Текст книги "Московский душегуб"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

– На вилле, куда прибыли около полудня, было все, что российский обыватель видел только в любимых латиноамериканских сериалах. Огромный дом с семнадцатью жилыми комнатами и подсобными помещениями, прилегающий к нему парк на полгектара, ухоженный, благоухающий цветочными клумбами; сказочный вид на горы, чудный, бодрящий, сотканный из головокружительных ароматов воздух; незримое веяние благодати, ощущаемое даже в том, как внезапно вспыхивала, хрустела мелкая галька под подошвами, как наивно склонялись навстречу изумрудные ели, как с веселым писком взметнулась ввысь неведомая пичуга, – все должно было повергнуть в восхищенное изумление двух заполошных российских рыночников, и мистер Кугельман явно этого ждал, но не дождался.

После того как прошлись по всему дому, по этажам и убедились, что комнаты меблированы богато, но ковры в холлах поистерлись, и на кухнях запустение и пыль, и на втором этаже разбито окно в спальне, Алеша заметил с таким видом, точно удостоверился в большом непоправимом обмане:

– Скажи Кугелю, что надо все же цену сбавить. А то получается, переплачиваем.

Вдовкин, который пользовался каждой заминкой, чтобы откупорить очередную банку пива, перевел.

Мистер Кугельман всплеснул руками и без роздыху молотил языком минут пять, точно в бреду. Алеша не выдержал:

– Скажи, чтоб заткнулся. Чего он?

Вдовкин утер пенку с усов:

– Чего-то мудрит. Говорит, отдают задаром.

– Скажи, что с каждой сотни ему лично пять тысяч в лапу.

Мистер Кугельман, выслушав перевод, заново завел свою шарманку, рассылая во все стороны такое невероятное количество дружелюбных улыбок и гримас, что Вдовкину стало дурно, и он умчался на одну из кухонь, где приметил точно такой же холодильник, как в отеле.

Но этот холодильник оказался зловеще пуст. Вернувшись, он как ни в чем не бывало перевел, не дожидаясь, пока мистер Кугельман окончит фразу.

– Обещает постараться. Снесется с хозяевами.

Алеша смотрел на подельщика подозрительно:

– Ты куда сейчас мотался?

– Туалет искал.

– Женя, мы же договорились: до обеда ни капли крепкого… Ладно, скажи этому хрену, чтобы готовил купчую и завтра привез в отель.

* * *

…Вечером ужинали в ресторане. Русскоязычный официант подбежал к ним галопом.

– Что посоветуешь, землячок? – спросил Алеша. – Хочу дружку угодить, но это непросто. Он бывший дворянин.

– Рекомендуй форель в белом вине, – почтительно согнулся официант. – Также ребрышки барана.

– Зер гут, – согласился Алеша.

Вдовкин добавил:

– Бутылку водки и чего-нибудь солененького.

На эстрадный помост выскользнула женщина-змея и под тихий рокот оркестра начала раскручивать свои эротические кольца.

– Ты мог бы жить в Швейцарии? – спросил Михайлов.

– Это не ко мне вопрос, – устало отозвался Вдовкин. – Я жил и умер в России.

Глава 8

Мишу Губина телефонный звонок поднял из любимой осанны «плуг». Он никого не ждал в предвечерний субботний час, но телефон верещал с настойчивостью штопора, впивающегося в пробку.

– Алло! – сказал Губин негромко. Голос, возникший в трубке, был ему незнаком, но он догадался, кому он принадлежит. Пышная копна рыжеватых волос, зеленые глаза, тайно-развратные ужимки.

– Угадай, Мишенька, кто тебя беспокоит?

– Откуда у тебя мой телефон?

– А почему я звоню, тебе неинтересно?

– Ответь на мой вопрос.

Мелодичный смешок, прикуривание сигареты, многозначительная пауза. Она оторвалась от "хвоста" на Пушкинской площади умело, дерзко, без затей. В тот раз объявил Гене Маслову выговор с последним предупреждением.

– Это так важно, Миша?

– Не только это. Кто ты такая? Чего тебе надо от Насти Михайловой?

– Хочу пригласить тебя на свидание.

– Приглашай.

– Через час в "Подиуме". Тебе подойдет?

"Подиум" – небольшое аристократическое заведение в Столешниковом переулке, под грузинской "крышей".

– Почему в "Подиуме"?

– Там очень вкусное лобио. А где хочешь ты?

– Мне все равно. В "Подиуме" так в "Подиуме".

Через час буду.

Он повесил трубку, пока она еще что-то лепетала. Ее зовут Таня. Но теперь он был уверен, что если ее зовут Таня, то с таким же успехом его самого можно называть Ибрагимом Евграфовичем. "Подиум". Надо заметить, Губину не очень хотелось без нужды "засвечиваться" на чужой территории. Южные кланы давно поделили Россию на торговые зоны и полагали, что это вполне нормально. Как убедительный аргумент в справедливости своих притязаний, они приводили в пример главенствующее положение сицилийской "Коза ностры" в Америке. Итальянцы тоже были там чужаками, но никто не ставил им палки в колеса. А те, кто пытался ставить, включая и президентов, горько потом об этом жалели.

В последние год-два ситуация изменилась, но не в Америке, а в России. С одной стороны, пользуясь безвременьем, южане грабили и терроризировали обеспамятевшую страну с какой-то особенной удручающей наглостью, не соблюдая никаких правил, чем непоправимо настроили против себя общественное мнение, никем пока, правда, не организованное в реальную силу противодействия; с другой стороны, взросли и окрепли, как грибы под дождем, собственные отечественные "беспредельщики"; уже вовсю скалила зубы молодая "русская мафия", отчаянная и азартная, готовая изгрызть и переварить даже мраморные пьедесталы вчерашних свергнутых идолов. Пальба, взрывы на улицах Москвы, неопознанные трупы в канализационных люках, за одну ночь поднимающиеся особняки в пригородах, как и многое другое, говорило о том, что арьергардные схватки заканчитаются, но генеральные сражения с большой кровью и потрясением основ были еще впереди. К ним готовились и те, и эти, недосыпая ночей у штабных амбразур.

В "Подиум" Миша Губин приехал за десять минут до назначенного времени, но не успел сесть за столик, как увидел пересекающую уютный зальчик рыжеволосую стройную девушку в умопомрачительном мини-наряде.

Девушка сияла такой ослепительной улыбкой, словно заново увидела любимого человека, после того как недавно проводила его в могилу.

– Чао!

– Добрый вечер.

– Извини, что опоздала.

– Угу.

– Я такая голодная, прямо жуть! Можно я закажу для нас обоих?

– Конечно.

– Сразу условимся: я пригласила, я и плачу. Согласен?

– Еще бы.

Заказывать вообще не пришлось. Таню тут, видно, хорошо знали. Смуглый красавец с блестящей серьгой в левом ухе мгновенно уставил стол холодными закусками, посредине водрузил графин с малиновой жидкостью.

– Что будете пить, господа? Таня, тебе армянский?

Таня вопросительно взглянула на кавалера.

– Нарзан, если можно, – сказал Губин.

– На горячее, как обычно, шашлычок?

– Только попостнее, – попросила Таня.

Официант ушел.

– Я тебе не нравлюсь? – спросила Таня. Ей было не по себе. Миша Губин – прямой, как истукан, с опущенными на стол ладонями – каждым словом, процеженным сквозь зубы, наносил ей оскорбление за оскорблением. Она чудом удерживалась, чтобы не влепить в эту презрительную рожу тарелку с салатом. Чем нестерпимее становилось это желание, тем доверчивее она улыбалась, – Ответь, пожалуйста, Мишенька! Ни чуточки не нравлюсь? А некоторые – льнут.

– На кого работаешь? На Елизара?

Точность попадания ее ошеломила. Она наполнила рюмки малиновой жидкостью из графина.

– Оцени, итальянский гранатовый ликер. Я его обожаю.

– Спасибо, не пью.

– Совсем не пьешь? Хотя бы понюхай.

– Если хочешь ломать комедию, я лучше пойду.

– Какую комедию?

– Что тебе от меня надо?

– Миша, ты не допускаешь, что девушка может просто так влюбиться? С первого взгляда?

– Ты? Нет.

– Почему?

– Послушай внимательно – это для твоей же пользы. Кто ты такая, я догадываюсь. Не знаю только, кто тебя послал и зачем. Но это мне и не нужно знать. Достаточно будет, если я еще разок увижу тебя около Насти. Надеюсь, тебе понятно?

Давно она не слышала такой прямой, честной угрозы, и это привело ее в диковинное, неприличное возбуждение. Щеки запылали, глаза полыхнули зеленой мглой. Миша Губин смотрел на нее с изумлением.

– Что с тобой? Ты на игле?

– Расслабься, Мишенька! Будь попроще. Сейчас покушаем, выпьем, поедем ко мне и хорошенько потрахаемся. Как тебе вариантах?

– У тебя бешенство матки?

Таня поскорее налила себе коньяку и молча выпила.

Ей было стыдно. Она допустила сегодня столько промахов, что впору было собирать манатки и отчаливать на гастроли. Самой главной ошибкой было – звонок этому ублюдку. Разве не понимала, с кем связывается?

– Похмелилась? – заботливо спросил Губин. – Тогда быстренько закусывай и айда.

– Куда – айда?

– К тебе. Или передумала?

– Никогда не передумываю.

– А со мной бывает, – признался Миша. – Но, конечно, не часто.

Из ресторана поехали в Мишиной "тойоте". Сзади, впритык, на светлой Таниной "вольво" следовал Витенька Строгов, ее "бьгаара". Она заранее предупредила, что может так получиться, что понадобится его хата, и забрала у него ключи от квартиры. Витенька рад был услужить ей во всем. Тем более за предоставление жилплощади она доплачивала ему по особой таксе. У Витеньки в голове была только одна извилина, но он был предан и смекалист, как дворовый пес. Ему недолго осталось куковать на белом свете – слишком много он выведал про свою прелестную хозяйку за год беспорочной службы, – и иногда в его ясных, собачьих глазах вспыхивал трепетный огонек предчувствия смерти.

В такие минуты Таня награждала преданного слугу искренним материнским поцелуем.

По дороге разговаривали мало, только один раз Таня пожаловалась:

– Не могу понять, что на меня накатило.

– Бабий час, – с готовностью отозвался Миша Губин. – Это бывает. У кошек, к примеру, в марте.

Больше вроде и говорить было не о чем. В Бирюлеве возле одной из шестнадцатиэтажных коробок остановились.

– Приехали. Вот мой дом.

Сзади припарковался Витенька Строгов, с которым Губин произвел короткий контакт. Через приоткрытое стекло предостерег:

– Нам не мешай, ладно?

– А я что? Мне как прикажут, – осклабился "бычара".

В лифте, пока поднимались на девятый этаж, Таня сделала неловкую попытку обняться, но Губин ее отстранил:

– Сначала в ванную. Я же не знаю, с кем ты вчера была.

В узком коридоре однокомнатной квартиры, захлопнув дверь, Таня наконец-то отвела душу. Крутанувшись на каблуках, с разворота, с такой силой влепила ему оплеуху, что руку вывернула из плеча. Вложила в удар всю ярость, но оказалось, погорячилась напрасно. Оплеуха повисла в воздухе, как сопля, и если бы не Мишина забота, она бы не удержалась на ногах. Он помог ей выпрямиться и чуть-чуть тряхнул для вразумления, отчего ее зубки лязгнули, как костяшки домино.

– Не балуйся, малышка – усовестил он. – Мы же не драться приехали.

На кухонном столе стояла початая бутылка водки, и Таня дрожащей рукой наплескала себе полстакана. Губин был туг как тут.

– Какая же это будет любовь, если ты нажрешься, – усомнился он. Таню неудержимо потянуло на "травку", сигареты лежали в сумочке, но она себя превозмогла.

– Сядь, – попросила, – не мельтеши. Давай немного поговорим. Если кто-то тебя боится, то только не я.

Ты же понимаешь?

– Понимаю, Расскажи, что тебе поручил Елизар?

Ты шпик или киллер?

Что-то с ней случилось и без "травки", какой-то протек в сознании. Задумчивое Мишино лицо с дьявольской усмешкой было выписано точно на холсте.

Она подумала, что если он вдобавок ко всему гипнотизер, то она крепко нарвалась и, скорее всего, ей хана.

Из этой ловушки ее уже никакой Витенька Строгов не вытянет, хотя она велела ему через часок пошуршать под дверью.

– Не гадай понапрасну, – пробурчала, с трудом одолевая сонную хмарь. – Сама все расскажу, только ты попробуй поверить. Я порченая, сквозной дыркой уродилась, потаскушкой, авантюристкой, но на тебе заторчала. Ей-Богу! Угодить хочу. Честное слово. Пожалей меня, Миша! Просто так, не размышляя, сослепу, пожалей заблудшую душу. У тебя же есть мать или сестра?

Ну какая-то у тебя есть женщина, которую ты жалел?

Пожалей и меня. Самому легче будет. Нельзя же вечно жить, как в панцире. Отдохни! Выпей рюмку водки. Не смотри, как на гниду. Ну пожалуйста!..

Будто невзначай распахнула ворот блузки, засветилась, вспыхнула золотистая кожа. Нежная грудь обнажилась. Ей было душно. Потянулась заново к бутылке.

Губин перехватил ее руку.

– Ступай в ванную, – сказал хрипло.

Пока принимала душ, он тщательно обследовал квартиру, проверил запор на входных дверях. Разумеется, это была не ее квартира. Здесь жил, судя по всему, обыкновенный бандерлог, обезьяна из джунглей, причем мужского пола. Множество "качковых" приспособлений, а также журналы (типа "Плейбой") и книги (типа "Убийства под одеялом") указывали на то, что здешний бандерлог воспитывал себя суперменом. Скорее всего, это было логово Таниного телохранителя, который бдел на стреме. Возможно, ждал особого сигнала, чтобы появиться пред светлые очи хозяйки во всей своей непреодолимой обезьяньей красе.

Губин горько усмехнулся и пошел на кухню. Поставил чайник на огонь, чтобы попить кофейку. Он был в растерянности. Дамочка попалась не с двойным, а похоже, даже с тройным дном, но это было полбеды. Беспокоило его другое, в чем трудно было признаться самому себе. Все, что она вешала ему, было, разумеется, ложью от начала до конца, но ложь была такого свойства, что походила на невероятную правду. Еще в ресторане, вопреки рассудку, он почувствовал, что его тянет к ней, как молодого жеребца на текущую кобылку. Это было стыдное, паскудное, неведомое ему доселе ощущение, но двух толкований оно не имело. Любовная лихоманка шарахнула его по мозгам, точно ломом, и весь вечер и всю дорогу ему стоило чудовищных усилий вести себя нормально. Красивая, развратная ведьма приворожила его, иначе не скажешь, но пока она этого не заметила, все козыри по-прежнему у него на руках. Весь вопрос в том, надолго ли? В отношениях с женщинами у него, в сущности, не было никакого опыта, потому что с той первой, несчастной, юной своей любви, окончившейся крахом, он относился к ним чисто гигиенически. Брал, когда требовал организм, использовал с медицинским прицелом, но ни к одной даже отдаленно не прикипел сердцем. Он считал это естественным. У каждого своя судьба. Путь воина, внемлющего космическим голосам, несовместим с убогими земными страстишками, которые обязательно привносит в жизнь мужчины присутствие женщины. Похоть, обжорство и алчность – вот три беса, мешающие эзотерическому прозрению, превращающие человека в скотину. Кто поддался хоть одному из них, тот уже никогда не поднимется по лунному лучу.

Она замерла в дверях, как бы ожидая его указа, с умытым лицом, с распущенными волосами, в длинной мужской рубахе до колен – приготовившая себя на убой невинная курочка-ряба. И опять, как в ресторане, когда спешила через зал, вязкий сгусток, точно застрявший вздох, запекся в его груди.

– Помылась? – спросил равнодушно.

Таня опустилась на стул и молча, косясь на него, потянулась к заветной бутылке. Миша не останавливал.

– Чем больше ты грубишь, – она робко заглянула ему в глаза, – тем больше желанен. Я заболела, Миша.

Что-то вроде любовной кори.

Невероятная правда была как раз в том, что хотя эта женщина была соткана из лжи и блуда, но все заметнее поворачивалась к нему незащищенным боком и делала это, как трагическая актриса на сцене, с каким-то подчеркнутым зубовным самомучительством. Точно так же пила и водку, словно заливала раскаленную, воспалившуюся плоть.

– Ты же не москвичка, гастролерша, – Губин чинно пригубил кофе. – Откуда пожаловала в столицу?

– Давняя история, – задумалась, поскучнела. – Да и какая теперь разница?

– Елизар тебя откуда-то выписал?

– Мишенька, с кем ты воюешь? С женщиной, которая в тебя влюбилась? И не стыдно?

Все-таки она его переиграла. Слезы на ее ресницах сверкнули, как льдинки. Гениальная была актриса. Он протянул руку и дотронулся до ее щеки:

– Надо же! Настоящие. Как ты это делаешь?

На секунду-то расслабился и чуть не пропустил удар.

Ее лихая пощечина смела со стола две чашки, заварной чайник и хрустальную вазочку с печеньем. Все полетело на пол. Губин улыбнулся:

– С тобой не скучно, однако.

В следующее мгновение они целовались. Губин вместе со стулом оказался прижат в угол, девушка удобно устроилась у него на коленях, ногами обхватив за поясницу, упершись пятками в стену. Не отрываясь от его губ, попыталась расстегнуть, снять с него рубашку. Это было весело. Они барахтались и пыхтели, как малолетки.

Попутно Таня ухитрилась зацепить столовый нож, который годился разве что для разделки овощей. Этим декоративным тесаком она все же попыталась полоснуть возлюбленного по шее, но Губин щелкнул ее по запястью, и нож умчался следом за разбитой посудой. Когда он овладел ею, она вскрикнула так, словно потеряла невинность. Истошный вопль достиг ушей Витеньки Строгова, который уже минут десять дежурил под дверью. Пораскинув умишком, он сунул в замочную скважину ключ и осторожно прокрутил его. Но дверь не открылась, потому что была замкнута на "собачку". Витенька спрягал ключ в карман и закурил. Через некоторое время к нему на лестничную площадку вышел Губин, По его строгому, неподкупному виду Витенька определил, что медлить нельзя. Своей правой знаменитой колотушкой он нацелил Губину в лоб свирепую блямбу, но, как и в случае с хозяйкой, нарвался на встречный блок, получил тычок в солнечное сплетение и присел возле лифта, чтобы отдышаться.

– Ты зачем приполз, – пожурил его Миша. – Я же тебе велел не соваться.

– Так вроде звали?

– Это не тебя, дурака, звали. Ну что ж, зайди поинтересуйся, если тянет.

Витенька Отрогов уже выпрямился в полный рост, поднявшись на полметра выше своего обидчика. Но отойти от лифта почему-то не решался: седьмое чувство подсказывало ему, что этого не надо делать.

– Пусть сама выйдет. Ты не обижайся, мужик, я же на службе.

– Таня! – крикнул Губин в отворенную дверь. – Иди сюда, тут тебя спрашивают.

Таня возниюта в проеме двери, успев хитро перепоясаться махровым полотенцем, так что груди и рыжий лобок сияли первозданной наготой, но сама она была как бы в одежде. Витенька Отрогов в смущении потупился.

– Чего хочу спросить, Татьяна Ильинична: я вам еще понадоблюсь сегодня?

Таня не удержалась, пискнула от смеха:

– Не понадобишься, сынок. Ступай с Богом.

Витенька, забыв, видно, где его дом, ураганом ломанул вниз по лесенке. До конца недолгой жизни в нем сохранилось кошмарное воспоминание об этой встрече, когда его пудовый кулак обломился точно о каменный столб, а сам он был отброшен к лифту легким толчком сатанинской длани.

Любовники вернулись на кухню, и Таня Француженка попросила разрешения выпить еще водочки.

– Пей и рассказывай не спеша, – сказал Миша Губин.

– Ты останешься? Переночуешь со мной?

– Не мели чепухи. Если я тут усну, то уж скорее всего не проснусь. Это же очевидно.

– Разве тебе не хочется испытать судьбу?

– Она уже до тебя испытана.

Таня выпила, похрустела яблоком, закурила, оперла подбородок на кулачок и грустно посмотрела на Мишу:

– Ну чего ты еще от меня хочешь?

– Зачем тебя послал Елизар?

– Какая разница. Все равно я не справилась. Ну и наплевать на все. Хочу быть с тобой. Пойдем в постель.

– Пойдем, – согласился Миша. В постель она прихватила недопитую бутылку, пепельницу и сигареты.

Миша помог ей лечь поудобнее, сам пристроился на краешке кровати. Горел ночник на бронзовой подставке, упершись в потолок призрачной желтой стрелой.

– Чего надо от нас Елизару?

– Хочу быть твоей, Миша!

– Сейчас будешь, передохни немного.

Таня отхлебнула из горлышка, а Губин распахнул окно, чтобы табачная гарь выветрилась.

– Тебя зовут Француженка?

Таня поперхнулась, и ее чуть не вывернуло на коврик. Губин заботливо похлопал ее между лопаток. Оправившись, она попросила:

– Возьми меня хоть еще разочек, ну пожалуйста!

– Да хоть десять, – пообещал Губин. Он снял брюки и аккуратно повесил на спинку стула. Потом перевернул Таню на живот, приладил повыше и вошел в нее без всяких проволочек. Она так верещала, точно ее на шомполе сунули в пылающие угли…

– Ну вот, – заметил Губин незамутненным голосом, вернувшись на краешек кровати. – Если еще понадобится, только намекни.

– Ты сволочь, – всхлипнула Таня. – Я не животное, подлец!

– Как не животное? Что ж ты такое говоришь-то?

Именно животное. Вдобавок ядовитое. Вроде тарантула.

И не надо этого стыдиться.

– А ты сам не такой?

– Нет, не такой. Я обыкновенный мужчина, без всяких закидонов.

– А я тарантул?

– Сильно не переживай, я у тебя жало скоро вырву.

По инерции шмыгнув носом, Таня опять прильнула к бутылке. Ей было так хорошо, как никогда. Наконец-то она прибилась в тихую гавань, где не дуют промозглые ветры вечного противостояния.

– Если меня бросишь, будешь самой последней сукой.

– Расскажи о себе.

– Тебе интересно?

– Может быть.

Ее рассказ затянулся надолго, и Губин чувствовал, как его усыпляет монотонное бормотание. Он не хотел, чтобы ночь кончалась.