Текст книги "Выжжено"

Автор книги: Андреас Эшбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 43 страниц)

Глава 34

На обратном пути в машине царила надорванная тишина. Только когда они снова выехали на асфальтированную дорогу и проехали по ней уже несколько километров, Доротея смогла спросить:

– Ты думаешь, он прав?

Вернер долго пережёвывал ответ. И потом выдал лишь скупое:

– Я тоже не знаю.

И снова молчание. Впервые Доротея заметила, как, вообще-то, шумно внутри такого джипа. Слышно было, как работает мотор. Сжигает бензин литрами, что вскоре станет недоступной роскошью.

Которой, может, и вообще не будет.

Представить себе невозможно.

И когда? –спросила она у Анштэттера. – Когда это произойдёт?

Скоро, –ответил он.

Что значит скоро? Через десять лет? Через пять? На будущий год?

Он отрицательно покачал головой.

Это уже началось,– сказал он. – Только мир ещё не знает об этом.

– Не знаю, – снова выдавил Вернер, – но мне всё равно это кажется большим преувеличением. Как-то… уж слишком фантастично. Хорошо, даже если это нефтяное поле испустило дух и предстоит нефтяной кризис, – но ведь нефтяные кризисы случались уже не раз. Первый, когда это было? В начале семидесятых. Мне тогда было лет пять или около того. Я помню, как подолгу все стояли в очереди на заправку и как нервничал отец. Наверное, мы были в отпуске, потому что он всё время говорил: «Что, если нам не хватит горючего? Как мы уедем домой?» – Он сухо засмеялся. – И ничего ведь, всё прошло.

– Был запрет на воскресные поездки, – вспомнила Доротея. – У нас дома в холле висело фото, на котором мои родители гуляют по совершенно пустому автобану В14. Мама тогда как раз была беременна Фридером.

– Да, точно. Знаменитый запрет на поездки по воскресеньям. Мы тоже гуляли однажды по трассе. И не мы одни. Мне даже нравилось.

Нахлынули воспоминания.

– Мой отец, – сказала Доротея, – всегда называл В14 наказанием судьбы за то, что Готлиб Даймлер изобрёл четырёхтактный двигатель в Каннштатте. Эта трасса проходила неподалёку от нас, и временами движение было такое, что мы задыхались. – Разговоры за столом часто превращались в доклады отца. Об истории техники. О том, как люди разрушают мир. – Я помню, что отец рассказывал о Берте Бенц: как она совершила первый настоящий автопробег. В 1888 году, из Маннгейма в Пфорцхайм. Я так гордилась, что на это отважилась женщина. Ей приходилось покупать бензин по дороге бутылочками в аптеках. Бензоколонок ещё не было. Бензин использовали только в качестве чистящего средства.

На некоторое время воцарилась задумчивая тишина, тогда как их машина, совершенный потомок тех первых моторизованных карет, катилась по широкой солидной дороге, каких в те давние времена даже и в помине не было.

– Мир с тех пор сильно изменился, – сказал Вернер.

Доротея кивнула.

– И всё только потому, что была нефть.

Их на умопомрачительной скорости обогнала машина.

– И такие лихачи изведутся, если Анштэттер прав, – позлорадствовал Вернер. – Вот это хорошо бы.

Некоторое время он предавался размышлениям.

– Надо ещё раз посмотреть, как утеплить наш дом. Ну, если топливный мазут подорожает… И мы могли бы заказать у твоего брата солнечные батареи – для бассейна, например. Как в той клинике, где лежал Маркус. А наш бассейн не такой большой, кое-что перепадёт и для дома.

Вот только в настоящий момент они не могли себе это позволить, даже со скидкой, какую Фридер наверняка сделал бы для них. А если всё подорожает… Доротея подумала о своём магазине. С ним тоже всё будет кончено. Надо закрыть его как можно скорее.

– Если бензин подорожает, – рассуждал Вернер, – дороги опустеют. А если вспомнить, что каждый стаканчик йогурта везут за тысячу километров, пока он окажется на полках магазина… Это ведь тоже ненормально. Или консервы везут из одного конца Европы в другой только для того, чтобы наклеить на них этикетки в какой-нибудь стране с дешёвой рабочей силой. Это же безумие. – Он усмехнулся. – Нам-то всё равно, я ведь заправляюсь у себя на фирме, где мне это не стоит ни цента…

Доротея повернула голову и разглядывала Вернера, не веря своим ушам. Как в дурном сне. Что такое он сейчас сказал? Нет, не может быть, чтобы она вышла замуж за человека, который перед лицом такой опасности не видит дальше собственного носа?

И всё же. Он это сказал. Он даже так считает.

– Вернер Утц, – произнесла она, – и это всё, до чего ты смог додуматься? Если нефть действительно кончится, то есть если она действительно придёт к концу, а весь мир от неё зависит, ты ведь не отделаешься своим «я заправляюсь на фирме». Фирма-то где его возьмёт, если его больше не будет, а?

– Вообще-то да… – сконфуженно пролепетал Вернер.

– А потом вспомни, чего только не производят из нефти. Пластик. Всю упаковку. Практически всё, что можно купить в супермаркете, упаковано в коробочку или в плёнку, это всегда пластик. Школьный завтрак я каждый день укладываю Юлиану в пластиковый пакет. И если всё подорожает, машины тоже станут дороже. Дорогие машины, дорогой бензин, это значит, что люди больше не будут покупать столько машин. И что тогда? Откуда тогда взяться твоей зарплате, например?

Вернер побледнел.

– Чёрт! – буркнул он. – Чёрт, да, ты права. Я и не подумал. Ведь я могу потерять работу.

Они молча ехали дальше, километр за километром. Страх, казалось, расползался внутри машины, словно дурной запах. Стрелка указателя топлива опускалась, это читалось как дурной знак.

– В Германии каждое второе рабочее место связано с автомобильной индустрией, – сказал Вернер. – Я даже думать об этом боюсь. Если то, что говорит Анштэттер, правда, то мы идём прямиком к катастрофе.

Доротея вслушивалась в звучание этих слов. Казалось, ландшафт снаружи на глазах мрачнел.

– Лучше про это не думать… – сказала она. – Может, то была ошибка.

И вот они сидели в VIP-зале аэропорта Франкфурта. Мандур прижимал к себе большую мягкую игрушку – зверя с толстыми лапами, которого медсестры отделения подарили ему на прощание. Васима держала в руках сумку с лекарствами, которые дал им с собой доктор Ругланд. Она отказалась сдать эту сумку в багаж. Багаж, сказала она, иногда теряется, а пока его снова найдут, ребёнок может задохнуться.

Она всё ещё ходила в головном платке и явно не собиралась снова надевать паранджу. В Марокко паранджа ей тоже не понадобится.

– Запад нас разложил и коррумпировал, – с горечью сказал Абу Джабр. – Хоть крестоносцы в своё время и потерпели поражение, зато американские торговцы со своими деньгами победили. Мы продали им нашу мораль, нашу веру…

Он даже вздрогнул, с такой страстью Васима воскликнула:

– Абу, пожалуйста, я больше не могу слышать этого!

– Васима!

Она закрыла глаза и сказала:

– Я. Больше. Не могу. Слышать. Этого. – Потом она снова открыла глаза и бешено сверкнула ими. – Я больше не могу слышать эти наши арабские стенания. Всегда-то, всегда-то мы найдём виноватого. Да, крестовые походы. Конечно, то была катастрофа, свинство высшего разряда – но, Абу, ведь с тех пор минула тысяча лет. Тысяча лет! Это уже не может служить объяснением того, что мы ни на что не способны.

– Ни на что не способны… Что ты говоришь, женщина?

– Попробуйте найти в Эр-Рияде простого мастерового, и вы поймёте, чтоя имею в виду. Если вы его и найдёте, это окажется пакистанец, а не араб. – Она сделала отметающий жест. – Мы контролируем нефть, но мы бессильны. Мы перессорились между собой. Согласно докладу ООН, мы всё дальше отстаём от остального мира по уровню образования, а возразить нам нечего, потому что это правда. Когда Мохаммед – благослови его Аллах и даруй ему спасение – принял Писание, Европа была тёмным, кровавым континентом, а в Америке индейцы с каменными копьями гонялись за бизонами. В цветущие времена Арабского халифата, во времена таких фигур, как Салах-аддин, Аль-Бируни или Ибн Хазм, арабские города были оплотом культуры и учёности, не было селения без библиотеки, Аравия была светочем свободы и терпимости посреди варварского мира. Никто тогда и подумать не мог, что Европа когда-нибудь будет что-либо значить.

Она говорила словно преподаватель университета. Абу Джабр с потрясением узнал, что его невестка – учёная.

– Известно ли вам, что привело к теперешнему различию? Европейцы учились у нас. Они переняли основы медицины, астрономии, математики. Они по сей день называют свои числа «арабскими», хотя вид у них давно совсем другой. Они до сих пор употребляют слова «алгебра», «алгоритм», «цифра» и так далее – всё арабские слова. Большинство самых ярких звёзд на небе носят имена, которые им дали арабские астрономы. Они у нас учились, вы понимаете, у нас и у других, а то, чему они научились, они развивали дальше, тогда как арабы остановились в своём развитии. Мы никогда не интересовались, что бы нам надо перенять у европейцев. Тысячу лет мы варимся в собственном соку. И если в наши дни араб получает Нобелевскую премию, то он гарантированно гражданин Америки. Мы… – Васима испуганно смолкла, прижала ладони к губам и посмотрела на него. – Простите, Абу! – сдавленно воскликнула она. – Я не хотела быть непочтительной к вам; простите меня. Аллах свидетель, я вас уважаю, Абу…

– Ничего-ничего, – тихо сказал Абу Джабр. – Ведь ты права. Но лучше помолчим.

И они молчали. За большим окном простиралось лётное поле, на котором маневрировали, взлетали и садились самолёты. Миллионы людей проходили через этот порт, день за днём. Как это было организовано, что каждый попадал туда, куда хотел, для Абу Джабра было непостижимо. Ясно было лишь одно: то, что он здесь видел, было проявлением культуры, господствующей во всём мире, культуры, в которую ни один араб давно уже не привносил ничего существенного.

Осознавать это было горько. Но он признавал правду этого утверждения. Учиться, да. Вот в чём ключ.

Их пригласили на посадку в самолёт на Марракеш. Как это горько: остаться без родины, оказаться беженцем в чужой стране, полагаясь на милость чужого короля. Но всё проходило гладко. Сиденья были удобными, Мандур, как всегда, был в восторге, что летит на самолёте, и заснул вскоре после взлёта, упершись лбом в стекло иллюминатора.

– Скажи, дочь моя, – начал Абу Джабр после того, как Васима уложила сына и укрыла его пледом, – вот что мне хотелось бы знать…

Она подняла на него глаза.

– Да?

– Что ты думаешь о солнечной энергии?

– Всё даже хуже, чем мы полагали, – сказал Вернер после того, как два часа собирал в Интернете соответствующую информацию.

Юлиан был уже в постели. Когда Доротея зашла к нему пожелать спокойной ночи, он спросил, уж не поссорились ли они: после их возвращения из поездки в доме такая странная атмосфера.

Она успокоила его, как могла. Нет, они не поссорились. Но есть неприятности, да. Юлиан не спросил, какие, только сказал, что неприятности случаются у всех, он это тоже знает. Временами он рассуждал пугающе по-взрослому. Самое время было бы родить ему братика или сестру. Но, с другой стороны, если с нефтью всё обстоит именно так, то это слишком рискованно…

И Маркус позвонил именно сегодня! С другой стороны – вполне понятно, воскресенье. Он наверняка надеялся застать их дома. Значит, он в США. Она почти так и думала. Жаль, что она не смогла с ним поговорить; она бы разузнала подробнее, что всё это значит.

Потом по лестнице спустился Вернер, держа в руках целую стопку распечаток, и она забыла о тревоге за брата.

– Анштэттер прав, из нефти делают и удобрения. – Он сел со своими заметками в кресло. – И пестициды, и инсектициды. Без применения этих средств урожай в восемь раз меньше. Чтобы вырастить одну голову крупного рогатого скота, требуется в целом тысяча литров нефти – на производство кормов, на приведение машин и механизмов в действие и так далее. Если нефти не будет, это значит, что даже в Европе могут снова возникнуть проблемы с продовольствием. Не говоря уже о странах третьего мира; там это приведёт к чудовищному голоду. – Взгляд его был устремлён в пустоту, и виделись ему страшные картины. – И к потокам беженцев. Они попытаются проникнуть к нам, в богатые страны. Когда человеку больше нечего терять… Можно себе представить. Но это значит, что мир распадётся. Начнутся войны… Хотя как воевать без горючего для танков, военных кораблей и самолётов?

От окна дохнуло холодом. Доротея выглянула наружу, в далёкую, лежащую в ночи долину, в которой светились тысячи огней. Огней, которые погаснут, если прогнозы сбудутся.

– Я не могу себе представить, – прошептала она. – Настолько это… по ту сторону всего.

Но это было именно то, о чём всю жизнь твердил её отец. «Однажды вся эта техническая цивилизация сломается от перегрузки», – говорил он.

– Другая проблема – медикаменты, – продолжал Вернер. – Я нашёл данные, что в одном крупном фармакологическом концерне производится 150 тысяч различных продуктов, и единственный, в котором нефть не играет решающей роли, это аспирин! Только представь себе: голод; топлива, чтобы доставить хоть немного продовольствия в затронутые районы, нет; а потом не будет и лекарств против болезней, которые начнутся. Это приведёт к эпидемиям, к настоящим пандемиям…

– Ни одноразовых шприцев, – сообразила Доротея, – ни трубок для переливания крови, ни пластиковых перчаток…

– И так до бесконечности. Краски, лаки, растворители производятся из нефти. Искусственные смолы. Синтетические волокна для одежды и покрытий пола – нейлон, перлон и как их там ещё. Консервирующие средства. Фотохимикаты. Моющие средства. Взрывчатые вещества. Печатающие порошки. Смазочные материалы. Изолирующие и влагостойкие материалы. Косметика. Сладости. Асфальт для дорожных покрытий! – Вернер расслабил воротник рубашки. – Наши новейшие модели транспортных средств больше, чем на сорок процентов, состоят из искусственных материалов. Неважно, найдутся ли на них покупатели, но произвести их мы будем уже не в состоянии.

– А как будут снабжаться супермаркеты? Без горючего и грузовиков?

– Это приведёт к скупке продуктов для спекуляции и к полному опустошению магазинов. – У Вернера началась одышка. – Мне и раньше становилось страшно, когда мои бабушки рассказывали о послевоенных жутких временах. Но всё это покажется цветочками по сравнению с тем, что начнётся потом.

Они переглянулись. Молча, но Доротея знала, что они подумали об одном и том же: это будет означать конец человечества.

Вернер вскочил и нервно принялся ходить по квартире.

– Надо подготовиться. Мы должны подумать, как нам обеспечить себя. В подвале ещё много места, хотя бы это преимущество. Мы можем сделать запасы на несколько месяцев, а то и на несколько лет. Мука, растительное масло, сахар, консервы. Продукты долгого хранения. Первое время будет хуже всего; если мы его переждём… – Тут он что-то вспомнил. – Раньше в телефонных книгах, в самом конце, всегда были указания, как подготовиться к катастрофам. Рекомендации гражданской обороны. Какие бывают сигналы сирены, какие документы должны быть под рукой и каков необходимый продовольственный запас. Не знаю, есть это сейчас или нет?

Доротея отрицательно покачала головой.

– У нас вообще нет телефонного справочника, только CD.

– Ну класс! Какой толк от диска, если тока не будет… – Вернер снова принялся метаться по комнате. – Свечи. Нужен запас свеч и спичек. Запас воды у нас есть, но нужно что-то ещё, чтобы отфильтровать хлор и так далее. – Он уставил в жену указательный палец. – К этому приступим на будущей неделе. Дай подумать… – Он остановился у настенного календаря. – Завтра совещание с руководством, во вторник совещание с группой… В среду после обеда я могу вырваться. Давай устроим большую закупку. Но прежде надо подумать, что именно. Запастись надо тем, что мы сможем постепенно употребить, если тревога окажется ложной…

От внезапного порыва ветра задрожали стёкла. Вернер смолк, провёл ладонями по лицу. Когда он поднял на неё глаза, в них стояло выражение бессилия.

– Или мы преувеличиваем?

Она беспомощно пожала плечами.

– Не знаю.

– Я вдруг вспомнил ту панику, которая царила из-за ожидания ошибок в 2000 году. Тогда тоже говорили, что это будет конец света. И всё звучало устрашающе логично. Якобы компьютеры подавятся датой, поскольку раньше год указывался двузначным числом, потом они вырубят ток, сотрут все банковские данные счетов, мировая финансовая система схлопнется или стартуют атомные ракеты. И что произошло на самом деле? Несколько 106-летних получили извещения, что должны записаться в школу. И все, кто запасся дизельными генераторами и оборудованием для выживания, оказались в дураках уже 2 января 2000 года.

– Мы тоже тогда хотели запастись продовольствием, – вспомнила Доротея. – Но не успели, потому что у тебя было много сверхурочной работы.

Вернер криво усмехнулся.

– Единственное, что я сделал вечером под Новый год, – это набрал про запас полную ванну воды.

– Да. Потом я поливала ею цветы.

Он потёр подбородок.

– Может, не так уж всё и страшно? Всегда ведь находятся люди, которые провозглашают конец света, – и что? Когда я учился, на нашем курсе был один тип, он всё носился с Нострадамусом. Он был убеждён, что мир погибнет ещё до того, как он успеет закончить учёбу. Соответственно, не особо напрягался и вылетел в третьем семестре.

Доротея поднялась и стала задёргивать шторы. Ей было холодно.

– Давай на всякий случай закупим мазут. Ещё раз заполним баки.

– Как раз сейчас дорого, как никогда, – возразил Вернер.

– И всё же давай, – попросила Доротея.

В понедельник утром Маркус ещё раз позавтракал в кафе с Интернет-терминалом. Он съел яичницу со шпиком, выпил кофе и между делом нашёл банк данных, который выдал ему, что соседа Чарльза Таггарда слева зовут Хамид Аль-Шамри, а справа – Кейт Сноу. Вместе с их телефонными номерами.

Он снова вошёл в телефонную будку. Сначала Кейт Сноу. Это звучит менее проблематично.

К телефону подошла его жена, которая оказалась на редкость словоохотливой. И даже была счастлива, что есть кому её выслушать. Маркус уверял, что он друг мистера Таггарда и вот уже несколько дней пытается до него дозвониться; но никто не отвечает, автоответчик тоже не включён, уж не случилось ли чего? Не знает ли она чего-нибудь?

Она даже не спросила, откуда у него вообще её телефон – видимо, давно уже знала об интернетных каталогах такого рода, – и тут же принялась рассказывать. Что всё это очень странно, она сама не видела Чарли уже целую вечность, а при этом вот уже несколько недель к нему шастают чужие люди.

– Они уже спрашивали моего мужа, представляете, не знает ли он, где может быть мистер Таггард. А другого соседа, детского врача из Бельтсвилла и вполне мирного человека, увезли с собой. И обращались с ним при этом грубо, насколько я могла видеть отсюда.

– Да, все это звучит тревожно, – сказал Маркус, чтобы внести в разговор и свою долю.

– Похоже на то, что мистер Таггард что-то совершил и теперь в розыске. Причём я даже в страшном сне не могу представить, что такого он мог сделать.

«А я и подавно», – подумал Маркус.

– Через две недели будете жалеть, – сказал водитель автоцистерны, перекачивая в баки топливный мазут. – А то и через неделю.

– Ничего, – ответила Доротея и пожалела, что не накинула тёплую кофту. Ветер дул сильнее, чем могло показаться изнутри, и был такой холодный, будто резал ножом.

– Самое позднее послезавтра американцы уже возьмут резервуары под контроль, – продолжал водитель. Тот же, что приезжал почти всегда, неуклюжий человек с красными прожилками на щеках и светлой бородой; он всегда казался Доротее заблудившимся моряком. Он уже назубок знал дорогу к их дому. – Тогда, скорее всего, цена на нефть вернётся на место, как это бывает теперь на бирже. Для этого даже не обязательно, чтобы танкеры начали загружаться. Загрузиться им недолго. Если американцы всё возьмут в свои руки, то не пройдёт и нескольких дней, как всё образуется.

Насос отключился, баки наполнились. Заправщик не торопился убирать шланг; сначала он хотел дорассказать, что заказов сейчас почти нет, все выжидают, когда цены снова нормализуются.

У неё пресеклось дыхание, когда он вручил ей квитанцию и она увидела итоговую сумму, за которую должна была расписаться. Сумма больше чем вдвое превосходила ту, которую она платила в последний раз!

– Я же говорил, что будете жалеть, – напомнил заправщик.

– Теперь о многом приходится жалеть, – вздохнула Доротея, – но дело уже совсем не в этом.

Повесив трубку, Маркус смотрел сквозь стекло телефонной будки и раздумывал, что теперь делать. Его взгляд зацепился за вывеску над маленькой витриной. «Black Bird Property». Не это ли название упоминал ему мужчина с чипсами? Точно. Агентство, у которого тот купил дом Таггарда.

Может, это сослужит ему какую-то службу?

Человека, сидевшего в агентстве, звали Питер Гуин. У него была вытянутая лошадиная физиономия, но он был готов к услугам.

– Таггард, да, конечно, припоминаю. Даже очень хорошо. То был дом его родителей, всё прошло без проблем, и пару месяцев назад он опять обратился ко мне. – Выдвинув ящик стола, он извлёк сложенную вдвое карточку, какие применяют врачи. Всё его агентство производило впечатление хорошо организованного, хотя в нём, кажется, не было даже компьютера. Самым современным прибором, какой углядел Маркус, был громоздкий факс.

– Точно. Он позвонил мне и спросил, не смогу ли я ему помочь. Он хотел купить летний домик в Монтане или где-то ещё. В глуши, как он выразился.

– Но это не совсем ваш регион. – Маркус мысленно представил себе карту США. Он и в школе с трудом запоминал расположение земель Германии. Монтана – это же почти на другой стороне континента.

Гуин располагающе улыбнулся. Улыбкой продавца, которой Маркус и сам когда-то владел.

– «Black Bird Property» – это сеть, освобождённая от налогов. Мы все хорошо знаем друг друга. Я переадресовал мистера Таггарда к коллеге в Айдахо, и тот мне потом рассказывал, что продал ему маленький домик в одном гнёздышке на краю света.

– А название этого гнёздышка вы случайно не знаете?

– А как же. – Он заглянул в свои талмуды. – Местечко под названием Bare Hands Creek. Только не спрашивайте меня, где это находится.

Выяснить это оказалось и на самом деле сложно. В Интернете ничего не находилось, не было и нового телефона Таггарда. Маркус перерыл два книжных магазина, прежде чем нашёл карту Айдахо в масштабе, который показывал бы и такие места, как Bare Hands Creek.

Местечко и впрямь находилось в глуши. Крохотная точка в национальном парке Пайетта, на границе с заповедником «River of no Return Wilderness Area».

При помощи своей дорожной карты Маркус прикинул расстояние. Добрых три тысячи километров. Полных три дня на машине.

Он решил выезжать немедленно.