушины.

– А тебя, значит, выгнали?

– Я сам вылез, – Вовка поколупал ногтем дырочку в сандалетке. – Мама пьяная, а подоконник низко.

Запах мясного супа наплыл, и мальчик болезненно скривился.

– Есть хочешь?

– Не буду я её суп!

Мимо прошла женщина, приговаривая: "Что за дети пошли, сущее наказание!". В каждой руке она несла по пакету. И Перфилов, и Вовка синхронно повернули головы, выцеливая её полную спину уничтожающими взглядами.

Женщина вдруг ойкнула и заскакала на одной ноге.

Перфилов, будто нашкодивший пацанёнок, а не взрослый человек, приближающийся к своему сорокалетию, покраснев, всем телом развернулся в другую сторону. Вроде бы и не виноват, а стыдно, желал же что-то такое.

Вовка отвёл взгляд чуть позже.

– Знаешь, – сказал Перфилов, – а у меня есть кольца. Пирожные.

– И что?

– Ну…

Что я делаю? – спросил себя Перфилов. Подумаешь, выгнали мальчишку. Не замёрзнет. А замёрзнет, залезет обратно. Встанет на выступ цоколя и залезет.

Ещё подумают…

– Я могу угостить тебя чаем, – сказал он. – С кольцами.

– А вы с четвёртого этажа, да?

– С него самого.

– А как вас зовут?

– Руслан Игоревич, – Перфилов поднялся и протянул руку. – Ну что, идёшь?

Мальчик посмотрел снизу вверх.

На миг Перфилов почувствовал, что его лицо будто обкололи ледяными иголочками.

– Мам! – крикнул Вовка, привстав на цыпочки и схватившись пальцами за подоконник. – Мам, ты слышишь?

Перфилов похолодел и внутри.

– Ма-ам!

Гитара перестала бренчать.

– Что тебе? – донёсся приглушённый кухонной дверью женский голос. – Сиди там! Суп ешь.

Мальчик подпрыгнул.

– Я к Руслану Игоревичу на четвёртый!

– Да иди куда хочешь!

За дверью гоготнули.

– Ах, ты моя рыбонька, – кажется, сказали там.

– Пошлите, – сказал Вовка, отлипая от подоконника. – Они сейчас любиться будут.

– Э… ну да…

Смущённый Перфилов покорно отдал коробку с кольцами.

– А почему их раз, два, три… пять? – спросил мальчик, разглядывая кольца, через пластиковую упаковку. – Они что, олимпийские?

– Не знаю, – пожал плечами Перфилов, следуя за Вовкой к подъезду.

– А у вас сгущёнка есть?

Перфилов задумался.

– Не уверен. Но кольца, они всё-таки с кремом.

– А конфеты?

– Тоже мимо, – сказал Перфилов.

– Вы бедный, да? – спросил Вовка.

– Ну, не богатый. Просто конфетами не увлекаюсь.

Вовка вздохнул, поднял глаза.

– А чай-то будет с сахаром?

– Это я тебе обещаю, – серьёзно сказал Перфилов.

– Открывайте тогда, – стукнул сандалеткой в подъездную дверь мальчик. – Я же не могу дотянуться!

– Извини, что-то я совсем.

Перфилов нажал на кнопки замка, внутри пискнуло, он потянул за круглую ручку.

– Не закрывайте! – панически крикнул кто-то сзади.

Синий вихрь приблизился к Перфилову, сопровождаемый топотом каблучков и блеском чего-то металлического.

Перфилов, поворачиваясь, чуть шире распахнул дверь.

Девушка оказалась подобна мягкой ракете, стихийному бедствию, потому что, влетев в подъезд, заехала локтем Перфилову в бок, наступила на ногу и обдала ароматом цветочного шампуня. Последнее всё-таки было приятным.

– Простите.

Со ступенек фыркнул Вовка.

– А вы к кому?

– К себе. У меня квартира на втором. Я вчера сняла, – девушка поддёрнула металлический ремешок сумки. – А кода мне не сказали.

– Шесть-пять-три, – морщась, сказал Перфилов. – Вы мне всю ногу…

– Вы просто встали в проходе, как дурак.

Девушка улыбнулась. Ни грамма раскаяния!

Перфилов не смог определить, сколько ей лет. Раньше он как-то с лёту и безошибочно оценивал женский возраст, с поправкой на год-два. А тут… Постарел что ли?

Впрочем, девушке (женщине?) точно было до тридцати. Мелковатые черты компенсировались большими глазами. Светлые волосы. Тонкие руки. Грудь под синей курткой прорисовывалась не чётко, о ней и сказать было нечего.

В горле Перфилова проклёкотал и умер смешок, вызванный мыслью, что ему, оказывается, ещё интересны женские прелести.

– Что вы смеётесь?

– Всё, мы пошли, – Перфилов подтолкнул мальчика. – Вперёд, Вовка.

– Ваш сын? – прилипчивая девушка зацокала по ступенькам за ними. – Он на вас совсем не похож.

– Я соседский, – сказал Вовка.

– Что ж… А меня Лена зовут.

– А меня Вовка, – представился мальчик.

Перфилову не оставалось ничего, как назваться самому.

– Руслан… – мгновение он думал, стоит ли произносить отчество, и решил по-другому: – Я из сорок первой.

– Ну, пока.

Лена остановилась на лестничной площадке и махнула рукой поднимающимся выше Перфилову и Вовке.

– Странная какая-то, – обернулся мальчик.

– А ты, собирающий насекомых?

– Я их не собирал, – нахмурился Вовка.

– То есть, они сами?

– Я им сказал.

– Эх, фантазёр, – сказал Перфилов.

Они поднялись на площадку четвёртого этажа. Перфилов достал ключи, открыл дверь и впустил Вовку.

– Прошу.

Мальчик, шлёпая сандалетками, свернул в кухню.

– А что у вас так грязно?

Перфилов торопливо стянул пальто.

– Почему грязно?

Заглянув из прихожей, он обеспокоенно обежал кухню глазами. Пол, занавески, раковина, кухонный стол. Вроде всё как обычно.

– Фу, весь стол в крошках, – Вовка, брезгливо смахнув крошки к краю столешницы, поставил упаковку с кольцами.

– Ну, знаешь… – не нашёлся с возражением Перфилов. – Иди-ка лучше телевизор посмотри.

– А он у вас цветной?

– Цветной. И даже плоский. С пультом умеешь обращаться?

– Что я, маленький что ли? – возмутился Вовка и ускакал в комнату.

Через несколько секунд из комнаты донеслись жизнерадостные голоса рекламных героев, сражающихся с запорами, простудой, бессилием, жрущих кетчуп и пьющих прохладительные напитки известных фирм.

– Грязно ему, – пробормотал Перфилов.

Он долил из-под крана чайник и поставил его на плиту. Пьезозажигалка затрещала, вызвав появление над конфоркой трепетных голубых лепестков.

Телевизор в комнате заговорил тонкими мультяшными голосами.

Эх, подумал Перфилов, наполняя сахарницу сахаром из пакета, меня бы кто вот так пригласил. Увидел, как мне плохо…

– Дядя Руслан, а у вас мухи, – сказал Вовка, сунув в проём серьёзную мордочку.

– И что?

– А можно я их пошлёпаю?

– Как пошлёпаешь? Газетой?

– Как жуков.

Перфилову стало интересно.

– Так я что, уже дохлых жуков давил?

– Ага, так они вам живые и дадутся! Конечно, дохлых!

Перфилов извлёк из шкафчика две чашки. Одна была грязная, и её пришлось вымыть.

– А посмотреть можно?

– Если вы никому, то можно.

– Это секрет?

– Секрет.

– Я – могила, – пообещал Перфилов.

Он почему-то на цыпочках прошёл в комнату и сел на диван-раскладушку, который служил по совместительству и спальным местом. Мебельную компанию дивану составляли плохонькое кресло, бельевой комод и книжный шкаф, лишь наполовину заполненный книгами. Две верхние полки шкафа занимали глиняные поделки бывшей жены. Их она оставила Перфилову на память.

– Всё, я смотрю.

Мух было три.

Они с упоением носились над Вовкиной головой, изредка присаживаясь то на потолок, то на оконные занавески.

Мальчик стоял к Перфилову вполоборота, и выражение его лица разобрать было трудно. Но Перфилов заметил, как он до белизны в костяшках сжимает кулаки.

Мухи умирать не собирались.

– Скоро? – шепнул Перфилов, наблюдая насекомьи фигуры высшего пилотажа.

Вовка дёрнул плечом.

Перфилов, конечно, не сомневался, что это выдумки, детские фантазии, мальчик всё-таки живёт не в самой счастливой семье, отца нет, мать пьёт, большую часть времени ребёнок предоставлен самому себе. Но когда Вовка напряжённо вытянулся и зашипел, плюясь слюной: "Сдохните! Сдохните все!", Перфилов неожиданно вздрогнул. Уж больно зловеще прозвучало. Как исполненный боли приказ.

Впрочем, мухи продолжили кружить.

– Нет, – сдался Вовка и обмяк, – не работает.

– Бывает, – филосовски заметил Перфилов.

– Вы не понимаете, дядя Руслан, – сказал мальчик. – Я с жуками был злой, а сейчас не злой.

– Думаешь, в злости всё дело?

– А в чём же ещё?

– Может быть, – сказал Перфилов. – На сколько претендуешь колец?

Вовка, хмурясь, поднял три пальца.

– А влезет?

– Я вместительный.

На кухне зашипел, забренчал крышкой чайник.

Они перебрались к нему. Вовка уселся на табурет, снова отогнал крошки, посмотрел в подставленную чашку.

– Осторожней, – сказал Перфилов.

Он положил в чашку пакетик "липтона" и залил его кипятком.

Вовка сразу же втянул поплывший чайный дух. Посмотрел, как Перфилов наливает воду себе и вскрывает упаковку с пирожными.

– А сахар?

– На свой сахар, – Перфилов переместил сахарницу на стол.

– А вы меня пожалели, да? – спросил вдруг Вовка, насыпав в чашку четыре полных ложки.

– Когда?

Перфилов приготовил себе несладкий кофе.

– Там, у окна.

Перфилов сел напротив, щёлкнул по носу облезшего пластикового микки-мауса на пружинке.

– И что?

– А сейчас злитесь, что пожалели.

– Вовсе нет, – соврал Перфилов, на мгновение опуская глаза к чашке. – О чём тут жалеть? Я задумался совсем о других вещах.

– О каких?

Вовка выбрал самое пышное кольцо и укусил его. Крем испачкал уголок губы.

– Например, о том, что надо бы прибраться в квартире, – сказал Перфилов. – Раз ты говоришь, что грязно.

Мальчик шумно отхлебнул чай.

– А пирожные вкусные.

– Да? – Перфилов двумя пальцами за мягкий бок ухватил кольцо. – Сейчас попро…

Резкий звук дверного звонка из прихожей заставил его измениться в лице. Он переглянулся с Вовкой.

– Кто бы это?

– Открывайте, – сказал мальчик.

– Ага, – сказал Перфилов, но не сдвинулся с места.

– Боитесь что ли? – возмутился Вовка.

– Н-нет.

Перфилов всё-таки поднялся и на ватных ногах побрёл в прихожую. Картины в голове рисовались мерзкие, преглупые, в которых приходиться объясняться, оправдываться и доказывать, что ты не верблюд.

– Кто? – спросил он, щёлкнув замком.

Снаружи не ответили.

Перфилов, помедлив, распахнул дверь в электрический свет лестничной площадки.

– Во-от он, учи-итель! – на весь подъезд заголосила Вовкина мать. – Знаем мы этих учителей!

Она была основательно пьяна.

Перфилов даже удивился: голос из окна был ещё вполне адекватный, а здесь уже всё, аут и атас. Как она успела набраться так быстро? Из-под халата на женщине выбивалась ночнушка. Сквозь растрёпанные, свалившиеся на лоб волосы Перфилова пытался сверлить мутный, уплывающий куда-то внутрь себя взгляд.

– Ты это…

Вовкина мать наставила на Перфилова палец и задумалась. Одуловатое лицо её сделалось зеленовато-серым.

– Вера! – откуда-то снизу поднялся мужской глас. – Верочка! Ты здесь?

– Я н-на… – женщина икнула. – Я наверху!

– Я сейчас…

Пролётом ниже зашаркали, приближаясь, шаги. Перфилову захотелось закрыть дверь. Но ведь станут колотить, не успокоятся.

– Вера, извините, не знаю как ваше отчество… – заторопился он.

– Пална, – выдохнула Вовкина мать.

– Вероника Павловна, чего вы, собственно, хотите?

Женщина упёрлась в него взглядом и рассмеялась.

– Ишь, учите-ель… Знаем мы! Что с сыном… с Вовкой моим?

– Вы же только что…

Женщина пьяно махнула на него рукой, и Перфилов умолк. Где-то внутри тонко, противно спела струна. Дзау-уу!

– Ты мне это… – Вовкина мать качнулась. – Учителя – все извращенцы.

Краска прилила у Перфилова к щёкам.

– Вы совсем?! – голос его истончился, как у виноватого. – Вы сами-то!

Женщина заулыбалась отвратительной, отвратительно-понимающей улыбкой. Всё мы знаем про учителей. Наслышаны.

– Вер, ты в конце концов… обижаешь!

Обиженная личность, подшаркнув, выступила на лестничную площадку и с подозрением уставилась на Перфилова. Невысокого роста мужчина в мятых брюках и пиджаке, надетом на майку, составил с Вовкиной матерью на удивление гармоничную пару. Физиономия его, небритая и украшенная шишкой на лбу, кривилась, выражая обуревающие её негативные чувства.

– Эт кто?

– Никто! – заявила женщина.

– Что ж ты с ним лясы точишь?

– Вовку он к себе затащи-ил, вот. Учи-итель!

Вовкина мать сощурилась. Её собутыльник взглянул на Перфилова по-новому, с глумливым удивлением, утерев рукавом губы.

– О-па, ты попал!

В его светлых глазах зажглись электрические огоньки.

– Вы меня вообще слышите? – спросил Перфилов, наблюдая, как мужчина бычится и тискает костяшки рук. – Я его не тащил!

– Зачем же он тебе? – женщина, придвинувшись, неожиданно ухватила его за свитер. – Ты сатанист? Ты убить его хотел?

Густой винный запах ударил Перфилову в нос.

– Нет!

Откуда-то сбоку вынырнул кулак и вскользь проехал по лбу, больно зацепив бровь.

– С-сука! – хрипло выругался владелец кулака, мелькнув в поле зрения растрёпанными волосами и шишкой. – Это ещё не всё!

– Да отстаньте же!

Перфилов с трудом отодрал крючковатые пальцы. Зубы Вовкиной матери звонко щёлкнули у его горла, и он с ужасом сообразил, что в таком аффектированном состоянии она могла ему и шейную артерию порвать. Господи!

– Ма-ам! Хватит, – произнёс Вовка у него за спиной.

Оглянувшись, Перфилов обнаружил его в метре от себя, насупившегося, с половинкой пирожного, зажатой в пальцах. Глаза женщины наполнились слезами.

– Сынок! – протянула она руки. – Ты жив! Жив мой сыночек! Иди ко мне…

Судя по тому, как лицо её расцвело пурпуром и из морщинисто-плаксивого мгновенно превратилось в ожесточённое, скорбно поджимающее рот, Вовка к ней идти не захотел.

– Сволочь! – горько сказала женщина. – Выкормила на свою голову.

Она вдруг сползла на светлые плитки площадки, упираясь спиной в прутья лестничных перил. Короткий халат задрался, открыв жирные, в пятнах синяков ляжки. Перфилову стало стыдно за её откровенную обнажённость.

– Ах ты!..

Собутыльник, уловив момент, снова попробовал напасть, но, услышав щёлканье замка, отступил на ступеньку, на две вниз. Из квартиры напротив выглянул пожилой сосед, на всякий случай вооружившийся утюгом.

– Руслан Игоревич, что происходит?

– Ниче, – тяжело поднялась Вовкина мать. – Извращенцы вы все. – Она взглянула на Перфилова с лютой, вымораживающей ненавистью. – Вовка, или сейчас, или не пущу!

Поймав своего приятеля за плечо, она стала спускаться вниз.

– Руслан Игоревич… – сосед, недоуменно посмотрев им вслед, перевёл взгляд на Перфилова. – Я не совсем понимаю…

– Небольшой конфликт, Валентин Львович, – Перфилов мелко улыбнулся. – Люди выпили, придумали себе…

– Я пойду, – сказал Вовка и пролез в щель.

Перфилов запоздало открыл дверь шире. Мальчик отдал ему недоеденное пирожное.

– Доешь по дороге, – Перфилов попытался всучить кольцо обратно. Часть шлёпнулась на пол, брызнув кремом.

– Вовка! – рявкнули снизу.

– Иду!

Мальчик постоял на верхней ступеньке, подвернув руки назад, словно военнопленный, прошептал что-то под нос и пропал из поля зрения.

– Много зла в людях, – сказал сосед Валентин Львович. – Чем дольше живу, тем больше зла. Откуда оно берётся?

– Из жизни, – сказал Перфилов.

– М-да. Жизнь…

Сосед посмотрел на утюг в руке и закрыл дверь.

Перфилов сходил на кухню, взял сухую тряпку и совок, загнал на совок остатки пирожного с пола, подтёр крем тряпкой. Почему-то едва не стошнило.

Уроды, подумалось ему.

Не став допивать кофе, он лёг на неразложенный диван, скрючился, умещаясь между боковыми валиками, скрестил руки на груди, сунув ладони в подмышки.

Я – извращенец!

Смех вылетел изо рта Перфилова вместе с мелкими капельками слюны. Можно ли объяснить, что делается у тебя на душе? Кому это можно объяснить? Кто тебя поймёт? Тебе тридцать девять. Тебе, сука, тридцать девять, и ты – никто. Для бывшей жены – никто. Для учеников своих – никто. Для всех восьми миллиардов, живущих в этот момент на планете, ты – никто. Некому даже выговориться.

Потому и Вовка. Потому что хоть какая-то иллюзия тепла. Кто-то рядом. Кто-то живой рядом. Почти сын. А они мне…

От жалости к себе и обиды на весь мир Перфилов заскулил, глаза его набрякли влагой, и она, жгучая, терпкая, потекла по лицу к вискам.

Суки, думалось, суки вы все. Я… кто вы такие, чтобы думать обо мне, будто я сволочь? Сами-то, сами на себя оборотитесь!

– У-у-у, – завыл он, захлёбываясь в слюне. – Уроды-ы!

В темнеющем окне небо громоздилось на крышу дома-соседа, цвет его от натуги густел, в высоте, обрезанные фрамугой, проскальзывали кровавые нотки.

– Сдох-хну тут…

Перфилов всхлипнул и вдруг резко поднял голову.

Звонок? Было тихо. Только под самим Перфиловым поскрипывал, проминаясь, диван. Застыв в неудобной позе, он несколько секунд ждал повторного нажатия кнопки. Заныла шея. Подлец с той стороны двери, видимо, решил помучить ожиданием.

Перфилов, не выдержав, поднялся, наскоро отёр лицо.

– Кто там? – произнёс он в полумрак прихожей.

Может, Вовка вернулся?

Эта мысль заставила Перфилова шагнуть к двери. Повторный звонок был как выстрел в сердце. Дз-зы-ыы!

– Зачем же так звонить!

Перфилов распахнул дверь.

Раздражение его, впрочем, быстро смялось, потому что перед ним обнаружилась давешняя знакомая, оттоптавшая в подъезде ногу.

– Здравствуйте.

– И чего вам? – грубовато поинтересовался Перфилов.

– Я здесь никого не знаю, – сказала девушка. – Поэтому решила обратиться к вам.

На ней были джинсы и вязаная кофточка, сквозь которую проглядывал бюстгальтер.

– А меня знаете? – спросил Перфилов, с трудом отводя взгляд.

– Ну, да, вас Руслан зовут, – девушка улыбнулась. – Мы с вами столкнулись, если помните.

Перфилов кивнул.

– Понятно. А вас э-э… – он мучительно попытался вспомнить её имя. – Извините, я не расслышал тогда.

– Лена. Могли бы и запомнить.

– Знаете, что! – взорвался Перфилов. – В душу мне не лезьте! Все, блин, психологи и знатоки! Я почему-то всем должен, а как мне что-то…

Девушка нахмурилась.

– Извините.

Она повернулась, чтобы уйти.

– Э-э… Лена! – запоздало крикнул Перфилов, когда соседка уже спустилась на пролёт. – Вы зачем приходили-то?

– Уже не важно, – сказала девушка.

– Вы меня сейчас идиотом выставляете! – свесившись через перила, сказал Перфилов.

– А вы разве не он?

– Ну что мы, не можем как нормальные люди? Я признаю, что несколько взвинчен, возможно, был не прав.

Девушка подняла на него свои большие глаза.

– Мне нужен был сахар.

Перфилов прыснул.

– Серьёзно?

– А что в этом смешного?

– Сахар сегодня популярен. Поднимайтесь, – оживился Перфилов.

Он чуть не сбежал вниз, чтобы вернуть девушку, но вовремя опомнился – ей-богу, опять бы не так поняли. Сорокалетний ловелас. Любитель молоденьких. Кризис среднего возраста – бес в ребро. Тьфу! Ещё и с красными от слёз глазами.

Перфилов поспешно потёр лицо.

– Проходите.

Он отступил вглубь квартиры, давая девушке понять, что не собирается ни закрывать дверь, ни сторожить её в прихожей.

– У вас миленько, – услышал Перфилов, проверяя баклажку с песком на кухне.

– А вот Вовка, мальчик, сказал, что у меня грязно, – сказал он.

– Ну-у, – тактично протянула Лена, – возможно.

– У вас есть куда пересыпать?

– Вот, – Лена, заглянув на кухню, показала ему пластиковую банку.

– Давайте.

Пока Перфилов пересыпал песок, Лена стояла в проёме, заставляя его нервничать.

– Да, здесь не чувствуется женской руки, – сказала она наконец.

– Как есть. Руки – мужские.

Перфилов наклонил баклажку резче, чем следовало, и сахар сыпнул мимо банки, крупицы побежали по столу.

– Чёрт! Не говорите под руку!

– Вы всё-таки злой.

– Я? – удивился Перфилов. – Да по сравнению со всеми остальными… Держите, – он подал девушке наполненную банку. – В общем, я не такой, каким кажусь.

– С людьми, наверное, работаете?

– В школе.

Лена покивала, словно именно такой ответ от Перфилова и ожидала.

– Ну, до свидания.

Перфилов проводил её до порога.

– Иногда, чтобы узнать человека, необходимо лишь желание, – сказал он. – Только почему-то никто этим желанием не горит. И все судят его, как им ближе. И видят, как им удобнее.

– Это вы так себя оправдываете? – спросила Лена.

– До свидания, – сказал Перфилов, захлопывая дверь.

Хотя ему ужасно хотелось добавить: "Ты хоть что-нибудь поняла, дура?! Ты – со своей банкой и с моим сахаром?!"

В комнате он не лёг сразу, не смог, закружил, как заведённый, вырабатывая, гася раздражение, и неожиданно зацепился глазом за чёрные комочки на паркетинах у окна. Три комочка со слюдяными крылышками. Три мухи.

Все три – мёртвые.

Конец недели совсем издёргал Перфилова.

Завуч, худая, за пятьдесят женщина, прозванная Скрепкой, зачем-то решила присутствовать на его уроках в шестых и седьмых классах, и ему пришлось из кожи вон лезть, изображая увлечённость предметом и пытаясь эту увлечённость передать ученикам. Позднее средневековье, Ренессанс, Борис Годунов и Смута. Сухое лицо с поджатыми губами над задней партой.

Он оказался чертовски убедителен.

– Руслан Игоревич, – проникновенно сказала ему Скрепка на перемене, отведя в сторонку, как какого-нибудь нерадивого школьника, – не надрывайтесь вы так. Я смотрю, что вы болеете за свою дисциплину, но, поверьте, вашим подопечным нет до неё никакого дела.

Фамилия её была Скрепикова, и прозвище, собственно, от неё и брало исток.

Лёгкая сутулость, светло-зелёная блуза, коричневая юбка, коротко подстриженные, подкрашенные волосы. В бесцветных глазах то и дело проглядывала какая-то сатанинская искорка.

Перфилов её побаивался.

– Если у них останется в головах хоть что-то, уже хорошо. Вспомнят Леонардо да Винчи, я обрадуюсь, – продолжила завуч, успокаивающе постукивая тонкими пальцами по его обтянутому пиджачным твидом плечу. – Вы не переживайте, но так и есть. Это реальность.

– Вы их не любите, – сказал Перфилов.

– Почему? Люблю, – удивилась Скрепка. – Просто семнадцать лет из года в год я наблюдаю одно и тоже. Гормоны, половое созревание, пик эмоций, максимализм, нигилизм, сильные чувства к противоположному полу, отрицание жизненного опыта родителей, а вместо этого преклонение перед рок или поп-звёздами. Из года в год, Руслан Игоревич. Конечно, с вариациями. Что им история! Что им вообще школа, и мы с вами в частности! Им открылся другой мир, волнующий, яркий. Грубо говоря, наш мир. Взрослый. Но иногда, честно, зла не хватает.

– Зла всегда достаточно, – грустно сказал Перфилов.

– Я фигурально, – чуть улыбнулась завуч. – Зла не хватает, потому что я знаю, чем всё это кончится. И всегда кончается. Они становятся старше, и дурь выветривается из головы. Я думаю, они завтрашние смотрели бы на себя сегодняшних с ужасом и стыдом. Или, по крайней мере, – снисходительно.

– Они – дети, – сказал Перфилов.

– Дети – очень жестокие существа, – вздохнула Скрепка. – Поэтому не старайтесь давать им больше того, что они в состоянии переварить.

– Я попробую, – кивнул Перфилов.

Вовку он увидел лишь вечером пятницы.

Окно кухни опять было раскрыто, но мальчик и не помышлял выбраться наружу, а хмуро наблюдал за ползающими по стеклу мухами, изредка наставляя на них палец.

Солнце пятнами прорывалось сквозь листву близкой липы.

– Привет, – сказал Перфилов.

Вовка не ответил.

По его взглядом одна муха, тяжело взлетев, опустилась к его руке.

– У меня все три мухи подохли, – сказал Перфилов.

– Сейчас что ли? – буркнул Вовка.

– Нет, тогда. Как ты ушёл, так и подохли.

– А вы мне не верили.

– Думаю, это простое совпадение.

– Ага, конечно, – мальчик дунул на муху у ладони, и она с лёгкостью перевернулась на спину, поджав ножки. – Я очень разозлился тогда.

– На меня?

– На мамку и на этого… на дядю Колю, что с нами стал жить. Хотя он весёлый. Ну, иногда. Знаете, что на гитаре играют с ме… с мелиоратором?

– С медиатором, – поправил Перфилов. – А где они сейчас?

– Ушли в магазин.

Перфилов посмотрел в сторону улицы.

– Мне бы, честно, не хотелось, встречаться ни с твоей матерью, ни с дядей Колей.

Вовка впервые поднял глаза.

– Трусите?

– Трусил бы, не разговаривал бы с тобой, – строго сказал Перфилов. – Просто зачем лишний раз идти на конфликт?

– Ну и идите мимо! – обиделся мальчик.

Две мухи замертво упали с окна.

Перфилов наклонился, чтобы рассмотреть насекомых повнимательней.

– Слушай, – сказал он, – если ты моришь мух взглядом, то тебе следует быть осторожнее.

– А вам-то какое дело? – спросил Вовка, смахивая мух на кусок газеты.

Перфилов только сейчас заметил, что мёртвых насекомых там уже более десятка.

– Это не очень хорошо.

– Ага, а когда тебя бросают, это хорошо? – громко спросил мальчик. – Или когда бьют?

– Кто тебя бросил? – удивился Перфилов.

– Папка! – крикнул Вовка и потянул оконную ручку.

Окно захлопнулось.

Перфилов постоял, глядя, как Вовка пропадает в коридоре. Хорошо, мухи, подумалось ему. А если что покрупнее? Мыши, птицы? А там, глядишь…

Он вздрогнул. Боль вспухла в затылочной части черепа, гадай теперь – сама по себе или Вовкиными стараниями. Впрочем, его на этой неделе словно сговорились извести, так что удивительно, что не микроинсульт.

Стараясь не шевелить головой, Перфилов побрёл домой.

В квартире разделся до трусов, достал было рукопись своей повести, полистал, удивляясь корявости слога и бедности языка. Куда это? Сжечь только. Где тут Марго увидела перспективу?

Он повалился на не заправленный с утра диван.

Голову кружило. Может, подумалось, попросить Вовку, чтоб он попробовал и его, как своих жуков или мух? Чтобы разозлился, двинул пальчиком. Жить не хочется. Не хочется жить. Самое грустное, понял Перфилов, и менять ничего не хочется. Зачем живу?