Текст книги "Полное затмение"

Автор книги: Андреа Жапп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Из груди Аннелеты вырвался очередной тяжелый вздох. Да, следовало как можно скорее закончить с этой проклятой писаниной. Итак, они продали меринов Вивьену Шенелю, мостильщику [59]59
  Фаянсовые плитки появились во Франции в конце XIII века. Вскоре они получили широкое распространение, поскольку считались не такими холодными, как каменные плиты. (Примеч. автора.)


[Закрыть]из Колонара.

Робкий стук в тяжелую дверь ее кабинета заставил Аннелету поднять голову. Наконец-то кто-то дал ей предлог оторваться от неблагодарной работы, не испытывая при этом угрызений совести. Прелестное личико хрупкой Алисы Валет, сестры-ризничной, показалось в приоткрытой двери.

– Моя славная матушка, могу ли я привлечь ваше внимание? Может быть, мне зайти позже…

– Нет, нет. Входите, прошу вас. Садитесь, дочь моя.

Алиса подошла к рабочему столу. Эта молодая монахиня не ходила, а перемещалась маленькими изящными прыжками. На ее губах всегда играла легкая улыбка. Ее заостренное личико напоминало Аннелете мордочку маленькой полевой мышки. А темные глаза Алисы лишь усиливали это впечатление. Именно мышки, а не отвратительной крысы, пожирающей припасы и грызущей ковры. Одного из маленьких животных, обитающих в полях, которые порой встречаются на вашем пути и растерянно смотрят на вас, сидя на задних лапках и шевеля усами.

– Что привело вас ко мне? – участливо спросила Аннелета. Эту привычку она приобрела с тех пор, как ей удалось избавиться от некогда присущего ей тона, не терпевшего никаких возражений.

– Катастрофа, – с трудом прошептала монахиня. – На нас совершено покушение.

– Прошу прощения. Какое покушение?

– Вернее, не на нас, а на берцовую кость святого Жермена, епископа Осера, который сражался с пиктами и саксами в Англии.

– Реликвия, подаренная покойной мадам де Бофор аббатству! – воскликнула аббатиса.

– Совершенно верно, – закивала головой молодая монахиня, лицо которой было искажено страхом.

– Но как такое могло случиться?

– Не ведаю, матушка. Вы же знаете, как я слежу за ней. Все началось месяц назад. Тогда на святой берцовой кости я заметила несколько грязно-белых крупинок. Сначала я решила, что это пыль, попавшая в реликварий, несмотря на фермуары. Разумеется, я тщательно протерла берцовую кость. Но через неделю все повторилось. С тех пор я не спускаю глаз со святой реликвии. Я все время меняю саше с палочками красного можжевельника [60]60
  Красный можжевельник использовали не только как инсектицид, но и как средство для лечения некоторых кожных болезней у людей и чесотки у домашних животных. (Примеч. автора.)


[Закрыть]и мирта, которые защищают реликвию от насекомых. Но, матушка, не знаю, как вам в этом признаться, однако… эти крупинки исходят от самой кости. Она разлагается.

– Боже милосердный! – простонала аббатиса, прикрывая рот рукой. – Что же делать?

– Не знаю. Я подумала, что одна из ваших целебных настоек могла бы…

– Насколько мне известно, нет никаких средств для борьбы с… разложением костей святых. Пойдемте, дочь моя. Я хочу все увидеть собственными глазами.

Улица Сент-Амур, Шартр, сентябрь 1306 года

Волосы Матильды де Суарси, которую мадам де Нейра переименовала в Матильду д’Онжеваль, чтобы избежать ненужных расспросов, были перевиты бледно-голубыми лентами и элегантно скручены у висков. Девочка, одетая в домашнее платье из тяжелого фиолетового шелка, с восхищением смотрела на вазочку, наполненную желто-оранжевыми зернышками и коринками.

– Что это, мадам? – спросила она у мадам де Нейра, смотревшей на нее с заговорщической улыбкой на губах.

– Рис, [61]61
  Вопреки общепринятому мнению, рис стали возделывать во Франции, в частности в Руссильоне, с XIII века. Тем не менее он еще долго оставался изысканным лакомством. (Примеч. автора.)


[Закрыть]моя дорогая. Сваренный в молоке, приправленном шафраном и медом.

– Рис?

– Отведайте. Это очень вкусно, гораздо вкуснее полбы, если хотите знать мое мнение. Разорительная прихоть, но ведь мы достойны лучшего, не так ли?

Ответом ей стал довольный вздох. Девочка погрузила свою серебряную ложку в вазочку под ястребиным взглядом мадам де Нейра, уже объяснившей девочке, что манера держаться за столом выдает ее происхождение яснее, чем манера говорить. Од ненавязчиво преподносила Матильде уроки жизни. Тем не менее она была вынуждена признать, что Аньес де Суарси выполнила материнский долг, умело воспитав эту непокорную и капризную девчонку. Матильда держалась прямо, прекрасно разбиралась в сложных правилах приветствий и реверансов, умела в надлежащие моменты опускать взор и, за неимением ума, витиевато изъясняться.

Матильда поднесла палец к зубам, чтобы вытащить застрявший рис. Од немедленно встрепенулась:

– Полно, мадемуазель! Что за солдафонская манера!

– Я часто видела, как мой дядюшка де Ларне поступал именно так.

Од нахмурила свои прекрасные светлые брови и спросила с нескрываемой иронией:

– А чему я вас учила?

Матильда прыснула, прикрыв рот рукой.

– Всегда помните о достойном произведении мсье де Сен-Виктора, [62]62
  Гиго де Сен-Виктор (1096? – 1141). (Примеч. автора.)


[Закрыть]который ясно указывал, что надо есть не пальцами, а ложкой, что руки надо вытирать не об одежду, а салфеткой, предназначенной в первую очередь для того, чтобы мы могли очищать свои пальцы от жира, что нельзя снова класть на общие блюда недоеденные куски и уж тем более остатки пищи, застрявшие между зубами. Дорогая моя, я вам уже говорила, но повторение никогда не бывает лишним: существует три вида женщин. Дамы благородного происхождения с богатым наследством, которым неведомы житейские тяготы. Бедные женщины, покорные уготованной им участи, пусть даже они обладают высокими душевными качествами и наделены умом. Такие женщины в худшем случае становятся проститутками и заканчивают свои дни в лупанарии, [63]63
  Лупанарий – бордель. (Примеч. автора.)


[Закрыть]в лучшем случае – в монастыре. Лисы [64]64
  В отличие от волка, считавшегося глупым и жадным, хотя и внушавшего ужас, лиса была символом хитрости и ума. (Примеч. автора.)


[Закрыть]же, другая разновидность бедных женщин, никогда и никому не покоряются.

– Так мы принадлежим к породе лис, мадам?

– А какая женщина, наделенная здравым умом, захочет закончить свои дни общедоступной шлюхой или лягушкой в баптистерии? Однако положение лисы требует больших усилий и постоянной бдительности. Лисе необходимо развивать и совершенствовать свои достоинства.

– Какие?

– Искусство лгать, обманывать, надувать. Искусство хранить тайны, поскольку вы, даже загнанная в угол, никогда не должны раскрывать свои секреты, особенно в том случае, когда хотите выведать чужие. Иные назвали бы эту нравственную независимость, это презрение к правилам, установленным другими, цинизмом. [65]65
  Школа Антисфена и Диогена, которые проповедовали возвращение к природе и нравственную независимость. Они презирали общественные условности, общепринятую мораль и общественное мнение (киники и киническая школа). (Примеч. автора.)


[Закрыть]И они не ошиблись бы. Одним словом, все, что в итоге делает вас свободной, вольной распоряжаться собой по собственному усмотрению. Тем не менее осторожность, ясность ума должны оставаться нашей самой великой тайной и главной силой. Никто не должен раскусить нас. А вот нам следует заставить всех поверить, что мы слепо следуем общепризнанным правилам, что не потерпим ни малейшего пренебрежения добрыми нравами и тем более учением Церкви. Понимаете?

– Разумеется, я все понимаю. Значит, необходимо стать мистификатором.

– Вот именно! Какой чудесный вывод вы сделали! До чего же вы проницательная, моя дорогая Матильда!

– Я думаю… Нет, я знаю, что я создана для этого.

«Впрочем, я сомневаюсь, что ты достаточно хитра и изворотлива», – подумала Од, но вслух сказала:

– Я в этом уверена. И я помогу вам…

Од сделала вид, будто колеблется, хотя на самом деле вот уже несколько дней сгорала от нетерпения. Она хотела как можно скорее заговорить о том, что лежало у нее на сердце.

– Дорогая моя… вы довольны моими молодцами, теми, из Шампани?

– Ах, мадам, я каждый день воздаю хвалу Господу за то, что встретила вас на своем пути. Как я вам уже говорила, это… похищение оказалось таким легким делом, что можно было бы посмеяться, если бы я не боялась столь сильно, что ничего не получится. Один из них схватил меня вместе с моей жалкой поклажей словно перышко и поднял вверх. Второй, сидевший на крепостной стене, подтянул меня за руки, потом перевязал крепким кожаным поясом с кольцом, к которому была прикреплена веревка. Он осторожно спустил меня на землю, а третий снял с меня эту сбрую. Меня уже ждала двуколка. Через несколько дней я под надежной охраной приехала в Шартр. Своим освобождением я полностью обязана вам.

– Как я рада, что положила конец вашим страданиям! Разумеется, дело было опасным. Но мою решимость можно было сравнить лишь с чувством сострадания к вам.

Матильда отпила глоток теплого персикового вина, сдобренного медом. Од с трудом сдерживала нетерпение. Эта глупая гусыня все еще не понимала, чего от нее хотела Од. Теперь надо было отбросить все уловки и говорить начистоту.

– Вы помните нашу первую встречу в ужасной приемной женского аббатства Аржансоля в августе?

– Мадам, каждое ваше слово, каждый ваш жест навсегда врезался в мою память, – ответила Матильда с легкой грустью в голосе. – Как вы можете в этом сомневаться, вы, ангел моего спасения?

– Очень любезно с вашей стороны. Мне очень жаль, но я должна напомнить о вашем обещании. Честь лис, хотя и немного условная, – одна из самых требовательных.

Наконец-то искорка понимания зажглась в томном взгляде карих глаз, внимательно смотревших на Од.

– Вознаграждение, – выдохнула девочка.

– Скажем… обмен. Это слово… не так шокирует.

– Вы заверяли меня, что оно будет соразмерным и не оскорбительным для меня.

– Именно так. Я никогда не отказывалась от своих слов, поэтому и не бросаю их на ветер. Хочу сказать вам со всей грубой откровенностью, за которую умоляю простить меня: обмен будет состоять в следующем. Ваше будущее в обмен на будущее вашей матери, мадам Аньес.

Лицо Матильды вытянулось от удивления. С тех пор как она поселилась на втором этаже роскошного особняка на улице Сент-Амур, она приготовилась ко многим требованиям, но только не к такому. Постепенно удивление сменилось любопытством. Она потупила взор, но недостаточно быстро, и Од прочитала в глазах девочки нехорошее ликование.

– Будущее моей матери? Но что я могу сделать? – прошептала она, по-прежнему не поднимая глаз.

– Очень многое, моя дорогая. Мы еще к этому вернемся. Вот в чем полностью заключается мое предложение, сделанное вам в аббатстве Аржансоля. Я строю, вооружаю, обеспечиваю ваше будущее. Вы помогаете мне уничтожить будущее вашей матери. Черт возьми! Ведь мне удалось без особого труда разыскать вас в этом… шампанском застенке, куда бросил вас мерзкий дядюшка. Неужели ваша мать не могла этого сделать? Полно! Она просто вас не искала, слишком довольная, что теперь вы находитесь так далеко от нее самой и ее планов. Вспомните, как она плела интриги против вас, как завидовала вам, с каким презрением относилась к вам, своему единственному ребенку, которого заставляла жить в свинарнике, носить лохмотья, общаться с простолюдинами. В этом ужасном мануарии… Да что я говорю, на этой облупившейся ферме. А ведь вы же Суарси по крови! Конечно, этот дворянский род не самый богатый, но в графстве Перш, да и в самом Шартре он пользуется безупречной репутацией. Дорогая, репутация семьи – это бесценное богатство…

Матильда больше ее не слушала. Будущее – такое, какое она хотела. Два года назад, когда Матильда жила в замке де Ларне, она решила, что преисполнена ненависти к матери. Ее ненависть лишь росла во время ее, как она говорила, «заточения» в Аржансоле. Несмотря на ограниченный ум и вопреки инсинуациям мадам де Нейра, Матильда прекрасно знала, что ей не в чем упрекнуть Аньес, за исключением этих лет, проведенных в Суарси, которые она считала бесконечным и несправедливым крестным путем. Матильда ненавидела мать за то, что та отказалась от комфорта, который ей предлагал сводный брат Эд де Ларне. А ведь почти сразу же после смерти Гуго де Суарси Эд не раз настаивал, чтобы они переехали в его замок. Разумеется, во время инквизиторского процесса Матильда поняла, что Эд ждал полного вознаграждения. Он хотел, чтобы Аньес стала его любовницей. Хорошенькое дельце! Эд устал бы от нее так же быстро, как уставал от других. Что такое несколько ночей по сравнению с невыносимой нуждой, в которой они жили? Да она сама, если бы пришлось пройти через это… Нет, дядюшка вовсе не нравился ей. Ее влекло к себе то, что она считала его богатством. Уже давно Матильда была поглощена только собой, думала лишь об удовлетворении своих потребностей, своих желаний. Все остальное ее не интересовало. Существовало лишь единственное исключение, сделанное ею недавно. Она питала нечто вроде дружеской признательности к мадам де Нейра, поскольку это великолепное создание воплощало собой будущее, к которому Матильда стремилась. По правде говоря, одна новость, которую она узнала с опозданием, повергла ее в ярость: ее мать вышла замуж за графа д’Отона. Что? Эта впоследствии признанная незаконнорожденная стала графиней д’Отон, выйдя замуж за одного из самых богатых и пленительных мужчин провинции? Тем более что он был намного старше Аньес, и та могла через некоторое время стать обеспеченной вдовой! [66]66
  Статус вдовы, особенно с ребенком, был, безусловно, наиболее подходящим для зажиточных дам того времени. Многие горожанки и дворянки, став полновластными хозяйками собственной судьбы, не обязанные больше ни перед кем отчитываться, если они вели себя благопристойно, не стремились вступать в новый брак. (Примеч. автора.)


[Закрыть]Какая чудовищная несправедливость! Да что они находят в ней, в конце концов! Ее отец Гуго де Суарси, эта язва Клеман Нищий, этот идиот Жильбер Простодушный, ее дядюшка Эд, монахини Клэре, считавшие счастьем возможность помочь Аньес, граф д’Отон и даже толстуха Аделина, которая почитала Аньес, словно та была ипостасью Пресвятой Девы. Что? Что в ней такого? Матильда ненавидела мать. Она с радостью разделается с ней.

– Матильда?

– Прошу прощения, мадам. Ваши слова вызвали столько ужасных воспоминаний!

– Не сомневаюсь, моя дорогая.

– Я обязана вам. Как вы сказали, мы союзницы. Тем не менее, прежде чем продолжить наш разговор, я на минуту удалюсь в свои покои, если позволите.

– Я сама хотела посоветовать вам сделать это. Вам необходимо подумать в одиночестве.

Но Од не заблуждалась. Она видела, как стремительно менялось выражение лица Матильды. Та ликовала при мысли, что скоро сможет отомстить матери, своему заклятому врагу. Но зачем ей потребовалось уединиться? Несомненно, она хотела еще раз полюбоваться убранством особняка, которое Од считала вульгарным. Для Матильды не существовало ничего более возбуждающего, чем выставленная напоказ роскошь, которую она уже считала своей, особенно по сравнению с прежней нуждой. Матильда ни за что не хотела возвращаться в прошлое. Что касается пропасти, разделявшей позор и бесчестье, Матильда уже ее преодолела, дав на суде ложные свидетельские показания, благодаря которым она пыталась отправить мать на костер.

Неожиданно мадам де Нейра почувствовала презрение. Она медленно встала и подумала, что теплая ванна и массаж с миндальным молочком из Италии в женских банях на улице Бьенфе могли бы принести ей облегчение. В ней поселилась приятная уверенность. Несмотря на все грехи, всю ложь, все убийства, совершенные ею, она ничем не походила на эту девицу. Она всегда защищалась. Все, кому она помогла убраться на тот свет, были виновными, алчными или жестокими, насильниками или кровосмесителями. Кроме Аньес де Суарси, как она была вынуждена признать. Од подавила смешок: жалкое оправдание, но ей придется довольствоваться и таким. Воспоминание о белокурой девочке из лачуги окончательно успокоило ее. Анжелика… Вытащить ее из этого логова, вернуть в чистоту.

Матильда крутилась как волчок, строила забавные рожицы, любуясь собой в одном из многочисленных граненых зеркал. Она подняла глаза и в сотый раз с упоением посмотрела на изящную лепнину потолка, красоту, доступную только богатым сеньорам. Над огромной резной кроватью, в которой она любила нежиться, висел балдахин, прикрепленный к потолку. Стены были увешаны роскошными яркими коврами, прилегавшими вплотную к дверным наличникам. Между двумя застекленными окнами с внутренними ставнями высился резной шкаф с железной окантовкой. На небольшом туалетном столике стояло зеркало, которое можно было наклонять, лежали щетки и гребни, аграфы для волос и ленты. За прихожей, прелестно обставленной, находилась спальня, достойная принцессы. Но больше всего Матильду восхищала туалетная комната, прилегавшая к спальне. Что за чудо этот высокий мраморный стол, на который по утрам и вечерам служанка ставила кувшин с розовой водой! Матильда подошла к шкафу и открыла одну из резных дверец. Святые небеса, какая радость! После приезда Матильды в Шартр мадам де Нейра наполнила его подарками: многочисленными платьями с фалдами и пристегивающимися по итальянской моде рукавами, не говоря уже о накидках, нагрудных покрывалах и капорах, подбитых мехом. Матильда вынула самую красивую вещь на свете: сюрко с прорезанными начиная от локтя рукавами, целиком подбитый беличьим мехом. Она с упоением уткнулась лицом в шелковистый мех, который ее благодетельница надушила изысканными ароматами. Девочка думала о туалетах своей тетушки Аполлины де Ларне, перешитых вскоре после ее смерти по приказу Эда для его кровной племянницы. Да, дядюшка не отличался щедростью! Горечь чуть не испортила радужное настроение Матильды. Но радостная мысль быстро прогнала это чувство.

Вот ей и выпала долгожданная возможность подороже продать свои услуги мадам де Нейра. Она потребует у нее голову Эда, этой крысы. Разумеется, Матильде придется стать еще более учтивой и признательной, чем обычно, но за этим дело не станет. Матильда была уверена в своих талантах. И хотя умом девочка не блистала, она чувствовала, что ее покровительница не принадлежит к породе тех, кого можно так или иначе заставить плясать под свою дудку.

Замок Отон-дю-Перш, Перш, сентябрь 1306 года

Артюс д’Отон в третий раз перечитал короткое послание, скрепленное королевской печатью. Когда несколькими мгновениями ранее Ронан передал его графу, тот сначала почувствовал приятное удивление. Радостный Ронан ждал реакции Артюса. Но как только его господин поднял глаза, радость мгновенно улетучилась.

– Ничего не понимаю, – сказал граф, поднимаясь с одного из маленьких кресел, стоявших вдоль стен его рабочего кабинета.

Взволнованный Ронан терпеливо ждал. Артюс сжал зубы и чуть слышно прошептал:

– Какой же я безумец! Я думал, что король собирается посетить мои земли… ждал знака благоволения!

Старый слуга воздержался от вопросов, несмотря на привязанность к Артюсу, с которым был близок с самого детства графа. Артюс объяснил, доказав, что он тоже относится к Ронану с нежностью:

– Король… приказывает мне предстать перед судом, который соберется в Доме инквизиции Алансона, чтобы прояснить… сомнения относительно исхода процесса над графиней, сомнения, появившиеся после получения свидетельств.

Услышав об инквизиторском суде, Ронан побледнел.

– Прошу прощения, монсеньор?

– Ты же все слышал.

– Как… Что… – прошептал старик, не находя слов.

– Мне известно только то, что я тебе сказал. Речь идет о повелении сюзерена, а не о дружеском послании человека, которого я научил особенностям соколиной охоты.

У Ронана сложилось впечатление, что тон королевского послания ранил графа сильнее, чем его содержание. Что касается его самого, то Ронан испытывал неподдельный страх. Все знали, что человек, попавший в Дом инквизиции, никогда не выходил оттуда живым.

– Возможно, чудесный суд, спасший мадам графиню…

– … Будет поставлен под сомнение? – ледяным тоном закончил фразу Артюс. – Не знаю, но если это так, я дойду до самого Папы.

– Нет ли возможности получить от короля объяснения… после стольких лет, проведенных вместе, он должен был сохранить к вам дружбу или по крайней мере помнить о вас.

– Если бы Филипп захотел дать мне объяснения, он так бы и написал, – возразил Артюс д’Отон. – Что касается дружбы, Ронан, это один из пороков принцев. И я думаю, что наш король не наделен этим пороком.

– Значит, вам придется повиноваться?

– У меня нет другого выбора. Я должен покориться воле короля. Тем более что я был и остаюсь его самым верным подданным.

Артюс внимательно посмотрел на Ронана, который на протяжении многих лет неусыпно следил за ним днем и ночью. После смерти сына графа, маленького Гозлена, Ронан оставался единственным, кого не пугала убийственная ярость его господина. Этот старик был наделен силой, решимостью и удивительной преданностью. Поджав губы, опустив голову, он рассматривал пол. Ронан колебался, подыскивая слова. Монсеньор д’Отон не дал ему возможности произнести их:

– Я знаю, о чем ты думаешь. Мы должны относиться с лояльностью и благодарностью только к тем, кто вел себя с нами почтительно. Но ведь речь идет о короле, Ронан. Поэтому оставь комментарии при себе. Иначе я рассержусь.

– Слушаюсь, монсеньор. А мадам графиня? Как следует вести себя с ней?

– Я не собираюсь ничего говорить ей, по крайней мере сейчас. Я хочу, чтобы она не знала об этом известии как можно дольше. Не стоит усугублять ее беспокойство о юной Клеманc. Эти бесконечные поиски изнуряют ее. Ты не находишь, что она похудела и спала с лица?

– У меня такое чувство, что за обычной любезностью мадам графини скрывается огромная усталость.

– Я буду настаивать, чтобы она немного отдохнула, но у моей дамы железный характер, – сказал граф. – Немедленно пошли за моим бальи Монжем де Брине.

– Все будет сделано так, как вам угодно, – прошептал Ронан, склонившийся в поклоне, прежде чем выйти из кабинета.

Едва закрыв за собой дверь, старик остановился, чтобы немного восстановить дыхание. От страха у него помутилось в голове. Он попытался прогнать нехорошее предчувствие. Что он мог сделать? Разумеется, он был свободным человеком, но не имел никакого веса в обществе. Мессир Жозеф из Болоньи, старый врач графа. Возможно, этот мудрый человек сумеет придумать, как дать отпор. Разумеется, монсеньор Артюс приказал молчать. Впрочем, речь тогда шла только о его супруге. Поэтому Ронан посчитал, что он вправе известить ученого и попросить его о помощи, тем более что мессир Жозеф был одним из тех редких людей, к которым Ронан питал доверие. А мессир Жозеф, в свою очередь, питал к графу огромную благодарность.

Когда Ронан поведал срывающимся голосом об ужасной новости, Жозеф из Болоньи оперся локтями о высокий пюпитр. Несколько минут он молчал, пристально глядя на старого слугу, едва сдерживавшего слезы.

– Это все? – недоверчиво спросил Жозеф.

– Все и ничего больше, мессир врач.

– Какая нелепость! – воскликнул ученый.

– Я ничего не понимаю. Поэтому я и пришел к вам за советом, за объяснением.

– Проходите, мой славный Ронан. Давайте присядем и вместе подумаем. Постараемся понять, что за всем этим скрывается. Но в одном я твердо уверен: папство никогда не действует без веских причин, даже если эти причины такие скрытые и таинственные, что теряешься в догадках.

Ронан последовал за cesculapius .Если существует способ прийти на помощь их господину, этот человек обязательно найдет его. Или отыщет объяснение.

Жозеф из Болоньи стал тихо перечислять события, произошедшие с момента заключения Аньес де Суарси в murus strictus, [67]67
  Букв.: узкие стены (лат.). (Примеч. автора.)


[Закрыть]в грязный мрачный застенок, где обвиняемых приковывали цепями к стенам. Ронан терпеливо ждал. Мысли его путались. Но уже тот факт, что этот умнейший человек тщательно перебирал все мельчайшие детали произошедшей истории, придавал Ронану спокойствие.

– Ах, вот оно что! – вдруг воскликнул врач. – Это явно ловушка, но какая и для чего? Церковь запретила ордалии более ста лет назад. И знаете почему?

Ронан отрицательно покачал головой.

– Потому что лишь немногие, невиновные или виновные, способны выдержать пытку каленым железом, а в судебном поединке побеждает тот, кто искуснее владеет оружием, если только действительно не происходит божественное чудо. Насколько мне известно, во время этих поединков лишь ничтожному количеству невиновных удалось доказать свою правоту. Кому действительно выгодны чудеса? Тем, кто чудом спасся, это очевидно. Но также и Церкви, которая в определенном смысле обладает властью их устраивать во время судебного процесса или паломничества. Так зачем же предъявлять обвинение человеку, ставшему свидетелем убийства вполне заменимого мелкого сеньора инквизитора, к тому же пользовавшегося такой сомнительной репутацией, что однажды он закончил бы свои дни в папских застенках по примеру своего омерзительного предшественника, Роберта Болгарина? Зачем лишать население Алансона и окрестностей счастья думать, что Господь Бог вмешался, чтобы убить чудовище и спасти голубку? Речь идет о столь нелепом расчете, что я не узнаю в нем руку Святого престола.

Ученый нахмурился и тяжело вздохнул. Беспокойство вновь овладело Ронаном, и он прошептал:

– Что вы об этом думаете, мессир врач? Умоляю, скажите правду.

– Видите ли… нам следует смотреть правде в глаза. Они взялись за мсье д’Отона.

– Не могу в это поверить, – возразил Ронан. – Мой господин, будучи здравомыслящим человеком, никогда не вмешивался в политику королевства и уж тем более Рима.

– Что вы об этом знаете? Что он об этом знает?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, мессир врач.

– Мне надо подумать в одиночестве, просмотреть различные произведения, в том числе Consultationes ad inquisitores haeretical pravitatis. [68]68
  «Советы инквизиторам», написанные Ги Фулькуа, советником Людовика Святого, который затем стал Папой под именем Климента IV. (Примеч. автора.)


[Закрыть]Они помогут мне лучше понять, как происходит процедура. Не сомневайтесь. Бог не оставит нас, в этом я уверен. Что касается моей головы, то Господь в своем бесконечном великодушии сделал ее разумной.

После ухода старого слуги мессир Жозеф еще долго сидел, соединяя и разъединяя фрагменты этой тревожной головоломки. Озадаченный, он наконец вошел в свой рабочий кабинет и вытащил тоненькую книгу в потертом фиолетовом кожаном переплете. Каждый раз он с восхищением погружался в чтение «Размышлений о себе самом», написанных императором Марком Аврелием Антонином. [69]69
  121–180 гг. до н. э. (Примеч. автора.)


[Закрыть]Они никогда не разочаровывали мессира Жозефа, всякий раз давая ответы на его вопросы. Он перевернул несколько страниц произведения, которое знал наизусть, и прочитал:

В ответ на каждое действие другого возьми себе в привычку задавать вопрос: «Какую цель в действительности преследует этот человек?»

Или:

События, следующие друг за другом, всегда связаны с предшествующими событиями родственными узами.

Истинная цель. Целью был граф Артюс, а не какая-либо махинация, в которой он служил проходной пешкой. Жозеф хорошо знал инквизицию и ее методы, чтобы опасаться худшего при встрече монсеньора д’Отона с его судьями. Спутником чести очень часто является неумение ловчить. Единственная эффективная стратегия в борьбе с сеньором инквизитором заключается в хитрости и умелой лжи, даже если ты невинен, как новорожденный агнец. Но Артюс д’Отон никогда не опустится до этого, уверенный, что чистосердечие должно стоять на первом месте.

Что касается родственных уз, тут не надо быть великим мудрецом, чтобы понять: речь идет об Аньес, графине д’Отон. Чего добивалось папство или его клевреты? Устранить, вернее, уничтожить Артюса д’Отона, чтобы ослабить положение его супруги? Это напрашивалось само собой. Но почему они ополчились на это добродетельное и разумное существо, которое Иосиф Мудрый, лишь в редких случаях забывавший об осмотрительности, ни в чем не мог бы упрекнуть?

Жозефу не хватало ключевого элемента, чтобы разгадать эту грозную шараду до конца. Он решил во всем разобраться и взял в руки длинный посох с железным наконечником, стоявший в углу кабинета. Затем он перекинул через плечо широкую суму, в которую собирал лекарственные травы.

Жильета прервалась на минуту и, держа в руке серебряную расческу с искусной резьбой, подошла к одному из окон апартаментов своей госпожи. Она радостно сказала:

– Ах, думаю, мсье ваш врач отправляется на прогулку.

– Он любит гулять по лесам, – неуверенно ответила Аньес д’Отон. – А возвращается оттуда с охапкой лекарственных трав, большинство из которых мне неизвестны.

Жильета вновь принялась причесывать Аньес.

– У вас такие красивые волосы, мадам. Прямо текучий мед. И такие шелковистые. Одно удовольствие дотрагиваться до них. Вы хорошо спали ночью, мадам? Вы кажетесь мне усталой.

– Я спала как убитая и проснулась только после первого часа*. Пустяки… Просто последние месяцы были такими изнуряющими.

– О, разумеется… Мсье Филипп стал таким весельчаком. А какой он живой, ангелочек! Ронан говорит, что он копия своего отца. Потом этот Клеман… Я не устаю повторять: я знаю немногих хозяев, которые прилагают такие усилия, чтобы разыскать обыкновенного слугу!

Аньес все душой привязалась к девушке, которую Барба, управлявшая всеми слугами замка, наняла несколько недель назад. Жильета была всегда веселой, но не навязчивой или слишком болтливой. Девушка обладала живым умом, что понравилось Аньес, вскоре сделавшей ее своей горничной.

– Я воспитала Клемана, ведь его мать умерла при родах. И поэтому я беспокоюсь за него, – уточнила Аньес, стараясь говорить как можно более ровным тоном.

– Это лишний раз свидетельствует о вашем великодушии, мадам. А еще рудник и Суарси… Да, забот и хлопот у вас хватает!

Жильета заплела густые белокурые волосы с медным оттенком в косу, собрала ее в пучок на затылке, наложила сеточку и закрепила аграфами.

Переменив тему, девушка сказала:

– Монсеньор д’Отон просит осчастливить его, отужинав вместе с ним после шестого часа.

Лицо Аньес озарила улыбка. Она поправила свою горничную:

– Это он осчастливит меня, как обычно. Будем надеяться, что к тому времени у меня проснется аппетит. Повар моего супруга не перестает удивлять нас своими диковинками, к которым я стала почти равнодушной в последние дни.

Тревога омрачила прелестное личико Жильеты:

– Вы должны хорошо питаться, мадам. Я заметила, что платья стали вам широки. Но ваша фигура и без того весьма изящна, вам незачем худеть.

– Закрепи накидку, пожалуйста. А потом ты меня оставишь, милая Жильета. Перед встречей с супругом я хочу немного почитать.

– Хорошо, мадам. Какую книгу вам принести? Я не умею читать, но если вы укажете место, где она стоит и какого цвета у нее переплет, я найду ее.

– Нет, она всегда лежит у моего изголовья, – ответила Аньес, показывая на сундучок, стоящий возле кровати.

Когда служанка ушла, Аньес взяла в руки книгу, изысканный том, один из многочисленных подарков Артюса по случаю рождения маленького Филиппа. «Лэ»* мадам Марии Французской, которые по его распоряжению были переписаны в Париже и украшены прелестными рисунками. На одном из рисунков была изображена во всей красе птица с длинным хвостом из «Йонека», превратившаяся затем в возлюбленного. Там можно было также увидеть фею из «Ланваля», одетую в темно-голубую котту. На другой странице оборотень из «Бисклавре» угрожающе распахивал свою кроваво-красную пасть. Великолепием блистала и обложка этого тома. На ней были разбросаны букеты миниатюрных цветов, сделанных из тоненьких перламутровых пластинок, бирюзы, изумрудов, рубинов, аметистов и гагата. На форзаце высоким решительным почерком ее мужа было написано:

Я выбрал бессмертники, чтобы они постоянно напоминали Вам, как горячо я Вас люблю, моя дама. И всегда буду любить.

Аньес выбрала лэ, повествующее об истории несчастной женщины, узнавшей, что ее супруг – оборотень. Ей показалось, что строки пляшут перед глазами. Аньес пришлось дважды перечитать их заново. Наконец ей удалось расшифровать первую строку. От усталости у Аньес смыкались веки. Да что с ней такое? Она не была беременна. Нужно посоветоваться с мессиром Жозефом, когда он вернется с лесной прогулки. То безграничное восхищение, которое испытывала к нему Клеманc, и достоинства, которые она сама в нем обнаружила, подкупили Аньес. Тем более что мессир Жозеф знал жизнь и живых существ так же хорошо, как одно из бесценных произведений, запутанный смысл которых он долгие годы пытался постичь. Мессир Жозеф поймет, что не нужно беспокоить графа из-за обычной усталости, которая, конечно, скоро пройдет, да еще головокружений.