Текст книги "В последнюю очередь"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Чуть возвышавшийся левый угол, в котором и ботвы было поболее, привлек его внимание. Носком сапога отбросив ботву, он, широко расставив ноги, покачался из стороны в сторону, резко перемещая центр тяжести справа налево и слева направо. Почувствовав нечто, он ногами раскидал неопрятный песок... Под песком была обитая жестью крышка. За край рванул ее. Под крышкой лежали аккуратно сложенные, плотно набитые чистые мешки. Рывком Саша поставил один из них на попа, растянул узел. В мешке был рис.

Так же, не торопясь, Саша проделал всю операцию в обратном порядке: завязал мешок, уложил его, прикрыл крышкой, набросал песок и засыпал ботвой.

Выйдя из будки, он снова закурил. Пусто, как в Сахаре. Прогулочным шагом он удалялся с пустыря.

В своем дворе он передвигался бегом. Подбежав к дому, Саша по пожарной лестнице поднялся до второго этажа, твердым своим указательным пальцем раскрыл створки ближайшего окна, легко ступил с лестничной перекладины на подоконник и, усевшись на него, распахнул плотно сдвинутые занавески. И тут же раздался отчаянный женский крик.

Забившись в угол кровати и прикрывшись одеялом, на Сашу смотрела круглыми глазами хорошенькая румяная девушка.

– Ларка! – шепотом обрадовался Саша, но сейчас же обеспокоенно поинтересовался: – А Алик где?

– Что там происходит, Лариса? – раздался из-за стены встревоженный и сонный могучий женский голос.

– Таракана увидела! – криком ответила Лариса и скорчила Саше рожу.

– О, господи, какая дуреха, – сказали за стеной, и слышно было, как взвизгнули кроватные пружины. Лариса и Саша помирали от беспричинного и беззвучного смеха. Высмеялись наконец и стали рассматривать друг друга. Уже взрослые, совсем взрослые. Лариса провожала на фронт мальчишку, а Саша тогда расставался с девчонкой дружком-приятелем, которую два последних предвоенных года защищал и оберегал, как старший брат.

– Санька, ухажер ты мой прекрасный! – тихо-тихо сказала Лариса, выпросталась из-под одеяла и, как была в одной комбинации, подошла к Саше, взяла за уши и поцеловала в губы. Он ласково погладил ее по волосам, откинулся, рассматривая, и вдруг страшно возмутился:

– Да прикройся ты наконец! Мужчина же я все-таки!

– Какой ты мужчина! – возразила Лариса, но в халатик влезла.

– А хороша, чертовка! – восхитился Саша. – Выходи за меня замуж!

– Опоздал. У меня жених есть.

– Вот такие вы все. Не дождалась!

– А ты мне предложение делал?

Они шипели как змеи.

– Сейчас сделаю предложение. В ресторан со мной пойдешь отметить нашу встречу?

– Замуж не пойду, а в ресторан пойду.

– Тогда буди Алика. Я его внизу жду. До вечера, чужая невеста.

Алик вышел мрачный, обиженный, заспанный.

– Выспаться не дал, – забурчал он, – а у меня сегодня тренировка.

– Какая еще тренировка? – удивился Саша.

– По боксу. И вообще поосторожней со мной. Имеешь дело с чемпионом Москвы среди юношей.

– Да ну! – восхитился Саша, сделал молниеносную подсечку, и чемпион Москвы оказался на земле. Алик встал, тщательно отряхнулся, сказал безразлично:

– Имей в виду, в следующий раз отвечу.

– Мы с рогами, – понял Саша. – Ну ладно, прости. Мне помощь твоя нужна. Штуку одну донести. Была бы левая в порядке, сам справился, а то...

Он продемонстрировал левую. Сгибалась она действительно плохо.

– О чем речь, Саша!

– Тогда пошли.

У будки Саша сказал:

– Подожди меня здесь. И посмотри. Кого увидишь – свистни. – И скрылся в проеме. Алик прогуливался, посматривая. Светило низкое-низкое солнце, воздух был неподвижен и по-летнему тепл. В близких зарослях полураспустившейся акации чирикали неизвестные пичуги. Томно было, прекрасно. И безлюдно. Вышел Саша.

– Никого?

– Никого.

Тогда Саша за воротник вытащил из будки тугой мешок.

– Закинь мне его на плечо.

– Что это, Саша?

– Рис.

– Откуда?

– Отсюда.

– А сюда откуда?

– Оттуда, – раздраженно окончил диалог Саша.

Саша брал чужое, Саша присваивал не свое. Это было ужасно, отвратительно, противоестественно. Алик хотел сказать это вслух, но вдруг поймал мутный Сашин взгляд – как бы сквозь и мимо.

Ничего не говоря, Алик ухватился за нижние углы мешка. Держась правой рукой за горловину, Саша подсел, и они вдвоем ловко вскинули увесистый мешок на Сашино плечо.

– Порядок! – одобрил Саша.

– Я тебе больше не нужен? – холодно осведомился Алик. Саша через левое плечо серьезно посмотрел на него, ответил:

– Нужен. Пока до рынка дойду, раза три плечо менять придется.

А у рынка вовсю шуровал народ: воскресенье, базарный день, барахолка. Раздвигая мешком плотные ряды, порядком взмокший, Саша и идущий следом Алик прорвались наконец к ряду, где царствовал Петро. Саша скинул мешок, достал носовой платок, вытер лицо, высморкался.

– Я тебе больше не нужен? – опять спросил Алик.

– В баню пойдем.

– У меня тренировка, – сказал Алик, повернулся и пошел. Саша рассматривал его осуждающую спину, когда подковылял Петро.

– Привет, Сашок, что это у тебя?

Саша лихо хлопнул по упитанному мешочному торсу:

– Почем сегодня рис?

– Красненькая стакан...

Весь мешок оптом за сколько возьмут?

– Любая половина.

– Зови перекупщика, Петро!

Вас не забыть, московские бани военных лет. Гостеприимно принимая в свои жаркие чертоги вечно мерзнувших от постоянной голодухи москвичей, вы вместе с городской пылью и заводской копотью смывали с них усталость и тоску, равнодушие и тревогу.

И вас не забыть, коричнево-зеленые, размером меньше спичечного коробка, кубики мыла, от которых волосы становились легкими, а отмытая кожа чисто поскрипывала под растирающей ее ладонью.

Саша отстоял длинные очереди в Песчаные бани. Очередь за билетами. Очередь за кубиками мыла. Очередь в раздевалку. Он разделся, обнажил молодое, сильное, во многих местах изуродованное железом тело и вошел в мыльную.

Он тщательно мылился большой мочалкой...

Он темпераментно хлестал себя веником...

И опять неистово тер себя грубым лыком...

Он отмывался.

Саша брился, когда отражением в зеркале мелькнуло за серым вечерним окном чье-то лицо. Саша стремительно развернулся. На него грустно и внимательно смотрел Сергей.

– В дверь заходи! – недовольно посоветовал Саша.

Сергей стоял в дверях.

– Зачем ты это делаешь, Сашок?

– Что я делаю – поинтересовался Саша, озабоченно оценивая в зеркале качество своей парикмахерской работы и выражение Серегиного лица. С грустным всепониманием старшего Сергей неохотно усмехнулся и прямо спросил:

– Где ты взял этот рис?

– Какой рис? – Саша решительно захлопнул походное свое зеркало и мокрым полотенцем вытер лицо.

– Хватит придуриваться. Откуда у тебя рис?

Саша налил в ладонь одеколона, зажмурившись, умылся из горсти, охнул, открыл глаза и весело встал:

– Нашел.

– Где?

– Ну ладно, Серега! Был рис и нет риса!

– Ты украл его. – Сергей сел за стол и стал рассматривать свои руки.

– Я нашел этот рис, – раздраженно повторил Саша. – Еще чего?

– Больше ничего.

Накатывала волна командирского гнева, и Саша, не сдерживаясь, жестко и повелительно предложил младшему по званию:

– Тогда вы свободны, сержант, можете идти.

– Я не сержант. Я – инвалид, – тихо напомнил Сергей. От этого напоминания нехорошо стало Саше. И он уже попросил, скрывая, что просит:

– Не лезь в мои дела, Серега. Договорились?

– Не договорились. – Сергей поднялся. – Но, в общем, твои дела – это твои дела. Самому делать, самому и отвечать...

– Извини. Я спешу. Меня девушка ждет, – прервал его Саша.

Сергей подошел к нему, взял за плечи:

– Не делай этого, Сашок.

– Что не делать-то? С девушкой в ресторан не идти, что ли?

Рассмотрев сердитые Сашины глаза, Сергей засмеялся, ласково толкнул в грудь и решил:

– Ох и дурачок же ты! Мальчишка! Ну, иди в ресторан. Девушка ждет.

Но сначала он ждал девушку, отутюженный, начищенный, надраенный, при всех регалиях лихой капитан. Он стоял посреди двора и, ожидая Ларису, беспрерывно здоровался со знакомыми. Лариса изредка поглядывала в окно на эту прелестную картину, одевалась и причесывалась не торопясь. Последний раз, рассмотрев в зеркале и платье с плечами, и прическу валиком, и себя хорошенькую, яркую, озорную, – она королевой явила себя двору. И фронтовой принц по достоинству оценил стать и наряд своей королевы.

– Нет слов, – потрясенно произнес он и от избытка чувств ударил себя кулаком в грудь. Ордена и медали зазвенели.

Музыканты истово играли довоенное танго, и однорукий певец вместе с оркестром душевно рассказывал:

Утомленное солнце

Нежно с морем прощалось,

В этот час ты призналась,

Что нет любви...

Лариса и Саша сидели за отдельным столиком у стены ресторана "Астория" и в ожидании заказа разглядывали танцующих.

– Откуда у людей деньги? – задумчиво полюбопытствовал Саша.

– А у тебя откуда?

– Ну, у меня по случаю.

– И у них, наверное, тоже по случаю.

– Наверное. Только вот вопрос: по какому?

– Ну, хватит, Саня. Скажи мне что-нибудь хорошее!

Саша откинулся в кресле, слегка опустил веки и начал:

Я вас любил. Любовь еще, быть может,

В моей душе угасла не совсем.

Но пусть она вас больше не тревожит:

Я не хочу печалить вас ничем.

Я вас любил безмолвно, безнадежно,

То робостью, то ревностью томим,

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как, дай вам бог, любимой быть другим.

Он замолк. Лариса погладила его руку, лежавшую на столе.

– Господи, как хорошо! – И догадалась вдруг. – Это правда, Саня?

– Нет, – Саша помотал головой, засмеялся. – Хотелось бы, но нет.

– И слава богу, – облегченно решила Лариса. – Я в этом году медицинский уже кончаю. А что ты в мирной жизни делать собираешься?

– Осенью в педагогический поступать буду.

– А не скучно – учителем?

– Ты вон как Пушкина слушала.

Заказ все не несли. Опять заиграл оркестр, и опять танго.

– Потанцуем? – предложила Лариса.

Плотное стадо танцующих прижало их друг к другу, и Саша ощутил рядом с собой женщину, близость которой волновала.

– Нет, все-таки ты мне нравишься, – шепнул он ей на ухо.

А Лариса ответила громко:

– Тебе сейчас каждая баба с титьками нравится. Пошли на место.

У их столика орудовал официант. Они уселись и дождались его ухода. Саша разлил по рюмкам, поднял свою, посмотрел на Ларису сквозь хрусталь и коньяк. Сказал примирительно:

– Извини.

Лариса улыбнулась и тоже подняла свою рюмку:

– За тебя, Саня. За голодного кобеля, за мальчишку, с которым прошло мое детство, за солдата, который нас всех спас. За тебя, Саня.

Выпила, сморщилась и с удовольствием стала есть хорошую еду. Молодые, здоровые, вечно полуголодные по военным временам, они жадно насыщались, не стесняясь этого. Вновь пришла музыка, и с музыкой пришел элегантный гражданин, который склонив голову, рассеченную косым пробором, перед Ларисой, обратился к Саше:

– Разрешите пригласить вашу даму на танец?

– Вот как надо! – назидательно сказала Лариса. – Разрешишь?

– Разрешаю, – важно ответил Саша.

Красиво танцевали элегантный гражданин и Лариса. Покуривая, сытый Саша благодушно следил за ними. Рядом поинтересовались:

– Гуляешь, Сашок?

На Ларисином стуле сидел мальчик-старичок Семеныч и хихикал. Был он в очень приличной темной тройке, галстуке, брит, мыт, причесан и в обстановке вечернего ресторана вполне мог сойти за пожилого интеллигента.

– Ну-ка встань, фармазон, – приказал Саша. – На этом месте хороший человек сидит.

По-прежнему улыбаясь, Семеныч послушно встал.

– Коммерцией занялся, и сразу денежки появились. Но торгуешь ты, Саша, плохо. Разве можно товар за полцены отдавать?

– Тебя рядом не было. А кроме тебя, кто умный совет даст?

– Именно. А почему не было? Прогнал ты меня с рынка. – Семеныч огорчился лицом, осмотрел купеческий блеск зала. – Теперь приходится здесь время проводить.

– Куски подхватываешь?

– Точно сказал – куски. Которые пожирнее. Ну, я пойду, а то вон твою мамзель ведут. Если что у тебя появится, могу способствовать. А найти меня легко: с девяти вечера я всегда здесь. – Семеныч сделал ручкой и удалился. Элегантный мужчина подвел Ларису, подождал, пока она усадится, молча поклонился Саше и отошел.

– Уф, устала! Давай мороженого! – откинувшись в кресле, потребовала Лариса.

Тут же возник официант. Не глядя на него, Саша распорядился:

– Две порции мороженого и счет!

Он не смотрел на официанта, потому что следил, как Семеныч, сунув своему официанту в карман комок денег, направился к выходу.

– И то верно! – поддержала Сашино требование счета Лариса.

– Хорошенького понемногу. Завтра мне ни свет, ни заря в Мытищи на неделю. Горшки за вашим братом раненым выносить.

Ресторан провожал их утесовской "Улицей":

С боем взяли город Брест, город весь прошли

И последней улицы название прочли...

Они прошагали безмолвный свой двор, вошли в Ларисин подъезд и по деревянной лестнице поднялись на второй этаж. Светила синяя маскировочная лампочка, и под ее лечебным светом Лариса, поднявшись на цыпочки, поцеловала Сашу в щеку.

– Спасибо, Саня.

Не замечаемый ими, опершись о косяк, стоял в черном проеме коридорной двери Алик. Он весь вечер ждал Сашу. Ждал, когда тот придет, объяснит – и объяснения эти все возвратят на свои места: и его, Алика, обожающее уважение к Саше, и Сашину привязанность к нему, и их безмерно откровенные нескончаемые разговоры и общие прекрасные стихи, написанные другими людьми, но объединяющие их души. Он ждал, а в это время Саша с Ларисой в ресторане безмятежно пил водку на ворованные деньги.

– Нашла с кем целоваться, – презрительно сказал Алик.

– Тебя не спросила, – издевательски ответила Лариса и, проскользнув мимо Алика, исчезла во тьме.

– Ты что развонялся, сопляк? – злобно и гадко сказал Саша. Изменившись в лице, Алик сделал стремительный шаг вперед и неуловимо ударил Сашу в челюсть правым крюком. Глухо считая ступеньки, Саша скатился на межэтажную площадку. Мгновенье посидел, ничего не понимая, затем вскочил, рванулся наверх. Но было поздно: отчетливо звякнул наброшенный крючок. Держась за перила, Саша медленно пошел вниз, озабоченно ощупывая челюсть.

У себя в комнате он спустил бумажную светомаскировочную штору и включил свет. Не спеша снял кителек, замечательные свои бриджи и хромовые сапожки. Из вещмешка извлек комплект хабэ бэу, яловые сапоги, сильно бывшую в употреблении ушанку. Переодевшись, влез в ловкую телогрейку, перепоясался. Несколько раз подпрыгнул, проверяя себя на стук и бряк. Присел на стул, посидел перед дорогой, встал, выключил электричество и растворился во тьме.

Обнаружился Саша на знакомом пустыре. У школьного забора он постоял, прислушиваясь и присматриваясь, а затем быстро и неслышно пошел к трансформаторной будке. Обогнул ее и, уже не торопясь, направился к недалеким зарослям акации.

В кустах он отыскал место поудобнее и прилег на бок, готовый вскочить в любую секунду. Сосал мундштук незажженной папиросы, беззвучно поплевывал, посматривал.

Неизвестный хотел идти тайно, но получалось это у него плохо: Саша услышал его издалека. Неизвестный шел к будке от Амбулаторного. Подойдя, он повторил Сашин маневр с обходом кругом.

Саша нащупал в сухой путаннице прошлогодней травы тоненькую сухую хворостинку и переломил ее. Раздался в тишине еле различимый жалкий и тревожный звук.

Неизвестный в два шага достиг стены будки и исчез в ее тени. И снова полная тишина. Секунду, другую, третью.

– Это кто там? – нервным полушепотом спросил от стены. Прошла еще секунда, и еще одна... Наконец неизвестный возник опять.

Осторожно ступая, он медленно приближался к кустам. В правой руке его был тускло светившийся нож.

Неслышимый, как уж, Саша умело и быстро переполз в другой конец зарослей, и, когда неизвестный стал обходить кусты, оказался у него за спиной, поднялся, приближаясь все ближе, пошел за ним шаг в шаг.

– Ты что здесь делаешь, паренек? – спросил Саша и одновременно с вопросом ребром ладони безжалостно ударил неизвестного по шее. Тот целенаправленно – вниз головой – упал.

Темно-синее небо выцветало на востоке. Подходил рассвет. Саша присел рядом с неизвестным, подобрал нож и рассмотрел его. Добросовестно выточенная из напильника финяга с наборной плексигласовой ручкой, по которой тоже цветным плексигласом выложено имя владельца – Пуха. Пуха закряхтел и открыл глаза. Потаращил их, мало соображая.

– Как тебя зовут? – поинтересовался Саша.

– Пуха, – ответил Пуха.

– Пухой тебя кличут. А как зовут? Как мама с папой назвали?

– Артур, – признался Пуха-Артур.

– Ах, Артур, Артур. Почему же ты такой неосторожный?

Пуха-Артур приподнялся и тоже сел. Он покачал головой из стороны в сторону, проверяя шею, и сказал обиженно:

– Я вас знаю. Вас Сашей зовут.

– Да и я тебя узнал, голубок. Ты у Семеныча сявка.

Пуха-Артур оскорбленно сопел, молчал.

– Ну, а профессия у тебя какая, помимо воровской?

– Шофер.

– Значит, весь товар отсюда забирать на твоей машине будут?

– Не-е, я свою не дал, – независимо возразил Пуха-Артур и осекся: понял, что проговорился. Саша подтвердил это:

– Ясно. На угнанной.

– Ничего я не знаю, ничего я вам не говорил! – загундел Пуха-Артур.

– Не гнуси и слушай меня внимательно, Артур. Сейчас я исчезну, а ты пойдешь и доложишь, что все в порядке...

– А если я доложу, что полный непорядок? – злорадно перебил Пуха-Артур.

– Ты засветился, ты нож приметный отдал, ты про машину протрепался. За все это Семеныч тебя по уши в землю вобьет. Вобьет или нет, спрашиваю?

– Вобьет, – тихо согласился Пуха-Артур и вдруг обмер от ужаса: он проговорился, что Семеныч – хозяин товара.

– Тогда делай, что я тебе говорю. Как мешки возьмете и разойдетесь, беги, Артур, от них без оглядки. Спрячься, забейся где-нибудь, а лучше тикай из Москвы. Потому что мне твой нож показать придется. Ты все понял, дурачок?

– Понял, – ответил Пуха-Артур, от страха мало что понимая, но силясь понять.

Саша поднялся и не оглядываясь ушел. Покуривая, он сидел в школьном сквере на скамейке до тех пор, пока не услышал урчание автомобиля на пустыре. Тогда он ушел совсем.

Проснулся Саша к вечеру, но до настоящего вечера, до девяти, еще далеко. Можно было не торопиться, и он, попив кипятку и пожевав хлеба с колбасой, вышел на свет божий. Недолго посмотрел, как на пустыре мальчишки гоняли тряпичный мяч, выдул кружку "Северного" пива у пивного ларька и, выйдя из метро "Аэропорт", купил полпачки тридцатирублевого мороженого.

Он шел бесконечным Ленинградским шоссе, на ходу расправляясь с царским явством. Время приближалось к семи, но вечернего оживления не было на московских улицах. Москва еще работала, продолжая двенадцатичасовой рабочий день военного времени.

Как ни замедлял свой солдатский шаг Саша, все же на Пушкинской площади он оказался около восьми часов. Нужно было убить час. Он глянул на афишу кинотеатра "Центральный", в котором шла картина "В шесть часов вечера после войны", и узнал, что на сеанс он опоздал. Тогда, перейдя улицу Горького, он свернул за угол Тверского бульвара и проник в кинотеатр "Новости дня", где крутили хроникальную непрерывку. Он вошел в темный зал и, еще стоя, увидел на стареньком неровном полотне небольшого экрана то, что было его жизнью последние три года. То, да не совсем. То, что ему не пришлось делать. Русские парни штурмовали Берлин. Бои на улицах. На площадях, в домах. Рушились стены, нарочито медленно оползая вниз. Содрогалась земля так, что содрогалась съемочная камера в руках оператора, снимавшего это. И через все это ровесники Саши деловито и умело шли к победе.

И Сашино сердце с болью приняло страдальческую его зависть и невольную его вину, вот хотя бы перед тем пареньком на экране, которого живого ли, мертвого ли – непосильно надрываясь, тащила на себе неистовая и решительная санитарка – девочка.

К девяти он был у "Астории". Он постоял на малолюдной улице Горького, послушал, как глухо резвился за слепыми завешанными окнами оркестр, и свернул в переулок к ресторанному входу.

После сумрака темных улиц по глазам ударил щедрый ресторанный свет. Саша зажмурился и услышал официанта:

– Желаете столик?

– Меня ждут, – твердо ответил Саша и открыл глаза. Его действительно ждали: от столика, стоявшего у окна, на него приветливо смотрел благообразный Семеныч. Смотрел и махал детской ручкой – приглашал.

– Водку будешь пить, Сашок? – спросил Семеныч, добродушно наблюдая за тем, как устраивался в удобном кресле Саша.

– Не сейчас, – из Семенычевой бутылки Саша налил в чистый фужер минеральной воды и гулко, с видимым наслаждением выпил.

– А сейчас что делать будем? – простодушно полюбопытствовал Семеныч.

– Торговать.

– Ты что – мешок с рисом прямо в "Асторию" приволок?

– Сегодня у меня товар мелкий и очень дорогой. – Саша улыбнулся.

– Золотишко? Камушки? – заволновался Семеныч.

– Вот, – сказал Саша, из внутреннего кармана вытащил Артурову финку и с силой воткнул ее в стол. – Купи.

Финка твердо стояла. Семеныч не отводил глаз от наборной ручки, на которой отчетливо читалось – Пуха.

– Гражданин, вы испортили скатерть и портите стол, – строго осудил Сашу подошедший официант. – Вам придется возместить ущерб.

– Семеныч возместит. Возместишь, Семеныч? – Саша смотрел Семенычу в глаза не отрываясь.

– Иди, Гриша. Мы с тобой потом разберемся, – вяло приказал Семеныч, и официант независимо удалился.

– Ну как, покупаешь? – громко, как у глухого, спросил Саша.

– Сколько?

– Пятнадцать тысяч. Сейчас же.

– Я с собой таких денег не ношу.

– Здесь соберешься.

Саша выдернул из стола нож и бережно возвратил его во внутренний карман. Семеныч проследил за этой операцией, подумал недолго и постучал вилкой о фужер. Официант возник как из-под земли.

– Слушаю вас, Михаил Семенович?

– Гриша, Аполлинария Макаровича позови.

– Будет сделано, – официант как сквозь землю провалился. Зато явился монументальный и суровый метрдотель.

– Аполлинарий, мне пятнадцать тысяч нужно, – просто сказал Семеныч.

– Когда? – невозмутимо осведомился вальяжный Аполлинарий.

– Сейчас.

– Двадцать минут имеете? – Аполлинарий обращался только к Семенычу. Сашу он просто не замечал.

– Сашок, двадцать минут потерпишь? – заботливо спросил Семеныч.

– Потерплю. Только сотенными. Чтобы в карман влезли.

– Не рублями же, – презрительно кивнул Аполлинарий Макарович и направился за кулисы. Одновременно откинувшись в креслах, Саша и Семеныч молча смотрели друг на друга. Внезапно Семеныч исказился лицом и застенчиво признался:

– Живот прихватило.

– Без шуток, дядя, – предупредил Саша.

– Да какие шутки? Обделаюсь сейчас! – с неподдельной искренностью завопил Семеныч.

– Пошли, – скомандовал Саша, и они поднялись.

В туалете Семеныч ринулся к кабине. Саша придержал дверцу.

– Не запирайся.

– Бога побойся, Сашок! Прикрой хоть слегка!

– Ты меня за фрайера не держи. Если в кабинке после тебя знак какой найду, все тридцать потребую, а в наказание пером пощекочу. Не до смерти.

Саша полуприкрыл дверцу, постоял с отсутствующим видом. Через некоторое время спросил, глядя в потолок:

– Все?

– Все, – ответил Семеныч, зашумел водой и вышел, подтягивая брюки. Господи, счастье-то какое!

– Подожди здесь, – распорядился Саша, прошел в кабину и внимательно изучил стены, ящик для туалетной бумаги. Даже бачок осмотрел. Вышел, подмигнул Семенычу, предложил:

– Ручки помыть не мешало бы.

Вымыли руки, вернулись в зал и опять откинулись в креслах, изучая друг друга. Наконец подошел Аполлинарий Макарович и, по-прежнему игнорируя Сашу, почтительно положил перед Семенычем увесистый пакет.

– Прошу вас, Михаил Семенович.

– Благодарю, – Семеныч кивнул Аполлинарию Макаровичу, и тот достойно удалился. Саша – давай перо.

Саша небрежно швырнул на стол нож и притянул к себе пакет.

– Все? – спросил Семеныч. – Ну, тогда я пойду?

Саша с трудом загнал пачку в задний карман бриджей и ответил благодушно:

– Ты же водки предлагал выпить. Вот теперь в самый раз.

Из ресторана они вышли в обнимку. Размягченный водкой, Семеныч признавался:

– Вот ограбил ты меня, Сашок, а все равно я тебя люблю. Нравишься ты мне, потому что хорошо ограбил, весело.

– Я все хорошо делаю, – согласился Саша, отпустил Семенычевы плечи, шагнул на проезжую часть улицы Горького и поднял руку: от Охотного ряда шел грузовик. Могучий "додж" затормозил рядом. Саша открыл дверцу, рассмотрел у водителя погоны:

– До "Сокола" подкинешь, сержант?

– Садитесь.

Саша взобрался в высокую кабину и перед тем, как захлопнуть дверцу, обратился к одинокому Семенычу:

– До свидания, старичок!

У Шебашевского он сошел. Темень стояла в переулке. Саша держался ближе к заборам безмолвных домиков и уверенно шагал знакомой с детства дорогой.

Сзади негромко зашумел автомобильный мотор. Саша обернулся. От Ленинградского шоссе, мирно светя кошачьими зрачками прорезей в затемненных фарах, небыстро догоняла его полуторка. Саша остановился, чтобы проводить взглядом машину, но полуторка вдруг дико взревела и, резко выворачиваясь, ринулась на него.

Она промахнулась на несколько сантиметров: дыша бензинным перегаром, нос машины скользнул по Сашиному бедру и с треском сокрушил забор.

Выигрывая время, Саша кинулся в обратную от автомобильного разворота сторону – картофельным полем к Инвалидному рынку. Полуторка неистово взвыла, развернулась и помчалась за ним.

Саша успел добежать до рядов. Петляя между ними, он стремился к кирпичным палаткам, которых не сокрушить. Полуторка разломала один ряд, отодвинула другой, пошла на третий, мучительно ноя.

Саша стоял, прижавшись к глухой кирпичной стене. Мотор полуторки заглох. Подождав несколько секунд, Саша осторожно двинулся, скрываясь в окончательной тени палаточных крепостей.

Полуторка безжизненно стояла среди раскрошенных рядов. Быстрыми неуловимыми перебежками Саша приблизился к ней и замер. Тишина была всюду, тишина. Резким движением Саша распахнул дверцу. В кабине, упав головой на рулевое колесо, сидел человек. Саша осторожно тряхнул его за плечо, и он откинулся на сиденье. С ножом в горле лежал перед Сашей мертвый Пуха-Артур.

– Я же предупреждал тебя, Артур, – грустно сказал Саша и нажал на клаксон. Машина пронзительно заплакала.

Саша спрыгнул на землю и, услышав трель далекого сторожевого свистка, зашагал к Кочновскому переулку.

– Да заходи ты, заходи! – говорил Сергей. Он стоял на крыльце старого неказистого домика, по ночной прохладе зябко перебирая босыми ногами. Был он в белой рубашке и подштанниках – в исподнем.

– Руки бы помыть, – сказал Саша и двинулся в свет. Сергей вошел за ним в крохотную переднюю, увидел Сашину окровавленную руку и спросил спокойно:

– Ты кого-то убил?

– Меня чуть не убили, – ответил Саша, заметив в углу подвесной рукомойник и таз под ним, потянулся туда и торопливо забренчал металлическим соском.

– Но ты убил того, кто хотел тебя убить?

– Нет! – злорадно заорал Саша – и потише: – Полотенце где?

– Ну и слава богу! – успокоился Сергей и, сняв с гвоздика висевшее перед Сашиным носом полотенце, протянул ему.

Саша вытер руки, попросил:

– Водки дай.

– От тебя и так несет.

– Водки дай!

Поняв, что спорить бесполезно, Сергей толкнул дверь в комнату.

Невеселый, но по-своему богатый посадский уют: буфет с темно-зелеными в пупырках стеклянными дверцами, громадный диван с надсаженной полочкой и зеркальцем, комод красного дерева, явно приобретенный по случаю, и массивный дубовый стол под зеленым в оборках абажуром.

Стоя у стола, их ждала сожительница Сергея Клава, одетая уже, прибранная.

– Готовь на стол, – приказал ей Сергей. И Саше: – Садись, рассказывай.

Сам стал неспешно одеваться. Саша рассказывал:

– В Шебашевском меня хотели машиной задавить. Сантиметров на пять промахнулись. Потом, как за зайцем, по всему Инвалидному рынку гонялись. Только там меня хрена догонишь. Когда они это поняли, машину бросили. А в машине паренька с ножом в горле. Шофера.

– Дела, – констатировал уже одевшийся Сергей, следя, как Клава ставила на стол миску с капустой, стаканы, хлеб, бутылку водки.

– Да ты того паренька знать должен. Пухой кличут.

– Как же. Холуй Семеныча. – Сергей в догадке вскинул голову. Семеныч?

– Вряд ли. Я его у "Астории" обрубил, а сам на попутке добрался.

– Ну, а если его машина поблизости ждала?

– Все может быть, – согласился Саша. Помолчали.

Хас-Булат удалой!

Бедна сакля твоя!

– раздался вдруг сверху неверный, колеблющийся голос. Пели в мансарде, куда прямо из комнаты вела крутая лестница.

Песня звучала как волчий вой, вой смертельно раненного волка. И лихость в ней предсмертная была, и отчаяние, и надежда неизвестно на что, и забытье. Там, наверху, пел человек, потерявший все и выплескивающий в этой странной песне последнее свое человечье.

Саша, вскочив, отпрянул к стене, требовательно спросил:

– Кто там?

Сергей захохотал, засмеялась мелко и Клава.

– Клавдия, иди успокой его. – Клава стала подниматься наверх, а Сергей объяснил: – Батя ее там. Приехал сегодня с Болшева, ну и выпил лишнего. Заснул вроде, а теперь, видишь, проснулся.

– Всего-то я бояться стал. – Саша жалко улыбнулся и вернулся к столу.

– Руки тебе оторвать за этот мешок с рисом! – коротко сказал Сергей. Саша промолчал: говорить было нечего. Спустилась Клава.

– Прямо как ты, Саша, – Сергей вилкой выдернул из непочатой бутылки залитую сургучом картонную пробку, налил стакан, протянул Клаве. – Отнеси.

– А мне пить что-то расхотелось, – признался Саша. Клава пошла наверх. Сергей проводил ее взглядом.

– Ты, верно, крупную шайку тронул, Сашок. Как ни охраняют пути, все равно чуть ли не каждую ночь грабят. Умело орудуют, нахально. На днях вагон американской тушенки, говорят, распотрошили. А ты понимаешь, что такое по сегодняшний день вагон тушенки? Надо полагать, и мешок твой с рисом – оттуда. В милицию обратиться надо.

Саша поднял голову, криво усмехнулся.

– То-то и оно, – продолжил Сергей. – Замазался ты.

– Артура жалко, – вдруг сказал Саша.

– Какого еще Артура? – раздраженно удивился Сергей. – Ты себя жалей, Сашок.

– Его папа с мамой Артуром назвали. А на рынке он под кликухой ходил. Ай ты Пуха, Пуха!

– Еще тебе кого жалко? Может, Семеныча? – ядовито поинтересовался Сергей.

– Нет, Семеныча мне не жалко, – рассеянно ответил Саша.

– Ты о себе думай! Как жить будешь, куда пойдешь? Дорожек, тропинок, тропочек перед тобой – не перечесть. А жизнь одна. Выбирай, Сашок, дорогу, выбирай!

– Ну, я пойду. – Саша поднялся.

– Я провожу? – предложил Сергей. – У тебя заночевать могу.

– Так теперь и будешь при мне вечным стражем? Не надо, Серега. Да и здоровье твое не богатырское.

– Это точно, – горько согласился Сергей.

Сверху опять понеслось:

Дам коня, дам кинжал, дам винтовку свою!

А за это за все ты отдай мне жену!

– Живут же люди! – сказал Саша и направился к дверям.

Дорога от Кочновского по Красноармейской до Малокоптевского переулка короткая. Но преодолевал ее Саша долго. Рывками, бросками, через большие остановки, когда он осматривался, проверял, не следят ли, не целятся ли. Как на войне. Как на фронте.