Текст книги "Прометей, или Жизнь Бальзака"

Автор книги: Андре Моруа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

"– Вы совершенно правы!.. Передайте-ка мне спаржу... Ибо в конце концов свобода рождает анархию, анархия приводит к деспотизму, а деспотизм возвращает к свободе...

– Э, милый мой. Наполеон по крайней мере оставил нам славу!

– Ах, слава – товар невыгодный. Стоит дорого, сохраняется плохо...

– Вы карлист!

– А почему бы и нет? Я люблю деспотизм, он подразумевает известного рода презрение к людям".

Поглумившись и над свободой, и над монархией, захмелевшие гости обращают свои взоры на куртизанок.

Положив ноги на полуобнаженную очаровательную девицу, Рафаэль рассказывает о своей жизни до того дня, когда в его руки попал талисман: то была жизнь самого Бальзака, расцвеченная силой воображения. Молодой человек из знатной семьи, разоренный вследствие сумасбродств отца, одиноко живет в мансарде, где пишет труд "Теория воли".

"Не признанный женщинами, я, помню, наблюдал их с проницательностью отвергнутой любви... Я решил отомстить обществу, я решил овладеть душою всех женщин... добиться того, чтобы все взгляды обращались на меня, когда мое имя произнесет лакей в дверях гостиной... я решил стать великим человеком".

В Рафаэле много черт самого Бальзака. Автор, как и его герой, хочет всего: славы, богатства, женщин. Он знает, что владеет талисманом, который ему принесет все, и что талисман этот – его талант; он знает также, что растрачивает свои жизненные силы и что кончится это плохо. Растиньяк, ловкий карьерист, подлинный гасконец, считает Рафаэля человеком гениальным и вместе с тем глупцом. По мнению Растиньяка, ключ к успеху отнюдь не труд, а интриги, эгоизм, рассеянная жизнь. Проматывая состояние, человек как бы вкладывает его в друзей, в удовольствия, в возможных покровителей. Если расточитель и потеряет свои капиталы, ему, может быть, представится случай выгодно жениться, получить теплое местечко при министре или посланнике. Надо только опираться на друзей. Растиньяк представит Рафаэля графине Феодоре, первой красавице и самой модной женщине Парижа.

Рафаэль влюбляется в графиню. Он не признает любви в нищете.

"Ах, да здравствует любовь в шелках и кашемире, окруженная чудесами роскоши, которые потому так чудесно украшают ее, что и сама она, может быть, роскошь! Мне нравится комкать в порыве страсти изысканные туалеты, мять цветы, заносить дерзновенную руку над красивым сооружением благоуханной прически. Горящие глаза, которые пронизывают скрывающую их кружевную вуаль, подобно тому как пламя прорывается сквозь пушечный дым, фантастически привлекательны для меня".

Но как покорить Феодору, когда у него нет даже тридцати франков? Здесь воскресают горестные воспоминания бедного молодого человека. Уж он-то хорошо знает, сколько расходов влечет за собой любовная страсть! кареты, перчатки (ох, до чего непрочны эти желтые или лимонного оттенка перчатки!), фрак, белье. Но все жертвы напрасны, ибо Феодора – женщина без сердца. Однажды поздно вечером Рафаэль проникает в ее спальню и прячется за занавесом. Он созерцает самое прекрасное тело; он обнаруживает самую низкую душу. "Надо было забыть Феодору, исцелиться от своего безумия, вернуться к заполненному трудом одинокому существованию или умереть".

Говорили, будто сам Бальзак был героем подобной сцены и разыгралась она в спальне Олимпии Пелисье. Но очаровательная куртизанка отнюдь не походила на этот блестящий и насмешливый призрак; Олимпия отдалась бы (она так и поступила) без ложного стыда. Она писала ему более чем дружеские письма. Феодора не была ни Олимпией Пелисье, ни княгиней Багратион, ни мадемуазель Марс, ни какой-либо другой женщиной, она – символ, рожденный в мозгу Бальзака, и в ней воплотились черты доброго десятка женщин.

Рафаэль обращается за советом к различным ученым (медицинские и другие научные книги, прочитанные Оноре, сослужили ему хорошую службу), но шагреневая кожа все уменьшается в размерах, и теперь уже ее можно поместить в жилетном кармане. У Валантена остается только один шанс выжить – он должен походить отныне на старика антиквара и больше ничего не хотеть. Однако, увидев свою возлюбленную полуобнаженной, он пожелал ее. Этот порыв слился с предсмертным хрипом юноши.

Книга получилась прекрасная. Фантастика в ней искусно переплеталась с реальностью, и в этом было новаторство автора. Бальзак создал поэму о своей алчущей обездоленной молодости. И за всем этим таилась глубокая философия. Автор надеялся на успех и добивался поддержки прессы.

Бальзак – Шарлю Гослену:

"Я могу взять на себя, и не без пользы: во-первых, "Тан"; во-вторых, "Ревю де Пари"; в-третьих, "Насьональ"; в-четвертых, "Фигаро"; в-пятых, "Мессаже"; в-шестых, "Ревю де Де Монд"; в-седьмых, "Моду"; в-восьмых, "Котидьен"; в-девятых, "Авенир"; в-десятых, "Волер".

Я берусь проследить за тем, чтобы статьи появились в скором времени и были благожелательны, что намного уменьшит ваши хлопоты как издателя сейчас, когда у вас столько семейных забот".

Чтобы гарантировать себе благожелательность критики, он иногда писал статьи сам. "В этих двух томах талант господина Бальзака достигает гениальности" ("Мода"). "Мы не только питаем дружбу к господину Бальзаку, он вызывает у нас восхищение". Подписано: "Граф Алекс де Б.***". (Мнимый граф – сам Бальзак.) Автор предвидел, что первое издание книги быстро разойдется; Гослен должен быть готов к тему, чтобы незамедлительно переиздать ее. В противном случае "вы упустите возможность продать большое число экземпляров, а упущенную возможность в таком деле не вернешь". Книгу и в самом деле невозможно было достать. В читальных залах на нее записывались в очередь.

Шарль Филипон – Бальзаку, 7 августа 1831 года:

"Дражайший мой повелитель, вы легко поверите, что "Шагреневую кожу" раздобыть нельзя. Гранвилю, решившему ее прочесть, пришлось отложить все дела, ибо хранитель библиотеки каждые полчаса присылал справляться, не закончил ли он чтение. Этот человек приговаривал по примеру дам: "Вы слишком медлительны! Поторопитесь!" Одибер и я безуспешно пытались достать сию чертову книгу: на нее заранее записываются".

Жан де Маргонн – Бальзаку, 10 августа 1831 года:

"Пишу вам из Тура, куда я приехал вчера вечером. Нынче утром я спросил "Шагреневую кожу", об успехе которой сообщали газеты; книга прибыла почти сразу же после выхода в свет, но ее так усердно читают, что я никак не мог получить ее".

Аврора Дюдеван и Жюль Сандо писали, что они начали читать "Шагреневую кожу" и оторваться от нее не могут. То было блистательное подтверждение успеха, начало которому положили "Физиология брака" и "Сцены частной жизни". Молодой уроженец Турени, еще три года тому назад никому не ведомый, выпустив три книги, сделался предметом соперничества издателей, баловнем книгопродавцев, излюбленным автором женщин. Наиболее прозорливые люди предсказывали, что он станет великим писателем. "Шагреневая кожа" была не просто занимательной легендой, она давала картину клонящейся к упадку цивилизации. В сцене, изображавшей пиршество у банкира, журналисты и художники высмеивали общепринятые представления и идеи: то был какой-то "шабаш умов". Все им казалось ложью. От дворца и парламента власть переходила к банкам, адвокатам, редакциям газет. Для столь безнравственного и жестокого мира нужна была сильная власть. Бальзак мечтал создать большой роман, который доказывал бы необходимость политики укрощения.

Все, что он пишет в ту пору, проникнуто подобным пессимизмом. Он обещал издателю Гослену серию фантастических повестей. Они были пропитаны горечью. В "Эликсире долголетия" отец дона Хуана, умирая, просил сына натереть его после смерти таинственным эликсиром, который должен воскресить его... Дон Хуан, уже много лет жаждущий завладеть наследством отца, не выполняет последней просьбы покойного и сохраняет эликсир для себя. Прожив долгую разгульную жизнь, он на пороге кончины в свою очередь просит сына оказать ему услугу, в которой сам отказал отцу. Сын выполняет отцовскую волю, но, испугавшись оживающего трупа, роняет флакон, не успев закончить дело. Церковные власти, засвидетельствовав чудо, торжественно причисляют дона Хуана к лику святых.

В "Красной гостинице" некий немец, находящийся проездом в Париже, вспоминает за обедом у банкира историю преступления, совершенного в 1799 году в Андернахе. Он не подозревает, что убийца, Жан-Фредерик Тайфер, ставший богатым и уважаемым финансистом, сидит с ним за одним столом. Нынешнее благосостояние убийцы покоится на преступлении, которое он совершил в молодости; оно осталось для него безнаказанным, а осужден был невиновный, который также собирался совершить убийство и скомпрометировал себя приготовлениями к нему, но самого преступления не осуществил (мы сталкиваемся здесь с принципом "Шагреневой кожи": желание, намерение – уже сами по себе действие). Рассказчик угадывает ужасную правду, заметив странное поведение Тайфера, который до такой степени потрясен повествованием Германа, что поспешно выходит из комнаты, у него начинается жестокий нервный припадок. Надо сказать, что сам рассказчик влюблен в дочь убийцы. Викторину Тайфер. Может ли он, не испытывая угрызений совести, жениться на ней и таким образом унаследовать богатство, добытое ценой кровавого преступления? Друзья, у которых он спрашивает совета в столь щекотливом деле, в один голос высказываются за брак. "Что стало бы с нашим обществом, если бы мы вздумали доискиваться происхождения всякого богатства?"

Друг Бальзака Филарет Шаль написал к "Философским повестям и рассказам" предисловие, в котором хвалил автора не только как рассказчика, но и как мыслителя.

"Он видит, как выставляет напоказ блестящие побрякушки пораженное недугом общество, как украшает себя этот умирающий, как судорожно цепляется за жизнь этот полутруп... Противополагая глубокой внутренней опустошенности социального организма эту показную лихорадочную деятельность, его погребальное великолепие, автор счел... что в самом этом контрасте есть некая магия, что весьма интересно показать, как действуют социальные пружины, скрытые под великолепной оболочкой и движимые корыстолюбием... Рассказчик, кладущий в основу произведений тайную преступность, разложение и безнадежную тоску своей эпохи, мыслитель и философ, стремящийся описать разрушения, которые способна причинить мысль, – таков господин де Бальзак".

О такой именно роли и мечтал Бальзак – о роли мыслителя-мизантропа, которому не чуждо при этом веселое остроумие. К ноябрю 1831 года его известность достигает таких размеров, что пробуждает в литературных кругах вражду к нему. Шарль Рабу, сотрудник "Ревю де Пари", предостерегал Бальзака против зависти литераторов и предупреждал его, что Жюль Жанен, влиятельный критик, намеревается остановить стремительное восхождение Бальзака, сама внезапность которого казалась оскорбительной для других: "Он сумел убедить в этом редакцию "Деба", и там ненавидят вас теперь всеми фибрами души. Поднялась целая буря... Ну ничего! Сплотим свои ряды, черт побери!" Молодой Бальзак постигал, что слава писателя отнюдь не доставляет удовольствия его "друзьям". Еще одна утраченная иллюзия.

Злоба пыталась преградить ему путь к успеху. Пресловутая частица "де" давала превосходный повод для насмешек. Он не сразу прибавил ее к своей фамилии; "Шуаны" и "Сцены частной жизни" были подписаны: "Оноре Бальзак". В апреле 1831 года писатель рискнул начертать на обложке политической брошюры "Оноре де Бальзак", но уверял, что это недоброжелатели прибавили "д'Антраг", чтобы поставить его в смешное положение. Ему было суждено всю жизнь служить мишенью для самых нелепых, самых несуразных, самых клеветнических нападок на его личность и на его творчество. Зависть умеряет свое бешенство, только вдоволь насладившись своей низостью.

Однако, несмотря на все препятствия, черты "выдающегося человека" все яснее проступали в облике Бальзака. Еще в те времена, когда писатель по необходимости брался за любую литературную работу, он различал в тумане будущего контуры своего эпического творения. Уже в 1820 году в своей мансарде Оноре строил грандиозные, хотя и расплывчатые планы. Даже тогда, когда Бальзак еще писал в манере Пиго-Лебрена, он помышлял о Данте и Шекспире. Выводя на сцену своих "двойников" – Рафаэля из "Шагреневой кожи", Виктора Морийона из вступления к "Молодцу", – он наделял их гениальностью, которой хотел обладать и которую предчувствовал в себе с самого детства.

Выдающийся человек, даже если он прежде всего писатель, не может оставаться равнодушным к политической и религиозной жизни своей страны. Беспорядки, последовавшие за "тремя главными днями", сцены вандализма, когда обезумевшая толпа громила в Париже архиепископский дворец, оскверненные шедевры религиозного искусства – все это внушило Бальзаку отвращение к Июльской монархии. "Наступит час, когда добрая половина французов станет тайно или открыто сожалеть об уходе этого старца с детской душою и скажет: "Если бы революции 1830 года только еще предстояло совершиться, она бы не совершилась вовсе". Что послужило причиной кровопролитных мятежей в Лионе? Нищета тамошних ткачей (выделывавших шелка), бесчеловечный эгоизм торговой буржуазии, система производства товаров без заботы об их сбыте Сторонники Сен-Симона призывали в то время к улучшению участи рабочего класса, к разделу богатств. Бальзака интересует нравственная сторона проблемы. По его мнению, буржуазная посредственность недостойна управлять страной, ибо она думает о собственной выгоде, а не о своем долге. "В государстве нет больше религии, – пишет он и тут же уточняет: – Я не собираюсь читать нравоучения, я говорю о религии с точки зрения высокой политики".

Долгое время его взгляды на религию были двойственными. Под влиянием отца и философов XVIII века Оноре считал догматы и обряды нагромождением предрассудков. Но уже в детстве, в кафедральном соборе Тура и в Вандомском коллеже, он испытывал глубокое Волнение, слушая церковные песнопения и гармонический перезвон колоколов. Нередко он приходил в собор святого Гасьена и в одиночестве внимал "неизъяснимо величавой тишине, стремясь ощутить священный трепет". После 1830 года Бальзак признает политическую необходимость и тактическую полезность католицизма. Религия означает связь, а что еще, кроме общей веры, может связать воедино людей различных классов?

В 1831 году он публикует символическую новеллу "Иисус Христос во Фландрии", на которую его вдохновила старинная брабантская легенда. Время действия новеллы не обозначено, и в эту неизвестную эпоху какое-то суденышко несет пассажиров с острова Кадзан в Остенде. На корме расположились богатые и знатные пассажиры, на носу – бедный люд. В последнюю минуту появляется человек с белокурыми волосами, разделенными прямым пробором, он занимает место среди бедняков. Поднимается ужасная буря. Люди, сидящие на корме, бледнеют и в смертельном страхе отчаянно кричат: "Погибаем!" Владелец суденышка командует: "Вычерпывайте воду!" – и начинается борьба с морской стихией. Судно тонет. Светлоликий Незнакомец возглашает: "Кто верует, тот спасется. Следуйте за мной!" Он шагает по волнам, и те, кто ему поверил, не колеблясь, как и он, ступают по воде. Богачи и знатные идут ко дну. Любопытная черта, характерная для Бальзака: владелец судна, человек действия, а не веры, цепляется за доску, борется изо всех сил, как и подобает человеку, и он тоже спасен. "На этот раз пусть будет так, – говорит ему Незнакомец, – но впредь поостерегись, а не то послужишь слишком дурным примером".

Должен ли человек исполниться смиренной веры? Бальзак прибавляет к легенде еще один аллегорический образ: Церковь. Он грезит в кафедральном соборе, воздвигнутом в память чудесного спасения тонущих, как вдруг какая-то высохшая старуха берет его за руку и кричит: "Защити меня, защити меня!" Она увлекает его в какую-то комнату, обтянутую изодранной обивкой, где лежат старые покровы, позолоченная медная утварь. "Я хочу навсегда даровать тебе счастье, – говорит она, – ибо ты мой сын!" И тогда сквозь морщинистый лик ужасной старухи проступают черты юной женщины, прекрасной и прямодушной, какой она была когда-то. "Ага, теперь я тебя узнаю, говорит он. – Несчастная, зачем ты стала блудницей?.. Оскорбляя человека, радуясь при виде того, до чего может дойти людская глупость, ты приказывала своим возлюбленным ползать на четвереньках, отдавать тебе свое имущество, сокровища, даже собственных жен... Ты без всякой причины погубила миллионы людей, понуждая их устремляться с Запада на Восток. Ты сошла с высот мысли, чтобы усесться рядом с королями... Ты требовала крови, будучи уверена, что получишь ее... Зачем ты живешь?.. Где твои сокровища?.. Что хорошего ты совершила?"

При этом вопросе старуха распрямляется, начинает расти на глазах, светящееся облако окутывает ее; затем она вновь появляется, белоликая и молодая, в одеянии из льняного полотна. "Взирай и веруй!" – произносит она. И тогда его взору предстают тысячи храмов, он любуется их каменной резьбою; в ушах его звучат чудесные мелодии. Миллионы людей устремляются в эти храмы, спасая творения литературы и искусства, помогая беднякам. Потом ослепительный свет меркнет, и юная красавица вновь превращается в отталкивающую старуху, рубище ее похоже на саван. "Веры больше нет!" – с горечью говорит она. И Бальзак заключает: "Я увидел, что кафедральный собор окутался тьмою, как человек, завернувшийся в плащ. Верить, – подумал я, – значит жить! Я недавно наблюдал погребальный кортеж монархии, надо защитить церковь!"

Последнюю фразу писатель прибавит только в 1845 году, при переиздании новеллы. Но под произведением стоит дата: "февраль 1831 года", и этого достаточно, чтобы понять, что представлял собою в ту пору католицизм и монархизм Бальзака. Он увидел, как на корабле, увозившем вместе с Карлом X церковь и монархию, "исчезали также в тумане и одетые в траур искусства". И все-таки, жалея об уходящем в изгнание старом короле, он отдает дань уважения республиканцам; Арман Каррель станет одним из его героев, и Бальзак придаст позднее прекрасные черты Карреля образу Мишеля Кретьена. Истинное величие (а оно всегда живо в Бальзаке) проявляется в том, что человек признает и почитает также величие своих противников. Впрочем, разве у него были противники? Ведь его гений состоит в том, чтобы все понимать. В этом сила романиста, и в этом же слабость человека действия.

XIII. СУМАСБРОДСТВА И ЗАТВОРНИЧЕСТВО

Мое будущее, – сказал он себе, – зависит

от женщины, принадлежащей к этому обществу.

Бальзак

Тысяча восемьсот тридцать первый год, принесший Бальзаку литературный успех, казалось бы, должен был принести ему и финансовое благополучие. Писатель получил 1125 франков за "Шагреневую кожу", 3750 франков за "Сцены частной жизни", 5250 франков за "Философские повести и рассказы" и "Озорные рассказы", 4166 франков за статьи в журналах и газетах, то есть всего 14291 франк – гораздо больше, чем нужно холостяку, чтобы жить на широкую ногу. Между тем его долги возросли еще на 6000 франков. К концу года их общая сумма составляет 15000 франков (не считая 45000 франков, которые он задолжал матери). Почему так произошло?

Потому что он совершенно не умеет противостоять соблазнам. Долгое воздержание рождает стремление к излишествам. Подобно Рафаэлю де Валантену, Бальзак многие годы мечтал о пышных пирах, об экипаже с мягким сиденьем, о великолепных лошадях. Теперь он хочет превратить эти грезы в действительность. Счета за шампанское и различные яства от ресторатора растут с головокружительной быстротою; под влиянием Эжена Сю и его приятелей Бальзак становится не то чтобы денди, ибо его отвращают "благоглупости, которые англичане совершают у себя с торжественным и хладнокровным видом", но "человеком, следующим моде". Портной Бюиссон сшил ему нового платья на 631 франк: Оноре заказал ему три белых халата – в этом свободном одеянии, напоминавшем монашескую сутану, писатель, опоясавшись золотым шнуром с кистями на конце, работал. Своего издателя, Юрбена Канеля, он просит прислать в уплату за новеллу двенадцать пар лайковых перчаток лимонного цвета (ох уж эти светло-желтые перчатки, он ими просто бредит!) и пару перчаток из оленьей кожи. Счета книгопродавцев и самых прославленных переплетчиков не менее разорительны.

Затем в сентябре 1831 года он совершает последнее безрассудство покупает лошадь, кабриолет, фиолетовую полость с вензелем и короной, вышитыми козьей шерстью; месяц спустя он приобретает вторую лошадь. Для ухода за ними нужен слуга, грум, или, как в ту пору выражались, "тигр"; на эту должность Бальзак нанимает миниатюрного Леклерка, для которого Бюиссон сошьет голубую ливрею, зеленую американскую куртку с красными рукавами и тиковые панталоны в мелкую полоску. В таком экипаже можно поехать и в Оперу, и к Итальянцам – словом, достойно выглядеть рядом с Латур-Мезрэ или Эженом Сю.

Латур-Мезрэ играет в ту пору довольно видную роль в жизни Бальзака. Этот король парижской моды, с которым Оноре дружит, одновременно становится для писателя прототипом его персонажей. Сын нотариуса из Аржантана, Латур-Мезрэ воспитывался вместе с Эмилем де Жирарденом в коллеже этого городка; он принимал деятельное участие в изданиях школьного товарища, ставшего магнатом прессы, – в журналах "Волер", "Мода". Высокий, с обрамлявшей лицо бородкой и непокорной прядью темных волос, язвительный и надменный, провинциал Латур-Мезрэ покорил Париж. Этот светский лев смотрел на парижские бульвары, как на свою империю, на кафе Тортони – как на таверну дьявола, на Оперу – как на гарем. Здесь он вместе с друзьями занимал ложу-бенуар возле самой сцены; ее позднее окрестили "инфернальной ложей". У Бальзака также одно время было там свое место, но затем он перестал вносить долю, хотя приятели потребовали от него уплатить деньги, прислав дерзкое письмо, адресованное "Господину де Бальзаку д'Антраг де ла Гренадьер". Каждый день Латур-Мезрэ украшал петлицу своего фрака белой камелией. Это стоило недешево, и благодаря цене цветка и неизменности привычки камелия в петлице стала "отличительным признаком светского льва". Маниакальные пристрастия приносят известность скорее, нежели добродетели и талант.

От Латур-Мезрэ неотделима знаменитая чета Жирарденов. Всесильный Эмиль женился в 1831 году на дочери Софи Гэ. Его жена Дельфина в девические годы была златокудрой и смеющейся музой юных романтиков. Став госпожой де Жирарден, она полновластно царила в небольшом кружке; быть принятым там после спектакля в Итальянской опере или перед балом считалось не только удовольствием, но и честью; в гостиной, обтянутой зеленоватым шерстяным штофом, собирались Ламартин, Гюго, Сю, Дюма и любимец Дельфины Бальзак. "О, до чего забавен был вчера Бальзак!" – говорила она Латур-Мезрэ, и тот слегка завидовал. Бальзак, уже завоевавший популярность у читающей публики, молодой писатель и талантливый журналист, придавал немало блеска газетам и журналам Жирардена.

Вскоре нашему новоявленному маркизу Карабасу жилище на улице Кассини показалось слишком тесным. Он снял во флигеле еще один этаж. Отсюда очередные счета от маляра, декоратора и, естественно, опять мебель, ковры. Главным образом ковры – пушистые, мягкие, разорительные. Экая важность! Ведь ветер-то дует в корму. Жирарден писал Бальзаку: "Мы отправляемся к издателю, который своим состоянием обязан вам". И все же те, кто любит Оноре, обеспокоены его долгами – старыми и новыми – и рассеянным образом жизни, который он ведет. Преданная сестра Лора Сюрвиль посылает ему немного денег, но при этом восклицает: "Берегись!" И просит: "Будь благоразумен!" Зюльма Карро, живущая, точно в изгнании, при Ангулемском пороховом заводе, сожалеет, что человек столь выдающегося ума вращается в свете, который, по ее мнению, недостоин его.

Зюльма Карро – Бальзаку, 8 ноября 1831 года:

"Прошло уже и 20 августа, и 20 сентября, а затем и 20 октября; я все ждала вас, но тщетно: ни одного слова, ни одного свидетельства, что вы помните меня! Нехорошо это, Оноре. Я была сильно огорчена, хотя и не отнесла еще вас к числу тех друзей, которых мы уже не решаемся называть друзьями с той поры, как покинули Политехническое училище. Одно только и смягчило для меня горечь столь полного забвения: я приписываю его лишь новым успехам, которых вы, без сомнения, за это время добились... Вы по-прежнему можете рассчитывать на меня, когда почувствуете потребность излить душу. Карро говорит, что вы просто боитесь набраться провинциальной вульгарности; но, дорогой Оноре, если в Париже вы можете вести привычный для вас изысканный образ жизни, находите ли вы там настоящую привязанность, которую всегда встретите у нас, во Фрапеле?..

Посвятив себя описанию чувств вымышленных персонажей, вы поневоле пренебрегаете не менее ценным сокровищем – собственными чувствами. Вот почему я остерегусь прибавить к бремени, и без того слишком тяжкому, те требования, о которых говорю; я не хочу и никогда не хотела той нежной дружбы, какую вы предлагаете женщинам... Я притязаю на чувства более возвышенные. Да, Оноре, вы должны уважать меня в такой степени, чтобы, так сказать, держать в резерве; и если какая-либо несбывшаяся надежда омрачит вашу радость, если разочарование ранит ваше сердце, тогда вы призовете меня и увидите, что я достойным образом отвечу на ваш зов".

Славный доктор Наккар время от времени дает Оноре в долг без отдачи четыреста или пятьсот франков и при этом пишет ему: "Продолжайте свой путь к величию – во славу родины и на радость друзьям". К концу 1831 года Бальзак потратил раза в три больше, чем за предыдущий год. Зато он и пожил в свое удовольствие. Каким счастливым, должно быть, чувствовал себя тот самый молодой человек, который совсем еще недавно был никому не известен, беден и с высоты кладбища Пер-Лашез бросал вызов Парижу, а теперь сидел в кафе Тортони за одним столиком с прославленными парижанами, модными писателями и красивыми куртизанками вроде Олимпии Пелисье! Он знал, что его пылкое остроумие ценят.

Олимпия Пелисье – Бальзаку, 2 января 1832 года:

"Могу ли я рассчитывать на вас в следующий понедельник, 9 января? У меня будет обедать Россини. Не правда ли, приятно начать год в таком обществе? Вот почему я особенно надеюсь на ваше любезное согласие. После отдыха вы, верно, будете в ударе".

А вот еще одно письмо, присланное ему несколько месяцев спустя.

Дельфина де Жирарден – Бальзаку, 9 мая 1832 года:

"Мы вас целый век не видели. Приходите к нам завтра вечером, расскажете, что у вас новенького. Вас будет ждать страстный поклонник последней вашей книги и добрые друзья, которые не могут простить, что вы их забываете... До завтра, хорошо?"

Без сомнения, за кулисами этой бесподобной жизни таилась тревога из-за неоплаченных счетов, страх перед судебными приставами, бедствующие родные, но чем больше у человека забот, тем больше он хочет забыться. В глубине души этот уже известный писатель все еще оставался неунывающим мальчишкой. Он наслаждался внешними признаками триумфа, этим пиршеством ума и чувств. Он так жаждал славы, что теперь упивался своим успехом; бедность была для него столь мучительна, что он просто смаковал роскошь, пусть даже приобретенную в долг. Бальзак играл сейчас новую роль – роль триумфатора. А когда дела его начинали идти из рук вон плохо, он покидал сцену и вручал бразды правления матери; охая и жалуясь, она все же проявляла самоотверженность и наводила кое-какой порядок в доме сына. Для самого же Оноре наступала пора затворничества: он находил приют либо в Булоньере у госпожи де Берни, либо в Саше у Жана де Маргонна, либо в Ангулеме у Зюльмы Карро – здесь он чувствовал себя в безопасности от кредиторов и писал Для вечности.

Бальзаку, этому раблезианцу, была несвойственна показная добродетель, но он считал, что писатель, насколько это возможно, должен соблюдать целомудрие. Человек, избегающий плотских наслаждений, сохраняет силы, мысли его становятся более возвышенными. Тем не менее у него по-прежнему были две любовницы. Лора де Берни все еще для него Dilecta: эта незаменимая помощница при чтении корректур, как всегда, была ласковой и любящей. Герцогиня д'Абрантес дорожила им потому, что он помогал ей в литературных занятиях, и потому, что он развлекал ее. Кроме того, Бальзак получал множество писем от незнакомых читательниц его романов. В октябре 1831 года пришло очередное письмо; оно было подписано вымышленным английским именем и поразило его. Письмо было адресовано: Париж, господину Бальзаку. Почта каким-то чудом разыскала Бальзака сперва на улице Кассини, а затем в Саше. Таинственная корреспондентка упрекала писателя за цинизм "Физиологии брака" и за его несправедливые суждения о женщинах. В ответном письме Бальзак благодарил ее; он говорил: "Ваши укоры косвенно льстят мне, ибо они свидетельствуют о сильном впечатлении, произведенном моими книгами".

"Для женщины, уже изведавшей жизненные бури, смысл моей книги в том, что вину за все прегрешения, совершенные женами, я полностью возлагаю на их мужей. Это безоговорочное отпущение грехов. Не думайте, что ваше письмо, где так много трогательных жалоб, естественных для женского сердца, оставляет меня равнодушным; симпатия, возникшая в душе читательницы, живущей так далеко от меня, – истинное сокровище, все мое богатство, она дарует мне самые чистые радости".

Тронутая столь щедрым посланием (четыре страницы большого формата, написанные таким занятым человеком, – немалая честь!), корреспондентка открыла свое настоящее имя. То была маркиза де Кастри, урожденная Клэр-Клеманс-Анриетта де Майе; она принадлежала к самой изысканной аристократии Сен-Жерменского предместья. Жизнь этой женщины могла бы послужить сюжетом для романа. Ее брак с маркизом (впоследствии герцогом) де Кастри был несчастливым; в 1822 году она повстречала Виктора фон Меттерниха, сына австрийского канцлера, очаровательного и хрупкого юношу романтического склада. Маркиза де Кастри обожала его. Расставшись с мужем, она стала жить с Виктором, и от этой связи в 1827 году у нее родился сын Роже. По просьбе канцлера, деда мальчика, австрийский император даровал дворянство этому незаконнорожденному ребенку, ставшему впоследствии бароном фон Альденбургом.

Вскоре маркиза де Кастри упала с лошади и серьезно повредила себе позвоночник, она на всю жизнь осталась почти калекой. В 1829 году ее возлюбленный, Виктор фон Меттерних, умер от чахотки. Разбитая телом и душою, осуждаемая светом, который не желал простить ей скандальной связи, Анриетта жила то в замке Лормуа у своего отца герцога де Майе, то в замке Кевийон у своего дяди герцога Фиц-Джеймса. Фиц-Джеймс, знатный вельможа, состоявший в родстве с династией Стюартов (в Англии частица "Фиц" указывает на то, что ее обладатель – незаконнорожденный потомок члена королевского дома), встречал Бальзака у Олимпии Пелисье. Так что маркиза знала, какому человеку она адресует свое послание.