Текст книги "Инстинкт № пять"

Автор книги: Анатолий Королев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– В оригинале у Перро написано именно так, Герман. Съел ее! Это сентиментальные русские переводчики с французского пожалели детей и переиначили истинный конец на слюнявый лад для профанов. Тот, где дровосеки убивают волка. Но Герман! Нет ничего глупее, чем пытаться исправить отражение предмета, а не сам предмет, зачеркнуть тень, а не первообраз. Их жалкая правка не стоит и выеденного яйца. Место гибели всего развернутого в повествовательную цепь текста – самая важная смертная точка монады. Здесь текст сворачивается в нуль до бытия. Легкий толчок лапы, рывок зубами, и шар вкатится в лузу молчания. И нового времени больше не будет.

Я заметил невиданное – на глазах маэстро сверкнули слезы.

Он обнял меня за плечи – надо же! – и сказал проникновенным голосом:

– Мы с тобой заодно, Герман. Не думай, что речь идет лишь о спасении моей шкуры. Нет, от победы зависит и твоя жизнь тоже. Мы снова станем богами… Вспомни свой сон, где статуя из каррарского мрамора, Герман, стоит между двумя священными падубами на склоне Панопейского холма…

Я вздрогнул. Я совсем забыл про тот солнечный сон, забыл узнать у учителя, что значило это ослепительное видение, столь живое и прекрасное.

– Вот именно, Герман. Живое и прекрасное!.. Вот почему мы должны уничтожить этот святотатственный текст бытия нового времени, где богам больше нет места. И дело вовсе не в наивных выдумках господина Перро для детей, бери выше! Мы целим в выдумки самого Господа. Перед тобою, Герман, ключи от бездны числом пять, пять мишеней Нового Завета. Мальчик-с-пальчик – ключ к избиению младенцев в Вифлееме. Золушка на коленях перед крестной – это само Благовещение, а преображение тыквы – ключ к евангельской евхаристии. Подвал Синей Бороды – гробница Иосифа Аримафейского, куда будет спрятан Спаситель в плащанице после распятия. Людоед, который стал презренной мышью на закуску для Кота в сапогах, – это Ирод Великий, умалившийся по слову промысла до размеров самого малого. В корзинке Красной Шапочки не горшочек со сливочным маслом, не теплая лепешка. Нет! Там дары волхвов святому Младенцу, среди которых главный дар не благоуханная мирра, не золото, а простая деревяшка, которая сверкает, как зеркало, полное солнца, где на дереве нацарапаны римским гвоздем четыре священных слова.

И учитель вновь показал мне страничку из книги, где все прежние слова слились на моих глазах в одну цепь, и в ней засверкали крупными звеньями света двадцать семь огненных букв.

– Вот что здесь читается на самом деле!

волкпотянулщеколду Изадвижкаотскочилаонбросилсянастарушкуиводинмигсожрал Еепотомучтоужетридняничегонеелпотомонзапердверьиулег Сявбабушкин Упо Стельожидаякрас Нуюш Апочкукоторая-немногопогодявспомни-вчтобабушкапростужена-ответилавашавнуч-какраснаяшапочкапринесла-вамлепешкуигоршочекмасла-которыйпослаламояматьволкнемножкосмягчивсвойго-лоспрокричалейпотянищеколду ЗАдвижкаиотскочитк Расная шапочкапотянулащ Еколдуизадвиж-каотскочилаволкувидевчтоо  Навходитсказалейс-прятавш Исьпододеялолепешк Уигоршочек Смас-ломпоставьнасундукасамаидилягсомнойк Расная-шапочкал Еглавкроватьнотутеенемалоудивило Каковубабушкивидкогдаонараздетаона Сказалаба-бушкакакиеувасбольшиерук Иэтодлятогочтобыл Учшетебяобниматьвнучкабабушкакакиеувас-большиеногиэточтобылучшебегать Дитямоеб Абушкакаки Еувасбольшиеушиэточтобылучшес-лушатьдитямоебабушкакакиеувасбольшиезубыэ-точтобысъестьтебяисказавэтисловазлойволкб Росилсянакрасн Уюшапочкуисъелее М

– Иесус Назарениус Рекс Иудаерум, – прочитал медиум латинскую надпись, записанную русскими словами, и тут же перевел, – Иисус Назорей Царь Иудейский!

Я вертел страничку перед глазами, не понимая, каким образом родились ключевые, священные слова Нового Завета из финала дешевенькой сказочки про глупышку Красную Шапочку и невероятного Волка? Вертел и убеждался: да! Они таились там, как угли в золе.

Я был так поражен этим видением смысла, так заморочен словами мага, так не хотел и боялся падения в проклятую книгу, что проявил невиданную прежде цепкость ума и сам – сам! – заметил, что последняя буква в слове «Иудаерум» – «М» – вовсе не рождалась из текста, а была откровенно приписана рукою Учителя. Я узнал его размашистый почерк, каким генерал ставил буквы на разовый пропуск в секретную зону…

И в этой приписке был свой сокровенный смысл!

В нужное время и в нужном месте я еще вернусь к этому.

– Ты понял, как все серьезно, Герман?! Удачи тебе! Загрызи девчонку, сожги книгу, и мы сотрем эту надпись Нового Завета с небес! – медиум столкнул меня прямо на круп коня, и – боже! – я с головой ушел в чернильное месиво, словно в клуб угольного дыма.

Падение было столь долгим и страшным, что я на миг потерял сознание. Я очнулся от того, что волк обнюхал мое лицо и дохнул в открытый для крика рот. От вида нависшей клыкастой морды кровь заледенела в моих жилах, я хотел было… Но тут лесной зверь отвернулся и в три прыжка скрылся в глубине лесной чащи. Я вскочил. Тело было удивительно легким. От прыжка я подскочил выше куста орешника, словно детский мячик, и мягко опустился на землю. Светало. Я стоял на каменистой тропе посреди просторного летнего леса. Легкими клоками овечьей шерсти стлался туман. Сверкала роса на зеленых щеках листвы. Словно ведомый неведомой силой, я устремился вслед за волком и шагал я так широко, как сказочный скороход в семимильных сапогах.

Первый шаг пришелся на склон муравейника, второй – на ручей, текущий во мху, а третьим шагом я угодил прямиком на спину бегущего волка, а четвертым – опередив зверя, вылетел на гребень горы, откуда увидел силуэт замка Спящей красавицы, увенчанный исполинским веретеном. Невидимое солнце уже золотило его радостным блеском, хотя дальний лес и берег морского залива еще были накрыты рассветной мглой.

Только тут меня заметили.

И злобный блеск спицы прямо в глаза был тому подтверждением. Первыми опомнились белые камушки, которые молча кинулись на меня с остервенением диких пчел, жаливших Геракла в Элиде. За ними с елей сорвались иглы, а следом за иглами в атаку беззвучно устремились лесные пичуги: веретеницы, коноплянки, малиновки – вспучив перья и вытянув тонкие клювики. Дождь уколов! Но я был абсолютно неуязвим в незримых доспехах для всей щекочущей мелюзги. Нападение было столь ничтожно, что вызывало смех, а не страх.

Словно подслушав мои мысли, книга огрызнулась нападением исполинских очков с переносицы крестной Золушки. Прыгая, словно адская саранча, с гребня на гребень, задевая дужками сосновые кроны и царапая землю, феины очки пытались оседлать мой нос, чтобы захватить в плен глаза и спустить меня вниз головой в колодец, полный жаб и гадюк с головы Медузы Горгоны. Но первым же ударом копья я вдребезги расколол мерзкие ведьмины стекла, и они ледяным дождем стрекал обрушились на лесные окрестности. Несколько осколков задели мое лицо и открытые руки, но не оставили ни малейшей царапины, зато бритвенный дождь осколков нанес жуткие раны цветущему царству – лезвиями стекла были срублены ели и сосновые кроны, иссечены в зеленые потроха цветущий орешник и жимолость, срезаны головки лесных цветов и певчих пичуг, перебиты корни и жилы быстрых ручьев, разрублены ужи и жабы.

Гибельный вид смерти стольких божьих тварей вовсе не обрадовал меня. Стоя напротив спящего замка с оружием в руке, я пытался вспомнить цель своего пришествия и был тут же застигнут врасплох – чья-то незримая и мощная рука вырвала из каменной макушки замка золотое веретено пророчества и с гневом возмездия метнула в мою сторону. Это было несравнимо с налетом хвойной иголки! Вращаясь вокруг оси, с очнувшимся гулом грозовой листвы на ветру, плевком камней по воде, криками птиц в чаще, шипением ужей и кваканьем жаб, веретено устремилось, целя в мой лоб, и все мои попытки отбить нападение острия смерти были тщетны. С торжеством зевесовой молнии оно ударило в переносицу, и удар был так силен, что я плашмя опрокинулся наземь, с головой погрузился в каменистую почву гористого склона, словно это была вода… Это в самом деле была вода, и, отплевываясь, я всплыл на поверхность бассейна, вертясь волчком и цепляясь рукой за мраморный край.

Маг стоял у бортика, пожирая меня глазами.

Я крикнул, показывая красную от крови ладонь, которой хотел остановить кровь на лице:

– Меня ранило веретеном!

– Глупости, Герман! Это Альфа! Типографская краска! Назад!

Я ошалело поднес ладонь к носу. Действительно – это была свежая типографская краска. Она ручьем кармина стекала в воду из нарисованной раны. Альфа – исполинской буквой, – написанная готическим нажимом по воде, колыхалась во весь размах водоема. Вся поверхность бассейна была пунцовой от тысяч вертящихся веретеном раскаленных докрасна буквиц. И каждый такой волчок наполнял пространство зимнего сада звуком свистящего пара. Так шипит и свистит родниковая вода в чане, когда закаляют металл для ковки меча. А по тому, с каким трудом моя рука дотянулась до бортика, я понял, что уровень воды заметно упал. Бассейн обмелел наполовину.

Ножки шезлонга и край халата Августа Эхо были также забрызганы буквами. Они пестрели и двигались, словно живые юркие гусеницы, пожирая бумажный лист.

– Назад, Герман! В зеркало! На самое дно! – Эхо кричал во всю силу, чтобы перекрыть свист кипящего текста. Казалось, сейчас лопнут его жилы на горле от напора крови.

Внезапно из воды показалось вороное чудовище. Взбурлив, конь с храпом схватил меня алой адовой пастью, сорвал слабые пальцы-присоски с линии мрамора и всей тяжестью огромного туловища увлек за собой на дно тьмы. Хватка лошадиных зубов была так крепка, что я, вырываясь, со всего размаху ударился головой о стенку из кафеля и, потеряв сознание, снова очнулся в поющей тишине лесного утра.

Солнце поднялось над макушками сосен. Я лежал поперек волчьей тропы под прицелом мрачного круглого глаза, который блестел на угольной голове ворона, сидящего на моей груди. Увидев, что я поднял веки, ворон всхрапнул, расправил крылья, больно оттолкнулся когтями, взлетел и пропал траурным махом в отвесной вышине зелени.

Ожидая нападения, я тут же вскочил на ноги, заслонив лицо турнирной перчаткой из железных пластин, но лес вокруг был спокоен, как сонная статуя в роще на склоне Парнаса. Цветущий шиповник лил аромат розовой нежности с колючих ветвей. Малиновки блаженно насвистывали в тенистых углах. Гулкую даль тишины буравил барабанный перестук дятла. Белые камешки на рыцарской тропе безопасно белели. Навесы елочной хвои хранили угрюмое молчание. Курчавые облачка рисовались на ясной голубизне высоты горстями свежей простокваши из овечьего молока… Обманутый картинками утренней дремы, я протянул было перчатку к кусту, чтобы сорвать благовонную чашу цветка – сделать хотя бы один человеческий жест внутри магического кошмара, как вдруг шиповник отпрянул всей массой ветвей и листьев от моей железной руки и с отвратительным визгом свернулся в живой клубок хвостатых мышей, чтобы тут же распасться на отдельных тварей и шмыгнуть с писком в траву. Я кинулся в глубь лесной чащи, на зов влекущей к цели тропы, но и лес с таким же паническим шипом бросился опрометью от меня, на глазах превращаясь в скачки жаб, прыжки египетской саранчи, взлет воронья, в ручейки гадюк. В мгновение ока злая волшебная сила сдернула лес, словно парчовую скатерть со стола. Всю пышную цветущую зелень, как ряску с пруда, сдуло порывом летней грозы, и обнажилась голая даль палестинской земли с камнями и скалами…

Книга не собиралась сдаваться!

Пустыня от края до края кишела гадами, а громадина замка на горизонте, увенчанная дьявольским веретеном, начала съеживаться. Когда я ступил на парадную лестницу, ее длина стала в три шага. Когда я проходил сквозь ворота, мне пришлось нагнуть голову. А когда я наконец шагнул к главному входу, замок Спящей красавицы стал размером с детский волчок, раскрученный незримой рукой врага с такой силой, что он вращался с адским гулом у моих великанских ног. При этом ведьмино веретено все гуще и гуще оплетало волчок витками спряденной нитки. Бог мой, книга сворачивалась в точку! И проникнуть внутрь не было никакой возможности!

Преодолев отвращение, я схватил волчок и с такой зверской силой стиснул его бока, что вращение остановилось. Надо же! Весь необъятный мир текста с замками, морем и чащами уместился без остатка в объеме тыквы средних размеров, которую я в полном отчаянии поднял над головой, пытаясь – безумец! – найти на желто-зеленой коже живое пунцовое пятнышко – Красную Шапочку на лесной тропе! И нашел его!

Не зря крестная предупреждала несчастную девушку: нельзя оставаться на балу дольше полуночи. В полночь золотая карета превратится в тыкву, лакеи – в ящериц, а нарядное платье – в лохмотья.

Свернувшись на глазах, проклятая книга докрутила стрелки часов до полуночи, и все устремилось в точку.

Я еле-еле успел остановить превращение.

Но даже стиснутый железными руками, ведьминский волчок продолжал пусть медленней, но вращаться вокруг оси, которая пронзила мироздание игры от самой макушки с замком Спящей красавицы до днища монады, где в подвале Синей Бороды висели на крюках тела семи мертвых жен, отраженных в крови.

Лес, смятый вращением монады, облепил железо на рыцарских перчатках хвойной пеной.

Волчок не только вращался, но еще и продолжал неумолимо уменьшаться, несмотря на то, что я изо всех сил сжимал его обеими руками! Пока не съежился до размеров лошадиного глаза, который презрительно смотрел на меня из ладоней.

И вдруг кроваво моргнул!

Отплевываясь от соленой пены, я снова вылетел на поверхность бассейна перед великим медиумом.

Воды в бассейне было уже по пояс, и я тут же встал на шахматный пол.

– Она съежилась! – крикнул я, пытаясь показать Августу Эхо все, что осталось в руке.

Медиум опустился на колени, чтобы получше разглядеть мою добычу.

– Герман, это Омега! Ты почти достал дно!

И действительно, на моей ладони чернела Омега, начертанная на коже кистью каллиграфа.

Тушь капнула в воду, и разом все тысячи буквиц, что вертелись со свистом пара в толще бассейна, сменили свой алый цвет раскаленной подковы на цвет угольной сажи. Не без содрогания обвел я глазами пространство магического сражения направленных медитаций великого медиума с Буквой божьего промысла. Так мертвец Голгофы сбрасывает с себя плащаницу Ветхого Завета… Бог мой! Тысячи, миллионы букв вертелись не только в воде, но и в воздухе, и под куполом зимнего сада, и даже в толще мрамора, которым был облицован бассейн, и даже захлестнули до пояса фигуру мага. Полы халата, голые ноги, руки, полосатая ткань на шезлонге, тень ясновидца от люминесцентных ламп – все было испещрено, исчеркано, мечено взмахами адского каллиграфа, изранено и обуглено следами от кончика кисти и натиска типографского валика!

Уже можно было легко прочесть на ладонях учителя роковую вязь: «Но, по счастию, в это время проходили мимо домика бабушки Красной Шапочки дровосеки с топорами на плечах…»

Буквы были выжжены, словно тавро на коже раба.

Провидение на наших глазах переписывало финал вещей сказочки о Добре и Зле, где смерть красной героини отменяется смертью черного героя…

– Последнее усилие, Герман! – закричал страшным голосом маг. – На дно!

Но я был настолько измотан, настолько не в себе, что, как лунатик, побрел в сторону лесенки и стал выбираться из бассейна наверх, – я не сдался, нет, я хотел передышки.

– Это приказ, лейтенант!

Генерал впервые обратился ко мне, как к подчиненному.

Я был уже на последней ступеньке.

Сейчас появится конь… И не успел я добежать чувством до кончика мысли, как из воды показалось черное чудовище. Но это был вовсе не конь! Это была адская собака с шипами на широком ошейнике из телячьей красной кожи!

Тот самый Перро – пес людоеда – учуял у меня под кроватью лесного каннибала. Он был дик, словно Цербер, стерегущий врата Аида.

Пес волком кинулся и сорвал мое тело с отвесной лесенки вниз, в пасть кипения.

Я очнулся от щекотки под носом – это был шаловливый побег вьюнка. Я лежал на огородной грядке, в тени цветущего розмарина, под его ветхой сенью, среди стрел зеленого лука-порея, зонтиков укропа и султанов сельдерея. По соседству пестрели тыквы, краснели томаты, а у плетня красовались пышные уши лопуха и острые костры крапивы.

Солнце стояло в самом зените и тянуло ко мне свои золотые спицы сквозь дырочки в обороне куста.

Щекотка вьюнка, аромат розмарина, дух мяты с душицей, уколы солнечных соломинок окончательно привели меня в чувство. Вокруг меня простирался живой мир человечков. Кудахтали куры в курятнике. Повизгивали свиньи в загоне. Скрипели у запруды крылья водяной мельницы. Наконец дно проклятой монады! Ура! Я легко вскочил на ноги и перемахнул через плетень. Это был крайний дом в деревушке, от которого бежала через мостик над ручейком к лесу узкая тропка. И там наконец-то я заметил веселое красное пятнышко: роковое чудовище в бархатной алой шапочке с плетеной корзинкой в правой руке. Девочка шла к лесу, бегая за летними бабочками и собирая букет из полевых цветов.

Я пустился вдогонку.

Единственное, что тревожило глаз, – вид на вершину монады, которая голой скалистой горой вырастала за далью зеленого дола. Там на макушке горы белел знакомый чертог замка Спящей красавицы, но на этот раз он был увенчан не сверкающим веретеном, а неясным сиянием распятия, и не шерстяная нить сбегала с веретена, заставляя вращаться адский волчок, а мерцающая струя Христовой крови, текущей из раны от римского копья на ребре.

Это был дурной знак для пифий и ясновидцев.

И зловещие предметы спасения множились: в кустах орешника у ручья я легко разглядел пестроту избиения младенцев, блеск медных шлемов на воинстве Ирода, убитых детишек в зеленых пеленах от ореховых шкурок, капли пеночек, бисер пота Спасителя на диких левкоях у тропки.

Дальше – больше!

В тени деревянного мостика тлела огнисто-снежная вифлеемская звезда, и тут же по краю песка вдоль потока чистой воды спешила через пустыню кавалькада неугомонных волхвов со своими святыми дарами. Я успел даже заметить цель их движения – копна сена на заливном лугу, окольцованная стадом курчавых барашков овечьего стада.

Единственное, что внушало надежду на благополучный исход боя, – лилипутские размеры фрагментов Писания, ничтожность фигур, карикатурные тени, наконец, вся тщета попытки слепить чертоги зимы из снежного Рождества в спелом накале зенитного солнца… все таяло на глазах и блестело крупной слезой.

В несколько сильных прыжков я догнал Красную Шапочку, которая, заметив мое приближение, остановилась и устремила на меня простодушный взгляд голубых глазенок невинной девочки. Мне стоило огромных усилий быть учтивым и не выдать свое тайное знание. Непобедимое чудовище имело вид самой доверчивости – курносая кроха с перламутровым личиком в рыжих веснушках, в чистеньком платьице, в переднике из белейшего льна, в полосатых носочках и уютных башмачках. Вокруг лилейной шейки змейкой обвивалась жилка кожаного шнурка с крохотным крестиком. Алели губки. Пунцовым румянцем круглились свежие щечки. Бархатистым блинцом свисала на лобик красная шапочка. Васильками лучились глаза, а ресницы малышки были так длинны, что, загибаясь, доставали до бровей. Даже ротик чудовища сверкал сладким перламутром молочных зубов.

И все же я сразу узнал ее – мою попутчицу из ночного экспресса! И пусть она имела обманный вид акварели на фоне цветущего луга – от скрытого ужаса екала селезенка, гуляла под языком слюна. Я чувствовал себя на краю кромешной пропасти: один неверный шаг – и я покойник. Вот какой панический страх внушала прелестная крошка! Передо мной была тайна мира, смертельная точка монады, перводвигатель симметрии, источник отражения, сердце мрака, камень для пифии и ясновидца, розмарин для ноздрей жреца, зеркало змеи.

Придав своему грубому хриплому голосу как можно больше мягкости, как бы сгладив басовую шерсть, я спросил, куда она идет. Дитя задумалось, повертело у розочки рта луговой лютик и ответило, что идет проведать свою бабушку, которая простужена, и несет ей гостинцы: лепешку да горшочек масла, которые ей послала мать.

Бестия приняла правила игры и ничего не заподозрила.

«А далеко ли она живет?» – я скосил взгляд – против воли – на гибельную корзиночку.

«Да, очень далеко, – ответила мне Красная Шапочка. – Вон за той мельницей первый домик».

Вокруг крошки бродил ветерок. Он шаловливо трогал льняной передник, перебирал пряди белокурых волос, глянувших из-под шапочки: все казалось детской забавой. Но только казалось: на донце проклятой корзинки, так, чтобы козявка не заметила, вцепившись когтями в прутья и сложив домиком крылья, висела химера, в которой я легко узнал гримасные очертания все того же черного пса с гривой вороного коня и пастью серого волка – так он пародировал Троицу.

«Ну, – сказал я как можно учтивей, – тогда я тоже пойду проведаю твою бабушку; я пойду через лес этой дорогой, а ты пойдешь прямо по тропке, и мы посмотрим, кто из нас раньше придет».

«Ладно», – она сбросила корзинку с гостинцами с локотка в ладошку и, схватив в кулачок плетеную ручку, устремилась наперегонки с роком по волчьей тропе в тенистый простор соснового леса, где мое чуткое ухо слышало далекий перестук топоров – это дровосеки рубили дрова.

Вперед, лейтенант!

Я в считанные минуты пробежал прямой дорогой через лес, миновал запруду у старой мельницы, тенью спугнул стаю лягушек на сонных кувшинках и стал прыжками подниматься к цели магического сражения – к точке гибели текста, к домику бабушки, где на большой деревянной кровати покоилась смерть Красной Шапочки.

«Дерни за веревочку, дитя мое, дверь и откроется».

Дом стоял на склоне холма посреди обширного английского парка. Какой мрачный вид! Это было массивное здание из серого камня с двумя зубчатыми башнями над монументальным фасадом. Все стены были сплошь увиты змеиным плющом, даже овалы гербов над входом затянула кудрявая пестрая сетка. Справа и слева к фасаду примыкали два крыла из черного гранита с просторными окнами. Ни одно из окон не было распахнуто в солнечный день. Казалось, особняк погружен в сумерки вечной ночи и полон мертвецов. Настоящий английский дом с привидениями!

Я невольно перешел с бега на шаг.

Что это?

До моего слуха долетел гудок паровоза. И, хотя он был почти неслышен в щебете и гомоне птиц, я отлично узнал этот звук – механический голос локомотива на всех парах.

Я враждебно оглядел панораму средневековой монады – она притворялась самым зеленым и поэтичным видом окрестностей без малейшего блеска железа.

Звук гудка повторился, но еле-еле, как бы без всякой угрозы.

Красная Шапочка еще петляла в лесу по волчьей тропе.

Да и стук топоров поутих.

Что дальше? Ах да! «Потяни щеколду за веревочку, дитя мое, задвижка отскочит, и дверь откроется».

Я легонько подергал роковую веревочку – в глубине дома послышался перезвон колокольчика. Дверь не открылась.

Прошло несколько томительных минут. Наконец в одном из окон мелькнуло пламя фонаря. Отчетливо донесся до ноздрей запах горелого масла и накаленного металла. Кто-то шел с фонарем по коридору. Дверь открыла просто одетая девушка, от вида которой мое сердце томительно дрогнуло. Она была в шляпке и дорожном жакете, словно собиралась покинуть дом, а лицо скрывала густая вуаль, словно бы она не хотела быть узнанной. В правой руке она держала потайной фонарь, а в левой… раскрытую книжку! Растрепанный от частых пальцев томик, который она читала на ходу, не очень считаясь с приличиями и обстоятельствами.

– Я с таким нетерпением ждала вас! – сказала она таким тоном, как будто только что прочла эту фразу из книжки и, оторвав глаза от страницы, подняла фонарь, чтобы получше осветить путь.

– Спрячьте фонарь, мисс Стонер, – сказал тревожно мой спутник, – нас могут заметить из парка, и покажите комнату доктора. У нас мало времени.

Поставив фонарь на пол, но не выпуская из руки книжку, престранная особа поспешно заперла за нами дверь и, подхватив свет, молча повела нас в глубь мертвого дома.

Я был уверен, что прежде где-то видел ее, причем видел совсем недавно, но никак не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах. И кто она? Вуаль мешала хорошенько разглядеть черты лица.

Мой спутник шел впереди, я – позади всех, и чем дальше мы шли мимо окон, озаренных яркой луной, тем сильнее становилась моя растерянность: ведь я вроде бы только что собирался сделать нечто совершенно другое; кажется, я попал совсем не туда, куда шел; я вовсе не собирался подчиняться тому, что происходит, – следовать неизвестно куда за девушкой, которая прячет лицо. Наконец, я не понимал – хоть убей! – кто мой спутник.

– Которая комната доктора Ройлотта?

– Вот она, – девушка пропустила гостей вперед, и опять наши взгляды тайно скрестились. Мисс явно следила за мной. Даю голову на отсечение! Она знает, кто я такой.

Мы вошли в комнату, ее банальный вид поверг меня в трепет, для которого не было абсолютно никаких внешних причин. Заурядное жилище отставного холостяка… Закрытые ставни окон. Походная кровать. Небольшая деревянная полка, уставленная книгами, преимущественно медицинскими. Покойное кресло рядом с кроватью. Тут же простецкий плетеный стул… Единственная роскошь – волчья шкура с оскаленной глоткой на полу.

Шкура? Значит, волк убит?

Я не мог понять, почему тривиальный трофей сельского охотника, каких можно много встретить в такого рода жилищах, наполнил мою душу чувством тревоги.

Но больше всего я оцепенел при виде большого несгораемого шкафа у стены.

Сейф!

От одного взгляда на его массивную дверцу у меня мурашки побежали по коже, словно меня не раз предупреждали не попадать сюда и не приближаться к подобному шкафу!

Девушка поставила потайной фонарь на стол и взяла книжку уже двумя руками.

– Что здесь? – спросил мой спутник, вопросительно стукнув рукой по несгораемой стенке. Его лицо мне тоже было знакомо…

– Там, – девушка опять заглянула в раскрытый томик, – там деловые бумаги.

И по губам незнакомки пробежала коварная усмешка.

Словом, надо было что-то немедленно предпринимать, но что?.. В комнате стоял стойкий запах цветов розмарина, ветки которого торчали букетом в настольной вазе. Их терпкий аромат мешал сосредоточиться.

– А нет ли в нем, например, кошки?

– Нет… что за странная мысль!

– А вот посмотрите!

Мой сообщник снял со шкафа маленькое блюдце с молоком.

Я подошел узнать, что за книгу читает невежливая хозяйка, но она упредила мое желание и отвернула обложку в сторону.

– Нет, кошек мы не держим. Но зато у нас есть пантера и павиан.

– Пантера, конечно, только большая кошка, но сомневаюсь, что такое крохотное блюдце может удовлетворить ее жажду.

Меня мутило от одного взгляда на блюдце, как будто там не молоко, а лужица яда.

Мой спутник подергал ручку сейфа – заперто.

– Тут как раз то, что я хотел бы выяснить.

Внезапно девушка положила раскрытую книжку на стол, придерживая страницу кончиком пальца.

– Вот ключи, – и она протянула связку из семи ключей, нанизанных на железное кольцо, – тот, что поменьше, – от шкафа.

Тут меня осенила догадка: хозяйка перестала читать.

– Постойте, – сказал я своему старшему другу, – не делайте это, таких слов нет в тексте. Смотрите, она перестала читать свои реплики.

– В каком еще тексте? – удивился тот.

Этот простой вопрос поставил меня в совершенный тупик, ведь я сам не понимал до конца, что хочу сказать.

В одурманенном мозгу мерещился какой-то криминальный рассказ, где два лондонских джентльмена с помощью мисс Стонер проникли в комнату с сейфом… Простофиля! Вот же лежит книга рассказов.

Я решил схватить ее, чего бы мне это ни стоило, но тут из-за ставней закрытого окна донесся зверский хохот безумного свойства, от которого кровь застыла в жилах.

– Что это? – вскрикнули мы в один голос.

– Не пугайтесь, господа. Это всего лишь бедный павиан.

Чьи-то сильные когти яростно царапали снаружи карниз.

– Посмотри, лейтенант, – приказал мой спутник и вставил роковой седьмой ключ в замочную скважину.

Вместо того чтобы либо схватить со стола проклятую книгу и прочесть, что будет дальше, либо вырвать из рук коллеги ключи и не открывать ловушку, я машинально подчинился приказу, глупо открыл створки окна и хотел было уже поднять засов, чтобы толчком распахнуть ставни, как вдруг сзади…

Как вдруг тишину ночи прорезал такой ужасный крик, какого я не слыхал никогда в жизни. Этот хриплый крик, в котором смешались страдание и ярость, становился все громче и громче, пока не перешел в тоскливый вопль панического страха перед чувством смерти и… и оборвался.

Только тут я смог наконец оглянуться. Тайный фонарь красным накалом света озарял картину смерти.

Мой царственный спутник умирал на глазах. Упав спиной на пол, прямо на волчью шкуру – головой к голове волка, – он опрокинул ногами соломенный стул. Дверца сейфа была насмешливо распахнута. Деловые бумаги вылезли на паркет, как будто сейф показал язык. Глаза упавшего были устремлены в потолок,читала проклятую книжку девушка. Только тут до меня дошло: все, что я сейчас видел и чувствовал, одновременно было написано на странице, которую она только что перелистнула.

Глаза упавшего были устремлены в потолок, повторила она, во взоре замерло угрюмое выражение духа. А вокруг его головы… – она сделала паузу и, на миг оторвавшись от книги, впервые открыто и прямо взглянула в мои глаза, приподняв демонстративно край вуали… Это была она… Красная Шапочка!

Я же был схвачен и парализован по рукам и ногам текстом, героем которого был.

– А вокруг его головы, – чтица снова опустила взгляд на страницу, – празднично обвилась какая-то необыкновенная шафранно-пестрая в крапинках узкая лента.

– Лента! Пестрая лента, – прочитала адская чтица, подчеркивая ногтем слово «лента» на открытой странице.

Я сделал шаг вперед. В то же мгновение странный головной убор шевельнулся, и из волос маэстро поднялась граненая головка ужасной змеи.

– Боже, – гремел в голове ее звонкий голос – в упавшем я узнал великого ясновидца, своего учителя Августа Эхо. Все вышло так, как и было предсказано Хейро: «Ты будешь отравлен, мой юный друг».

– Прорицатель лежал на полу, на мертвой шкуре убитого волка, лежал, раскинув руки крестом, а на его голове торжествовала победу пестрая корона яда, – палец чтицы мчался по буквам, как мчится поезд по неуловимым рельсам фатума – свернуть в сторону невозможно!

– А на лбу, – продолжала она, – багровым тавром рдел черепичный бабушкин домик, а Красная Шапочка с корзинкой гостинцев вприпрыжку бежала по краю рта лесной тропкой. Последним усилием воли маэстро скосил тигровые глаза навстречу набегу уютных башмачков, разлепил пересохшие губы, чтобы тропинка с козявкой провалилась в Тартарары, на дно Стикса, под лед Коцита, в бездонный провал пещеры между желтых зубов… Напрасно! – ликовал текст… – непобедимая бестия в красной шапочке продолжала свой неотвратимый путь, пуская на ходу солнечные зайчики круглым зеркальцем из детской ладошки…