Текст книги "РЕЛИГИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ"

Автор книги: Анатолий Луначарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

Центральной религиозной формой, в которой выявилось тогдашнее пролетарское движение, был анабаптизм. Это было крайнее выражение Реформации, оно отвергало все формы религиозных верований, которые могли бы в какой–либо мере способствовать укреплению и оправданию позиции богатых. Анабаптисты и, в особенности, левые секты их стали обеими ногами на цочву евангелия в его социалистических частях. Они стояли на той точке зрения, что должна быть прекращена война, прекращено неравенство людей между собой, что люди должны установить настоящую правду христову на земле. Но, по правде сказать, хотя и возникало иногда острое движение, истерическое ожидание прихода Христа со дня на день, но не даром прошло 1600 лет, и это ожидание христова пришествия не занимало такого уверенного места в их миросозерцании. Они готовы были себе помочь в этом деле. Они говорили: «Те, кто услышал вновь воскресшее евангелие, те, кто прошел вторичное крещение, те должны работать в пользу бедных, в смысле установления царства равенства».

Каким оружием? Во весь первый период развития анабаптизма мы видим абсолютно как бы толстовский подход к этому настолько, что можно толстовство считать ветвью германского и швейцарского анабаптизма. Говорят о том, что ни в коем случае нельзя сопротивляться злу: если тебя бьют, подставляй другую ланиту. Именно, только самопожертвованием – тем, что ты будешь, как «агнец перед стригущим его», безгласен, ты приобретешь свободу, только словом и мученичеством проповедуя имя христово и правду христову. Но дело пошло социально не так, как ожидали анабаптисты. Их били по правой ланите, они подставляли левую, их били по левой, а затем опять по правой, а затем начинали их колесовать, четвертовать, погружать в кипящую смолу или заливать рты кипящим свинцом и т. д., одним словом, предавались издевательскому и варварскому истреблению все центры и ветви этой секты, в которой богатые люди сразу увидели опаснейшее для себя проявление социального протеста. Но так как мы имеем дело с пролетариатом, уже в некоторой степени промышленным, с пролетариатом, ученичеством и т. д., в некоторой степени вооруженным, да еще опирающимся на крестьянские бунты, с крестьянской платформой и знаменитым «башмаком»[229]229
  «Башмак» (нем. Bundschuh)—название тайных крестьянских союзов в Юго–Западной Германии XV– начала XVI в. Знамя с изображением башмака служило символом крестьянской борьбы против гнета феодалов.


[Закрыть] и «красным петухом» в помещичьих усадьбах, то очень скоро анабаптисты переходят к тому, что надо сопротивляться. Наиболее энергичные люди из секты заявляют: «Господь с нами и даст нам победу. Перекрестись и во имя любви к ближнему твоему опояшись мечом, потому что иначе ясно, что эти волки пожрут стадо христово, и может быть, ко времени пришествия Христа останется только поле, усеянное костями». Поэтому возникли бурные военные сопротивления давлению властей, разразившиеся первой Коммуной – Коммуной странной, сумбурной, пестрой, захватывающе интересной, до сих пор недостаточно исследованной, дольше продолжавшейся, и я бы сказал, даже более драматичной, чем Парижская Коммуна, – Коммуной Мюнстерской[230]230
  Мюнстерская коммуна (1534—1535) – революционная народная власть в г. Мюнстере (Вестфалия), установленная в результате вооруженной борьбы горожан под руководством анабаптистов против своего сеньора. Мюнстер был объявлен единой общиной (коммуной) «истинных христиан», прообразом грядущего тысячелетнего «царства Христова». В коммуне был проведен ряд социально–экономических преобразований: конфисковано в общую пользу имущество церквей, монастырей, изгнанных или бежавших богатых горожан; упразднены деньги, торговля и обмен с целью наживы; введена обязательная трудовая и воинская повинность и уравнительное распределение предметов потребления; моногамная семья, построенная на имущественной основе, заменена догматически заимствованной из библейских текстов ветхозаветной полигамией и т. п.


[Закрыть]. Этот город оказался во власти пролетариата и мелких ремесленных людей во главе с бродячим актером Иоанном из Лейдена и сопротивлялся громадной армии господ в течение одиннадцати месяцев с величайшим героизмом и единодушием, введя у себя военный коммунизм и полное единство имущества, и, как иногда иронически говорят, общность жен, или многоженство. На самом деле это означало, что женщин у них было больше, чем мужчин, и каждому мужчине приходилось заботиться о нескольких женских существах. Это имело скорее экономический характер, чем характер разврата. Но во всяком случае эта Коммуна, косматая, нелепая, сумбурная, драматичная настолько, что непонятно, почему она еще не послужила сюжетом для великолепной трагедии, а выразилась только в музыкально крепком, но литературно никуда не годном произведении – «Пророк» Мейербера[231]231
  Мейербер Джакомо (наст. имя и фамилия Якоб Либман Бер, 1791—1864) – композитор, создатель стиля героико–романтической большой оперы. Его опера «Пророк» (1849) получила в России название «Осада Гента», а затем «Иоанн Лейденский»;


[Закрыть], – во всяком случае эта Коммуна отбивалась долго и героически пала, после чего, конечно, была истреблена, вырезана, замучена от первого до последнего человека. Если мы присмотримся к этой вспышке, то убедимся, что это была, пожалуй, самая высокая волна революционно–христианского коммунизма, потому что здесь он был действительно революционным. Но догматы христианства и революционные попытки, революционные тенденции Иоанна Лейденского и его учеников сливаются в совершенную и полную неразбериху: инстинктивно взялись за ножи, инстинктивно стали говорить, что надо. действовать мечом, хотя Христос сказал: «Сколько у вас мечей – два? Ну, так и оставьте всякую надежду», – и это отражало уверенность пролетариата, что он слабее и поэтому на путь борьбы вступать но должен. Присущая христианству тенденция – надеяться па божественные силы, а самому ничего, кроме подвигов милосердия, не оказывать, – должна была раздирать внутреннее самосознание революционных анабаптистов. II мы видим здесь не продукт христианства, а, наоборот, мы видим здесь восстание, вызревшее из естественного озлобления пролетариата, который не смог, однако, окончательно разорвать плеву религиозного миросозерцания. Еще несколько шагов дальше. Если были бы возможны дальнейшие шаги, то от христианства остались бы только клочья, оно видоизменилось бы так, как оно видоизменялось в Мюнстерской Коммуне, когда католический христианский мир осаждал этот город и хотел поскорее посадить на кол и сварить в кипятке служителей христовых, осуждая их, как дурных последователей Христа, отступивших от настоящего учения церкви.

Наконец, если мы перейдем к современности и остановимся на толстовстве, наиболее гениальном выражении попыток разрешения социальных вопросов христианским пониманием, то увидим то же самое. Я не буду заниматься анализом социального происхождения толстовства. Это очень интересный вопрос, гениально намеченный В: И. Лениным в его статьях, на которые я обращаю внимание всех, кто интересуется этим вопросом; я не останавливаюсь на нем, так как это завело бы нас слишком далеко. Поэтому не буду останавливаться па социальных слоях, которые поддерживают толстовство, а остановлюсь на некоторых чертах, разъединяющих нас с толстовцами и ставящих нас во враждебное отношение к этому учению о путях, которыми нужно прийти к социальной справедливости. Нас меньше всего интересует его содержание, но больше всего мы интересуемся проверкой вопроса на опытах толстовства. Чтобы построить коммунизм, активный промышленный пролетариат, сознательный пролетариат организует достаточную военную силу, чтобы от врагов, не желающих пустить человечество к его правильной самоорганизации, потребовать эту дорогу и пробиться на этот путь. Это требует действительно серьезной борьбы, серьезной истребительной борьбы, это требует концентрирования государственной силы, – против централизованной силы врага можно действовать только централизованной силой, – это требует проведения тех мер, которыми государство может обеспечить свое существование и освободиться от своих врагов. Всякому коммунисту все эти стороны противны в достаточной степени; каждый коммунист понимает, что если бы были другие пути для установления коммунистического мира на Земле, то он предпочел бы их, но так как другого пути пет, то решительно, героически и трезво коммунист встает на этот путь борьбы. Естественно, что он относится крайне нервно к людям, для него являющимся краснобаями, бессознательными, обманывающими, которые мешают ему, добиваются того, чтобы пролетарий бросил оружие, поднятое им во имя справедливости, и добиваются, чтобы он подставил шею их господству, уверяя, будто словом проповеди можно добиться того же успеха.

Мы прекрасно знаем, что такого рода учения очень громко провозглашались и в первые века христианства. Это не поколебало нисколько мир господ; не поколебало его, конечно, и толстовство. Сами того не желая, толстовцы устремляются к беспросветному подчинению бедноты господствующему классу, кормя бедняков надеждами на какие–то мирные пути, которыми можно установить справедливость, – к вящему удовольствию господ, все же ненавидящих толстовцев за их критику существующего строя. Господа ненавидят толстовцев за то, что они критикуют их словами, но прощают им за то, что они все же борются против критики оружием. Такая критика для них гораздо опаснее, и толстовцы, отвергающие ее во имя словесной критики, являются желанными друзьями господствующих классов.

Однако надо все–таки остановиться и на идеале, который ставят толстовцы и который ставим мы, потому что есть одна черта, миновать которую я не могу и которой я кончу это мое введение, сделав выводы из всего сказанного.

Толстовство отрицает материальную культуру. Оно говорит: «Материальная культура, т. е. наука, искусство и вместе с ними развертывающаяся техника, – вот то начало, которое именуется в Библии Каиновым началом, или началом Вавилонского столпотворения, – начало, по существу своему, греховное, разъединяющее и ничего не дающее». Толстой сам с ненавистью относился к наступающему на Россию капитализму, и все, что относилось к капитализму, было ему ненавистно. Капитализм с его машинами, с его городами, с его верой в медицину, с его предрассудками, с государством современного типа, его войнами, его корыстью, торговлей, хорошими и дурными сторонами – все пахло отвратительным запахом ада, дьявольской серой.

И что же Толстой противопоставлял всему этому? Толстой сам был большой барин, рядом с ним жили консерваторы – баре, которые этому нашествию чумазого, – а за ним и самого его величества Купона, как называл Успенский[232]232
  Успенский Глеб Иванович (1843—1902) – русский писатель, творчество которого проникнуто демократическими, революционно–народническими идеями.


[Закрыть] капитализм, – противопоставляли барство и говорили, что старая боярская Россия выше наступающего капитала. Но гениальные представители барства стать на эту точку зрения не могли, ибо они понимали всю звериность, присущую барству. Они с молоком матери всосали негодование по отношению к крепостному праву. Они знали прекрасно, что на этих дворянско–аристократических позициях удержаться нельзя.

Вот почему Владимир Ильич в своих статьях о Толстом ни разу не говорил, что он является идеологом дворянства, а все время и совершенно справедливо говорил, что он является идеологом крестьянства, противопоставляя современности старую русскую правду, ту прадедовскую правду, когда зерно было с куриное яйцо, как сказано в одной из сказок Толстого. Толстой в своем деле старается идеализировать деревенские отношения и сказать, что надо вернуться к деревне, уничтожив город. Поэтому будущий коммунистический и полукоммунистический строй рисуется ему как незлобивое крестьянское добрососедство: каждый копает землю, сажает на ней свою капусту и съедает се для того, чтобы продолжать свое существование в добрых и мирных отношениях со всеми другими, никогда не эксплуатируя и не будучи никем эксплуатируем; думать же о разной роскоши, о вавилонском столпе, о городе, о власти над природой – это есть полнейший разврат, это от лукавого, от капитала. Коммунизм есть дитя капитала. Коммунизм говорит, что капитализм со всем его злом пришел как раз для того, чтобы дисциплинировать и обучить человечество., подняв его до степени научно организованного труда, без которого никакая правда па Земле и никакое сожительство, действительно достойное человека, не может быть осуществлено. Только путем пауки и колоссального развития техники человечество становится таким богатым, что действительно может требовать уничтожения бедности на земле.

Поэтому для коммуниста ясно, что не нужно отрицать знаний, но нужно взять их из рук капиталистов, и в этом правильном использовании сил городской индустрии, городской культуры при ее дальнейшем быстром развитии коммунист и видит ключ к настоящей победе. Поэтому мы в этом смысле, говоря библейски, являемся, несомненно, «наследниками Каинова племени», того Каина, который, как нам известно, изобрел все – от кузнечного ремесла до музыки, и даже не протестуем против вавилонского столпотворения. Если бы было правдой, что бог устроил Землю и мог, значит, разделить народы, то призыв «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» является истинным призывом к победе над этими божьими ограничениями и к новому соединению всех сил человечества для того, чтобы новый вавилонский столп был закончен и знаменовал собою победу человека над природой, возможность исторгнуть из нее все необходимое для бесконечного дальнейшего развития человеческого гения.

Таким образом, если мы суммируем то, что я противопоставлял коммунизму по кусочкам, в виде разных форм и состояний христианского социализма, то мы увидим разницу. Там и здесь – стремление it правде. Там – это стремление с самого начала не имело возможности при помощи собственного своего труда построить действительный фундамент человеческого счастья. Эта возможность появляется только тогда, когда последний из классов, пролетариат, становится носителем организованного труда. Тогда он отказывается от идеализации христианства, от надежды, что земля будет родить без труда, и говорит: «Владыкой мира будет труд, и этот владыка мира позволит на этом Труде развернуться разумному и Счастливому быту человеческого рода». То же сознание разрозненности, дезорганизованности сил отчаявшихся классов сказалось в мистике христианского социализма, в истерических, гипнотизирующих всех упованиях на помощь нездешних сил, что является, с нашей точки зрения, самообманом. Это может быть устранено только тогда, когда на место магии может встать трудовой процесс борьбы, когда соответственным образом трудовой народ почувствует себя организованным и мощным. Только тогда он может отбросить эти мистические идеи и взять винтовку в руки, обретя в ней ключ для того, чтобы в борьбе, может быть не очень короткой и очень тяжелой, на самом дело совершить свой собственный суд, – не дожидаясь никаких «пришельцев из того мира», – возможно более короткий, возможно более мягкий. Пределы эти во времени и жестокости устанавливаются силою сопротивления врага. Если мы теперь посмотрим на христианский социализм с этой точки зрения, мы можем только очень враждебно к нему отнестись. Мой уважаемый оппонент, если я не ошибаюсь, зная его по некоторым беседам и сочинениям, стоит на точке зрения социалистической и даже коммунистической. Он принадлежит к числу тех христиан, которые не защищали господ или богачей и которые не взывают к тому, что не нужно никаких социальных перемен. Он является ревностным сторонником справедливости на земле и в формах этой справедливости, в общем и целом, всегда более иди менее близко подходит к тому, о чем говорим мы. Но он является не прямо социалистом–коммунистом, а христианином–социалистом и коммунистом. Он сам нам расскажет, на какой манер он это соединяет, но все те приемы, на которые я указал, нам абсолютно непригодны, и, думаю, не могут никогда нам также пригодиться построения уважаемого гражданина Введенского, потому что раз сюда входит христианство, то он в свою программу, в свое учение, несомненно, должен внести упования на бога, следовательно, известное угашение боевого духа на земле, неминуемо должен будет внести такие вредные начала, как стремление противопоставить так называемые «духовные блага» благам материальным, сказать нам, что мы, стремясь к материальному благосостоянию, забываем о духе. Мы не забываем о духе, но мы знаем, что на почве материального благосостояния вырастает богатейшая и сложнейшая культура и что мы в этой культуре, в дальнейшем развитии нашего ума, чувств и т. д. полагаем свою настоящую цель. Но когда противопоставляют духовные блага материальному благосостоянию, то это пахнет тем, что нечего надеяться добиться на земле чего–нибудь хорошего, а тот человек, социалист и коммунист, который полагает, что на земле нельзя всего добиться, который заставляет нас как можно чаще подымать очи горе, этот человек будет отвлекать наше творческое боевое знание от нашей задачи. И чем меньшую дозу введет гражданин Введенский в социализм от христианства, тем будет лучше, а если и совсем никакой дозы не введет, будет совсем хорошо.

СОДОКЛАД А. И. ВВЕДЕНСКОГО

Я охотно принимаю предложенную Анатолием Васильевичем постановку сегодняшнего диспута – касаться лишь социальной стороны христианства, отложив вопрос о философской стороне дела на завтрашнюю дискуссию. Идя на это соглашение, я заранее сознаю и те трудности, которые при такой постановке вопроса выпадут на мою долю. В самом деле, Анатолий Васильевич сегодня сравнивал марксизм, социализм, коммунизм с христианством, как явления, будто бы до известной степени адекватные, равные. Но, несомненно, марксизм есть прежде всего экономическое учение, а христианство есть экономическое учение после всего. Таким образом, если упор в марксизме лежит в экономической проблеме, то христианство центром всей своей системы имеет вовсе не экономические факторы, не экономические проблемы. Поэтому рассмотрение христианства только с точки зрения социально–экономической есть рассмотрение не всего христианства, а только одной его грани. С этой точки зрения и моя концепция христианства, которую я имею честь здесь представить перед вами в немногие минуты, паходящиеся в моем распоряжении, будет концепцией, в которой не будет очерчено все христианство, а будет очерчен лишь его экономический идеал, и поскольку экономический идеал христианства – еще раз обращаю па это ваше внимание – должен быть одним из последних в–системе идеалов христианства, постольку, может быть, вам покажется, что христианство, как социалистическая система, куда ниже марксизма. Фактически дело может быть не так, потому что христианство есть прежде всего религиозно–фплософский подход к миру, и социальный момент в нем есть один из текущих многообразных моментов.

Вот в чем трудность моей задачи, о чем я считаю необходимым предупредить аудиторию заранее.

Все же, давайте подойдем к христианству, как к социальному моменту. Я очень рад был услышать из уст такого авторитетного знатока социальных проблем, как Анатолий Васильевич, категорическое утверждение, что христианство, конечно, есть до некоторой степени социализм. Я говорю – рад, потому что четыре дня тому назад на очень большом диспуте, происходившем на противоположной точке нашего Советского Союза – под горячим небом Крыма, ответственный представитель атеизма утверждал, что христианство по самому своему существу есть капиталистическая выдумка, что Христос и первохристианство есть зарождение капитализма и что ничего социалистического найти в нем, при всем желании, нельзя.

Несомненно, трудно представить себе более неверную точку зрения, чем та крымская, о которой я говорил, а если я счел нужным о ней упоминать, то потому, что такие крымские настроения в отношении христианства можно найти в различных широтах. Со стороны Анатолия Васильевича здесь был сделан, по крайней мере формально, правильный подход к оценке христианства с точки зрения общественной. Да. Если угодно, можно назвать христианство, до известной степени, социализмом, когда Анатолий Васильевич, характеризуя социализм христианства, повторяет мысль Каутского о том, что христианство есть только социализм потребления, а не производства, хотя Анатолий Васильевич, характеризуя христианство, указывает нам на то, что как будто бы христианство в своей идеологии, в своем социологическом моменте выдвигает точки зрения, взаимно исключающие: «нетрудящийся да не ест» и «блаженны птицы не сеющие». Когда таким образом христианство вскрывается перед вами, вам может показаться, что христианство – это какая–то эклектическая система, мозаика, вам может показаться, что христианство —это какой–то компот из всевозможнейших настроений, из всевозможнейших плодов и слоев тогдашней действительности, что, в сущности говоря, нет единого христианства, что христианство с самого начала, – насколько я понял концепцию Анатолия Васильевича, – по крайней мере двухстороннее явление; с одной стороны, низы, тогдашние рабы, отчаявшиеся и разочаровавшиеся в военных неудачах Спартака и революционно и, отчасти, социалистически настроенные, поскольку тогда это возможно было, и, с другой стороны, в том же христианстве имелся враждебно настроенный социализму элемент. В качестве иллюстрации этого иротивосоциалистического течения в первохристианстве Анатолий Васильевич привел нам духовенство. Таким образом, христианство рассматривается Анатолием Васильевичем, как бы до известной степени механическое объединение самых разнообразных человеческих слоев. Я не спорю, что, подходя к оценке тогдашнего первохристианства с точки зрения слоевой, классовой, вы, действительно, очень легко можете указать, что в христианстве были разноклассовые моменты, но вот тут самая существенная черта и упущена глубокоуважаемым Анатолием Васильевичем в его характеристике нервохристианства: мы до сих пор не осознали глубины христианства.

Я не считаю, что бросаю в эту аудиторию парадокс, если отмечаю, что христианство до сих пор не понято и не принято миром во всей его глубине и широте. Каждый из пас, подходя к христианству, подходит и рассматривает его в меру; так сказать, тех возможностей, которые открывают ему те или иные оптические приборы, очки или пенсне, через которые начинают рассматривать христианство. Христианство именно поэтому и встречает такую многообразную и как будто бы взаимно исключающую оценку. Я вспоминаю классические страницы из «Сущности христианства» Гарпака[233]233
  Гарнак (Харнак) Адольф (1851—1930) – немецкий протестантский теолог, историк раннего христианства. Его работа «Сущность христианства» была издана r Лейпциге в 1900 г. и в 1907 г. переведена на русский язык.


[Закрыть], где этот авторитетнейший историк церкви, либерал и весьма большой либерал, с точки зрения православной ортодоксальности, замечает, что каждый хочет видеть Христа в своем лагере. Одни объявляют Христа спинозистом[234]234
  Спиноза Венедикт (Барух) (1632—1677) – нидерландский философ–материалист, пантеист и атеист. Выдвинул тезис о тождестве бога и природы, которую он понимал как единую, вечную и бесконечную субстанцию, исключающую существование какого–либо другого начала, а тем самым – как причину самой себя.


[Закрыть], другие объявляют Христа социалистом. Гестингс[235]235
  Гестингс (Хестингс) Дж. – автор работы «Энциклопедия религии и этики», вышедшей в свет в Эдинбурге и Нью–Йорке в 1908 г.


[Закрыть] совершенно справедливо указывает, что фигура Христа, его учение настолько колоссальны, что даже ближайшие его ученики не могли на отдельных страницах и даже в целых произведениях уложить целого Христа. Каждый из них воспринимал его, даже при ближайшем общении с Христом, только через призму своих субъективных настроений, субъективных возможностей. Отсюда Христос бесконечно грандиознее даже своих ближайших учеников, отсюда о Христе нельзя судить хотя бы по нескольким более или менее удачно или неудачно—это зависит от точки зрения – слаживаемых текстов. К Христу надо попытаться подойти, если возможно, вплотную, к Христу надо попытаться подойти религиозно, хотя сегодня религиозная точка зрения, по возможности, у пас исключается, и я, не имея поэтому возможности обосновывать этой .истины, я все же замечаю, что она является процессом и психологически и фактически, без чего Христос останется вечно неузнанным путником по дороге в Эммаус. Граждане, в первохристиапстве вы действительно можете видеть классовую расслойку, но внутри самого христианства вовсе не существовало, как это кажется Анатолию Васильевиly, Двух противоборствующих течений: демократические низы и иерархические (а в дальнейшем капиталистические) верхи. Я пытаюсь брать первохристианство в его чистейшем виде. Я ни в коем случае не буду оспаривать совершенно справедливых указаний Анатолия Васильевича о том, что в дальнейшем расслоение это было – и в наши дни мы замечаем грандиозные иллюстрации этого положения, – в дальнейшем христианская иерархия открыто стала на сторону капитализма, превратившись, по образному выражению Эррио[236]236
  Эррио Эдуар (1872—1957) – французский политический и государственный деятель, публицист, автор ряда исторических и литературоведческих работ.


[Закрыть], из христианства катакомб в христианство банков. Но ведь это – вырождение христианства. Я попытаюсь брать христианство по возможности в его идеальном разрезе, ибо, несомненно, в фактической истории христианства был момепт, когда первохристианство (хотя бы первых десятилетий) насколько возможно отражало Христа не в кривом зеркале, а в прямом. И вот в этом первохристианстве, несмотря на то, что в него входили люди разных классов, классовые перегородки сжигались, расплавлялись в огне всеобъемлющей любви, которою Христос согревал души в него уверовавших. Трудно себе представить более фактически неверные указания некоторых историков церкви, утверждающих, что первохристианство захватило именно низы, что первохристианство, как пишет Каутский, – это религия пролетариата или даже «люмпен–пролетариата»; нет, христианство это – религия человеков — да простится мне это славянское речение. Христос обращется не к высокому или низкому классу, не к богачам или пролетариату, а он пытается обратиться непосредственно к человеку. Христос делает призыв к человеческой душе. Христос меньше всего, я бы сказал, поощряет такие, казалось бы, естественные инстинкты тогдашнего пролетариата – через религию достигнуть реванша в отношении захвативших власть представителей буржуазии. Когда народ хочет объявить Христа своим политическим героем, то Христос всякий раз уклоняется. Когда его хотят сделать царем, то он тоже категорически отвечает: «Я – царь, но царство мое не от мира сего, царство мое не отсюда»[237]237
  Евангелие от Иоанна (18, 36); «Иисус отвечал: Царство мое не от мира сего…»


[Закрыть], как говорит он в евангелии Иоанна Богослова. Таким образом, перед Христом стоял (говоря языком человеческим) соблазн сделаться вождем бунтующих, неоформивших своего бунта масс, о чем пишут Каутский и другие историки этой школы. Христос все это отстраняет, Христос все это отвергает, Христос дает человеку религию человека, вот почему Христос, как это ни странно, был понят не только люмпен–пролетариатом или просто пролетариатом, у которого естественно в душе могли бы звучать лозунги – «Долой богатство», но Христос находит отклик, могучий, горячий отклик в сердцах богачей, против которых он сам так часто подымал бич своего осуждения. Да, несмотря на то, что Христос сказал, что богач не войдет в царство божие, как верблюд не пройдет в игольное ушко[238]238
  Евангелие от Матфея (19, 24): «И еще говорю вам: удобнее верблюду – пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царство божие».


[Закрыть], несмотря на то, что Христос пошел против тогдашней буржуазии, в лице тогдашних фарисеев, саддукеев, мытарей, – по–нашему банкиров, пародия на современных банкиров, – несмотря на это, ко Христу, как это рисует евангелие, чуть не в первую голову пришли богачи.

Вы скажете: «для спасения себя, своих экономических возможностей». Конечно, нет, потому что Христос первым делом требовал от приходящих к нему полного отрешения от экономической весомости. Всякий, кто не отрешается, сказано в евангелии, от всего, что имеет, не может быть моим учеником. И вот к Христу приходит Закхей – богач, отдающий половину того, что приобрел[239]239
  Евангелие от Луки (19, 8): «Закхей же, став, сказал господу: Господи! половину имения моего я отдам пищим и, если кого чем обидел, воздам вчетверо».


[Закрыть], к Христу приходит богатый юноша и, правда, опечаленный отходит[240]240
  Евагелие от Матфея (19, 21—22); «Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди продай имение твсе и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за мною. Услышав слово сие, юноша отошел с печалью, потому что у него было большое имение».


[Закрыть], но иные богачи и после слов Христа, осуждающих богатство, остаются с ним верными до конца: Иосиф Аримафойский – богач, знатный человек, Мария Магдалина, по очень древнему и, вероятно, подлинному преданию, весьма состоятельная женщина – идут за Христом. В дальнейшем можно указать, – я не хочу только утомлять вас иллюстрациями, – аналогичные весьма многочисленные случаи.

Итак, к Христу тянутся богачи, тянутся состоятельные люди наравне с несостоятельными. Вы можете сказать, что у них хитрый коммерческий расчет: лучше здесь на земле отдать тленное имущество, которое «тля тлит и воры подкапывают и крадут», но зато там получить с процентами.

Ведь Анатолий Васильевич рисовал вам картину, основываясь на словах Игнатия Богоносца[241]241
  Игнатий Богоносец (ум. 107) – антиохийский епископ, автор посланий, занимающих важное место в истории христианских догматов.


[Закрыть], какого–то почти что магомотового рая, где и гроздья виноградные, и колосья пшеницы, и девушки прекрасные. Совершеппо восточная фантазия в духе грядущего Магомета. Конечно, если в христианстве были такие настроения, если в христианстве были определенные люди и, может быть, прослойки, которые действительно хотели экономического реванша, которые хотели дать бой тогдашнему капитализму (мы, например, у некоторых учителей церкви читаем прямо–таки каннибальские фразы; я вспоминаю одного африканского епископа, который говорил, что па том свете все праведники будут ходить по колено в крови грешников), то это не есть подлинное христианство. Это– некоторые болезненные уклоны, действительно, может быть, вызванные исключительно трудным экономическим положением известной части принадлежащих к христианству масс. А положение было трагическое. Вспомните работу известного экономиста Маркварта[242]242
  Маркварт Карл Иоахим (1812—1882) —немецкий историк, автор ряда работ по истории Древнего Рима.


[Закрыть] о положении рабов в античном мире в эпоху христианства. Рабы буквально умирали с голоду. Рабы получали от своего господина на содержание в течение года 18 рублей. Это была буквальная голодовка и неминуемая смерть. И если эта голодная часть христианства мечтала об экономическом реванше, то это настроение чуждо самому христианству, как таковому, чуждо той идее, которую Христос хотел вложить в сердца людей. Ведь Христос не всегда был понят даже своими близкими и подчас самыми близкими. Можем ли мы забыть, что Христос апостола Петра, которого католическая церковь называет князем апостолов и который, по представлению католиков, на том свете будет открывать двери, кого впускать, а кого не впускать, – даже этого апостола Петра Христос назвал сатапои и сказал ому: «Отойди от меня, сатапа, потому что ты мыслить не божеское, а человеческое»[243]243
  Евангелие от Матфея (16, 23): «Он же обратившись сказал Петру: отойди от Меня, сатана! ты мне соблазн, потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое».


[Закрыть]. В ближайших своих учениках Христос встречал порой сатанинское непонимание. Следует ли из этого, что сама идея Христа неудачна, если даже ближайшие ученики ее воспринимали неверно? Анатолий Васильевич марксист, и поэтому ему мой пример подойдет в первую голову. Из того, что Шейдеманы[244]244
  Шейдеман Филипп (1865—1939) – один из лидеров правого крыла германской социал–демократии, член правления СДПГ (с 1911). В 1918–1919 гг. входил в буржуазные правительства, возглавлял первое правительство Веймарской республики; при этом проводил контрреволюционную и антисоветскую политику.


[Закрыть], Эберты[245]245
  Эберт Фридрих (1871—1925) —германский политический деятель, один из лидеров правого крыла германской социал–демократии. С 1905 г. – член правления; 1913 г. – один из председателей СДПГ. В 1919– 1925 гг. являлся президентом Германии, проводил контрреволюционную политику.


[Закрыть] и Носке[246]246
  Носке Густав (1868—1946) —деятель крайне правого крыла германской социал–демократии. Занимая в 1918—1920 гг. посты члена правительства и военного министра, стад организатором и вдохновителем контрреволюционных сил, потопивших в крови революционные выступления рабочих.


[Закрыть] не поняли Маркса, следует ли, что идея Маркса неверна? Нет. Из того, что идея Христа унижалась по близорукости, благодаря тем близоруким, так сказать, очкам, которые надевали маленькие ученики Христа, что в истории церкви как в кривом зеркале исказилось это непонимание, следует ли говорить, что подлинное христианство с точки зрения правды есть учение отжившее? Я полагаю, что христианство, правильно понятое, не есть учение отжившее, но есть то учение, которым дышит сейчас, вот в эту минуту, вся аудитория. Это не парадокс. Христианство близко всем, как воздух. Позвольте попытаться это мотивировать.

Христос, обращаясь к человеку, хотел, чтобы у человека была человеческая жизнь. Простая и как будто пустая кое для кого формула. Да, она проста, как истина, но и глубока, как истина.

В самом деле, ведь в корне всех наших социальных страданий, социальных коллизий и трагедий лежит забвение пашей человеческой равноценности […] В преувеличении достоинства отдельных человеков, а отсюда и классов за счет забвения равнопенностей, равнозначностей людей, принадлежащих к иным классам, в забвении первичного человеческого достоинства, в забвении нашей человечности лежит источник всех социально–человеческих трагедий.

Вот почему Христос, напоминая всем, что все – человеки или, как он говорит, все – братья, уже в потенции, уже в связанном состоянии, дает нам этим самым возможность разрешения всех социальных проблем. Ибо, если мы все – одинаковые человеки, одинаковые братья, беря евангельскую терминологию, могут ли существовать у нас социальные трагедии? В моей семье, в вашей семье, разве вы для вашего ребенка не отдадите последнюю рубаху, а если нужно, и жизнь? Разве можно представить, чтобы в вашей семье были капиталистические отношения, чтобы отец вкушал сотню блюд, а сын, наподобие Лазаря, пытался собрать случайно упавшие крохи? Таких трагедий в нормальной семье быть не может, потому что там прежде всего есть общее для всех членов семьи сознание одинакового человеческого достоинства, в лучшем понимании этого слова. По концепции Христа весь мир – такая человеческая семья, а в такой общечеловеческой семье невозможны ни классовые взаимоотношения, ни социально–экономические трагедии, как они невозможны в обычной человеческой семье.