Текст книги "Между нами мужчинами"

Автор книги: Андрей Тарасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Ни в коем случае! Этот не очень грамотный мужик "с любопытствующим хохолком на макушке" удивительно любознателен и широк в своих интересах. Все ему надо было знать: и как теодолит устроен, и какие общие законы мирозданием управляют, и как людям сообща по правде жить научиться. Рассуждения его о мироздании, о правде, справедливости, смысле жизни на редкость интересны и убедительны, хотя он нигде не выходит из своей роли, роли "простого" грамотного мужика-книгочея. И первым поднимать оружие против Колчака он не хотел вовсе не по причине неразвитости гражданских чувств. Наоборот – из-за их сильной развитости. Знал он о губительности братоубийственной войны и принципиально не хотел брать грех за ее развязывание на свою душу. Зато, когда такие, как Устинов, поняли, что с "колчаками" мирно не договориться, когда их вынудили взяться за оружие, дни Колчака были сочтены.

В описываемый Залыгиным период жизни масштаб хозяйской деятельности Николая Устинова, правда, не выходит за пределы его домашнего "государства" и сельских мирских проблем, но ведь, не научившись быть хозяином в этом масштабе, и хозяином в масштабе государства стать невозможно. А потенциал у Устинова очень велик. Он не хозяйчик, а хозяин, он не замкнут на чисто сегодняшних заботах – ему все хочется знать, все интересно, он и за мир в целом тоже считает себя ответственным. Он ничуть не Гаврилов!

Можно сказать: эпоха тогда была другая – революционная, напряженная, экстремальная. А что в наше время – время глобальных массовых процессов может один человек? Разумно ли требовать от кого-то сочувствия бедам человечества, которым нет числа, если от него при этом почти ничего не зависит? Не лучше ли оставаться ему обывателем, чем бесплодно гоняться за неуловимыми "синими птицами", терзать себя впустую болями века?

Дело вкуса. Мне лично ближе позиция, выраженная в "Идиоте" Достоевского: "Лучше быть несчастным и знать, чем быть счастливым и жить в дураках".

В принципе, наверное, это и для женщин лучше, но уж мужчинам-то "жить в дураках" вовсе не к лицу.

Как бы ни старался обыватель, от жизни ему не укрыться. Настигнет, ворвется в мирок, огороженный забором равнодушия, и накажет. Бессмысленностью жизни, скудостью радостей, бунтом или аморальностью детей, даже болезнями, преждевременной старостью и смертью. "Медицинский факт!" – как сказал бы по этому поводу Остап Бендер. С неоспоримостью зафиксировано, что переход на "заслуженный отдых", как правило, не укрепляет здоровье, а совсем наоборот. Ученые объясняют это возникающим ощущением своей ненужности, социальной непродуктивности, которое программирует физиологические механизмы организма на быструю самоликвидацию. Здесь уместно еще раз вспомнить опыт блокадного Ленинграда. В "Блокадной книге" А. Адамович и Д. Гранин подчеркивали, что вопреки вполне научным вроде бы представлениям, будто лежащий неподвижно человек теряет меньше калорий, опыт этот показал: "Те, кто спасал, те, кто за когото беспокоился, кому-то помогал, вызволял и кого-то тащил, те, на ком лежала ответственность, кто из последних сил выполнял свой долг работал, ухаживал за больными, за родными, – те, как ни странно, выживали чаще".

А вот еще одно очень интересное свидетельство благотворности активной гражданственности для сохранения жизненной силы, бодрости, здоровья. Коренной москвич Н. Д. Свербеев, уехав на службу в Иркутск, пишет оттуда в 1851 году Чаадаеву о своих встречах со ссыльными декабристами в далеком Ялуторовске: "Я провел здесь целую неделю, и, конечно, это время не забудется мною никогда. Увидеть людей, о которых знал только понаслышке, о которых судил, следовательно, не так как следовало, сблизиться с ними для молодого человека, начинающего жить, есть, конечно, дело великой радости! Но еще более радует то, что все, этими людьми перенесенное, не убило в них той жизненности, которой нет в большей части людей, проводящих свое существование под благоприятными обстоятельствами".

Двадцать пять лет, прошедших на каторжных рудниках и на поселении в суровых условиях Восточной Сибири, в тяжких трудах, лишениях, униженности, и оказывается: люди, прошедшие через этот ад, куда более здоровы телом и духом, чем те, что жили в тепле и благополучии, но без высокой цели, без веры в светлые идеалы, без отстаивания этих идеалов в жизни.

Но, разумеется, главным остается в рассматриваемой нами проблеме вопрос не о физическом, а о нравственном, духовном здоровье.

"Чтоб жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие – душевная подлость", – писал великий Лев Толстой.

Мы с вами рассмотрели несколько вариантов псевдоидеалов "настоящего мужчины", и везде наблюдалось одно и то же: попытка освободить мужчину от ключевых общечеловеческих (обязательных и для женщин)

"вериг" нравственности. Индивид получался в итоге весьма ущербным, в том числе и с позиций его чисто "мужских" качеств. Это убеждает вновь и вновь в том, о чем можно было подозревать и до начала исследования: искать "настоящего мужчину" за пределами того, что можно было бы назвать "настоящим человеком", – занятие бесперспективное.

И опять мы с вами, кажется, отброшены к высказанному ранее предположению: может быть, и не требуется мужчинам какого-то особого воспитания? Может быть, если из мальчиков растить просто хороших людей, то из них сами собой получатся настоящие мужчины? К тому же даже феминизированные мужчины вовсе не обязательно плохие люди. Есть среди них немало высоконравственных, добрых, честных, трудолюбивых... Хотя при всем том они нам не по душе, всем – и мужчинам и женщинам. В принципе, конечно, а не в каждом конкретном случае. Должен быть все-таки у мужчины какой-то свой особый "почерк жизни" (говоря словами учительницы Н. Медведевой), свой "шарм", свой "шик". Должен.

О МУЖСКОМ "ШИКЕ"

Мы с вами не будем обсуждать в этой главке вопрос, прав ли был немецкий философ О. Шпенглер, когда отождествлял мужчину с хищным животным, которое испытывает упоение от запаха крови и стонов своей жертвы. Не будем доказывать и то, что "настоящий мужчина" должен быть порядочным. И не потому, разумеется, будто это легко и просто – быть порядочным.

Порой очень даже непросто быть "просто" порядочным.

Но ведь и к "настоящей женщине" это относится ничуть не в меньшей мере.

И не будем мы пытаться собрать воедино все те черты, которые обязательны для настоящих мужчин. Они ведь, мужчины эти, могут быть очень разными, очень непохожими: молодыми и старыми, блондинами и брюнетами, даже рыжими, академиками и разнорабочими, женатыми и холостыми, общительными и молчунами...

Не о типе человека, характера, темперамента, мировоззрения мы поведем в этой главе речь, а о некоторых "приправах" к ним, о "специях", "шике" в поведении.

Придумать какие-то совершенно особые, немыслимые мужские черты практически невозможно. Но есть среди обычных человеческих качеств такие, которые все-таки им нужны в большей мере, чем женщинам, которые есть смысл особо подчеркивать, культивировать.

О гражданственности мы уже говорили. Это не означает, что данное качество противопоказано женщинам, отнюдь. Но если можно все-таки встретить женщину, которая, будучи лишенной активной гражданственности, сохраняет блеск своего очарования, то не одушевленный гражданскими интересами мужчина (тысячу раз прав Н. Г. Чернышевский) остается для нас не больше, чем существом мужеского пола, бреющим усы и бороду.

Думаю, что без всякого унижения для женщин мы можем и должны предъявлять повышенный спрос с сильного пола в сфере интеллектуальной. (Так же не должна обижать мужчин повышенная требовательность к женщинам в сфере эмоциональной.) Не о том речь, разумеется, что подруги, наши будто бы не способны что-то понимать, а мы способны. Просто мы должны здесь первыми проявить к себе повышенные, жесткие требования. Ход развития человеческой истории нас к этому обязывает. Среди весьма умных и вполне прогрессивных представителей сильного пола мне довелось встречать таких, которые уверяли: если жена – немного "душечка" (в чеховском толковании), то это ей вовсе не во вред. Но я не встречал ни одной женщины, которая проявляла бы восторг в связи с перспективой связать свою судьбу с душечкой-мужчиной.

В народе одной из самых исчерпывающих мужских характеристик издавна служила оппозиция "самостоятельный – несамостоятельный". Но жизненная практика простого человека в прошлом не очень-то зависела от меры его образованности, эрудиции, способности самостоятельно мыслить, анализировать; круг его интересов замыкался, как правило, в пределах его труда и быта, которые можно было изучить практически. Современному мужчине по всем вопросам, по которым ему приходится высказывать мнение и занимать позицию, "самостоятельность" проявлять гораздо сложнее. Можно, конечно, ориентироваться на молодежную прессу, читать "Эврику" или запоминать то, что говорят "хорошо информированные" знакомые. Только для такой формы мировоззрения нечеловеческое чутье требуется.

Допустим, вполне авторитетные люди уверенно рассказывают о внешности тех человечков, которые якобы изредка выскакивают из летающих тарелок, хватают коз, кошек, наиболее понравившихся им людей и скрываются в безднах космоса. Хорошо рассказывают, с чувством, а потом трах – и переключаются на фикусы, которые-де умеют отличать злых людей от добрых и "кричат" на языке биоэлектрических сигналов, когда к ним приближаются злодеи. Про тарелки же говорят: "Все это чепуха, фантазии, сплошные фальсификации!.."

С такими людьми всегда приятно оказаться в единомышленниках хотя бы потому, что всех, кто думает иначе, они обливают совершенно непереносимым презрением, называют тупыми, отсталыми. Приятно-то приятно, только как предугадывать эти самые моменты радикального пересмотра воззрения? Опоздаешь – и все на тебя как на дурачка, плетущегося вслед за чужими мнениями, смотреть станут. Кто захочет таким в глазах знакомых женщин выглядеть?..

Шутки шутками, а доверчивость, вопиющая неосведомленность за пределами своей узкой профессиональной сферы современного рядового человека, имеющего аттестат зрелости, диплом (даже порой диплом кандидата наук), наблюдаются порой поистине потрясающие. Не забуду вопрос, который задал мне однажды в конце устроенного в журнале диспута на тему "Идея бога в свете современных научных представлений", молодой журналист, пишущий об искусстве, литературе, нравственности и т. д. "А зачем нам все это нужно, практически?" – спросил журналист, и я, помнится, не нашелся, что ответить...

Не раз и не два начинал я допытываться у студентов, избравших своей профессией критику и сдавших уже (кое-кто на пятерки) философию: что такое, с их точки зрения, красота, для чего нужно людям искусство, откуда взялась совесть и чем она измеряется? Вопросы сложные, я не ждал исчерпывающих ответов, но в томто и загвоздка, что почти никто из студентов просто не задумался над ними ни разу!

– Вы осудили на семинарах и экзаменах идеалистов. При том вполне правильно, – говорил я. – Но объясните, как понять идеалистический тезис: "Дух первичен – материя вторична"?

Увы, мои студенты осуждали идеалистов, даже не попытавшись понять, что они, идеалисты, доказывали.

От кибернетиков, горячо уверяющих, что компьютер вот-вот обретет сознание, мне ни разу пока не удалось услышать философски грамотного растолкования, что же такое сознание. У дипломированных физиков я многократно и с тем же успехом добивался ответа на вопрос: что именно с физической точки зрения может течь то быстрее, то медленнее согласно теории относительности Эйнштейна, то есть что он понимал под временем?

Примеры можно приводить и приводить. Мы живем в потрясающе сложном и удивительно интересном тире, но мы, увы, как сказал поэт "ленивы и не любопытны". Как устроена вселенная, в которой мы ведем свои споры о том, что такое "настоящий мужчина"? Она "бесконечна"? А что это значит? В любую сторону сколько ни лети, звездам и галактикам конца нет? Но ведь высчитано: когда-то наша Вселенная представляла только точку – "точку сингулярности". Потом произошел взрыв, образовались звезды, галактики, планеты, которые и разлетаются. Но раз был конкретный временной миг взрыва, значит, и у разлетающихся галактик есть граница, пусть и расширяющаяся... И потом, как вся эта вселенная помещалась в "точке"?.. А возможно ли реальное существование четырех-, пяти– и более мерного пространств, сквозь которые наша трехмерная вселенная проходит, не подозревая об этом?..

А откуда взялись мы, славяне? Почитайте древних историков – не было ведь в их времена славян! Потом "вдруг" появились, откуда? Где они и кто они были тогда, когда их не было? Разве не интересно?

Задумывался ли ты, читатель, над такого рода (непрактическими) вопросами? Боюсь, что тебе на это не всегда хватало времени. А жаль.

В разговорах с молодежью о научной фантастике я каждый раз задаю серию вопросов, начинающихся со слов "А может ли быть на самом деле..." Большинство старшеклассников (подавляющее) убеждено в том, что машину времени когда-нибудь изобретут, что летать со сверхсветовой скоростью люди научатся, что разумное существо типа мыслящего океана из "Соляриса" Лема в принципе возможно... А ведь все они при этом учили физику и историю, все слышали, что для нашей вселенной скорость света является предельной, что время необратимо, что мышление – итог длительного естественного отбора и общественного развития...

– А в ФРГ появился человек, который только взглянет на вилку, и вилка пополам!..

– В Болгарии живет женщина, которая может сказать точно дату и причину вашей смерти...

– Во Франции есть грот с исто– иком, стоит Ьольному выкупаться в той воде, как...

Право, жалкое впечатление производит молодой человек, который сегодня ни в бога, ни в черта не верит, рушит кресты на шедеврах зодчества, а завтра верит в любую чертовщину и рвется поцеловать немытую длань какого-нибудь доморощенного пророка. Жалкое зрелище представляет человек, со значительным видом рассуждающий о модных таинствах буддизма или о философских откровениях йогов, не дав себе труда ознакомиться с азами более рациональной и близкой ему по духу европейской философии.

Любому грамотному человеку не к лицу невежество, незнание основ наук, лежащих за пределами профессиональных интересов, неумение самостоятельно рассуждать и оценивать всякого рода слухи, сенсации, чудеса... Но особенно не к лицу это, думается нам, мужчинам.

Столь же решительно хочется отстаивать и особые права сильного пола на благородство. В общем-то, если под благородством понимать возвышенность, величие души, спокойную простоту подлинного (душевного!) аристократизма, то нельзя не признать, что есть ситуации, где соревноваться в благородстве с женщинами – дело заведомо безнадежное. Для подтверждения можно вспомнить хотя бы историю дочери русского генерала, юной баронессы Юлии Вревской, погибшей во время освободительной для наших болгарских братьев русско-турецкой войны в 1878 году. Вот отзыв известного болгарского общественного деятеля, ученого и революционера Стояна Заимова об этой аристократке:

"Молодая и красивая баронесса жила большей частью в Париже, в близкой дружбе с великим французским писателем Виктором Гюго и великим русским поэтом-беллетристом Тургеневым. В их обществе она была самым милым и избалованным ребенком, всегда осыпанным их отцовскими ласками. В высших петербургских кругах благодаря своей красоте и уму она занимала первое место. Все толпились вокруг нее, чтобы полюбоваться ее красотой, молодостью, остроумием.

В Париже она узнает об объявлении освободительной войны. Немедленно оставляет шумную парижскую жизнь и теплую и дорогую ей среду великих поэтов, возвращается в Петербург и на свои собственные средства организует свой добровольческий санитарный отряд из сестер милосердия, врачей, фельдшеров..."

Изо дня в день юная баронесса делила вместе с другими сестрами милосердия смертельные опасности (забираясь в самое пекло, во фронтовые походные лазареты), тяжелейшие невзгоды и каторжный труд. Вот для наглядности несколько выдержек из ее писем: "Нас было всего три сестры, другие не поспели. Раненых в этот день на разных пунктах было 600 с убитыми, раны все почти тяжелые, и многие из них уже умерли; победа осталась за нами, как ты знаешь, и к нам привезли много раненых турок, и нам же их приходилось перевязывать. У иных по 11 ран. Я так усердствовала в перевязках, что даже на днях вырезала пулю сама и вчера была ассистентом при двух ампутациях..."

"На меня напала хандра и апатия, и хотя тут в материальном отношении много невзгод, но я не двигаюсь с места, живу в крошечной болгарской комнате, которая ночью бывает страшно холодна, утром встаю в 7 ч. 30 м., набираю снегу в умывальники у нас же на дворе и начинаю свой туалет. Затем выпиваю стакан красного легкого вина болгарского (очень кислого, но другого нет) и ем сухарь. Затем убираю свою комнату, мету ее и пр., и отправляюсь к 9 час. в зимник, т. е. в сарай, в котором лежат раненые, которые далеко от меня. Начинаю перевязывать ампутированных, которые очень умирают, и остаюсь у больных до 12 час. В 3 иду обедать к сестрам, за обед плачу, так как я в отпуске...

После обеда идем опять к больным. В 7 час. я беру работу, большей частью кисеты для солдат, и провожу вечер опять-таки у сестер... К раненым я очень привязана..."

Смерть Юлии Вревской описана в одном из стихотворений в прозе Тургеневым: "На грязи, на вонючей сырой соломе, под навесом ветхого сарая, на скорую руку превращенного в походный военный госпиталь, в разоренной болгарской деревушке – с лишком две недели умирала она от тифа..."

Благородство и аристократизм высшей пробы? Бесспорно. Но, разумеется, в женском (несколько жертвенном обычно) варианте. Мужское благородство синонимом не случайно имеет понятие "рыцарство", на которое прекрасный пол вовсе не претендует, хотя ценит это качество больше всего на свете.

Мы привыкли в духовной сфере противопоставлять (порой резко) то, что идет от внутренних, органично присущих личности свойств, тому, что порождается, так сказать, "жестом", ритуалом, игрой. Но тут, пожалуй, в нас говорит неумелый режиссер собственного бытия. Жест, как известно любому актеру, рождает чувство. И это очень важно, ибо простым усилием воли, желанием испытать благородное чувство оно не вызывается. А вот прибегнув к помощи "жеста", его вызвать можно. Чувство же, коль скоро око зародилось, возникло, – это уже не средство, не ритуал, не игра, а частица натуральной жизни. Чувство всегда органично, натурально, подлинно.

Жизнь наша не наполнится красотой и благородством, если мы станем просто ждать их появления, как манны с неба. Их надо уметь вызвать, организовать, породить. И тут незаменимы игра, ритуал, "техника"!

К сожалению, в свое время мы, воюя со всеми сословными предрассудками и привилегиями как помехой в нашем движении вперед, не научились отделять аристократию от аристократизма. В аристократизме есть, бесспорно, нечто, поддерживаемое искусственно, "нарочно", есть самовнушение, есть проявление честолюбия, игры. Но всегда ли это плохо, всегда ли от этого надо избавляться?

Один мой хороший знакомый, грузин, человек в высшей мере культурный и благородный, рассказывал, как ему в раннем детстве внушали: "Ты представитель прославленного княжеского рода, ты не можешь позволить себе вести себя как все! Ты не можешь сказать девочке грубое слово, ты не можешь пообещать и не выполнить, ты опозоришь своих предков, если солжешь!"

Да, мы знаем, как часто за такого рода рассуждениями прятались в прошлом притворство, лицемерие, высокомерие. Часто, но не всегда! Известно много случаев, когда благородные люди гибли, потому что не могли обесчестить свою фамилию ложью. Читая про такое, мы порой даже сердимся на "излишне щепетильных" аристократов (вспомним, как подло играл на этом благородстве многих дворян-декабристов Николай I), но как это все-таки прекрасно! Как по-мужски! И сколько пользы принесли такие люди человечеству на всех последующих этапах его развития тем, что навлекли "ложным пониманием дворянской чести" беду на самих себя и на своих ближних.

Правильно писал А. Блок в дневнике 14 июля 1917 года: "Вы меня упрекаете в аристократизме? Но аристократ ближе к демократу, чем средний "буржуа".

И почему, собственно говоря, такие понятия, как честь рода (фамилии), как аристократизм, должны оставаться привилегией уходящих в небытие классов?

Отец мой родился в семье рабочего самарской мельницы, жизнь прожил честно, в труде. Мать из крестьян, читать научилась самоучкой, писать не умела, хотя пробовала сочинять стихи. Без мужа осталась с четырьмя маленькими детьми (старшему – пять лет, мне, младшему, ровно месяц от роду) и старухой матерью, фактически не имея профессии (немного шила на машинке). И не спасовала, сохранила веселый, жизнестойкий характер, вырастила нас всех здоровыми, в уважении к людям, к труду, к нравственным нормам, дала всем образование, трем – высшее... Мы, ее дети, свою жизнь прожили, думается, честно – никто не был захребетником, никто не угодничал, не торговал совестью. Роду жены моей тоже краснеть не за что.

Мать ее всю жизнь работала бескорыстно, самоотверженно, отец с первого месяца войны до последнего дня ее провел на передовой, остальное время одержимо служил музыке... Почему, спрашивается, нашему сыну не гордиться принадлежностью к двум родам, честь которых надо особенно беречь хотя бы потому, что она ничем не запятнана? Почему ему не ощущать в своей жизни, в своем поведении ответственность не просто за себя лично? Ведь, как говорится, честь всех его предков теперь зависит от него и только от него.

Совершит он бесчестный поступок – и ляжет пятно на них на всех, уже беспомощных, незащищенных, лишенных возможности такие пятна смывать. И почему это дворянам надо предоставлять монополию на такое чувство, такую ответственность каждого перед лицом прошлого, настоящего и будущего? Право же, честный крестьянский, рабочий, интеллигентский род дает человеку ничуть не меньше оснований иметь аристократические манеры, чем дворянский или княжеский, представители которых порой гордились не заслугами предков перед обществом, не нравственной высотой их, а просто древностью летописных упоминаний, но ведь в этом-то отношении все люди в одинаковом положении – все, как говорится, потомки Адама и Евы.

Так что не стоит, по-моему, бояться культом предков оживить смешные споры о первородстве и пустое фамильное тщеславие. Все дело ведь именно в том, чтобы оно не было "пустым"; в том, чем гордиться, к чему стремиться, за счет чего добиваться успеха! Думается, не так уж и не прав был Джером К. Джером, когда писал: "Честь – не что иное, как высшая форма тщеславия... Есть тщеславие павлина и есть тщеславие орла Снобы тщеславны. Но ведь тщеславны и герои Будем помогать друг другу растить свое тщеславие. Но будем хвалиться не модными брюками и прическами, а честными сердцами, умелыми руками, правдивостью, нравственной чистотой и благородством.

Будем настолько тщеславны, чтобы никогда не унизиться до мелкого, подлого поступка. Настолько тщеславны, чтобы вытравить в себе мещанский эгоизм и тупую зависть. Настолько тщеславны, чтобы никогда не произнести жестокого слова, никогда не совершить жестокого поступка. Пусть гордится каждый, кто сохранит стойкость и прямоту благородного человека даже в окружении негодяев. И да заслужим мы право гордиться чистыми мыслями, великими свершениями и жизнью, полной высокого смысла!"

Прославленный английский юморист все время говорит тут о тщеславии, но ведь стоит нам начать соревноваться именно в том, что он перечисляет, и соревнование в тщеславие превратится в состязание в благородстве. А если так, то побольше бы нам подобного "тщеславия"! Ведь такими мы и друг другу приятны, и сами себе нравимся.

Чем нам дороги "чисто развлекательные", казалось бы, сочинения Дюма, Майн Рида, Вальтера Скотта, Фенимора Купера? И чего нам так болезненно не хватает порой в развлекательной литературе современных авторов? "Старые" романтики придумывали образы мужчин именно благородных во всем объеме этого понятия. Таких, которые, встречаясь со злом, с несправедливостью, не подсчитывали, не выгадывали, не торговались с судьбой, а устремлялись навстречу всем опасностям в порыве благородных чувств. А дав слово, выполняли его, даже если в результате этого оказывались в руках жестоких и подлых врагов, жаждавших их смерти. Чаще всего герои эти побеждали своих подлых врагов и физически, но главное для нас – их нравственная победа, их несгибаемое благородство, рыцарство, верность слову и чувству чести.

Есть хороший английский детектив Дика Френсиса "Фаворит". Кроме многих прочих достоинств, есть в нем и это – раскрытие прелести мужского благородства, рыцарства. Главный герой романа Аллан Йорк – сын миллионера, который, однако, с детства привык пробивать в жизни дорогу самостоятельно. Он жокейлюбитель, ему нравятся скорость, борьба, завоеванный собственными усилиями успех... Мужской характер Аллана проявляется во всем – в том, какой он верный товарищ, как он заботится о семье друга после его гибели, как бросает вызов могущественной бандитской шайке, как не трусит и не вымаливает пощады, видя нож, приставленный к его горлу, как красиво ухаживает за очаровательной девушкой Кэт... И все же с наибольшей полнотой подлинно мужское благородство героя выявилось в небольшом, но крайне важном эпизоде. Аллан влюблен в Кэт и не знает, кому она отдает предпочтение – ему или его приятелю жокею-профессионалу Дэну. "Профессионал" – это означает, что у Дэна нет ни титулов, ни богатого папы, ни собственной конюшни, набитой рысаками. Это означает, что скачками Дэн зарабатывает себе на жизнь. Так вот Аллан, когда чопорная и высокомерная тетушка Кэт без стеснения разъясняет ему, что простой жокей (не аристократ, не джентльмен) для ее племянницы не пара, ни словом не обмолвился о том, что уж он-то, Аллан, не профессионал, а любитель, богатый человек "и все такое" (как выразилась Кэт). Хотя при этом тотчас был бы признан "парой" Кэт, желанным гостем в доме "и все такое", Даже на прямой вопрос о родителях Аллан отвечает туманно: отец-де у него торговец. "Торговец"

могло означать что угодно, начиная от старьевщика и кончая тем, чем был отец Аллана, – главой крупнейшего торгового концерна. Герой романа не хотел, не мог получить хоть какое-то преимущество перед Дэном в их борьбе за Кэт таким – не рыцарским – путем. И этот маленький штрих вызывает наше расположение к Аллану, пожалуй, даже в большей мере, чем весь ход его мужественной схватки почти один на один с жестокой шайкой таксистов фирмы "Маркони". Что ж, Дэн оказался достойным подобного благородства соперником. Когда Кэт все-таки отдала свое сердце Аллану, Дэн, ненавидя в нем счастливого конкурента, богача, баловня судьбы, не бросил его все-таки в тяжелую минуту, когда последний представитель ликвидированной банды решил свести счеты с виновником их поражения Наоборот, Дэн помог Аллану "накормить" бандита Сэнди "его собственной конфеткой". На высокой ноте, славящей мужское благородство, мужскую гордость, кончается роман.

Так соперничают за сердце любимой женщины настоящие мужчины.

И, отвлекаясь от романа, можно констатировать, что преимущество в этом соперничестве необязательно обретает тот, кто имеет более полный набор мужских добродетелей, кто более правилен, более последователен, более безукоризнен в своем поведении.

Не стоит думать, что столь красивые, столь благородные люди, как Юлия Вревская или Аллан Йорк, существуют только в истории или в воображении писателей Мне, например, посчастливилось дружить с человеком, который красотой своего истинно мужского характера мог посостязаться с любым романным рыцарем. И я не могу, рассуждая об идеале "настоящего мужчины", не рассказать о нем, о его бойцовском характере, его трагической судьбе.

Говорят, время излечивает любые душевные раны.

Еще говорят, что люди умирают, а мир сияет "неизменной своей красотой". И то и другое неверно. Вот уже сколько лет прошло после смерти Жени Спиридонова, а это все так же больно, все так же невероятно. И мир без него – совсем не тот мир. Пустота, образовавшаяся в нем, ничем и никогда уже не заполнится.

Подвело Женю сердце, но подлинной причиной смерти была контузия, полученная от фашистской мины в конце войны.

Болезнь свою он охарактеризовал однажды так:

"Больно. Очень больно достается каждое движение.

Больно сидеть, больно стоять, больно ходить и даже лежать..."

И все это не день, не два, не неделю, а более шести лет. Тем не менее я не встречал более жизнерадостного и компанейского человека. К нему шли, как на огонек, погреться, отдохнуть душой, поднять настроение. За месяц до смерти Спиридонов принимает участие во всесоюзном конкурсе... юмористов и получает на нем третью премию.

Все мы с детства знаем, что мужество бывает разное.

Мужество бойца, который в разгар боя первым бросается в атаку и, презирая свистящую, гудящую, вырывающуюся из-под ног фонтанами огня и земли смерть, увлекает за собой всю роту. И мужество человека, которого жизнь опрокинула, лишили работы, перспектив, друзей (для лечения Женю Спиридонова направили после демобилизации в совершенно чужой для него город Куйбышев на Волге), но не сдающегося, не теряющего достоинства, борющегося до конца, из года в год, изо дня в день. От Жени жизнь потребовала обоих этих "зидов" мужества. И он с честью выдержал все ее экзамены.

Чистая комната, белоснежные простыни, ласковые врачи и сестры... И насколько все это хуже, страшнее первого знакомства с госпиталем. Тогда, в августе сорок четвертого, в глубине Польши возил его грязный усталый обозник на видавшей виды армейской телеге из одного лазарета в другой, матерился, угрожал, но все без толку.

– Не та армия, – отмахивались от них. – Везите к своим!

Жгло раны, тошнило, разламывало, казалось, позвоночник. Но тогда была надежда, да что там надежда – уверенность, что все кончится хорошо. Осколки мины извлекут, ушибы подлечат, и снова он будет со своей разведрот.ой пролагать пути наступления на Берлин.

Так и случилось – стоило обознику, окончательно потерявшему терпение, потрясти автоматом перед чьим-то равнодушным носом, и место в "чужом" госпитале было найдено.

Но сейчас бессильны самые страшные ругательства, и автоматом трясти не перед кем. Болезнь, обрушившаяся на него, жалости не знала.