Текст книги "Полное затмение"

Автор книги: Андреа Жапп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Цитадель Лимассол, август 1306 года

Рассвет, просачивавшийся сквозь узкую бойницу в келью, вырвал Франческо де Леоне, рыцаря по справедливости и по заслугам, из лихорадочного сна, навеянного не только душной ночью.

Он вышел из крыла, где находились кельи и дортуар, и пересек просторный мощеный двор, направляясь к стоящему в центре приземистому зданию. Здесь принимали всех больных без исключения, будь они нищие, дворяне, слуги, торговцы или солдаты. По мере того как рыцарь приближался к госпиталю, он все сильнее чувствовал запах человеческой немощи, сукровицы, гноя и экскрементов. Но Леоне не обращал на него внимания. Он уже целую вечность сталкивался со страданиями и смертью. Жара разбередила раны больных, моливших о помощи. Госпитальерам с трудом удавалось обрабатывать измученные тела, в надежде, что в ранах не заведутся паразиты. Из-за нехватки места, средств, рыцарей-врачевателей было уже невозможно сдерживать распространение инфекции, разместив отдельно легочных, золотушных [42]42
  В то время к больным, страдающим золотухой, относили всех, у кого были проблемы с кожей, независимо от того, была ли болезнь заразной или нет, например как проказа. (Примеч. автора.)


[Закрыть]больных или страдавших кровавым поносом. Происходил своего рода естественный отбор, который никому не хотелось открыто признавать. На втором этаже размещали тех, у кого был шанс выжить. На первом этаже лежали обреченные на смерть, которым вскоре суждено будет оказаться в небольшом подвале, расположенном под госпиталем. Он служил мертвецкой, поскольку царивший в нем холод не позволял телам, ожидающим погребения, слишком быстро разлагаться.

Рыцарь де Леоне вдруг почувствовал горечь, от которой нелегко было избавиться. Генрих II де Лузиньян, король Кипрский, скрепя сердце разрешил госпитальерам обосноваться на южном побережье, но на очень жестких условиях. Численность госпитальеров, с присутствием которых неохотно смирился король, никогда не должна была превышать семидесяти рыцарей вместе с сопровождавшими их служителями-мирянами. Рыцарям Христа пришлось покориться, хотя поток больных, которых вскоре стало в пять раз больше, чем самих госпитальеров, никак не иссякал. Разумеется, Леоне знал: Кипр был всего лишь этапом большого пути. Гийом де Вилларе, сменивший [43]43
  В 1296 году… (Примеч. автора.)


[Закрыть]своего брата на посту великого магистра ордена, уже обратил свой взор на Родос, в будущее. И все же Франческо с грустью думал обо всех этих детях, стариках, о других, которым суждено будет умереть только потому, что Лузиньян боялся экспансии и, главное, власти военного ордена.

– Я вижу, вас обуревают печальные мысли, друг мой.

Франческо де Леоне обернулся на этот нежный голос.

На него умиротворенно смотрел Арно де Вианкур, приор и великий командор ордена. Маленький щуплый человек с пепельными волосами, казалось, не имевший возраста, несмотря на глубокие морщины, прорезавшие его щеки и лоб, продолжал настаивать:

– Так почему вы такой мрачный?

Франческо де Леоне понурил голову и скрестил руки на черном плаще из грубой ткани.

– Многим еще предстоит умереть. Сколько нас останется, когда мы наконец обретем спасение?

– Мало, очень мало. Если бы не воля Божья, наша миссия была бы обречена на провал. Но мы должны всякий раз начинать заново, чтобы облегчить муки Его созданий.

– Что нам известно о промысле Божьем?

– Ах… невыносимый вопрос, который я задавал себе тысячи раз. Лишь умалишенные могут думать, что им удалось проникнуть в эту тайну. Мы продвигаемся на ощупь, брат мой. Мы стараемся верой и правдой служить Господу, моля, чтобы избранный нами путь был чистым и, насколько это возможно, безошибочным. Пойдемте, – продолжил Арно де Вианкур менее строгим тоном, – проведем несколько минут в дружеской обстановке. Свежий утренний воздух почти заставил меня забыть, что я старик. Вы подметили эту особенность кипрских ночей? Дневной зной растворяется в ночи, постепенно остывая. Рассвет приносит несколько часов желанной, но такой мимолетной прохлады. Воспользуемся этим.

Арно де Вианкур пошел вперед. Он медленно отдалялся от стен, стараясь не подходить слишком близко к зданиям. Леоне не заблуждался. Желание приора прогуляться было вызвано отнюдь не утренней свежестью. Он явно хотел поговорить о серьезном деле. Он опасался шпионов, которых Лузиньян внедрил повсюду, даже в их орден, и потому заводил серьезные разговоры только за пределами стен своего кабинета и библиотеки.

Они молча подошли к высокому вольеру, в котором ворковали голуби и горлицы. Их слова тонули в чудесном шуме, и Франческо де Леоне спрашивал себя, действительно ли настойчивое желание приора разместить этих нежных птиц на западной стороне двора было связано с удовольствием, которое тот получал, как сам говорил, глядя на них.

– Я старею, друг мой, – продолжал Арно де Вианкур, – Мне очень жаль, что далеко не все Божьи создания наделены бесполезной красотой этих птиц.

– Но если бы все обладали красотой, как тогда мы смогли бы различать ее, чтобы радоваться?

Арно де Вианкур усмехнулся и ответил:

– Вы попали в самую точку, Франческо. Человек создан так, что ему необходимо худшее, чтобы распознавать лучшее. Печальный вывод. Изменимся ли мы когда-нибудь?

Арно де Вианкур медленно и с напускным равнодушием обвел взглядом двор. Он колебался. Франческо де Леоне подумал, что приор, как обычно, искал одну из преамбул. Ум Арно де Вианкура напоминал Леоне сложную шахматную партию, в которой фигуры подчинялись изменчивым правилам. Он расставлял их в произвольном порядке. Но вдруг они сгруппировывались, образуя удивительно стройную композицию. Впрочем, рыцарь ошибался. Арно де Вианкур в очередной раз обдумывал сведения, которые собирался сообщить. Леоне не должен был догадаться, что в течение долгих лет приор направлял их поиски, что он действовал в тени, чтобы противостоять проискам их заклятого врага Гонория Бенедетти.

Двумя годами ранее Вианкур выиграл решающую битву, в чем ему оказал бесценную помощь Клэр Грессон, один из его самых талантливых шпионов, внедренный в окружение Гийома де Плезиана, второй головы на плечах мсье де Ногаре, как говорили в коридорах Лувра. Клэр Грессон сблизился с Гонорием Бенедетти, взгляды которого якобы разделял: человек не способен достичь чистоты и света Христова, если его к этому не принудить. Грессону удалось убедить камерленго в своей абсолютной вере: человечество будет ввергнуто в хаос, если ослабить сдерживающую его узду. Только страх, установленный порядок и Церковь спасут человечество от худшего, то есть от самого себя. Грессон убедительно солгал, сообщив Бенедетти ложные сведения о прелате, которого король Франции прочил на папский престол. Филипп Красивый нуждался в послушном Папе, пусть даже ценой подкупа кардиналов, лишь бы обеспечить тому место в Ватикане. Сведения, полученные конфиденциально, позволили королю Франции остановить свой выбор на мсье де Го, архиепископе Бордо, поскольку ему отдали свои голоса гасконцы. Кроме того, мсье де Го был умен, слыл искусным дипломатом, но уж никак не своенравным человеком. Ногаре убедился, что им будет легко управлять и что мсье де Го уступит королю во всем, чего тот пожелает, в знак благодарности за помощь, а именно в проведении посмертного процесса над памятью Бонифация VIII и в объединении военных орденов под штандартом сына короля Филиппа де Пуатье. Итак, следовало во что бы то ни стало поддержать кандидатуру мсье де Го, чтобы воспрепятствовать избранию Гонория Бенедетти, фавориту нескольких итальянских прелатов и грозному врагу всех остальных. Клэр Грессон не ударил в грязь лицом. Делая вид, будто он был шпионом камерленго, Грессон отдал тому другого человека на съедение: Рено де Шерлье, кардинала Труа, уточнив, что кардиналу нравилась сама идея посмертного процесса над памятью Бонифация, которым был одержим король Франции. Наступление не замедлило начаться. Гонорий щедро черпал из своей военной сокровищницы, расточал обещания, не скрывал угроз. Мастер действовать исподтишка, он домогался папской тиары вовсе не потому, что она манила его к себе. Камерленго интересовала только огромная власть, которую тиара предоставляла своему обладателю, власть, нужная ему для того, чтобы спасти человека от самого себя ради Божьей любви.

Слухи, посеянные и разжигаемые людьми камерленго, разлетелись со скоростью молнии. Поскольку время поджимало, Гонорий прибег к обвинению, которое было практически невозможно опровергнуть: к обвинению в преступной терпимости к ереси и отклонению от церковных канонов. Сначала Рено де Шерлье, человек добродушный, проникся недоверием. Он попросил совета и защиты у мсье де Ногаре. Но у советника короля было много других, более важных дел, и он допустил провозглашение анафемы [44]44
  Анафема – первоначально это был человек, публично проклятый церковными властями. Затем так стало называться отлучение от Церкви врагов католической веры и еретиков. (Примеч. автора.)


[Закрыть]монсеньору Труа, хотя толком и не знал ее причины. Рено де Шерлье грозил инквизиторский процесс. Подобное положение дел вполне устраивало короля Франции и позволяло Ногаре, равно как и Плезиану, продвинуть вперед их пешку: монсеньора де Го. Сомнения Рено де Шерлье сменились страхом. Не понимая, почему он стал жертвой таких суровых преследований, Рено де Шерлье добился аудиенции у камерленго Бенедетти. И хотя Гонорий умело скрыл удивление, вызванное визитом прелата, ему пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы не дать своей ярости выплеснуться наружу, когда он понял, что Клэр Грессон, этот неистовый молодой человек, преисполненный такой соблазнительной набожности, одурачил его, чего до сих пор никто никогда не осмеливался сделать. Тогда Гонорий Бенедетти попытался изменить свою стратегию. Но было слишком поздно. Все эти месяцы, в течение которых он последовательно клеветал на Рено де Шерлье, оказались решающими. Монсеньор де Го был избран Папой. И камерленго ничего не смог с этим поделать.

Вианкур вздохнул и просунул два пальца между ячейками сетки вольера, чтобы погладить горлицу, склонившую к нему голову. Пожилой мужчина вновь пристально посмотрел на своего молодого духовного брата. Франческо де Леоне было, вероятно, лет двадцать семь. Еще молодой, но умудренный, как столетний старец, опытом, полученным им во всех сражениях, где он воевал не только клинком, но и умом. Как сам Вианкур, как многие из них, Леоне побывал на полях сражений, ставших кровавой бойней, мясорубкой из-за человеческого безумия. Как и он, Леоне одним ударом шпаги приканчивал своих агонизировавших товарищей, чтобы уберечь их от мстительной ярости врага. Как и он, Леоне, пребывая в одиночестве, восхищался ранним свежим утром, запахом цветущих миндальных деревьев, криками журавлей, думая, что Бог наконец-то смилостивился над ними. Приор заметил первые тонкие морщины на высоком бледном лбу человека, хранившего столько тайн. Рыцарь был довольно высоким. Тонкие, даже точеные черты лица, светлые волосы и темно-синие глаза выдавали в нем уроженца Северной Италии. Прямой нос, пухлые губы, улыбка, порой озарявшая его лицо, вероятно, очаровывали многих женщин во многих странах. Но у приора не было ни малейших сомнений в том, что рыцарь ревностно умерщвлял свою плоть, подчинялся дисциплине их ордена и обладал горячей верой. Равно как и проницательным умом и чистотой устремлений.

– Франческо, мой доблестный воин. Разве это не печально, что я питаю полнейшее доверие только к вам одному?

Леоне боролся с охватившем его замешательством. Долгие годы он лгал приору, ведя тайные поиски, факел которых был передан ему через тамплиера из подземелий Акры, непосредственно перед падением цитадели. Приор намного явственнее заметил смущение рыцаря, чем тот предполагал, и слукавил:

– Мы, создания Божьи, так многогранны, друг мой, и было бы безумием утверждать, что я вас досконально знаю…

Взволнованный Леоне посмотрел на приора. Что, в сущности, означали эти слова? О чем догадывался Вианкур?

– Впрочем, у нас всегда остаются сомнения относительно других. Так, наш великий магистр, которого я считаю одним из своих друзей, порой удивляет меня… Видите ли, Франческо… Возраст не обязательно делает мудрее. Зато он заставляет торопиться. Еще десять лет назад мои высказывания не были столь краткими. Главное заключается вовсе не в знании истинной природы человека, а в уверенности, что он никогда, ни при каких обстоятельствах не погонится за наживой. Я знаю, что вы никогда не станете искать выгоды, и это приносит мне огромное облегчение. Жизнь, пусть даже суровая и неблагодарная, ломает лишь тех, кто позволяет ей это делать. Порой так важно держаться за самое прекрасное, что есть в тебе. Красота – наша последняя сила.

Легкая улыбка озарила лицо тщедушного мужчины. Он вздохнул:

– Разве я сам не подталкиваю вас в пропасть махинаций? Ваше молчание служит тому свидетельством. Прошу прощения, брат мой. Ба, у стариков есть право немного поболтать, ведь никто не осмелится их прервать.

– Поболтать? Напротив, я чувствую, что ваши рассуждения ведут к определенной цели, которая мне еще не понятна, – возразил Леоне, оставаясь настороже.

– Вы совершенно правы. Завтра вы покинете Кипр и отправитесь во Французское королевство. Ваш отпускной билет, [45]45
  Братья не имели права перемещаться без отпускного билета. Каждый командор, встретивший брата, не способного предъявить ему этот документ, был обязан арестовать его и отдать под суд ордена. (Примеч. автора.)


[Закрыть]подписанный мной, уже готов. По этой самой причине я и был с вами столь откровенен. Я не знаю, Франческо, свидимся ли мы еще в этом мире.

– Что…

Взмахом руки Вианкур прервал рыцаря:

– Я не боюсь смерти. В этих краях она была и остается нашей упрямой спутницей – вашей, моей, всех остальных. Успокойтесь: пока я не чувствую, что она подкрадывается ко мне. Надеюсь, она проявит учтивость и заранее предупредит меня о своем приходе. Она мне многим обязана, ведь она постоянно вторгалась в мою жизнь, днем и ночью. Как бы там ни было, за время вашего отсутствия для меня утечет не так уж много воды.

Наряду с удивлением Франческо де Леоне почувствовал огромное облегчение. Вернуться во Францию, увидеть Аньес д’Отон, кузину, которая даже не подозревала об их кровном родстве. Следить за ней, чтобы никто не смог покуситься на новую жизнь, которую ей предстояло дать. Вступить в схватку с приспешниками Бенедетти, если понадобится. Однако каковы были подлинные причины его отъезда? Ведь приор ничего не знал о его поисках, об Аньес и о другой крови, которая должна была появиться через нее?

– Я выполню эту миссию. В чем она состоит?

– Ваши слова принесли мне огромное облегчение. Гонорий всюду протянул свои щупальца, а вы знаете, насколько они могущественные и опасные.

– Что он замышляет?

Приор в последний раз немного поколебался. Сказав правду, он испытал бы облегчение. Но час правды еще не пробил.

– Мы точно не знаем, – солгал Арно де Вианкур. – Однако очевидно, что успех нашего противника будет означать наше поражение. Хочет ли он избавиться от Климента V, избранию которого не смог противостоять? В одном мы уверены. Это Бенедетти отдал приказ отравить Бенедикта IX. Мы продвигаемся в густом тумане, мой доблестный брат. Гонорий ищет человека, до которого нам нужно добраться раньше него, неважно, будет ли этот человек нашим союзником или врагом. Речь идет о ребенке. А раз этот ребенок имеет для камерленго столь важное значение, значит, для нас он бесценен.

– Ребенок? – удивился Леоне.

– Так явствует из сведений, которые нам удалось собрать.

На самом деле Клэр Грессон и его шпионы вот уже два года рыскали по всему королевству в поисках юного Клемана из окружения мадам де Суарси. Но все их усилия оказывались напрасными. Постепенно Арно де Вианкур пришел к выводу, что Леоне, хорошо знавшему ребенка, будет легче его найти и оберегать. А Грессон станет тайно помогать рыцарю.

– Мы думаем, что это малыш Клеман, слуга из дома одной дамы, новой графини д’Отон.

Леоне силился обуздать панику, от которой у него заныло в груди. Клеман! Почему Бенедетти преследовал его? Чтобы завладеть манускриптами, которые рыцарь перед своим отъездом на Кипр передал мальчику на хранение? Трактатом Валломброзо, без которого камерленго не мог истолковать вторую тему пророчества, и большой тетрадью, в которую они с Эсташем де Риу, его крестным отцом по ордену, перенесли записи из дневника, переданного тамплиером Эсташу в подземельях Акры незадолго до своей гибели? Обе книги ни за что не должны были попасть в руки камерленго. Какова бы ни была цена. Вианкур притворился, что не заметил смятения своего духовного брата, внезапно смертельно побледневшего, и продолжил:

– Вы должны найти этого Клемана. Я не в состоянии дать вам какие-либо указания. Друг мой, я всецело полагаюсь на вас. Вы сами должны понять, почему Клеман так важен Бенедетти. И тогда мы сумеем разгадать хитроумный план, составленный камерленго.

Но главное, Леоне обязан был во что бы то ни стало спасти ребенка, чтобы их поиски продолжились. Мальчик становился основополагающей ставкой, но Леоне не должен был догадаться об истинных причинах такого поворота событий.

– Я исполню ваше поручение, – поклонился Леоне. – И, брат мой… мы еще увидимся.

– Если Богу будет угодно.

Женское аббатство Клэре, Перш, август 1306 года

Аббатство Клэре, этот величественный храм молитвы и труда, примостившийся в долине, по склонам которой были разбиты виноградники, позволявшие изготавливать выдержанный кларет, [46]46
  Кларет, местное вино, вероятно, дал название аббатству Клэре. (Примеч. автора.)


[Закрыть]внезапно появилось на опушке леса.

Сотни арпанов земли, подаренной бернардинкам, конгрегации, входившей в орден цистерцианцев, начинались на территории епархии Маля. Строительство, решение о котором было принято в июне 1204 года по инициативе Жоффруа III, графа Першского, и его супруги Матильды Брауншвейгской, сестры императора Оттона IV, закончилось в 1212 году.

Аббатство Клэре, получавшее щедрые дары и освобожденное от уплаты налогов, имело право разрешать уголовные и гражданские дела, опекунские дела, дела об обидах и выносить смертные приговоры. Все аббатисы были наделены прерогативами сеньорального суда и имели право приговаривать к бичеванию, отрубанию конечностей и даже смерти. Виселицы, [47]47
  Виселица состояла из двух рогатин, врытых в землю, и перекладины, на которой вешали приговоренных к казни. (Примеч. автора.)


[Закрыть]служившие средством исполнения приговоров, возвышались в поле, простиравшемся между аббатством и Суарси. Аббатисы также судили волков, пойманных в соседних лесах, за преступления, совершенные против скота. Приговоренных волков незамедлительно вешали в нескольких сотнях туазов от стены аббатства, в местечке под названием Жибе. [48]48
  Это название сохранилось до наших дней (в переводе означает «виселица»). (Примеч. автора.)


[Закрыть]

Женскому монастырю, одному из самых крупных в королевстве, были пожалованы многочисленные преимущества: земли в Мале и Тейле, а также более чем щедрая ежегодная рента. В монастырь рекой лились многочисленные пожертвования горожан, сеньоров и даже зажиточных крестьян, не говоря уже о жертвователях поневоле, приговоренных к щедрости во имя искупления грехов.

В то время в монастыре жили двести монахинь, около пятидесяти послушниц и более шестидесяти служанок-мирянок.

Большинство зданий, в том числе и церковь Пресвятой Богородицы с хорами, обращенными на восток, к могиле Христа, были построены из черноватого природного минерала, состоящего из кремния, кварца, глины и железной руды. Казавшаяся бесконечной высокая стена надежно защищала монастырь. В ней было всего трое ворот, главные из которых выходили на север. Сразу же за ними располагались здания, в которых могли находиться посторонние: гостеприимный дом, приемная и конюшни. Справа возвышались жилище великого приора [49]49
  Великий приор – второе лицо после аббатисы, в частности в отсутствие коадьюторши. (Примеч. автора.)


[Закрыть]и суприора, затем дом аббатисы, приземистое двухэтажное строение, ничуть не более роскошное, чем дортуары монахинь. Здесь работали и жили аббатиса и ее секретарь. Чуть дальше к юго-востоку стояла церковь Святого Иосифа. За ней находились лазарет, сады и дом, где жили послушницы. Затем располагался сиротский приют с двумя классами, где по воскресеньям вели занятия монахини-учительницы. В приют помещали детей, подкинутых по ночам к главным воротам или оставленных на опушке леса. Сюда помещали также барышень из общества, которых приводили в аббатство родители, возмущенные безрассудством своих дочерей. Там несчастные давали жизнь нежеланному ребенку и оставались навсегда, чтобы не бросать позорящую тень на других членов семьи.

Аннелета Бопре, охваченная раздражением, вздохнула. Святые небеса! Как она скучала по умиротворяющему спокойствию своего гербария! И все же последние месяцы оказали благотворное действие на бывшую сестру-больничную, которую не смогли сломить ни годы, ни опасности, ни предостережения. Она так незаметно прониклась своего рода мудростью, а также терпением, что сама удивлялась. Аннелета усматривала в этом посмертный дар Элевсии де Бофор, ее дражайшей духовной матушки, умершей от отравления у нее на руках. Крупная угловатая женщина научилась лелеять новые черты своего характера, которые прежде были бы ей неприятны. В самом деле, для чего служит терпение, если достаточно немного поторопить то, что медлит прийти к тебе? «Терпение – божественный дар», – повторяла ее дражайшая Элевсия. Впрочем, тогда ей не удалось убедить в этом свою духовную дочь больничную. Зачем Богу терпение, если он обладает вечностью?

Аннелета отложила регистрационную книгу, в которую старательно, но без особого энтузиазма записывала все подробности монастырской жизни. Они продали два бочонка* молодого вина хозяину таверны из Ножан-ле-Ротру и восемь фунтов меда аптекарю из Алансона. Дровосеки трудились целую неделю. Они валили деревья, разрубали их на дрова и убирали поленья в дровяной сарай под пристальным наблюдением Сильвины Толье, монахини, в ведении которой находилась печь аббатства. Сильвина денно и нощно пересчитывала их, проверяя, не украли ли эти «хреновы сестры», как она называла монахинь, обладающих менее крепким здоровьем, чем она сама, хотя бы одно полено, чтобы подбросить его в камин обогревальни и согреть окоченевшие руки. В лесу был убит олень. По традиции, как того требовала любовь к ближнему, столь редко встречавшаяся в эти голодные времена, аббатство выделило четверть туши местным крестьянам, устроив раздачу перед главными воротами. Оставшееся мясо с удовольствием взяла Элизабо Феррон, сестра-трапезница, которая сообщала каждому, кто хотел ее выслушать: «Мое имя означает “радость”. Радость в доме Господа нашего Отца. Радость от того, что дичь внесет разнообразие в наш скудный рацион с разрешения аббатисы, да будет она благословенна. Все – радость». Эта вдова крупного торговца из Ножана раздавала пощечины ленивым приказчикам с той же легкостью, с какой тайком совала деньги трудолюбивому молодому человеку, влюбленному в милую девушку, мечтавшую о красивых лентах для волос. Могучая Элизабо была способна одним ударом оглушить осла. Закаленный характер, зычный голос и манеры хозяйки лавки скрывали ее доброту.

Не в состоянии сосредоточиться на ежедневной писанине, которую Аннелета считала бессмысленной, она принялась вспоминать о событиях последних месяцев.

Капитул [50]50
  Капитул – собрание монахов или монахинь, призванное регулировать внутреннюю жизнь монастыря. Кандидатуры аббатов и аббатис сначала обсуждались на заседаниях региональных или генеральных капитулов, а затем их утверждал Папа. (Примеч. автора.)


[Закрыть]вел нескончаемые споры. Уловки Аннелеты Бопре ни к чему не приводили. Сестры, уполномоченные принимать решения, [51]51
  Речь идет о сестрах, занимавших ключевые должности в аббатстве. К ним относились экономка, кассир, счетовод, хранительница врат. Членами капитула были также еще две монахини, избираемые сестрами. (Примеч. автора.)


[Закрыть]собрались, чтобы выбрать новую аббатису, и проголосовали за сестру-больничную. Почти единодушно, за исключением одного голоса. Голоса Берты де Маршьен, экономки, [52]52
  Экономка – монахиня, которая ведала продовольственными запасами монастыря, покупала и продавала земли, взимала пошлины, а также следила за амбарами, мельницами, пивоварнями, садками и так далее. (Примеч. автора.)


[Закрыть]считавшей, что должность аббатисы должна была по праву достаться ей, ибо она жила в монастыре дольше Аннелеты Бопре. Берта де Маршьен, преисполненная обычного высокомерия, долго объясняла свою позицию капитулу, делавшему вид, будто внимательно слушает ее. Впрочем, Берта де Маршьен была очень глупой женщиной, о чем знали все, кроме нее самой. Тем не менее Аннелета Бопре, смущенная таким проявлением коллективного уважения, начала отказываться от оказанной ей чести, которая казалась ей весьма обременительной. Она безраздельно властвовала в своем гербарии и испытывала такое сладостное наслаждение, готовя мази и настойки, что ей совершенно не хотелось оказаться за тяжелым, массивным рабочим столом, за которым часами напролет сидела мадам де Бофор и ее предшественницы. Разумеется, и она это охотно признавала, почти полное единодушие ее сестер льстило ей. В памяти Аннелеты стремительно пронеслись воспоминания об отце и брате. Старый знахарь возомнил себя æsculapius.Правда, пациенты, умершие от его многочисленных грубейших врачебных ошибок, покоились под землей на глубине десяти футов и не могли ничего возразить. Грегуар, его сын и достойный наследник, уверенно шел по его стопам. Как они смеялись, издевались над ней, унижали ее, когда она наивно, глупо поверила, будто они смогут признать ее научные способности! Они дешево и бесчестно отделались от нее. Аннелета явственно вспоминала об этом, словно все произошло только вчера. Она стояла перед ними. Ее отец проговорил насмешливым тоном:

– Ну, Грегуар… Если вы не остережетесь, эта девица вскоре начнет вас учить, как пускать кровь!

Аннелета заметила искорку злобного упоения, блеснувшую в глазах обоих столь похожих мужчин. Как они радовались, что им удалось так дешево от нее избавиться! Аннелета вдруг все поняла. Ей открылась страшная правда во всей своей мучительной ясности: все эти годы она внушала им страх. Ее ум, способность вникать в суть и использовать свои знания буквально терроризировали их. Из-за нее они были вынуждены признать свою ограниченность. И за это они никогда не простили ее.

Как ни странно, но воспоминание о двух спесивых мужланах быстро развеялось. Горькая обида, которую она чувствовала на протяжении почти тридцати лет, исчезла, словно по мановению волшебной палочки. Возможно, это было следствием страшных событий, которые одно за другим произошли в Клэре.

Капитул объявил о своем решении сестре-больничной и стал настойчиво просить стать их матушкой. И Аннелета в конце концов уступила нежной настойчивости своих духовных сестер. Монахини пережили сильный страх, когда в стенах монастыря бродила тайная отравительница, вернее, две тайных отравительницы: Жанна д’Амблен, их любезная сестра-казначея, [53]53
  Казначея – монахиня, обеспечивающая связи аббатства с внешним миром. (Примеч. автора.)


[Закрыть]и Бланш де Блино, исполнявшая обязанности приора, которая, ловко прикрываясь своим возрастом, всех их ввела в заблуждение. Если бы Аннелета не вступила в борьбу с этими двумя убийцами, свершилось бы худшее. А потом, что стало бы с аббатством Клэре, если бы его возглавила Берта де Маршьен? Похоже, подобная перспектива никого не радовала. Тибода де Гартамп, сестра-гостиничная, всегда раздражавшая Аннелету своей нервозностью, обрисовала сложившуюся ситуацию с предельной ясностью:

– В конце концов .Я ненавижу себя за то, что мне приходится отказывать в любви к ближнему, но, несмотря на свою ученость и веру, Берта такая же упрямая, как все дураки! Тем более что она никогда не проявляла снисходительности, которой непременно должна обладать аббатиса.

Ошеломленная Аннелета слушала, как сестры постепенно рисовали ее портрет. Сестра-больничная, которая всем внушала страх своим неуживчивым характером и едкими замечаниями, стала их спасительницей и ангелом, подарившим им нежность и покой.

И все же окончательное решение Аннелета приняла после того, как обнаружила в гербарии короткую записку, лежащую на рабочем столе под маленьким терракотовым кувшином. Несколько слов были выведены красивым высоким почерком: «Подумайте о книгах. Защищайте их». Как ни странно, но Аннелета ни мгновения не сомневалась в том, кто был автором записки. Эта совсем юная женщина, девушка, вооруженная кинжалом, которая выдавала себя за новую послушницу, чтобы помочь Аннелете в ее борьбе с Жанной д’Амблен. Эскив д’Эстувиль. Очаровательное треугольное личико, которое озарял блеск янтарно-желтых глаз. Густые каштановые волосы. Аннелета обшарила каждый уголок гербария, ища другие следы пребывания Эскив здесь, но напрасно. Как Эскив удалось проникнуть в гербарий, а затем выйти? Тем ранним утром сестра-больничная нашла дверь закрытой на ключ. Эта совсем юная женщина была чудесной тайной, появлявшейся и исчезавшей, словно тень. Сама мысль, что мадемуазель д’Эстувиль где-то рядом, приободрила Аннелету, скрасила ее одиночество, которое упорно преследовало сестру-больничную с момента смерти ее любимой матушки-аббатисы.

Тайная библиотека, спрятанная в Клэре. Теперь никто не знал о ее существовании, кроме Аннелеты, Франческо, племянника, вернее, приемного сына покойной мадам де Бофор, этого милого сорванца Клемана, протеже Аньес де Суарси, ставшей графиней д’Отон, и Эскив. Возможно, также Климента V, нового Папы, но сестра-больничная не могла в этом поклясться. И все же, если бы Берта захотела приподнять или снять со стены ковер, висевший за рабочим столом в кабинете аббатисы, она тут же обнаружила бы низкую дверь, ведущую в библиотеку. Что тогда стало бы с произведениями? Эта простофиля вполне могла бы отдать их камерленго Гонорию Бенедетти, заклятому врагу их поисков. Аннелета постоянно думала о знаниях, накопленных в этом потаенном месте и стоивших жизни стольким ее духовным сестрам. Какие чудесные тайны скрывали в себе эти произведения? Так много знаний запечатлено на этих страницах и пергаментах, которые Церковь не хотела признать правдивыми или проклинала! Знаний, до которых было рукой подать. Тяжелая печаль охватила Аннелету, когда она подумала о страхе, который внушали эти знания Элевсии де Бофор и многим другим. Знания – это власть. Сама по себе власть не может быть ни хорошей, ни плохой, равно как и знания. Таковыми их делают люди. Почему Элевсия не сумела понять, что люди, если удерживать их в рабстве животного начала, никогда не станут лучше? Наоборот, они станут более уязвимыми. Как бы там ни было, Аннелета уступила настойчивым просьбам капитула и стала преемницей мадам де Бофор при условии, что сохранит за собой должность сестры-больничной. В конце концов, существовал славный прецедент: высокообразованная Хильдегарда из Бингена*, которая обладала мудростью аббатисы вкупе с удивительными талантами сестры-больничной, не говоря уже о ее великолепных способностях к музыке и поэзии. Разумеется, Хильдегарда умела творить чудеса, которые Аннелете было не по силам повторить.

Крупная женщина вздохнула, поднимая очиненное перо, выпавшее у нее из рук. До сих пор ей не хватало времени, чтобы тщательно осмотреть тяжелые полки, хранившие знания прошлых столетий. Трагедии, одна за другой произошедшие в аббатстве, оставили глубокие раны. Недоверие, страх и злодейство царили в этих суровых стенах, предназначенных для молитвы, труда и сострадания. Едва вступив в должность аббатисы, Аннелета Бопре принялась залечивать эти раны, разжигать сестринский огонь, полагая, что ее благословенная твердость приятно удивила бы мадам де Бофор. Ей пришлось срочно выбрать монастырских должностных лиц на места сестер, убитых двумя подлыми сообщницами. Она воспользовалась удобным случаем, чтобы сместить неспособных монахинь, цеплявшихся за свои должности благодаря доброте Элевсии де Бофор, которая никогда не произвела бы перестановок. Жервезу де Пюизан избрали счетоводом, [54]54
  Сестра-счетовод была уполномочена вести все счета аббатства. (Примеч. автора.)


[Закрыть]чему она была обязана своему здравому смыслу и прилежанию во всем; Маргариту Мазирье, тоже наделенную незаурядным умом и никогда не терявшую бдительности, – кассиром, [55]55
  Кассир делал покупки и расплачивался с поставщиками. (Примеч. автора.)


[Закрыть]Алиса Валет согласилась занять должность ризничной. [56]56
  Ризничная – сестра, следившая за культовыми предметами и мощами. (Примеч. автора.)


[Закрыть]Что касается восхитительной, но умевшей твердо стоять на своем Леонины де Бриур, то должность казначеи ей подходила как никому другому. Во время своих поездок она сумеет принудить самых скупых к щедрости. Были произведены и другие замены. Берта де Маршьен сохранила свою должность. Аннелета не смогла найти способ отстранить ее и избавить себя от необходимости постоянно видеть это пухлое недовольное лицо. И что? Разве Аннелета виновата в том, что только Берта де Маршьен проголосовала против, мечтая о месте аббатисы для себя? Эмму де Патю, вечно хмурую учительницу воскресной школы, тоже отстранили от должности, но назначили регентом, [57]57
  Регент – сестра-запевала и дирижер церковного хора. (Примеч. автора.)


[Закрыть]что та считала справедливым, поскольку обладала великолепным диапазоном голоса, которым, впрочем, не очень-то и гордилась. Таким образом, ни в чем не повинных детишек перестанут наконец хлестать по щекам. К тому же теперь она будет попадаться на пути в длинных коридорах лишь тогда, когда придет время исполнять песни на четыре голоса, сочиненные Перотеном, [58]58
  Перотен – композитор, пользовавшийся популярностью в начале XIII века. Он автор произведений на четыре голоса, написанных в ту пору, когда все музыкальные произведения сочинялись на два голоса. (Примеч. автора.)


[Закрыть]регентом церковного хора в соборе Парижской Богоматери. Эмма старалась задействовать в хоре все голоса, от самого низкого до самого высокого, смакуя фальшивые ноты своих жертв, внимательно прислушивавшихся к ней.