Текст книги "Царствие Снегиря"

Автор книги: Andrew Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Лебедев Andrew
Царствие Снегиря

ЦАРСТВОВАНИЕ СНЕГИРЯ ИЛИ , ГИПЕРБОЛОИД ИНЖЕНЕРА ДАРИНА

Что ты заводишь песню военну, Флейте подобно, милый Снегирь?

С кем мы пойдем войной на Гиену,

Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?

Сильный где храбрый и быстрый Суворов?

Северны громы во гробе лежат…

Кто перед ратью будет, пылая,

Ездить на кляче, есть сухари,

В стуже и в зное меч закаляя,

Спать на соломе и петь до зари,

Тысячи воинств, стен и затворов

С горстью россИян все побеждать?

Быть везде первым и в мужестве строгом,

Шутками – зависть, злобу – штыком,

Рок низлагать молитвой и Богом…

Скиптры давая, зваться рабом.

Доблестей быв страдалец единых,

Жить для царей, себя изнурять?

Нет теперь мужа в свете столь славна,

Полно петь песню военну, Снегирь!

Бранна музЫка днесь не забавна,

Слышен отвсюду томный вой лир…

Львиного сердца, крыльев орлиных

Нет уже с нами! – что воевать? (Гавриил Романович Державин)

Часть первая

Приход

1.

Теодор Эйке – командир 3-ей танковой дивизии СС «Мертвая голова» ужасно страдал.

Красноватая пыль, поднимаемая гусеницами, проникала повсюду. Она была и на узком штабном столике, и на оперативной карте, на рации, на шлеме майора Мейски, на рукавах, на коленях, на фуражке самого Эйке, и казалось, что его измученные этой русскою жарою бронхи и легкие изнутри уже тоже покрылись толстым красным налетом.

Но в наступлении и на марше он не позволял себе расслабляться, и мягким рессорам парадно – выездного "хорьха" предпочитал тряску в своем штабном бронетранспортере. От уже почти засыпал, надломленный суточным переходом, рассеянно думая о своем, и лишь машинально прислушивался к эфиру, когда внезапно, словно наткнувшись на какое то препятствие, транспортер встал как будто вкопанный, и наступила полная тишина… Почему то перестал рокотать дизель… И в наушниках, надетых поверх по походному мятой фуражки не стало слышно ни потрескивания атмосферных разрядов, ни морзянки русских, ни шутливого переругивания командиров его Теодора Эйке батальонов с дежурным офицером…

Группенфюрер сурово посмотрел на сидящего рядом майора Мейски,

– Почему встали, и почему, черт побери, нет связи?

– Момент, группенфюрер!

Мейски раскрыл боковой люк и наполовину высунулся наружу… – вся колонна стоит, группенфюрер!

Эйке бросил взгляд на безжизненно замершие на нуле стрелки индикаторов радиостанции и кряхтя вслед за Мейски полез наружу.

– Боже мой! Где это мы, – машинально вырвалось у него, как только он спрыгнул…

Не в пыль… А на асфальт…

Насколько было видно вперед и назад, повсюду командиры танков и бронемашин высунувшись из башен в недоумении вертели головами влево и вправо, бестолково тыча пальцами в сложеннные вчетверть трехкилометровые карты… Офицеры и унтера спрыгивали с брони… и не узнавали местности. Еще минуту назад их дивизия была на марше и двигалась по трем параллельно идущим проселочным дорогам в направлении Селище – Кузьминки – Вознесенское… А теперь… Танки с заглушенными моторами стояли на асфальте широкой шоссейной дороги… И откуда то слева и справа взялся густой, окружающий дорогу лес, которого и в помине не было в том пыльном степном пейзаже, что еще минуту назад они наблюдали в бортовые щели и триплексы своих "четверок" и гордости рейха – новеньких "тигров".

Внезапно бронетранспортер ожил, выбросив клубы выхлопа он мелко задрожал и ровным рокотом наполнил непривычную тишину.

– Группенфюрер, рация работает. Вас вызывают на связь командиры батальонов, – высунув из люка белесую голову крикнул командир экипажа шарфюрер Риммер.

– Связь, это уже хорошо…

Влезая в транспортер Эйке заметил, что стоявшие впереди "тигры" тоже окутались облаками выхлопов – моторы завелись… Но пейзаж за бортом не поменялся. Это была не степь. Это была не Россия! Это была какая то другая местность!

– Свинка, докладывает первый, – в наушниках послышался спокойный голос командира головного отряда оберштурмбанфюрера Курта Майера по прозвищу "танк" или как его еще звали в дивизии "молниеносного Майера".

– Я не могу выдвинуться на рубеж Кузьминки – Селище, потому что мы не на той местности и вообще, черт побери, мы где то совсем не там, где должны быть.

– Что ты там видишь. Курт? – пренебрегая секретными позывными, нетерпеливо спросил Эйке.

– Свинка, танкисты первого батальона вошли в город. Судя по дорожным указателям это город Тапа… Здесь откуда то взялась железнодорожная станция, и войной здесь даже не пахнет… и вообще – это не Россия… Это Эстония…

– Курт, оставайся на месте, я двигаюсь к тебе. Рассредоточься, займи оборону и замаскируй машины от удара с воздуха… А то я что то не вижу обещанной Мильхом поддержки сверху…

Эйке сдернул наушники и вывалил свое грузное тело наружу.

Мейски, мотоцикл! – заорал он на дежурного офицера так, что даже ко всему привыкший штурмбаннфюрер и майор танковых войск СС подпрыгнул и побежал вперед по движению колонны искать транспорт для своего командира дивизии…

– Да, Курт, дружище, ты прав, это Эстония, пробормотал Эйке, когда через пять минут тряски в коляске штабного БМВ белобрысый ротенфюрер Хофнер домчал своего командира до позиции, занятой разведотрядом "молниеносного Майера".

Не скрывая любопытства, танкистов окружила детвора. Мальчишки одетые совсем по – цивильному, как одеваются наверное только американцы которых Эйке видел в трофейных фильмах, лопотали что то на своем, напоминающем финский, языке.

– Шпрахен зи дойч? Слезая с мотоцикла спросил мальчишек белобрысый Хофнер.

– Ноу – инглиш – инглиш. – хором закричала ребетня.

Мигая красным и синим проблесковыми маячками к головному танку внезапно подъехал легковой автомобиль невиданной доселе марки… Наверное, американский… По борту у него была надпись – "полиция" – по фински или по эстонски. Из машины вышли двое полицейских в странной черной униформе с пистолетами на ремнях…

– Терве, – сказал старший, подойдя к Эйке и Майеру.

– Шпрахен зи дойч? – спросил Эйке.

– Йа! Яволь, почемуто широко улыбаясь, ответил старший полицейский.

– В городе есть немецкие войска? – вежливо спросил Эйке.

– Ха-ха-ха, – почему то засмеялся глупый полицейский – немецкие войска. Ха-ха-ха – немецкие войска! Это кино? Немецкие войска!

Истерику прервала только зуботычина, которую Курт Майер не снимая перчаток врезал глупому полицейскому так, что тот навзничь упал прямо на асфальт и при том громко ударился затылком о поребрик… Второй полицейский схватился было за кобуру, но белобрысый Хофнер дал короткую очередь из автомата и уже второе тело в черной униформе распласталось на городском асфальте. Дети вдруг разом завыли – они увидели кровь…

– Я не знаю, черт побери, в чем тут дело, но по – моему, здесь американцы… пробормотал Эйке. Надо найти комендатуру, штаб и казармы гарнизона… Я меняю дивизии задачу – мы занимаем Тапу, а дальше посмотрим…

Обрадованный Майер вскочил на броню и схватив наушники с микрофоном стал вызывать командиров батальонов.

– Панцир, Марш!

– Танки вперед!

2.

Колька Жаробин за себя был спокоен. Пусть другие беспокоятся, а у него у Кольки все в порядке – и с пролетарским происхождением, вот спасибо бате, что не буржуй какой, а простой деповской токаришка, и с политграмотой все тоже – полный ажур!

Колька сержант – командир отделения, кандидат в члены ВКПб… И вообще, Кольке повезло – служит в таких распрекрасных войсках, что и на фронт то не посылают, а и медали иногда все же дают. Потому то в эти войска и не берут всяких там с сомнительным происхождением, из подкулачников, или из тех у кого родственники были под следствием… Колька служит в войсках НКВД. А это – сила. Вот вчера к примеру их дивизию перевооружили… Четыре года Колька с Мосинской винтовкой да с наганом прослужил, а тут – вот компот! Винторезы да наганы посдавали, а взамен получили новенькие ППШ и пистолеты Токарева. Раньше то пистолеты такие только у командиров были, начиная с лейтенанта. А теперь и ему – Кольке выдали… Правда не в кожаной кобуре, как у их комроты – товарища старшего лейтенанта Коломийца, а в брезентовой… Но все равно – ничего! Пистолет – это тебе не наган!

Перезарядить – секундное дело. Новую обойму в рукоятку – щелк! Затворную раму передернул – и айда пошел – пали себе во врагов народа, мама не горюй! А автомат!

Это ж песня, а не оружие. На фронте то поди их и не хватает – а вот им все равно выдали – значит здесь в тылу они нужней! Значит не спит враг! Значит надо ему – Кольке Жаробину повышать свою бдительность и требовать с подчиненных. А автомат – это то что надо. Вот фронтовики говорят, будто немецкий автомат хорош, будто удобный, разбирается хорошо, обоймы запасные в подсумочке – шесть штук – по тридцать патрончиков, прикладик откидной… Но вот товарищ старший лейтенант Коломиец на занятиях по огневой подготовке сказал, что лучше нашего ППШ никто еще автомата не придумал. Магазин более емкий чем у немецкого, приклад деревянный, а значит и на морозе не так руки холодит, а скорострельность – в три раза выше чем у немецкого. Товарищ Коломиец на стрельбище не целясь от пуза из нашего ППШ все мишени с одной очереди резал – как траву косой!

Нравится Кольке старший лейтенант Коломиец. Колька бы тоже в училище командирское пошел, но батальонный особист – СМЕРШевец одно условие ему – Кольке поставил – найти в роте шпиона или врага народа… А иначе не видать ему Кольке командирского училища, как своих ушей.

В три утра роту подняли по тревоге… Если бы была учебная – он бы Колька знал, а то боевая! Сержант Жаробин как раз дежурным по роте заступил. Все в ажуре – дневальный у тумбочки стоит, самовольщиков нет и быть не может, полы вымыты до блеска, сто архаровцев сопят под одеялами на коечках в два этажа… Уж Колька собирался выскочить до медсанчасти, там сегодня ночью Любочка – старший военфельдшер дежурит, так поболтать – покуражиться – с ней все равно ничего серьезного не получится – все знают она в капитана Одинцова по самые уши… И только собрался, как бац! По телефону из штаба полка – рота подъем, тревога, оповестить всех офицеров! И сразу товарищ старший лейтенант Коломиец прибежал, Колька к нему строевым, с докладом: товарищ старший лейтенант, за время моего дежурства… А товарищ Коломиец что – то сильно расстроен чем то или озабочен, давай, говорит, строй роту перед казармой с оружием и в шинелях… Если в шинелях, значит назад в казармы не скоро…

Роту погрузили в три ЗИСа – по тридцать пять человек в каждый. Старший лейтенант Коломиец сел в кабину в первую машину, а он – Колька с пистолетом на боку и с автоматом за спиной полез со своим отделением в кузов… Эх, когда ж он – Колька станет лейтенантом и станет тоже ездить не в кузове, как эта деревенщина ефрейтор Кандыба, а в кабине! И на танцах в полковом клубе в гимнастерочке с двумя малиновыми кубиками в петличках, да с новенькой кожаной кобурой, подкатит к старшей военфельдшерице и скажет, а не пойти ли нам, Любочка в буфет – выпить апельсинового ситра! Но для этого надо еще сперва изловить в роте шпиона – или врага народа на худой конец!

Машины приехали на грузовой двор станции Москва Киевская товарная. Колька уже здесь бывал раза три – стоял в оцеплении. Думал что опять в оцепление поставят, но только поспрыгивали было на асфальт – да собрались перекурить, как почему то снова дали команду "к машинам"… Рота осталась сидеть под брезентом видавших виды ЗИСов, а командиры… А командиры – хрен их знает, чего они там… А на дворе уже вовсю рассвело. Колька то глядь из под брезента – а там мама родная! А это ж не Сортировочная – этож Красная Площадь!!!!

3.

Когда Олег раздвинул шторы, шар уже висел напротив его окна. Он был настолько черен, что ни уличная реклама, ни фары проезжающих внизу машин, не отражались в его поверхности. Он даже не выглядел выпуклым, а смотрелся как совершенно плоское круглое пятно. Не обращая внимания на двадцатиградусный мороз, Олег с треском, безжалостно отодрал балконную дверь и шагнул к перилам.

– Откройся и прими меня, – мысленно приказал шару Олег. И в тот же миг, чернота поглотила его.

Готовясь к встрече, он тысячу тысяч раз прокручивал в своей голове этот момент единения… Но тут чувства вышли из под контроля.

Свобода! Полная свобода! И власть. И власть.

Грудь уже не теснилась привычными уколами в левом боку где сердце… Он уже не имел и самого сердца. И нечему там уже было болеть. Ведь не может же болеть то – чего нет! Он – Олег уже несколько секунд был лишь цифровым выражением своего некогда материального состояния. Он был информацией – но не материальной субстанцией – не человеком, но "кодом" человека, которого зовут Олегом Снегиревым. И информация эта теперь была заключена в самом совершенном компьютере Творца – в шаре…

Шар поднял его над городом и повис недвижим. Стоило Олегу только задаться вопросом, на какой высоте они парят, как в поле его мысленного зрения возникли цифры: 1100 метров…

Еще до встречи с шаром он был готов к тому, что управление им не составит большого труда. Но то, что это будет так просто! Словно летать во сне… …

Был понедельник. Двадцать первое. На листке желтой бумаги для заметок, прилепленной прямо к экрану компьютера его Олеговой рукой было написано: позвонить Курочкину.

Звонить Курочкину не хотелось. И никому звонить не хотелось. Олегу казалось, что за участливыми интонациями приятелей скрывается лишь их злорадное любопытство.

Что своими охами и ахами и Курочкин, и Филонов, и все кто был в курсе его дел, стараются только выведать побольше подробностей его боли и позора, что бы потом после очередного разговора с ним с Олегом – тут же броситься звонить друг дружке, захлебываясь от счастья обладанием сногсшибательными новостями, подсасывая слюну восторга, говорить, – а ты слышал, а ты знаешь? Олег даже со всеми нюансами интонаций представлял себе голос Курочкина, как тот будет изображать благородство, и названивая Филонову примется пересыпать свою речь словами: "только ты никому", "только между нами", "я не сплетник какой", "мне только за Олежку обидно"… И Филонов тоже, начнет крякать в трубку свои заверения: "да ты че", "да я могила", "да за кого ты меня принимаешь", "да я ж Олежке только добра хочу"…

И начнут целый час трепать его имя, как только телефон не треснет надвое! А ты знаешь, что от него Верка ушла и детей забрала? Знаешь? Так это еще не все! Его и Маринка бросила. И знаешь теперь с кем она? С его бывшим начальником – с Бастрюковым… Он теперь у нее и живет. Кстати и с работы его – Олежку тоже поперли!

Позор. Стыд и позор.

Но звонить было надо. Жена – женой, любовница – любовницей, а жизнь продолжается.

Надо работу теперь какую-то искать, и без Курочкина тут обойтись – трудно.

Курочкин конечно обрадовался, – Приезжай ко мне, я тут один, Галка с детьми на даче, так что бери по дороге пару пива – поговорим за жизнь – никто мешать не будет…

Пару пива – пару пива! Кстати сам – никогда и бублика к чаю не принесет! Такой вот он этот Курочкин… Олег положил трубку и вновь ощутил пугающую боль под левой лопаткой. Вот еще! Не хватало только…

Пока трясся в маршрутке по колдобинам некогда родного спального района боль из под лопатки перекочевала в левое плечо. Невралгия? Или предынфарктное состояние?

Кто ж его знает? Вот помру прям тут на улице… Маринка и не заплачет даже.

Какое там! Небось когда ей скажут, они с Бастрюковым пойдут, купят шампанского и улягутся на ее двухспальную тахту. На ту самую тахту, на которой она когда то словно раненая медведица ревела в его Олега объятьях. А интересно – с Бастрюковым она тоже ревет? И тоже царапается?

Странно. Доковылял до Курочкинова подъезда и боль как то забылась – ушла.

– А-а! Ну проходи – проходи…

– Что в комнату не приглашаешь? Не велика персона?

– А нам на кухне будет и дешево, и практично, и гигиенично.

– Циник ты – Курочкин!

По стенкам жалкой шестиметровой кухонки обычной инженерской двухкомнатной квартиры в блочном доме – этой мечты обывателя конца семидесятых – висели самодельные инкрустации и чеканки по латунному листу. Сюжеты самые банальные – Есенин с трубкой, выходящая из воды толстозадая грудастая девица с длинной до пояса косой и в прилипшей к мокрому телу облегающей комбинации… Срамота!

– Когда в новую то хату переедете? – соблюдая подобие политеса, дабы не сразу переходить к существу своей просьбы, спросил Олег.

– Ремонт, брат, все деньги сожрал уже. Работяги никак ванную плиткой не отделают.

Я каждый день им на своей машине то это – то это из магазина – конца и края нет.

– Зато будете как буржуи с Галкой – в четырех то комнатах да с видом на Таврический!

– Да уж Галка вся изнервничалась.

– А здесь кого оставите?

– Здесь? А никого. Потом. Когда Вадик женится – ему отдадим.

– А может Людочка вперед его замуж выскочит?

– Брось трепаться – она еще в пятый класс только пойдет.

Олег почему то вдруг вспомнил, как Маринка рассказывала про секс с учителем физкультуры, которым они занимались после вечернего факультативного волейбола в тренерской раздевалке. Сколько ей тогда было? Четырнадцать? Под лопаткой снова кольнуло. И переехало в плечо.

– Ну, рассказывай, что там у тебя с Бастрюковым получилось?

– А что – уволил он меня и весь рассказ.

– А за что уволил?

– А так – вызвал и предложил написать "по собственному".

– Так если лаборатория закрылась – какое же тут "по собственному"? Тут надо "по сокращению"!

– Это мне НАДО. А ему – как начальнику – этого как раз совсем и НЕ НАДО! Зачем ему вся эта головная боль с выходными пособиями? Он же на полном хозрасчете и самоокупаемости!

– А я слышал – он тебя не из-за Маринки, а из-за того, что ты левыми работами там занимался…

– Я? Левыми? Это он левыми работами там начал заниматься! Лаборатория альтернативного топлива – светильник и купель, понимаешь, прогресса в теории двигателей, а он там какое то банальное производство газовой арматуры для иномарок затеял!

– Так он – батенька ты мой – хозяин!

– Лабораторию государство еще при Горбачеве купило и оснастило. Бастрюков этой лаборатории не покупал!

– Так чего же вы когда приватизация завода была – варежками хлопали и клювами щелкали, когда Бастрюков вашу лабораторию в частное предприятие обратил?

– Мы наукой занимались, а не шахер – махер!

– Ну вот теперь и не вякай! – Курочкин налил себе пива и не дожидаясь, пока высокая пена уляжется, жадно глотнул, да так, что в бокале осталась едва половина, – Бастрюков рыночной экономикой занимается. Ему выгодно газовую арматуру на "опеля" да "форды" ставить – он и ставит! Ему с каждой машины – двести долларов – а там таких с утра – целая очередь! А за твои исследования по альтернативным видам топлива – ни завод, ни государство – уже сто лет как ни копейки не дает.

– Да обидно, Вова, уже идея выкристаллизовалась! Год – два – и был бы результат.

А это Нобелевская! Это не двести баксов с ржавого "опеля"!

– Эх, мечтатель ты фигов! Поэтому с тобой и бабы не живут! Бабы они практически мыслят – и к практическим мужикам уходят. Они понимают, что мечты о Нобелевской – это хорошо, но реальные двести баксов в час с одной машины, когда очередь стоит на неделю вперед – лучше!

В другой раз, может, показавшиеся бы и обидными, эти слова Курочкина теперь не ранили. Вернее рана была настолько страшна и обнажена, что ей уже все было нипочем. И горькая правда о бросивших его женщинах, вернее о той причине почему они это с ним – с хорошим парнем Олежкой так поступили – не отозвалась под лопаткой и в плече, а вызвали только легкую усмешку.

– Ну, расскажи, хоть мне – я ведь с тобой когда то в одном институте – расскажи мне – в чем эта твоя идея, ради которой ты отказался от твердой оплаты в твердой валюте? Может я и оценю?

– Да ни хрена ты не оценишь!

– Ну, не обижайся, я ж тебе…

– Да, ты же мне ведь добра…

– Ну!

Олег тоже налил себе пол-бокала, но только пригубил, так что горькая пена лишь смочила рано начавшие седеть усики.

– Вобщем, занялся я разработкой цифрового топлива.

– Чего-чего?

– Ну, я так и думал, что твоя реакция будет такой, как и у всех.

– То что "как у всех" это только подтверждает твое сумасшествие.

– А – идите вы все!

– Ну ладно – ладно! – Курочкин пододвинулся ближе и обнял Олега за плечи, – ну?

– Ну, вобщем…

– Ты мне давай с самого начала.

– Ну что с самого начала? Смысл моего открытия… – Олег замялся, смутился выговаривая слово "открытие", но совладал собой и продолжил, – в том, что можно не заливать бензин в бак, а закачивать в бортовой компьютер автомобиля информацию об этом бензине.

– Фью-фью, – Курочкин выразительно покрутил пальцем у виска.

– Хорошо. Помнишь, как в Библии было сказано, "в начале было слово"… И что это значит?

– Ну, это ж извечный спор материалистов с идеалистами – мы это еще в школе по обществоведению проходили, что первично – материя или религия…

– Не религия! Не религия, а информация.

– Я про то и имел в виду. Что сперва – чертеж и проект мироздания, или само мироздание.

– Слава, слава Богу, – дошло.

– Давай дальше.

– А дальше – безусловно приняв первичность информации, я принял идею последовательного в шесть дней сотворения мира.

– И что дальше?

– А дальше… как бы тебе еще проще объяснить? Вобщем, ни у кого теперь не вызывает удивления, отсутствие необходимости везти любовное письмо или открытку, или фотографию, или даже грампластинку – везти реально физически и материально от отправителя к получателю, тогда как можно отсканировать изображение или звук, перевести эти физически ощущаемые нами свойства предметов в цифровой вид и перекачав по эфиру или оптике -расшифровать на другом конце через выводное устройство… Не удивляет ведь?

– Ну это элементарно, дальше!

– А дальше, май фрэнд, не должен вас удивлять и перевод в цифровой вид физических объектов, таких например, как бензин, или даже сам человек.

– То есть?

– А есть то, что можно сканировать топливо… или любое другое физически существующее в нашей объективной реальности тело – и переведя его в информацию – отправлять куда угодно по эфиру – а на другом конце расшифровывать и материализовать.

– И?

– И упирается это, сам понимаешь, только в две ерундовые вещи – увеличение производительности компьютера в сотни тысяч раз – но это еще ерунда и решаемое дело. Но во-вторых все упирается в концепцию сканнера и аут-плоттера.

– И ты решил?

– Скажем так – я понял как идти к этому решению. …

Подняв шар еще выше, на две тысячи метров, Олег смог визуально сориентироваться.

Город отчетливо вырисовывался в привычном очертании изгибов Невы с ее мостами и омываемыми ею островами. Огни улиц и потоки машин с неизбежно красными фонарями сзади и белыми спереди – светящимся курсивом прочертили направления питерских проспектов… Туда! Решил Олег, обратив свой не мигающий отныне взгляд в сторону метро "Черная речка". И шар уже несся, обгоняя мысли и желания, несся к дому, где на шестом этаже светилось ее окно.