Текст книги "Прометей, или Жизнь Бальзака"

Автор книги: Андре Моруа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Молчаливый и насмешливый от природы, мальчик внимательно наблюдал за домашними. Бабуля – так внуки называли бабушку Саламбье – была полна жизни, но постоянно жаловалась на недомогание, чаще всего без всякой причины. Она охотно советовалась с "ясновидящими". Бабуля терпеть не могла зятя – из-за его сомнительных спекуляций она потеряла часть состояния. (В 1813 году Бернару-Франсуа и самому пришлось продать свой красивый особняк.) Хотя у госпожи Саламбье были сложившиеся взгляды на воспитание девиц, она не слишком-то преуспела в воспитании собственной дочери. Госпожа Бальзак все еще шокировала турских ханжей. Она чересчур уж снисходительным тоном говорила о своем "стареньком муже". Суровая и надменная, Лора Бальзак была способна на безграничную преданность своим близким, но не проявляла к ним никакой нежности. От родителей она унаследовала склонность к строгим правилам, в частности придерживалась определенного взгляда на то, как именно следует чистить зубы. "Мой папенька был человек особого склада: он все решал и приводил в исполнение гораздо скорее других". Она читала Месмера и проверяла на близких магнетическую силу своего взгляда – еще один способ повелевать ими. Маленькая Лора, которой удалось приручить мать, называла ее "ми-мамочка", по-детски соединяя слова "милая мамочка". Оноре, знавший, что мать предпочитает ему брата Анри, рожденного от любимого человека, трепетал перед нею: ему был хорошо знаком пристальный и тяжелый взгляд, который она устремляла на детей, когда они выводили ее из себя.

Лора и Оноре обожали друг друга. В свое время он позволял наказывать себя вместо сестры. Теперь она постепенно становилась любимицей матери. Госпожа Бальзак даже сделала ее своей наперсницей. Девочку нельзя было назвать красивой, но она пленяла блеском глаз, милым выражением лица, трепетом жизни во всем существе. "Ты у нас хитрая, – говорил Оноре сестренке, – с тобой всегда весело". Лоранса, которую брат и сестра называли Лорансо, а также толстушкой Лорансо или миледи Плумпудинг, на первый взгляд казалась не такой живой, как Лора, "но, узнав Лорансу получше, вы убеждались, что она очень умна, естественна и непосредственна". Вообще дом просто бурлил от забавных историй, бесконечных проектов, иногда – сетований, а то и сплетен. Здесь ценили шутку, острое словцо, были склонны к чудачествам; все гордились тем, что принадлежат к семейству Бальзаков. Дети были дружны между собой, но взаимная привязанность не мешала им посмеиваться друг над другом. С родителями их сближала любовь к чтению и общий семейный лексикон: вместо "болтать" в доме говорили "балаболить" или "тараторить"; вместо "плохое настроение" – "мерехлюндия"; вместо "хвастун" – "бахвал". Всему клану Бальзаков был свойствен дух критицизма; тут никого не щадили, но каждый стоял за другого горой.

Будь Бернар-Франсуа хозяином в собственном доме, он бы еще в 1813 году поместил вернувшегося из Вандома Оноре в коллеж города Тура. Но госпожа Бальзак хотела "нравственных гарантий". Как бы стремясь смягчить в глазах общества неверие своего супруга, она ревностно посещала кафедральный собор, и старший сын всегда ее сопровождал. Он рассматривал старые дома вокруг храма святого Гасьена, великолепные контрфорсы, занимавшие часть тротуара, а порою становился свидетелем ссор между священниками и старыми девами, у которых квартировали служители церкви. В соборе святого Гасьена мальчик "дышал атмосферой неба". Часто он в одиночестве бродил по церковному двору и по улочке Псалетт, "окутанным влажной мглою и глубоким молчанием". В родительском доме Оноре поместили на четвертом этаже, он донашивал все ту же "скромную одежду, в которой приехал из пансиона". Лора Сюрвиль пишет:

"Наша матушка считала труд основой всякого воспитания и, как никто, дорожила временем; вот почему она следила, чтобы у ее сына ни одна минута не пропадала даром".

Возможно, по ее настоянию мальчика отправили в Париж, где он несколько месяцев был пансионером учебного заведения Безлена и Ганзера; и, возможно, именно она вернула его в Тур в марте 1814 года, опасаясь, что войска союзников войдут в столицу. Во всяком случае, с марта по июль Оноре жил у родителей, он брал частные уроки и сделал заметные успехи в латыни.

В апреле 1814 года побежденный Наполеон был вынужден отречься от престола и отправился в изгнание на остров Эльбу. То был настоящий удар для детей Бернара-Франсуа Бальзака, воспитанных в лучах императорской славы. Их детский мир сразу померк. Вскоре герцог Ангулемский торжественно вступил в Тур, встреченный "бурей восторга". Никогда еще, пожалуй, люди до такой степени не уподоблялись флюгерам. Штаб двадцать второй дивизии (куда был приписан Бернар-Франсуа) дал банкет и бал в честь его королевского высочества. Бывшие аристократы, отсиживавшиеся в своих замках, снова вылезли на свет Божий. Жан де Маргонн, лейтенант национальной гвардии, деятельно участвовал в поддержании порядка. Пятнадцатилетний Оноре, выполняя волю матери, представлял отца, отлучившегося из Тура; мальчик с удовольствием затесался в толпу женщин: его ослепляли и огни люстр, и малиновые драпировки, и сверкающие бриллианты, а главное – белоснежные плечи. Он на всю жизнь запомнил это зрелище и пьянящий аромат, исходивший от женщин.

В июле 1814 года Оноре был зачислен экстерном в Турский коллеж, чтобы заново пройти курс предпоследнего класса. Здесь он получил награду изображение лилии; она была присуждена Оноре де Бальзаку. Награда эта свидетельствовала не столько о его отличных успехах, сколько о том, что реставрированная, но все еще не уверенная в собственной прочности монархия стремилась привлечь на свою сторону молодежь. В Турском коллеже, как и в Вандомском, мальчик страдал от нелепого скопидомства матери, которая была расточительна в крупных тратах, но расчетлива в мелочах. Его товарищи лакомились чудесной свининой, которую приносили из дому, а юный Оноре грыз сухой хлеб. "Тебе что, есть нечего?" – насмешливо спрашивали товарищи. Даже много времени спустя один из них продолжал называть его "бедняга Бальзак". Глубоко задетый и униженный, мальчик давал себе клятву в один прекрасный день ослепить их своею славой. Но на каком поприще? Этого он еще не знал, однако ощущал в себе нечеловеческую силу. Ранняя зрелость его суждений поражала даже мать. "Ты, должно быть, сам не понимаешь того, что говоришь, Оноре!" – ворчала она. А он в ответ лишь улыбался, насмешливо и добродушно. И этот молчаливый протест выводил из себя госпожу Бальзак. Ее раздражало постоянное присутствие проницательного подростка, который слишком многое видел. Сестры только смеялись, когда он заявлял, что "в один прекрасный день бахвал Оноре удивит мир". А пока что он внимательно изучал этот мир.

В его удивительную память накрепко врезались события и образы. Мягкие пейзажи Турени, красота зеленеющих долин, окаймленных тополями, селения, разбросанные по холмам, величавая Луара, по глади которой скользили паруса, готические колокольни собора святого Гасьена, старинные витражи, лица священников, разговоры друзей дома – все запечатлевалось в его мозгу. Он не только отлично помнил предметы и людей, но мог по собственному желанию вызывать их перед своим мысленным взором такими, какими видел, живыми и красочными. "Он собирал строительные материалы, еще не зная, для какого здания они послужат".

Отец не оставил мысли подготовить его к поступлению в Политехническое училище, и репетиторы занимались с мальчиком математикой и естественными науками, так что в мозгу у него возникла причудливая мешанина из обрывков точных знаний, отцовских парадоксов, суеверий бабули и рассуждений всевозможных "ясновидцев", с которыми носилась его мать. В конце вакаций Жан де Маргонн пригласил Оноре в свое имение, в Саше. Тополя уже теряли листву, и леса одевались в торжественный багряный убор. В доме Маргонна подросток с волнением встретил нескольких молодых женщин, которыми любовался на балу в Туре. Он жаждал всего сразу – и любви, и славы.

Между тем Бернар-Франсуа стремился как можно скорее покинуть Тур. Вскоре после отречения Наполеона он опубликовал брошюру "О конной статуе, которую французы желают воздвигнуть, дабы увековечить память Генриха IV". Королевская статуя явно должна была служить противовесом пирамиде, которую он в свое время предлагал построить в честь императора. В эпоху столь бурных социальных потрясений приспособленчество не знает границ, а поставщик армии готов, на худой конец, поставлять какие угодно мысли. Но, оставаясь в Туре, вчерашнему бонапартисту, спешно перекрасившемуся в роялиста, трудно было бы доказать искренность своих новых убеждений. По счастью, Огюст Думерк, приятель Бернара-Франсуа (сын его первого патрона), сохранил прежнее влияние и добился для него должности интенданта первой армейской дивизии в Париже. И в ноябре 1814 года вся семья, включая бабулю, поселилась в квартале Марэ, этой колыбели семейства Саламбье, в доме номер сорок по улице Тампль. Возвращение к родным пенатам!

Оноре отдали в пансион Лепитра, частное учебное заведение, где царил роялистский и католический дух; содержал этот пансион колченогий толстяк, ходивший опираясь на костыль; внешне он напоминал Людовика XVIII. В период якобинской диктатуры Жак-Франсуа Лепитр был замешан в заговоре роялистов, намеревавшихся похитить Марию-Антуанетту из Тампля. Этим Лепитр завоевал признательность вернувшихся Бурбонов; он был награжден орденом Почетного легиона. На деле же Лепитр, подобно Бернару-Франсуа Бальзаку, умело лавировал в трудные годы. Воспитанники пансиона посещали занятия в лицее Карла Великого. Учебное заведение Лепитра помещалось в старинном дворянском особняке Жуайез, в доме номер девять по улице Тюренна. Швейцар, "сущий контрабандист", "смотрел сквозь пальцы на самовольные отлучки и поздние возвращения воспитанников и снабжал их запретными книгами"; у него всегда можно было выпить кофе с молоком – такой аристократический завтрак был доступен лишь немногим, ибо при Наполеоне колониальные товары стоили очень дорого. Оноре, вечно сидевший без гроша, нередко бывал в долгу у этого человека. Подросток мог только мечтать о публичных гаремах Пале-Рояля, об этом "Эльдорадо любви", где его более богатые и бойкие товарищи познавали тайны женских чар и где "навсегда прощались со своим целомудрием". Тем не менее, если верить Мишле, некоторые воспитанники пансиона Лепитра проявляли определенную склонность к "хорошеньким мальчикам".

В 1815 году, в период Ста дней, Лепитр приложил немало усилий, чтобы помешать манифестациям учеников, враждебных монархии. Он размахивал своим костылем, грозил непокорным, но так и не мог устрашить фанатических приверженцев императора. Когда, словно по мановению волшебной палочки, произошла вторичная реставрация Бурбонов, многих бунтарей исключили из пансиона. Оноре Бальзака отпустили с миром 29 сентября – ему был вручен аттестат, где с похвалой отзывались о его трудолюбии и добронравии. Вполне возможно, что он по примеру своих товарищей с надеждой и восторгом следил за последней кампанией Наполеона. Генерал де Померель, убежденный бонапартист, после вторичного возвращения короля во Францию был изгнан из страны. Бернар-Франсуа, человек более осмотрительный, вышел невредимым из этой переделки.

Вскоре Оноре стал одним из воспитанников "по-отечески строгого" аббата Ганзера, священника, чьи предки были выходцами из Германии, весьма добродетельного человека, который после смерти своего компаньона Безлена один возглавлял учебное заведение, расположенное на улице Ториньи; как и в пансионе Лепитра, ученики посещали занятия в лицее Карла Великого. Юный Бальзак пробыл тут год в классе риторики. По латинским переводам он оказался на тридцать втором месте; узнав об этом, мать прислала ему гневное письмо, и по ее настоянию он был лишен прогулок. В воскресенье его "под надежной охраной" водили на улицу Тампль, где он брал уроки танцев. Госпоже Бальзак хотелось, чтобы ее сын стал гением, и, опасаясь, как бы он не разленился, она обращалась с ним особенно строго именно потому, что по-своему любила Оноре. Юноша писал довольно легко, и сестра Лора сохранила для семейного архива одно из его сочинений (речь, с которой жена Брута обращается к своему супругу, когда их сыновей приговорили к смерти). Это было сочинение ученика класса риторики, отмеченное печатью подражательности, не лишенное патетики, но обладавшее некоторыми достоинствами. В лицее Карла Великого Бальзак вновь встретился со своим закадычным приятелем по Вандомскому коллежу Баршу де Пеноэном; здесь появился у него и новый друг, добродушный толстяк Огюст Сотле. По-видимому, юноша Бальзак несколько месяцев слушал лекции профессора Вильмена, но тот уделял внимание лишь таким блестящим ученикам, как Жюль Мишле, и совершенно не замечал скромного воспитанника, затерявшегося в толпе посредственных учеников и занимавшего тридцать второе место по латинским переводам.

Когда в 1816 году Оноре без блеска закончил курс обучения, он, вернувшись в родительский дом, не обнаружил там никаких перемен. Бернар-Франсуа по-прежнему тщательно следил за своим здоровьем и "душевным спокойствием"; его супруга между тем "портила себе кровь" по любому поводу или даже без оного. Лора и Лоранса воспитывались в пансионе для юных девиц, где их обучали английскому языку, игре на фортепьяно, шитью, вышиванию и правилам игры в вист; девушек знакомили также с отрывками из классических произведений и "начатками химии". Лора была первой ученицей в классе. Анри, любимчик матери, менял пансионы как перчатки, учился из рук вон плохо, но, несмотря на это, "мамаша души в нем не чаяла". Марэ, как и раньше, оставался одним из самых степенных кварталов Парижа – здесь ложились спать в девять вечера, и улицы рано погружались во тьму, в то время как огни аристократического Сен-Жерменского предместья далеко за полночь пронизывали мрак. В Марэ водовозы-овернцы разносили по домам ведра с водой; печи здесь топили дровами, а комнаты освещали свечами и масляными лампами; плату за жилье вносили консьержке – это была могущественная особа, она могла предложить старику рантье в потрепанном парике съехать с квартиры, если ей не нравились его политические взгляды.

В квартале Марэ можно было жить в свое удовольствие, располагая десятью тысячами ливров годового дохода. Примерно такой доход и был у семейства Бальзаков. По соседству обитали многочисленные друзья, принадлежавшие к средней буржуазии, коммерсанты, еще занимавшиеся торговлей или уже удалившиеся на покой: племя Саламбье – суконщиков и басонщиков: семейства Малюсов и Седийо; дядюшка Даблен, старый холостяк, бывший торговец скобяными товарами (на вывеске его лавки был изображен золотой колокол), богатый коллекционер и великий книгочей, которому "честность и доброе сердце" помогли приобрести множество друзей. Оноре любил этих славных людей. Позднее, как и все художники его времени, он станет высмеивать "буржуа" и описывать пороки этого класса – своего класса, хотя будет при этом испытывать к ним "глубокую нежность и тайное восхищение". Старик Думерк скончался в 1816 году; семейство Бальзаков поддерживало дружбу с его дочерью, Жозефиной Делануа, женой генерального поставщика (провиант и скот), женщиной весьма влиятельной. К числу их ближайших друзей принадлежал и Жан-Батист Наккар, домашний врач семьи, автор примечательного труда о теориях Галля "Новая физиология мозга". Доктор Наккар настаивал на необходимости, изучая психологию, исходить из физиологии. По его словам, душа есть результат действия физических и химических сил в организме. Оноре читал книги Наккара, они помогали ему разрабатывать "систему унитарного человека", согласно которой нравственность сводилась к науке о нравах.

Окружавшие его люди остерегались занять определенную политическую позицию. Особняки в квартале Марэ – особняк Рамбулье, особняк Севиньи больше уже не служили приютом для знатных родов. Правда, в этом квартале еще попадались скромные представители "дворянства мантии", но большая часть его обитателей принадлежала к зажиточной и почтенной буржуазии. Устав отрекаться от собственных убеждений, все эти торговцы и чиновники предпочитали теперь безобидные банальности серьезным взглядам, грозившим неприятностями. Многие своими глазами видели "величие и падение" Людовика XVI, Революции, императора Наполеона. Отныне они исповедовали благоразумную осторожность в политике и, опасаясь новой перемены режима, больше всего дорожили своей благонамеренностью. Почти все читали газеты в кафе, ибо выписать газету на дом означало неосмотрительно заявить о своих убеждениях. "Котидьен" и "Газетт де Франс" свидетельствовали о роялистских взглядах; "Конститюсьонель" и "Деба" – о либеральных воззрениях. А читая все вперемежку, можно было запутать следы.

В одном доме с Бальзаками жили их нотариус, метр Пассе, и старинная приятельница бабушки Саламбье, мадемуазель де Ружмон, женщина острого ума, хорошо помнившая старый режим и лично знавшая Бомарше. Оноре любил слушать ее рассказы о блестящей жизни этого человека. В истории Бомарше было нечто от сказок "Тысячи и одной ночи", а юный Бальзак обожал сказки. Почему бы и ему не сделаться драматическим писателем? Но у его матери были совсем иные взгляды на будущее сына. Метр Пассе выразил согласие взять Оноре к себе клерком, а позднее сделать его своим преемником. Чего уж лучше? Бернар-Франсуа, вечно увлекавшийся самыми необычными планами, вопрошал себя, не сулит ли наука больших шансов на успех. Но его супруга, умевшая, как никто, ценить время, не желала, чтобы Оноре хотя бы день пребывал в праздности, и решила незамедлительно приобщить его к судейскому сословию.

Четвертого ноября 1816 года Бальзак был внесен в списки слушателей факультета права, а три года спустя ему был выдан диплом бакалавра права. Оноре пришлось одновременно частным образом обучаться и другим наукам, посещать лекции в Сорбонне и приступить к "серьезным занятиям литературой". В то время в Сорбонне и Коллеж де Франс читали лекции известные профессора – Гизо, Кузен. "Они, – замечает Жорж Прадалье, – как бы воплощали собою протест против ультрароялистов". Восторженное поклонение вызывал у студентов совсем еще молодой в ту пору Виктор Кузен. Между ним и слушателями существовало подлинно братское доверие. В те годы в сознании Бальзака жили две противоборствующие тенденции: он не принимал традиционного спиритуализма, свойственного христианству, в этом сказывалось влияние отца, атеиста и материалиста, который во всякой идеологии видел одну из глав зоологии; однако после Вандомского коллежа Оноре отпугивал чистый материализм. Им владела навязчивая идея – идея единства мира. Дух, материя – все тесно связано между собою. Кузен сделал своей доктриной эклектизм, он стремился примирить познание фактов, основанное на исследовании и наблюдении, с познанием самого себя, что относилось уже к области прямой интуиции. Бальзак внимательно слушал и запоминал, но из гордыни утверждал, будто "этот профессор составил громкое имя, изрекая то, что каждый может узнать, прочитав несколько книг".

Необыкновенно любознательный, Оноре часто ходил в Музей естественной истории. Там читал лекции Жоффруа Сент-Илер, зоолог и анатом, считавший себя философом. Этот ученый полагал, что наука не может ограничиться наблюдением и классификацией явлений; цель ее – рассуждать и делать выводы. Он основал так называемую "школу идей" в противоположность "школе фактов", созданной его коллегой Кювье. Бальзак восхищался главным образом Кювье, но Жоффруа Сент-Илер (вслед за Шарлем Бонне) выдвинул научную теорию "единства строения организмов"; доктрина эта способна была прельстить ум, склонный к широким умозрительным построениям. "Представляется, что природа ограничила себя определенными рамками и, создавая все живые существа, следовала единому плану; сохраняя верность главному принципу, она варьировала его на тысячу ладов". Короче говоря, каждый орган присутствует в зародыше во всех животных видах, но вследствие различных потребностей то, что в одном случае развивалось, в другом отмирало. Так, например, в своем знаменитом "Мемуаре о рыбах" Жоффруа Сент-Илер указывает на сходство, существующее между плавниками рыб и конечностями позвоночных. Принцип аналогии, принцип некоего равновесия органов живых существ (ресурсы природы незыблемы, и если в одном случае она расходует слишком много, то в другом непременно экономит) – вот основа, на которой покоится теория "единства строения организмов".

Молодой Бальзак, восприимчивый к такого рода оригинальным гипотезам, пока еще смутно мечтал о возможности когда-нибудь приложить их к человеческому обществу. Этот юноша был одержим неукротимым стремлением все постичь. Он жаждал понять причины и следствия. Свет первых размышлений помогал ему провидеть контуры величественной системы. К чему он ее применят? К философии? К произведениям искусства? Этого он еще не знал, но не сомневался в своих силах. Правы Виктор Кузен и Жоффруа Сент-Илер или нет, все равно так упоительно обсуждать эти грандиозные, хотя и расплывчатые теории со своими товарищами по факультету права (например, с толстяком Сотле, с которым он снова здесь встретился) или с молодыми студентами-медиками, обсуждать их в перерыве между лекциями, завтракая на восемнадцать су в "храме голода и нищеты", в кухмистерской Фликото – ее окна с частым переплетом выходили на площадь Сорбонны. А потом ведь можно ослеплять своими речами домашних: некогда застенчивый юноша постепенно становился столь же говорлив, как его отец. Однако родные не желали восторгаться этим и считали, что Оноре слишком много разглагольствует. После длинного монолога о магнетизме, оккультных науках или единстве мира он дурачился и болтал пустяки, как малый ребенок.

Родители требовали от него строжайшей дисциплины. Бернар-Франсуа полагал, что недостаточно слушать лекции по вопросам права в Сорбонне, надо тотчас же приобщаться и к юридической практике. Оноре пришлось все три года проработать у стряпчего и у нотариуса. Стряпчий принадлежал к числу друзей семейства Бальзаков, его звали Жан-Батист Гийонне-Мервиль: то был превосходный юрист и весьма образованный человек, любивший литературу; когда Бальзак поступил к нему в контору клерком, Жюль Жанен служил там рассыльным и младшим клерком, а незадолго перед тем здесь работал и Скриб.

Годы ученичества у Гийонне-Мервиля оказались весьма плодотворными для Бальзака. Он изучил судопроизводство, эту незыблемую процедуру, которая играла огромную, но еще очень мало изученную роль в жизни мужчин и женщин. Он "жил в мире, где были на короткой ноге со сводами законов и богиней правосудия". В будущем он превратит их в орудия своей мысли. "Именно с помощью юриспруденции, – писал Де Саси, – его мысль попытается пробить себе дорогу в лабиринте существования". В конторе стряпчего завязываются семейные драмы, и здесь они находят развязку. Тут Оноре увидел женщину, стремившуюся лишить всяких прав своего мужа, полковника наполеоновской армии, который вернулся из Германии после плена и, точно привидение, возник перед женою, вторично вышедшей замуж; юноша знакомился с сотнями порожденных жизнью романов, раскрывавших чаще всего низменные побуждения и реже – благородные порывы представителей рода человеческого. Он сидел рядом с клерками конторы, бедными и алчными молодыми людьми, которые делали вид, будто для них не существует ничего святого, и могли показаться чудовищами, но часто обнаруживалось, что они живут на свои сто франков в месяц в каморке на шестом этаже вдвоем со старушкой матерью, о которой нежно заботятся. Переписывая прошения, клерки перемывали косточки клиентам. Они работали в полутемном помещении, где пыль превращалась в жирные хлопья; вдоль стен, украшенных большими желтыми объявлениями о продаже недвижимого имущества, тянулись громадные шкафы, набитые связками бумаг; конторки и письменные столы были испещрены пятнами. Здесь стоял тяжелый, острый запах сыра, котлет и дешевого шоколада, который варили себе клерки, смешивавшийся с запахом пыльных бумаг. Контора стряпчего "одно из самых отвратительных заведений на службе общества", и все же именно тут молодой Бальзак постигал страшную поэзию жизни. Сам он обладал такой неистощимой фантазией (и так умел смешить людей), что часто мешал работать своим коллегам. Однажды старший клерк прислал ему записку такого содержания: "Господина Бальзака просят не являться нынче в контору, ибо предстоит очень много дел".

По вечерам он играл в бостон или вист с бабулей; с годами характер у нее смягчился, она питала слабость к внуку и порою умышленно проигрывала ему небольшие суммы, которые он употреблял на покупку книг. Оноре все больше увлекался чтением, ему нравились трудные, редкие, необычные книги; в нем, казалось, без всяких оснований крепли честолюбивые надежды, он не сомневался, что его ожидает слава, богатство и любовь. Если верить свидетельству его сестры Лоры, Бальзак, несмотря на вечное безденежье, с юности пользовался успехом у женщин. "Он хотел нравиться и вскоре стал героем весьма пикантных приключений; они еще слишком живы у многих в памяти, и я не решаюсь о них рассказывать. Могу только заверить, что, пожалуй, ни один мужчина не имел больших оснований уже на заре своей жизни сделаться фатом". И затем Лора Сюрвиль вспоминает о том, как Оноре выиграл пари, заключенное с бабушкой, добившись благосклонности одной из самых хорошеньких женщин Парижа, имя которой госпожа Саламбье необдуманно назвала, будучи уверена, что тут уж она никак не проиграет ста экю, служивших ставкой в споре. Однако Оноре выиграл, выиграл, несмотря на вечно растрепанные волосы и большой рот с уже выщербленными зубами: пылкое красноречие, красивые глаза, в которых сверкал ум, а быть может, также и молодость принесли ему победу. Бабуля отнюдь не была ханжой, и надо признаться, что в этом "небесном семействе" играли в довольно странные игры.

IV. УЧЕНИЧЕСКИЕ ГОДЫ ГЕНИЯ

Как и Мольер, он хотел сначала

сделаться глубоким философом, а уж

потом писать комедии.

Бальзак

Тысяча восемьсот девятнадцатый год внес большие перемены в жизнь семейства Бальзаков. Граф Дежан, начальник Бернара-Франсуа, неожиданно предложил своему подчиненному, которому исполнилось семьдесят три года, подать в отставку. Старик терял внушительное жалованье – семь тысяч восемьсот франков в год; и, несмотря на все его попытки добиться увеличения пенсии, на просьбу принять во внимание его прежнюю службу в качестве секретаря Королевского совета, размер годового пенсиона был определен ему всего лишь в тысячу шестьсот девяносто пять франков. К этой скромной сумме прибавлялись только доходы госпожи Бальзак (дом в Париже, ферма неподалеку от Тура), небольшие сбережения, помещенные в государственные бумаги, да пресловутая тонтина Лафаржа. В связи с тонтиной вставал вопрос о долголетии, и тут уж Бернар-Франсуа никого не боялся. Он знал сотню способов продлить жизнь и не раз вспоминал о венецианце Корнаро, который к сорока годам подорвал свое здоровье, но тем не менее умер столетним старцем; он говорил на эту тему с утра до вечера, посмеиваясь над другими участниками тонтины, которые умирали один за другим: Бернар-Франсуа именовал их "дезертирами".

Итак, будущее сулило чудесное обогащение, но пока что доходы семьи сильно уменьшились и продолжать жизнь зажиточных буржуа в квартале Марэ стало невозможно. У Бальзаков были свои представления о достоинстве, и они не желали ронять себя в глазах соседей. Уж лучше поселиться где-нибудь за пределами Парижа. Жилье, провизия, слуги – все там будет не так дорого. Двоюродный брат госпожи Бальзак, Клод-Антуан Саламбье, согласился купить дом в Вильпаризи, на дороге в Мо, и сдавать его внаем своим родственникам. Селение это, расположенное на полпути между Парижем и Мо, насчитывало пятьсот жителей; беленные известью дома без украшений вытянулись вдоль главной улицы, которая была частью шоссе Париж – Мец. Отсюда в разных направлениях уходили дилижансы. Поэтому в селении насчитывалось шесть постоялых дворов, там останавливались пешеходы и верховые, большую часть постояльцев составляли обычно возчики, коммивояжеры и торговцы. На главной улице постоянно слышался стук колес, крики форейторов, возгласы бродячих комедиантов, выступавших с дрессированными животными. Почтальон доставлял корреспонденцию из соседнего городка Клэ.

В числе местных именитых жителей были: граф д'Орвилье, весьма скромный "замок" которого стоял против дома Бальзаков; Габриэль де Берни с семьей парижане, приезжавшие сюда только на лето, и какой-то полковник в отставке. Двухэтажный дом Бальзаков имел пять окон по фасаду и увенчивался мансардой; в саду так густо разрослись кусты, что за ними не видно было плодовых деревьев и огорода. На втором этаже были три отапливаемые комнаты, где жили госпожа Саламбье, госпожа Бальзак и Лора. Ветеран тонтины Лафаржа, железный человек, довольствовался комнатой без камина, и дети побаивались "сквознячка из-под папиной двери". Лоранса спала в кабинете, расположенном рядом с комнатой Лоры. Когда Оноре приезжал домой, его помещали в мансарде. В доме были две служанки – глуховатая соседка Мари-Франсуаза Пелетье, которую все называли "мамашей Комен", и кухарка Луиза Лорет, вскоре вышедшая замуж за садовника Пьера-Луи Бруэта.

Обитатели селения радушно встретили это живописное семейство, где, как пишет Мари-Жанна Дюри, "каждый был достаточно умен, образован, говорлив, недурно писал, но при этом отличался обидчивостью и раздражительностью". Бернар-Франсуа все еще одевался по моде времен Директории, обладал завидным здоровьем, ужинал в пять часов вечера, причем меню его состояло главным образом из фруктов (один из пресловутых рецептов долголетия!), а спать ложился с курами. Его комнату украшал книжный шкаф, ключ от которого он всегда носил при себе; выйдя на пенсию, старик целыми днями читал. Тацит и Вольтер помогали ему спокойно переносить нервные припадки супруги и обидные замечания тещи – она называла зятя "несносным хвастуном" и завидовала его бодрости. "Хорошее расположение духа изменяло Бернару-Франсуа только в тех случаях, когда, несмотря на выработанный им режим, его теории долголетия оказывались слегка поколебленными. Если у него разрушался зуб, этот прискорбный случай сильно огорчал его и повергал в уныние", – пишет в своей книге Мари-Жанна Дюри. Но он быстро успокаивался. "Все бренно в этом мире, – говаривал он, – непреходяще одно только душевное равновесие". Если он страдал от подагры, то тешил свое тщеславие тем, что "это недуг аристократический", который восходит к самому царю Давиду. Больше всего Бернар-Франсуа сожалел, что в отличие от вышеупомянутого царя ему не дано жить в окружении шестисот юных наложниц.