Текст книги "Царствие Снегиря"

Автор книги: Andrew Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

13.

– Покажите мне еще раз рай, – попросил Олег.

– Только пол-минуты, – ответили ему.

И он увидел всех друзей, собравшихся за столом: молодого, каким тот был еще в студенческие годы – Жору Дружининского, совсем еще юного, как в лето семьдесят второго – Мишку Харитонова, дорогого Юрочку Панова, балбеса Сережку Краевского…

Не седого и без бороды. Они все сидели за праздничным столом, держали поднятые бокалы и улыбались, глядя на него. – Иди к нам, – звали они.

Свет мигнул и погас.

– Не забудь потом, "альт, контр, делит" – сказал голос.

14.

После госпиталя Марину вчистую комиссовали.

– Вы еще хорошо отделались, – сказал ей врач – майор СС, вы могли вообще умереть от кровотечения.

15

… Появляется оппозиция.

Листовки, слухи, аресты, казни. сидят диссиденты и ругают новый порядок.

Появ

20.000

…

Часть третья

Ключ0,

1.

Николай Жаробин ехал в Сталинград справедливо полагая, что Новый год будет встречать на позициях.

Сразу после командирских курсов из далекого сибирского городка, известного разве только тем, что в Гражданскую в нем была столица Колчака, Жаробина в новой офицерской шинели с двумя заветными лейтенантскими кубиками в петлицах, направили в Горький. Вернее под Горький, где спешным порядком, среди прочих, формировалась и новая Сто сорок вторая стрелковая дивизия. И Кольке… нет, теперь уже не Кольке, а лейтенанту – Николаю Жаробину в виде исключения, с учетом того, что он жевал солдатскую кашу не много – ни мало, а с тридцать восьмого, дали рекомендацию на ротного командира. Как сказал начальник курсов полковник Мозговой, "по совокупности положительных качеств". Во как! Его однокурсники все "ваньками взводными" пошли, а он целым командиром стрелковой роты. А это между прочим, по штату – сто восемнадцать человек подчиненных, до зубов вооруженных восемью ручными пулеметами, двадцатью четырьмя автоматами, шестьюдесятью четырьмя винтовками и двадцатью двумя пистолетами… Об этом думал Колька, покуда лежа на нарах в задымленной теплушке целых четыре дня и ночи добирался до Горького.

Но на месте, как и всегда это случается в жизни, все получилось не так, как виделось в мечтах. Уж насмотрелся Колька всякого русского бардака, но такого, как был в лесу где расположилось "хозяйство Данилова", то есть вновь формируемая Сто сорок вторая стрелковая, он себе не представлял.

Померзших и завшивленных дистрофиков, в основном из числа узбеков – здесь ежедневно хоронили десятками… Вооружения получили разного, но не штатного и не в комплекте. Так вместо положенных автоматов и ручников, пехота комплектовалась традиционными "мосинками", а станковых "максим-максимычей" не доставало даже для комплектации пулеметных рот… Колька уже приуныл. Особенно когда увидал свое войско, состоявшее из трех взводных – младших лейтенантов, пороха ни разу не нюхавших, и вообще… Один – придурошный – из школьных учителей – офицер запаса, другой в очках, на контрика похожий – сынок профессорский из Питера, а третий – списанный по здоровью из летного училища. У него что то с вестибулярным аппаратом, в красные "соколы" не сгодился – в небе на немца летать, а в пехоту, значит, сойдет!

Солдаты, впрочем, оказались и того хуже. Треть – узбеки, по русски ничего не понимающие. Из них половина перемерла по дороге сюда. Их прямо из степи как они были в халатах, так вагонами и повезли. А в вагоны там в Фергане– тоже умники из отдела военных сообщений – не знали что ли куда везут – печек не поставили! И поморозили узбеков насмерть. А теперь эти, что доехали – на них смотреть без слез нельзя. И не потому что Коля Жаробин такой жалостливый – черта с два! А потому, что ему за себя страшно и обидно, что с таким войском живо под трибунал угодишь – дадут задачу взять высоту, а с такими лейтенантами да солдатиками – не то что высоту у немцев – баню нетопленую у баб не отобьешь!

Узбеки, не успев добраться до передовой, вымерзали и падали от дистрофии и дизентерии. Без валенок, в ботинках с обмотками, да и в шинелях что на морозе за двадцать, были не самой лучшей на свете одеждой, такое войско нельзя было считать боеспособным абсолютно ни с какой точки зрения.

На сбивание рот и взводов дали неделю. Колька пару дней побегал по полигону со своими, да потом понял, что перед смертью не надышишься. И два дня потом пил водку в землянке с начштаба батальона капитаном Мыльниковым – фронтовиком, изрядно повоевавшим в сорок первом под Вязьмой и Нарофоминском. У Мыльникова и ордена были – Красной Звезды и Красного Знамени. Он водку пил, потому как рассчитывал на комбата, но СМЕРШ видать не простил ему трех недель проведенных в окружении… Не доверял.

А перед самой отправкой – вдруг фарт. Пришел состав с оружием, да другой со жратвой и одеждой. Видать – нужен папе Сталину этот Сталинград, подумал Колька, получая для себя лично белый овчинный полушубок и валенки. Теперь, можно малеха и повоевать!

Солдат тоже переодели в ватные штаны и телогрейки. Выдали узбекам валенки и рукавицы. Теперь, если их не разбомбят на марше – до окопов на передовую доберутся, а там…

Но самое главное, оружия выдали – пол Германии перестрелять можно! Мосинские винтовки посдавали обратно на склад. А заместо их получили десятизарядные автоматические винтовки системы Токарева – а в бою это сила. В пять раз повышается скорострельность всей роты. Получили и ручники – Дегтяревы, восемь штук на роту, как и положено. И соседи – противотанковики – тоже укомплектовались, ружьями ПТР и пушками семьдесят шестого калибра. Все по штату – будет чем фрица в броне отбить.

Много дали и американского барахла, так автоматы "томми-ган" никто брать не хотел, хотя тыловое начальство в виде интенданта второго ранга Рабиновича бегало и брызгало слюнями: "берите, берите, что я назад эти автоматы повезу что ли"? А на фига их брать, если даже при минус двадцати они очередью не стреляют, а бьют только одиночными? А что будет при минус сорока?

Но все ж Америка лично до Кольки добралась! И не только в виде консервированного сала "Лярд", что выдали им сухим пайком и под которое они с капитаном Мыльниковым уже с утреца принимали в его землянке по триста грамм фронтовых, но и в виде пистолета "кольт" тридцать восьмого калибра, что вместо сданного еще в Омске ТТ выдали ему теперь здесь в хозяйстве Данилова и Рабиновича. А к "кольту" поносно-желтого цвета кобуру. И хоть и натуральной кожи, как мечталось когда то в Москве, но если ее не перекрасить в нормальный черный или темно-коричневый цвет, идти с таким дизентерийным поносом на боку на танцы – Колька бы никогда не отчаялся.

Он сходил с этим "кольтом" пару раз в лес, спалил пол-коробки патронов центрального боя фирмы "ремингтон", и решил, что за неимением лучшего – сойдет.

Так себе – пестик! Однако лично у интенданта второго ранга Рабиновича получил для себя еще и автомат ППШ. Так надежнее. Кобуру отдал своему ординарцу, а "кольта" стал носить в кармане ватных штанов.

Через Волгу переходили по льду. Ночью. Темень была воистину Египетская, хотя этого Египта Колька никогда и не видал. Днем переправу утюжили и артиллерия, и юнкерсы из группы майора Руделя. Но ночью, палила разве что только одна их артиллерия. А это было уже наполовину менее опасно.

И тем не менее, пятерых узбеков со всеми их винтовками и одним ручником – Колька потерял. Провалились они в полынью и колом на дно. Взводному – этому летчику недоделанному без вестибулярного аппарата, Колька просто не сдержался и врезал по харе. Правда все честь-честью, не на людях, а как выбрались на берег, да залезли в какой то бесконечно длинный подвал, что случился в руинах совершенно зловещего с переплетенными от чудовищных взрывов трубами и арматурой цеха знаменитого Сталинградского тракторного. Тогда Колька завел своих лейтех в темный угол для разбора полетов и дал этому "соколу" ясному. А другим сказал, что если на каждом переходе до позиции они станут терять по пять солдат, то на передовой он их самих тут же "потеряет" за полной уже ненадобностью.

Попали они в самое пекло. Одних только горелых немецких танков, Колька утром сразу насчитал двенадцать штук.

– Справа от вас в трехстах метрах в литейном цеху стоит батальон Сто шестьдесят второй дивизии. Он тут уже два месяца. И от штатного состава имеет теперь меньше трети. Остальные либо здесь в земле – либо за Волгой в медсанбатах, – говорил пожилой усталого вида майор, тыча в совершенно не нужную и нелепую здесь карту.

Не нужную от того, что в столь небольшом пространстве, всю позицию можно было элементарно окинуть взглядом… Кабы не немецкие минометы и если бы не фашистские снайпера…

– А слева штрафники. Держите ухо востро! Но кстати, воюют они ничего. Кровью, сами понимаете, смыть желают.

Колька переглянулся с капитаном Мыльниковым и тот улыбнулся, проведя ребром ладони под подбородком, что означало: "сейчас этот дурень-майор кончит свою дребедень, и мы пойдем по сто пятьдесят".

Однако, идти принимать по сто-пятьдесят не довелось. Всем ротным комбат приказал немедленно отправиться в подразделения, занимать позиции, оборудовать опорные пункты, огневые точки, организовывать наблюдение и связь.

Когда Николай пришел… Вообще, понятие "придти" здесь имело свой специфический смысл – где прополз на брюхе метров сорок-пятьдесят, где пробежал бысто-быстро – авось не подстрелят, да мину не кинут, а где согнувшись в три погибели на карачках по траншейке или по подвалу…

Ну, так или иначе – пришел к себе… К себе… У себя – это значит в продуваемом отовсюду подвале с пробитым в нескольких местах перекрытием. Бомбами, наверное, потому как мина немецкая, даже из реактивного миномета такое перекрытие не пробьет. В общем "у себя", это на битом кирпиче и на битом бетоне среди скрученной арматуры и под открытым небом.

Взводные, которые придурошный и интеллигент в очках – жгли костерок в старой железной бочке, сидели грелись, а тот что летчик недоделанный – тот спал сидя, прислонившись к стене… Во, нервы! Даром, что "сокол" недобитый.

У них были гости.

– Товарищ лейтенант, – обратился к Кольке взводный который интеллигент в очках, – к нам соседи пришли, знакомиться, вместе воевать будем, они как бы опытом поделиться хотят – больше месяца здесь стоят.

Колька посмотрел на гостей и обомлел.

Одинцов! Капитан Одинцов. В солдатском ватнике, с немецким автоматом, с парой немецких гранат, заткнутых за ремень…

– Капитан Одинцов? – вырвалось у Кольки.

– Вы ошиблись, товарищ лейтенант, рядовой Одинцов, – спокойно ответил гость, – я к вашим взводным пришел опасные места показать, где мины, где фриц пулеметом пристрелял, откуда снайпер у них бьет…

– Да, товарищ лейтенант, ребята соседи наши, они тут все уже знают, – начал было второй взводный, который придурошный, но Колька его оборвал.

– Хорош базарить, Одинцов, вы идите к себе в роту, а у нас своя задача.

– Зря вы так, товарищ лейтенант, – сказал очкастый, когда Одинцов со своим товарищем уползли в какой то только им ведомый пролом в стене.

– А вы что, его знали раньше, – спросил придурошный.

– Знал,– процедил сквозь зубы Жаробин и вынув из – за пазухи бинокль, принялся нервно изнанкой подола протирать трофейные цейсовские стекла.

У-у-у-у – БУМ, у-у-у-у – БУМ, полетели с немецкой стороны мины и начали ложиться где-то совсем рядом с проломом в потолке.

– А-ну, гаси костер, – прикрикнул на своих Николай,– фрицы по дыму миномет целят!

И вообще, к людям – к людям в траншеи давай…

– Вот еще не хватало! Одинцов…

Жаробин достал из кармана ватных штанов "кольт", передернул затворную раму, послав патрон в ствол, и не ставя пистолет на предохранитель, придерживая курок большим пальцем, потихоньку спустил его нажав на спуск…

– Вот еще не хватало, Одинцов! Как все же тесен мир, – Жаробин сунул пистолет обратно в карман и на карачках по битому кирпичу и бетону через пролом в стене пополз в траншею. -

2.

Как инвалид СС, Маринка имела кое-какой доступ к закрытой информации. На второй день возвращения домой, она надела форменный китель и отправилась в местное отделение ветеранов.

– Хайль, выкинув вперед правую руку, тявкнула она, входя в приемную.

Девица в сером кителе с ромбической нашивкой СД на рукаве, тоже махнула в ответ рукой, однако даже не привстала и не оторвала от экрана монитора своих жутко подведенных фиолетовой тушью глазок.

– Я хочу получить информацию об одном человеке, сказала Марина.

– Что за человек, спросила девица за компьютером.

– Фамилия – Бастрюков. Игорь Владимирович. Родился в Ленинграде, год рождения тысяча девятьсот шестьдесят второй.

– Ща посмотрим… – она ловкой дробью застучала по клавиатуре, и потом наконец подняла свои реснички, оглядев Маринку с ног до головы.

– Камрад, знаешь, сидит твой Бастрюков…

– Я знаю, камрад, – ответила Маринка, – я хочу узнать где.

Девица постучала по клавиатуре и принтер на тумбочке заверещал, забегал своей чернильницей по листу бумаги.

– Вот, получи, камрад, – девица вынула из принтера лист и протянула его Марине.

Челябинская область. Дивенский район. Поселок Кулым. Учреждение 41-246 – Ну что ж, поеду в Кулым, – сама себе сказала Марина.

– Заходи, камрад, если что, крикнула ей в спину девица.

– Зайду, зигхайль. …

"Нигде еще более, как в шумной компании я с особенной силой ощущаю свое одиночество. Да, да, да! И меня в равной степени удивляет и раздражает та способность иных моих приятелей буквально растворяться в атмосфере дружеской вечеринки или торжественного банкета, растворяться, как растворяется кусок сахара в кипятке… Я им и завидую, за эту их способность расслабленно кайфовать в хмельном бурлении ничтожно-бестолкового разговора, и одновременно презираю их за мелочную, не достойную, неравную подмену червонного золота того общения умов, что рождают сокровенное – на медяки пустой трепотни. Я не умею рассказывать анекдоты. Я не умею натурально ржать над глупыми сальностями. Я не умею говорить девушкам веселые банальности. И меня бесит, когда в компании появляется этакий черноокий живчик, что своими пошлыми намеками вызывает у женщин похотливый почти истерический смех. Поэтому мне страшно одиноко в больших компаниях. Поэтому я по возможности избегаю выходов в свет, где у меня нет тех преимуществ, что дает тихая камерная обстановка, располагающая к медленно нарастающему крещендо душевных соприкосновений… Но жизнь заставляет, или как, там – ноблес оближ?" – думал Олег, крутясь перед зеркалом и щелчками пальцев сбивая воображаемые пылинки с погон роскошного генеральского мундира…

"Два парада. Сегодня два парада. Я назначил на сегодня два парада…" Сперва, Олег думал ограничиться одним: Красная площадь, бой курантов. Маршал Жуков на белом коне выезжает из Спасской башни… И он – Олег Снегирев в генеральском мундире, салютуя шашкой, приветствует Георгия Константиновича, отдает ему рапорт:

– Товарищ Маршал Советского Союза, войска Московского гарнизона по случаю Парада Победы построены…

Потом они гарцуют вдоль бесконечных рядов боевой техники расставленной по Манежной площади, вдоль рядов "катюш" на шасси "студебеккеров", что еще вчера с воем выплевывали свою реактивную смерть под стенами Будапешта, вдоль рядов "тридцатьчетверок", что еще вчера мололи гусеницами битый кирпич Кенигсберга… Вдоль построенных коробочками – шестнадцать на шестнадцать – батальонов гвардейцев – Таманцев и Кантемировцев… Вдоль темно-зеленых с продольной белой по броне полосой "пятьдесятчетверок" Белорусского округа, что еще вчера входили в мятежную Прагу… Вдоль едва отмытых от красной Афганской пыли бэ-эм-дэшек псковских десантников, что еще вчера рвались в удерживаемый духами Кандагар…Вдоль рядов и шеренг ракетчиков из РВСН, что еще вчера наводили страх на всю обложившуюся першингами Европу…

Вдоль батальонов десантуры генерала Трошева, что еще вчера в третий раз брали непокорный нам Грозный…

– Здравствуйте, товарищи танкисты!

– Зра-жела-тава-марш-совет-союз!

– Поздравляю вас с праздником Победы!

И только вслед уже умчавшимся к другой коробочке всадникам несется над площадью – Ур-рррра-а-а, ур-ррра-а-а, ур-ррра-а-а!

– Здравствуйте, товарищи гвардейцы-десантники!

– Здравствуйте, товарищи летчики-штурмовики!

– Здравствуйте, товарищи моряки-подводники!

– Ур-рррра-а-а, ур-ррра-а-а, ур-ррра-а-а!

Мимо коробок Ея Величества Конногвардейцев, в золотых кирасах, с обнаженными палашами над фыркающими мордами высоченных лошадей…

– Ур-рррра-а-а, ур-ррра-а-а, ур-ррра-а-а!

Мимо коробок Лейб-гвардии Ахтырских гусар,

– Ур-рррра-а-а, ур-ррра-а-а, ур-ррра-а-а! мимо Измайловцев и Преображенцев,

– Ур-рррра-а-а, ур-ррра-а-а, ур-ррра-а-а! мимо Семеновцев и Павлоградцев… еще вчера входивших в Париж 1815 года…

– Ур-рррра-а-а, ур-ррра-а-а, ур-ррра-а-а!

И потом галопом к Мавзолею. А на нем – Иосиф Виссарионович в погонах генералиссимуса и со скромной звездочкой Героя, и государь Петр Алексеевич, и царь Иван 1V…

И гвардейцы, печатающие свой неповторимо гордый хромовый шаг по освященной великими временами брусчатке, разом поворачиваются у подножия и бросают в кучу знамена натовских частей и соединений… Восьмая бригада морских пехотинцев шестого флота США, Вторая Ее Величества королевская шотландская воздушнодесантная, Двадцать шестая голландская мотострелковая, четвертый отдельный чешский инженерный…

Потом, Олег хотел устроить четыре одновременных парада…

Один в Риме. Чтобы техника и войска шли мимо стен вечного Колизея. Другой – в Константинополе.

И непременно в Париже. Что б как в сорок третьем, когда по Шонс Элисе проехались самоходки дивизии Лейбштандарт. От самой Этуаль до пляс де ля Конкорд…

Самоходки и панцеркампфвагены с ключиками на броне, обрамленными в контур средневекового рыцарского щита. С ключиками от Европы.

Потом решил ограничиться двумя. В Москве и в Вашингтоне. Колебался – не отдать ли немцам праздник на стадионе в Нюрнберге, но остановился на лужайке перед Белым домом. Пусть ее-зеленую раскатают гусеницами. Да потопчут коротким сапогом…

У немцев есть за что американцам счет предъявить! Какая разница тремстам пятидесяти тысячам насмерть разбомбленным мирным Дрезденцам – атомной ли бомбой их убили, как триста тысяч японцев в Хиросиме или убили ковром из тонных фугасов вперемежку с фосфорными зажигалками?

Немцам есть за что американцам счет предъявить… Это Эйзенхауэр с Черчиллем решили раскатать именно мирное население городов Рура – потому как танковые и авиационные заводы, спрятанные под землю – бомбами взять не удавалось. И тогда было решено радикально лишить германскую промышленность рабочей силы. И тогда тысячи летающих крепостей Б-17 эскадрами по пятьсот машин – стали методично, час за часом раскатывать в кирпичную пыль немецкие города…

Олег не без удовольствия примерял мундиры. Серый фельдграу с черным бархатным воротом и двумя серебряными оберфюрерскими листьями дуба в петлицах… И русский – цвета морской волны – с глухим воротником по образцу сорок пятого года – с золотыми погонами генерал-полковника. С диагоналевыми синими галифе, заправленными в высокие космической черноты хромачи.

Предстояло командовать обоими парадами.

А потом – обязательные банкеты с первыми лицами государств.

Поэтому снова не без сожаления вылез из русского мундира и принялся в который уже раз – мерить эсэсовский. Кряхтел, пытаясь самостоятельно снять сапоги.

– Вот, тоже, мучение!

Испуганные адьютанты прыгали вокруг, – – Перметте муа, экселенс?

– Разрешите, товарищ генерал?

Олег покряхтел еще и сдался на милость своего немецкого адъютанта Оскара Гюнше.

На левом рукаве над прямокрылым эсэсовским орлом – русский триколор. Оранжево-бело-черный.

Ниже орла – по обшлагу ленточка с именем дивизии готическим письмом: Петр Великий.

Олег улыбнулся,

– Немцам есть, что предъявить Америке…

А вечером, а вечером, был банкет. Обед в Большом Кремлевском дворце.

Десять комиссий составляли списки приглашенных. И Олег лично просматривал эти списки, грозя с виновного чиновника три шкуры спустить и в Африку пустить, если кто – то из достойнейших был бы вдруг, не дай Бог, пропущен. Это было торжество русского духа. Это был банкет по случаю Дня Победы.

Олег распорядился, чтобы был океан света.

Стол, за которым сидели вожди нации, стоял на небольшом возвышении, и три бесконечно длинных стола, за которыми разместились гости, стояли к этому возвышению перпендикулярно, так, чтобы каждый из приглашенных, мог видеть любимые лица… Товарища Сталина, товарища Жукова, и его – Олега Снегирева.

В зале стало необычайно тихо.

Три тысячи гостей, собравшихся в огромном залитом хрустальным светом зале – заворожено глядели в центр правительственного стола.

– Я поднимаю этот тост за русский народ, – с легким грузинским акцентом сказал человек с усами.

И через несколько мгновений высоченные – в четыре этажа – своды большого зала Кремлевского дворца огласились многотысячным УРА… Бились о драгоценный паркет стодолларовые хрустальные бокалы.

Нация ликовала.

И генерал-майор Денис Давыдов в парадной венгерке и ментике на левом плече – сидящий рядом с профессором Дмитрием Ивановичем Менделеевым – кивал лакею, мол, наливай, голубчик, наливай, а Дмитрий Иванович уговаривал своего соседа по левую сторону – редактора Отечественных записок – Михал Евграфовича не увлекаться шампанским, а отдать предпочтение сорокоградусной.

А в трех шагах напротив, Александр Исаевич в который уже раз рассказывал Александру Сергеевичу анекдот из лагерной жизни, как в вечной мерзлоте нашли они кистеперую рыбу, ровесницу динозавров, и не дождавшись ученых ихтиологов с голодухи – рыбу эту сварили и сожрали. Пушкин смеялся, а сидевший рядом академик Королев, кивал и поддакивал Солженицыну…Мол, было дело…

Олег попросил своего русского адъютанта представить его дамам. Он наговорил комплиментов Анастасии Волочковой.

Он что-то весьма смелое сказал на ушко Анне Курниковой.

Он попросил Алину Кабаеву – пообещать ему первый вальс.

– А как вы думаете, могли бы русские претендовать на роль нации господ? – переспросил Олег великого князя Николая Константиновича, когда долговязый боевой генерал – герой Первой Мировой, спросил его, – почему для оккупации Западных земель выбраны теперь именно немцы.

– В массе своей – вряд ли, – ответил Николай Константинович, – Русский мужик не злоблив, как немецкий, и к жизни вне своей деревни не склонен. Я наблюдал русского солдата во время Брусиловского прорыва. Русский мужик не подходит на роль оккупанта.

– Потому что в первую очередь – русский мужик уступает европейцу в элементарной культуре, – подхватил разговор генерал Давыдов, – я тоже хорошо помню Париж пятнадцатого года. И нам – офицерам, было стыдно перед французами, перед побежденными французами, что русский солдат – победитель – все еще остается рабом, которого можно продать на базаре, как лошадь или корову…

– Европа всегда боялась либо немца, либо русского. Возьмите тех же поляков или ост-зейские племена…

– Прибалтов?

– Да, прибалтов… У них всегда было только два варианта – быть под немцем, или под Россией.

– Верно, именно поэтому для наведения порядка в западных землях, мы и выбрали теперь германские дивизии Второй мировой войны.

– А внутри страны?

– Внутри… – Олег задумался, – Внутри немец явно нам не сгодился бы, а свои современники настолько деградировали, я имею ввиду армию и милицию, что их было легче целиком поменять, чем реформировать. Причем, радикально, как поменяли полицию на милицию в восемнадцатом году…

Олег коротко поклонился обоим генералам и, звеня шпорами, быстро направился в зал.

Раздались звуки любимого Олегом Штраусовского вальса – "Жизнь артиста". Он отыскал глазами Алину Кабаеву. С достоинством и почтением поклонился ей. И Алина с таинственной улыбкой на губах присела в глубоком реверансе.

И Штраус понес их… Понес и закружил. Закружил и завертел… И, обнимая самую гибкую во всем мире талию, Олег говорил себе:

– Я победил… Я победил… Я победил…