Текст книги "Московский душегуб"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Настя так разволновалась, что ухватила доктора за плечо. Валерий Яковлевич высказал то, о чем она сама догадывалась. Она так и думала, что Алеша затеял большой гнусный обман. Он прикидывается идиотом, а на самом деле внимательно за ней подглядывает. Он всегда был обманщиком и хитрецом и теперь от скуки разыгрывает кошмарный спектакль, где все они статисты, а он – режиссер.

– Значит, он нормален?

– Нормальнее нас с вами.

На прощание Валерий Яковлевич поцеловал ее по-отечески в щеку, ущипнул за бок и укатил, увозя в кармане пятьсот долларов.

На веранде Настя застала Вдовкина, который успокаивал хнычущего Ваню-ключника.

– Все равно уволюсь, – причитал строптивый филолог. – Он меня достал. Я же вижу, чего он добивается.

Марионетку из меня делает.

– Он же болен, Ванечка, – вмешалась Настя. – На больных разве обижаются.

– Да, как же, болен! – дерзко возразил Ваня-ключник. – Ему главное, чтобы последние нервы мне истрепать.

– Хорошо, ступай к себе, Ванечка. Нам с Евгением Петровичем надо поговорить.

Ваня гордо удалился, роняя на ходу остатки посуды.

Вдовкин к этому времени уже почти опорожнил графинчик с коньяком и был настроен благодушно. Настя отпила глоток остывшего чая.

– Не кажется ли тебе, что Алеша водит нас всех за нос?

– Еще как водит! Это тебе доктор сказал?

– Представь себе. Он не находит у него никаких психических нарушений.

Вдовкин доцедил последние капли из графинчика в фужер.

– Конечно, что он может найти. Для него шизик – это тот, кто лает и кусается. Да в принципе Алеша ему просто не по зубам. Он никому из нас не по зубам.

Чересчур суверенен. Вот милейший старичок и споткнулся.

– Он сам это понимает.

– Понимает, а денежки за визит небось взял, да?

– Но он же потратил время.

Вдовкин закурил, окутался дымом и чихнул. Вид у него был поблекший, синюшный. Он и пил-то последнее время без удовольствия.

– Скажи-ка, Настя, по совести. Ты действительно хочешь, чтобы Алеша стал таким, как прежде?

– Мне его очень жалко, – ответила Настя.

К вечеру подскочил Миша Губин. Заехал на полчасика, но остался ночевать. В Москве дела складывались не то чтобы тревожно, но как-то непонятно. Из регионов понаехала масса народу, шли бесконечные сборы то у Грума, то у Серго, то на нейтральной полосе, но толку пока было чуть. Настроение у главарей корпораций было скорее мирное, чем воинственное, казалось, все вопросы можно решить полюбовно, запал у невидимой пушки еле тлел, но не гас. Всем было очевидно, что пока не будет обозначен единый лидер, а проще говоря, новый непререкаемый пахан, бесконечные протоколы о намерениях и даже клятвенные уверения в честном сотрудничестве останутся пустым сотрясением воздуха и не застрахуют огромную финансовую империю покойного Елизара Суреновича от очередного, еще более мощного взрыва.

Губин, осунувшийся, дочерна загоревший, был настроен решительно и признался Вдовкину, что готов все бросить и слинять куда-нибудь в Австралию для продолжительного отдыха. Ему не хватало воздуха в России, чтобы дышать полной грудью. На месте его удерживал лишь некий Суржиков, которого он вскорости должен был якобы изловить. Кто такой Суржиков, он не говорил, но при упоминании этого имени взгляд его наливался кровавой мутью. Вдовкин не завидовал неведомому Суржикову, но и Губина не одобрял.

– Тебе ли заикаться о какой-то Австралии, – заметал он скептически. – Мы с тобой, Мишенька, как два деревца. Где нас сломали, там и сгнием.

Еще удерживала Губина болезнь друга.

Алеша, как всегда, обрадовался его приезду, но выказал это своеобразно. Потянулся из кровати, точно хотел обняться, застенчиво прогугукал:

– Привез, Миша, да, привез?!

– Что?

От его строгости Алеша враз опамятовался:

– Да ладно, это я так, прости, пожалуйста!

– Алеша, скажи толком, что я должен был привезти?

– Не должен, что ты! Упаси Бог! Просто вроде разговор был…

– Это он про черепашек, – догадалась Настя.

– Про каких черепашек?

– В прошлый раз, когда ты был, в рекламе показывали, таких зелененьких, на велосипедах. А ты сказал: куплю.

– Я обещал купить черепашек?

Алеша закрылся одеялом, только один глаз загадочно пылал.

– Хорошо, – сказал Губин. – Если обещал, то куплю.

– Совсем не обязательно, – с надеждой гукнул Алеша.

Губин начал проверять посты, за ним увязался Вдовкин, хотя ноги его еле держали. Сегодня он с опережением покрыл дневную норму. Вечер был прохладный, с черными осенними мушками. Через поле вышли к дальнему ухорону, откуда подъездное шоссе просматривалось до самого горизонта.

– Надо бы Алешку пристрелить, – меланхолично заметил Губин, – чтобы не мучался.

– Озверел ты, Миша, совсем… Или завидуешь ему, как и я?

– Чему завидовать-то?

– Ну как же, есть чему. Алеша превратился в растение и живет теперь в полном соответствии с природой.

Он прозрел, а мы слепые.

– Пьяный интеллигентский бред. Ты умный человек, Вдовкин, но мозг пропил. Алешка рожден хищником, а теперь от него осталась одна оболочка. Ткни пальцем – весь воздух выйдет. Ты ему завидуешь? Да ты сам такой же ползунок, как он. Только из него норов вышибли пулей, а из тебя спиртом.

– По-твоему, и меня следует пристрелить?

Вдовкин споткнулся на травяной кочке и чуть не упал. Губин поддержал его за плечо.

– Конечно, надо бы. Вы оба дезертиры.

– Дезертировали из банды?

– Из жизни, Женя, из жизни. Не хитри сам с собой.

Я вас не осуждаю. От такого рода дезертирства никто не застрахован. Мне Настю жалко. Ей за что такая доля?

– Настя в банде никогда не была.

Губин не захотел продолжать пустой разговор, тем более что они уже подошли к сосновой рощице, где меж двух деревьев был устроен помост, наподобие охотничьей засады, с которой сверху бьют кабанов. На помосте, метрах в трех от земли, нахохлясь, сидел человек с биноклем.

– Спускайся, – окликнул Губин. – Покурим.

Охотник спрыгнул вниз, ловко спружиня на полусогнутых ногах. По виду ему было лет тридцать, лицо неприметное, но злое. Вдовкин его раньше не видел.

– Ночью по двое дежурите? – спросил Губин.

– Так точно, шеф.

– Не холодно?

– Костерок жжем. Не сомневайтесь, шеф, муха не проскочит.

– Проскочит – ответишь башкой.

– Это мы понимаем, – дозорный дружелюбно ухмыльнулся. Губин угостил его "Мальборо". Сам он не курил, но всегда носил с собой сигареты.

Обратно брели по полю уже в сумерках. Вдовкин зябко ежился в своей кожаной куртке, трезвел на ходу.

Ему хотелось лечь на подсыревшую землю и отдохнуть.

Поле казалось бесконечным. Ощущение близкой смерти было так очевидно, как смутное губинское лицо. Он вспомнил, как Михайлов говорил врачу, что все они уже умерли. В этом тоже он был прав. Пулей ли, спиртом, грабежом им сняли головы – какая разница. Третий год все они, граждане некогда великой страны, бредут по черному полю уже после смерти. Зато, как ни чудно, деньжат в карманах прибавилось. Вдовкин грустно улыбнулся в темноте, а Губин словно услышал его мысли.

– Легче всего, – буркнул себе под нос, – уснуть и не проснуться.

– Смешной ты человек, Губин, – Вдовкину не хотелось спорить, но молчание пуще угнетало. – Пытаешься построить какую-то философию, когда в нас ничего человеческого не осталось.

– Не суди по себе обо всех, – посоветовал Губин. – Мечту твою не разделяю.

– Какую мечту?

– Превратиться в растение.

– Ах, вот ты о чем.

К ужину, желая, возможно, угодить Губину, Ваняключник расстарался: наготовил пирожков с капустой и свиные отбивные запек в тесте. Но радовался застольному изобилию один Алеша. Остальные сидели за столом как на принудиловке. Вдовкин обнялся со своим графинчиком, Губин уткнулся в тарелку, а Настя привычно ухаживала за мужем, который пожирал пирожки, точно семечки лузгал. Потом съел две отбивных, восторженно улыбаясь, обратился к Вдовкину:

– Женя, ты не позволишь мне тоже глоточек наливочки? Свинина очень жирная, хотя и вкусная. Мне доктор разрешил, правда, Настенька?

Ваня-ключник, прибиравший пустые тарелки, как-то странно хрюкнул и выскочил вон. Но ничего не разбил.

Настя налила в чайную чашку вина на донышке, подала мужу:

– Пей, милый, если хочется.

– Не то чтобы хочется, – смущенно оправдывался Алеша, – просто жирно очень во рту.

Губин поднял голову от тарелки, зло спросил у Вдовкина:

– Ну что, завидуешь, да?

– Не заводись, Мишель.

Алеша, осушив вино, блаженно потянулся:

– Вот как хорошо-то! Славно покушали, спасибо Ванечке. Знаешь, Миша, я его утром случайно обидел.

Я на костыльках-то шлендал, ну и подвернулся ему под ноги. Он все тарелки разбил. Но я сразу извинился! Он меня простил, правда, Настенька?

– Пойдем спать, милый, поздно уже.

– А чай не будем пить?

– Я тебе в постельку принесу.

Губин и Вдовкин остались одни за столом.

– Психиатр приезжал, – сообщил Вдовкин. – Он думает, что Алеша притворяется.

Губин никак не отреагировал. Тут вернулся Ваняключник.

– Разрешите к вам обратиться? – отнесся он к Губину по всей форме, хотя в армии никогда не служил.

– Обращайся.

– Хочу просить об увольнении. Мочи нет все это наблюдать. Нервы на пределе. Разрешите подать рапорт?

Губин окинул его ледяным взглядом:

– Ты всерьез?

Ваня-ключник обиженно хлюпнул носом:

– В этом доме давно никто не шутит, кроме самого хозяина.

– Я тебе такое устрою увольнение, – сказал Губин, – что у тебя одна нога останется здесь, а вторую будешь искать в Шереметьево. Уловил?

Ваня-ключник козырнул, хотя был без головного убора, и отправился на кухню…

* * *

С утра прикатили неожиданные гости: Филипп Филиппович с Ваней и с ними девица Нина Зайцева. Ваня-ключник собрался готовить большой воскресный обед и попросил у Губина разрешения привести на подмогу деревенскую девку Галину, которая по загадочному стечению обстоятельств оказалась студенткой-заочницей того самого филологического факультета, где когда-то учился Ваня-ключник. Губин не придал этому значения, но ему не понравилось, как девка Галина при разговоре то и дело прислоняется к нему грудью или боком. Так ловко у нее выходило, что уберечься не было никакой возможности. Губин предупредил:

– У нас тут, девушка, не дом свиданий. Здесь больной человек помирает. Никакого шума, никаких громких песен не может быть. Впрочем, ваш кавалер все это понимает. В случае чего он за вас и ответит.

Ваня-ключник после вчерашнего неудачного увольнения был предельно собран.

– Не извольте сомневаться, господин начальник.

Ежели она только пикнет, я сам ее придушу.

И увел хохочущую подругу на кухню, откуда сразу же понеслись истошные женские вопли.

С приездом гостей двухэтажный загородный дом ожил, распахнул окна и зазвенел человеческими голосами. Настя была этому рада, потому что возня с гостями, хлопоты по их устройству отвлекали от грустных мыслей. Особенно ей интересно было познакомиться с Ваней, о котором она много слышала, но увидела впервые.

Он напомнил ей того Алешу, с каким она встретилась несколько лет назад. Не такой красивый, но стройный, подвижный и с внимательным, властным взглядом. Не по годам на чем-то сосредоточенный, на том, что внутри, а не вне. Она показала Ване комнату с балкончиком на втором этаже и сказала, что отныне эта комната принадлежит ему и он может жить здесь сколько пожелает.

– Отчего такая привилегия? – насмешливо спросил Иван.

– Вы – сын Федора Кузьмича. У моего мужа не было ближе человека.

Иван сразу почувствовал, какое грозное обаяние от нее исходит, и попытался воспротивиться:

– Меня вообще-то мать уговорила поехать. Вот, послала Алексею образок.

Настя чинно приняла иконку с позолоченным ободком, посмотрела на юношу так, словно заглянула ему в душу.

– Вам нет нужды, Ванечка, придумывать какие-то тайные колкости. Мы с вами поладим без всяких затей.

Алеша всегда говорит о вас, как о сыне.

– Значит, у меня уже трое отцов, – усмехнулся Иван.

Филипп Филиппович отправился в спальню к Алеше и провел с ним полчаса. Вышел удрученный. Встретил Вдовкина, который с четырьмя пивными банками направлялся на веранду.

Сели рядком на диване, Вдовкин поделился пивом.

Спросил:

– Как впечатления?

– Да что тут скажешь. Видно, какая-то важная пружина в нем перебита. По-человечески жалко, конечно.

Но с другой стороны…

– Что с другой стороны?

После шестидесяти лет Филипп Филиппович заметно погрузнел, отяжелел и приобрел неспешную повадку сановитого ученого. Род занятий, о котором школьный математик пять лет назад и помыслить не мог, наложил на него своеобразный отпечаток. Он часто теперь задумывался посередине какой-нибудь незамысловатой фразы. Вдобавок взял привычку стряхивать пепел сигареты в ладонь, а после сдувал его на пол.

– Видите ли, я вот так иногда прикидываю: зачем мы, ну вот вы, Евгений Петрович, да и я тоже, зачем во все это втянулись? Ну, то есть в то, что у нас сейчас принято называть бизнесом, предпринимательством и так далее… И прихожу к выводу, что главным образом от страха остаться на обочине жизни, а проще говоря, подохнуть с голоду под забором. Михайлов – совсем иное дело. Он в броне родился – и с бивнями. Сколько я его 311:110, ему все было нипочем. Зверюга – и только. Как говорится: не стой на дороге, сомнет, но вот броня малость подоржавела, бивни притупились и проклюнулось из самого нутра нечто мягонькое, деликатное, то, что от матушки с батюшкой перекачано в генах. Я больше того скажу вам, Евгений Петрович, В нем сейчас его истинное, натуральное естество наружу пробилось. А могло ведь и не пробиться. Так что же, жалеть бедолагу? Или радоваться за него?

– Любопытно другое, – заметил Вдовкин, которого утренние порции спиртного всегда настраивали на философский лад. – От этого, как вы изволили выразиться, зверюги, оказывается, зависят сотни человеческих судеб, в том числе отчасти и наши с вами. Отсюда забавный вопрос: если в Михайлове пробудился, по вашим словам, человек, то нам, следовательно, по теории равновесия предстоит, напротив, дальнейшее озверение.

– Нехорошо шутите, – надулся Филипп Филиппович и банку с пивом отставил. – За свою особу вам, полагаю, опасаться нечего. Денежками-то вас Михайлов снабдил на десять жизней.

– Денежками – да. Но не в них счастье, профессор.

Опять вам ведь придется приноравливаться к новым обстоятельствам. А я уж, по совести сказать, как-то пригрелся возле Алеши со своей бутылкой. Нынче пахана менять, как новую семью заводить.

Содержательную беседу нарушила Нина Зайцева.

Она уже давно бродила в одиночестве по дому, приглядывалась. При этом старалась казаться незаметной.

Иван всего три дня, как вернулся домой, насупленный и раздраженный, и все три дня она с него пылинки сдувала; а когда собрался на дачу к Михайлову, с воплями билась у его ног, лишь бы не бросил, лишь бы взял с собой. Ваня смилостивился, взял, но предупредил: если как-нибудь она себя неприлично проявит, то больше с ней возиться не будет, а передаст с рук на руки Губину. Нина поверила. Самолюбивый мальчик-несмышленыш, которому запудрить мозги все равно что конфетку съесть, на ее глазах превратился в мужчину, от которого веяло сладким могильным холодом. Он и в постели теперь брал ее как-то настырно, с хриплым смешком, отчего девичье сердечко закатывалось к небесам. Нина лишь уточнила: "Что значит, любимый, проявить себя скромно?" На что Иван коротко ответил: "Не наглей!"

На страшного Губина она уже наткнулась в гостиной во время своей экскурсии по дому. Он сидел в кресле с газетой в руках, и когда она сунулась в дверь, тут же поманил ее пальчиком. Нина подошла цыплячьей походкой, скромно скрестила руки на животе.

– Вынюхиваешь? – спросил Губин. Вот тут с ней чуть не случился малый грех, но привычная в ларечном обществе к побоям, она себя превозмогла.

– Я с Иваном приехала, – сказала она. – Хотите, у него спросите.

Губин несколько секунд внимательно ее разглядывал поверх газеты.

– Это было его ошибкой, – заметил Губин. – Но ее нетрудно поправить.

– Я преданная, – неизвестно для чего призналась Нина. – Я при нем, как собака.

Губин отпустил ее небрежным жестом руки. На веранде, увидев добродушного Филиппа Филипповича и Вдовкина, Нина так обрадовалась, что без разрешения бухнулась на стул, с опозданием сообразив, что, возможно, именно этот ее поступок Иван посчитал бы неприличным.

– Мужчины! – сказала неожиданным басом. – Спасите несчастную девицу, дайте ей тоже пива. Ой, тут все так непривычно, я тут как в лесу.

Вдовкин протянул ей банку, которая была у него захоронена в кармане.

– Давайте у девушки поинтересуемся, – весело обернулся к Филиппу Филипповичу. – Она нас рассудит.

Скажи, красавица, тебе какие мужчины по душе? Крутые, как Михайлов, или вот такие, как мы, застенчивые и незлобивые?

– Я Ваню люблю, Полищука. Он меня сюда и пригласил. Здравствуйте, Филипп Филиппович. Вы меня узнали? Я ведь Ванина невеста.

Ближе к вечеру прорвалась гроза. Эпицентр ее сгустился над дачным поселком, и минут сорок подряд, без устали по дому колотили молнии, но ни разу точно не попали. Зато у двух сосен за оградой верхушки срезало, как лазером.

В гостиной было шумно, чадно, оживленно. Ужин удался на славу. Ваня-ключник запек в духовке гуся и подал его с яблоками и с острой приправой из зеленых слив. Приготовил по рецепту из кулинарной книги Дюма-отца. Деревенская девка Галина, наряженная в расписной сарафан и с белой наколкой на черных волосах, прислуживала за столом с какими-то затейливыми шутками-прибаутками, и даже суровый Филипп Филиппович не удержался от того, чтобы не ущипнуть ее за бочок.

Больше всех радовался застолью Алеша. Ему нравилось, что собралось много народу, все добрые знакомые, и он то и дело к кому-нибудь обращался с радостным возгласом, но не все ему отвечали.

– Мишенька! – окликнул он Губина. – Ты что же мало кушаешь? Положи салатика. Вкусный салатик-то.

Его Настя сама готовила. Правда, Настенька?

Вместо того чтобы отозваться на дружеский привет, Губин как-то чудно нахохлился, что стал совершенно похож на черную сову.

– Эй, Ванюша, – веселился дальше Алеша. – А ты почему не выпьешь водочки? Тебе можно с устатку, ты же взрослый мужчина, правда, Настенька?

Иван ходил с Ниной на дальнюю лесную прогулку, недавно только вернулся, промокший, выпачканный в глине, и, видно, до сих пор не пришел в себя, был в каком-то глубоком оцепенении. Подобно Губину, он ничего не ответил, и это было даже неучтиво, но Алеша ничего не замечал. Вдруг посреди трапезы он решил продемонстрировать гостям, какой он атлет, отодвинулся от стола и начал отжиматься на руках, упираясь в подлокотники кресла. Лицо его мгновенно побагровело, посинело, но он пыжился, тужился, и светлая улыбка едва проскальзывала сквозь набрякшие веки. Кончилось богатырское упражнение плохо. Не внимая Настиным мольбам, где-то на пятом отжиме он потерял равновесие и вместе с креслом обрушился на пол, да так хряснулся головой об паркет, что слышно было, пожалуй, на дальних постах. Губин в одиночку поднял его на руки, как младенца, и смущенно похохатывающего отнес в спальню.

Собственно, на этом ужин и закончился. Над домом, как над всем российским миром, нависла густая, дурная, свинцовая оторопь.

Глава 27

Через неделю нагрянул Кутуй-бек. Этого визита нельзя было избежать. До осторожного горца, разумеется, дошли слухи о том, что Крест невменяем и никакой надежды на выздоровление нет. Эти слухи старательно поддерживал и распускал Грум. С каждым днем они становились все ужаснее. Грум умело «дожимал» занедужившего конкурента, проделывая это не без изящества.

Какому-нибудь крупному воротиле из региона секретно сообщал, что на имущество бедного придурка наложен арест и прокурор Москвы подписал постановление о начале уголовного расследования, но лично он, Грум, в это не верит. Во всяком случае, сделает все возможное, чтобы уберечь от позора своего близкого друга и (вы же знаете?) нареченного сына покойного Елизара Суреновича. На худой конец постарается поместить несчастного в хорошую психиатрическую клинику, чтобы от него хоть на время отвязалась прокуратура. Особенно впечатляли собеседников размеры взяток, которые якобы уже отслюнил сердобольный Грум – пять миллионов долларов. Кто-то верил, кто-то нет, но для тех и других было очевидно, что звезда влиятельного наследника Благовестова закатилась.

За Кутуй-беком стоял Кавказ с его судьбоносными нефтяными артериями, с его богатейшими рынками сбыта, с его, в конце концов, прекрасным географическим расположением, поэтому расторжение с ним делового партнерства могло привести к непредсказуемым, роковым последствиям. Серго извивался ужом, оттягивая время, поставляя Кутуй-беку самые обнадеживающие сведения, но терпение горца все же иссякло, и он заявил, что либо ему устраивают личную встречу с кунаком Алешей, либо он начинает переговоры с Иннокентием Львовичем. Требование было справедливым: бизнес не терпит долгих проволочек, в нем споткнувшихся соратников добивают, как раненых лошадей.

Надо было рискнуть, и Серго, после серьезных колебаний, посоветовавшись с Филиппом Филипповичем и Губиным, пошел на этот риск.

К визиту Кутуй-бека Алеша достаточно окреп и по дому уже передвигался с одной палочкой. Его приодели в серый выходной костюм, усадили в кресло в гостиной, и он, предчувствуя большую неожиданную радость, поглядывал орлом во все углы. Вдовкин сделал ему последние наставления:

– Прошу тебя, Алеша, соберись хотя бы на полчасика.

– Куда я должен собраться? – с готовностью отозвался Михайлов.

– Приедет Кутуйка, наш друг. Ты его слушай – и больше ничего. Покажи, какой ты опять сильный и умный. Хорошо?

Алеша самодовольно заулыбался:

– А он не будет меня пугать?

– Пусть только попробует. Настя же будет с тобой, и я тоже. А Миша спрячется за дверью. Бояться нечего.

– Кутуй-бек очень свирепый, – доверительно сообщил Алеша. – У него такой кинжал, – он развел руки в стороны насколько хватило размаха.

" – Кинжал у него Губин отберет на улице, – Вдовкин посмотрел на Настю, та отвернулась к окну. Она еще вчера высказала все, что думает об этой затее. Если им с Губиным, сказала она, доставляет удовольствие выставлять ее мужа на посмешище, она попробует защитить его собственными силами. И напрасно они надеются, что у нее ничего не получится. Настя произнесла целую обвинительную речь, на которую Губин коротко ответил:

– Успокойся, Настя. Ему это не повредит.

Настя смирилась, но не потому, что не могла противостоять Губину, а потому, что в действительности не понимала, от кого следует защищать Алешу…

Кутуй-бек, как заведено, прибыл с помпой, на трех иномарках и в сопровождении эскорта мотоциклистов.

В дверях его встретила Настя:

– Кутуй-бек, вы знаете, Алеша любит вас и высоко ценит вашу дружбу…

– Но он болен, ему нельзя волноваться.

Кутуй-бек церемонно поцеловал ей руку, жадными очами охватив всю целиком.

– Зачем нервничать, дорогая?! Я привез ему добрые вести.

При виде Кутуй-бека Алеша самостоятельно поднялся из кресла и протянул навстречу обе руки:

– Кутуюшка, брат! Видишь, я уже без костыликов!

Горец заключил его в объятия, похлопал по спине, отстранился и заглянул в глаза.

– Щекотно, бек! – захихикал Алеша.

Кутуй-бек уселся в кресло напротив, Ваня-ключник подкатил столик с угощением – вино, фрукты, шоколад. Настя опустилась на стул рядом с Алешиным креслом, Вдовкин устроился в углу со своей суверенной бутылкой массандровского портвейна, – Рад видеть тебя в добром здравии, брат! – торжественно начал гость. – Теперь оторву язык сплетникам.

Алеша прыснул в кулачок, но тут же нахмурился:

– Не надо, брат. Это ведь очень больно, когда отрывают язык.

Настя поспешила разлить по рюмкам коньяк, одну подала Алеше, который с удовольствием ее понюхал и, дернув рукой, расплескал на колени.

– Мне врач разрешил, разрешил, – доверительно сообщил он гостю, – Правда, Настя?

– Да, милый, конечно. Выпей немного ради праздника.

Кутуй-бек переводил горящий взгляд с Алеши на его жену. Произнес не по-восточному короткий тост:

– Чтобы в этом доме не умирала любовь. За тебя, брат!

– За тебя, Кутуй-бек!

Гость обернулся к Вдовкину:

– И за тебя, Евгений Петрович! Все знают о твоих заслугах.

– За тебя, генацвале! – отозвался из угла Вдовкин, поднимая бутылку. Он взял за обыкновение после четырех часов пить исключительно из горлышка.

На Алешу глоток коньяка подействовал мгновенно: он беспокойно завертелся на кресле, счастливо улыбаясь, и видно было, что готов выкинуть какой-то номер.

Настя нежно погладила его руку:

– Хочешь яблоко, милый?

– Хочу!

Настя потянулась к столику, но Алеша ее опередил:

– Подожди, Настенька, ну подожди немного! Сейчас покажу фокус. Кутуйчик не знает. Меня Ваня научил. Смотри, Кутуй-бек!

Он протянул открытые ладони, на одной лежал желтый полтинник. Потом сжал кулаки, спихнув денежку в рукав. Открыл ладони, сунув их Кутую под нос.

– Смотри, смотри! – завопил в полном восторге. – Видишь, нету монетки! А-а?! Где она, где?!

Вдовкин в углу обреченно вздохнул.

– Хороший фокус, – сказал Кутуй-бек, – и я рад, что ты его мне показал… Но теперь поговорим о делах, если ты не очень устал.

Алеша хитро сощурился:

– Хочешь, объясню тебе фокус? Это очень просто.

Ты тоже сможешь показывать, когда немного потренируешься. У Вдовкина, правда, не получается, но у него терпения не хватает.

– Потом, брат, – отмахнулся Кутуй-бек с понимающей улыбкой. – У нас будет время дня фокусов, когда решим, как поступить с Грумом.

– Надо позвать Ваню-ключника. У него получается даже с большим железным рублем.

– Позовем и Ваню, в чем проблема. – Не было заметно, чтобы Кутуй-бек нервничал, напротив, он был странно внимателен. – Но сперва о Груме. Он предлагает хорошие условия. Давай будем откровенны. Ты веришь ему?

– Маленький, круглый и потный, – хихикнул Алеша. – Похожий на черепашку ниндзя.

– Он коварен, как паук, – темной яростью полыхнул взгляд бека, и Алеша испуганно прижался к Насте.

– Как паук? – повторил он, завороженный. – Это плохо. Я не знал, – вдруг лицо его озарилось пророческой догадкой. – Нечего бояться, бек! Миша Губин на дворе. Он его сюда не пустит.

Кутуй-бек скользнул косым оком по замершей Насте, подмигнул ей:

– Я тебя понял, брат… В Таджикистане нарывается на неприятность Рустам-бай. Он твой старый должник.

Отдай его мне.

– Бери! – Алеша обрадовался, что может оказать гостю услугу, слова из него посыпались, как пули из автомата, – Все бери, Кутуй! Все мое – твое. Хочешь дом, хочешь деньги, хочешь – Настю. Поедешь к беку, Настенька? Смотри какой красивый, усатый. За меня не волнуйся, за мной Ваня-ключник приглядит! Да я уже сам все могу делать. Георгий Степанович обещал, на праздники плясать будем. Только не помню – на какие. На какие праздники, Настенька? Помнишь доктор обещал?

– На Рождество, милый!

– Вот! – Алеша гордо поднял палец. – На Рождество!

В углу Вдовкин забулькал остатками портвейна. Растроганный Кутуй-бек заметил:

– За тебя, Алеша, пьем! За твою щедрость, за твое великое сердце.

Но выпить вторую рюмку Алеша не успел: слишком большое напряжение его надломило. Жалобно захлюпал носом, прикрыл веки – и мгновенно тихонько засопел, задремывая, как засыпают малые дети посреди шумной, веселой игры, падая на руки матери.

– Не буди джигита, Настя, не надо, – с неожиданной лаской в голосе пробормотал Кутуй-бек. Поднялся и деликатно, мягко ступая по половицам, покинул гостиную.

В соседней комнате ждал Губин. Поднялся навстречу, настороженный, быстрый:

– Что скажешь, бек?

– Все врали, шакалы, здоров Алеша, век проживет!

Губин заподозрил, что глумится горец: уж больно рожа паскудная.

– О деле поговорили?

– О всем поговорили. Алеша верный кунак. Ты тоже добрый кунак, Губа! Приезжай на Кавказ с Алешей, ой, гулять будем! Ты еще Кавказ не видел, сам тебе покажу.

– Обязательно приедем.

Кутуй-бек шутливо ткнул его перстом в живот: никогда Губин не видел сурового, вспыльчивого горца в таком игривом настроении. Подумал в недоумении:

"Успел накуриться, что ли?"

Проводил гостя до машины. Кутуй-бек обнял его на прощание, доверительно шепнул:

– Береги Алешу, брат. Ему цены нет.

Кавалькада рванула с места, врубив сирены и мигалки, ошарашив мирный поселок праздничным всхлипом.

Губин вернулся в дом. Вдовкин и Настя сидели в гостиной, вид у них был остолбенелый.

– Ну что? – спросила Настя. – Уехал?

– Бек тоже чокнулся, – лаконично ответил Губин. – Вы ему что-то в коньяк подсыпали?

Настя грустно призналась:

– Алеша ему дом подарил – и меня в придачу.

– А-а… То-то он такой довольный умчался. Алеша спит?

– Не знаю, – сказала Настя. – Я вообще ничего про него теперь не знаю. Как помочь ему, ребята?

– Ему не поможешь, – заметил Губин. – Как бы он сам нам всем скоро не помог.

Вдовкину эта мысль понравилась.

– Тонко замечено, – одобрил он. – Гляди-ка, как на одном человеке свет клином сошелся. Уму непостижимо.

– Да, – согласился Губин. – Он был воином, без него, как без счета в Сбербанке.

Настя вспыхнула от мгновенного гнева:

– Он не был, он – есть.

Так до сумерек просидели, словно в блаженном забытьи. Потом на кухне истошно загомонила деревенская девка Галина, а это значило, что вместе с Ванейключником они приступили к приготовлению ужина…