Текст книги "Таможенный досмотр"

Автор книги: Анатолий Ромов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Ладно. – Я встал. – Эдик, если можно, достань фото орденов. А Зенова… Зенова в таком случае мы сами сейчас попугаем.

Вход в Центральный универмаг забит людьми – полчаса до перерыва Ант, выставив плечо, осторожно вступает в общий поток. Постепенно, шаг за шагом, мы попадаем в зал первого этажа. Это как раз то, что нам нужно. Часы, спорттовары, галантерейные изделия, сувениры. А вот и коридор. Надпись на одной из дверей: “Сувениры. Товаровед”. Я тронул ручку – открыто. У зарешеченного окна за столом сидел Зенов. Он что-то писал и не обратил внимания на хлопнувшую дверь. Разглядывая его спину, я вспомнил все детали нашего вчерашнего разговора. Да, я теперь понял – он действительно боится. Он напуган старым.

– Григорий Алексеевич?

– А… – Зенов вздрогнул. Обернулся. – А-а. Это вы?

Сейчас надо не давать ему думать. Давить, и давить жестко, как можно жестче.

– Вы обманули нас, Григорий Алексеевич. – Я подошел и вместе с Пааво сел рядом с Зеновым. – Только непонятно зачем. Я мог и не знать, что вы выдаете нам липовую информацию.

– О чем вы? Не понимаю… – Он попытался перебить меня.

– Но неужели вы считаете, что я не проверил бы все до конца? И не узнал бы, что ваше сообщение о коллекции Коробова – липа? Мы же взрослые люди, Григорий Алексеевич.

– Я… просто слышал. – Да, Зенов сейчас явно растерян. – Слышал, только слышал.

Сейчас можно изменить тон. Говорить с ним мягче. Но давление должно быть таким же, без всякой жалости.

– Вы отлично знаете, что ничего не могли слышать. Потому что это коллекция… вашей прабабушки.

– Хорошо. – Лицо Зенова стало злым. – Вы правы. Я все выдумал. Никакой коллекции не было. Или она была сто лет назад. Но… за последние два года я ничего, повторяю, ничего не знаю ни о каких делах. Потому что не занимаюсь ими, поймите.

– Верю. Верю, что вы ввели меня в заблуждение, не подумав. – Надо не упускать его, ни в коем случае не давать ему послабления. – Боитесь, Григорий Алексеевич. Пытаетесь хитрить. А зря. Между прочим, Тюля, о котором вы так нелестно отзывались, был более откровенным. Вы что-нибудь слышали о пропавших суворовских орденах?

– Что? – Зенов взялся за голову. – Орденах? Господи. Ой… Тюля сказал вам о суворовских орденах.

– Что это значит, Григорий Алексеевич?

Я уже видел реакцию Анта – она была довольно настороженной и явно в связи с этими словами.

– А то значит, что суворовские ордена – липа! Наводка! Тюля, извините за грубость, пустил вас на фуфло!

В подсобке повисла тишина. Липа. Ордена тоже липа? И эту липу мне сучил Тюля. Реакция Анта, но в ней я разберусь потом. А что, кажется, насчет Тюли и липы вполне может быть. И кажется, это начинает меня злить всерьез.

– Вы уверены?

– Уверен! – Зенов в отчаянии взмахнул руками. – Уверен! Да это я, я в свое время чуть ли не десять лет кружил вокруг этих орденов! Я! Что я только не делал! Как только не хитрил! Их нет! Нет! Понимаете, нет! То есть, я хочу сказать, после пропажи в прошлом веке они не обнаружены! Не обнаружены! А Тюля… Тюля от меня и знает об этих орденах. От меня, и больше ни от кого. Я сам сказал ему о них, чтобы при случае разделить барыш на двоих. И просил не закладывать. Эх, Владимир Владимирович, Владимир Владимирович… Вы не знаете Тюлю. Он потому и сказал вам об орденах, что теперь знает точно – их нет. Нельзя же искать бесконечно. Подождите. – Зенов оглянулся. – Подождите. Значит… Значит, Тюля ничего не говорил вам о петровском колье?

Так. Реакция Анта означает – у него какие-то свои соображения. Колье? Что за колье? Опять наколка? Судя по поведению Зенова, непохоже.

– О петровском колье?

– Да. – Все дальнейшее Зенов говорил настолько тихо, что нам с Антом пришлось пригнуться. – Еще его называют “колье Шарлотты”. Если уж говорить о крупных вещах, то прежде всего нужно говорить об этом колье, – говоря это, Зенов то и дело оглядывался на дверь. Чувствовалось – это движение совершенно искренне, хотя сейчас оно и выглядело несколько смешно. – Сто тридцать один бриллиант. Это подарок Петра Первого невесте своего сына, царевича Алексея, принцессе Шарлотте. Я не знаю, что там с историей… но это колье плавало. У нас. У нас. Вы понимаете? Совсем недавно. Это колье ходило. И знают об этом только три человека. Я, Тюля, и… третий.

– Вы знаете, кто он? Этот третий?

– Не знаю, – кажется, Зенов боялся, что я ему не поверю. – Ей-богу, не знаю, честное слово. Но… Но знаю точно – об этом человеке знает Тюля. По крайней мере, он что-то пронюхал. Тюля такой. Тюля ни одной крупной вещи не упустит. И не расколется. Никогда. Он темнил. Понимаете, темнил?

Ант довольно явно посмотрел на часы. Мы встали.

– Григорий Алексеевич, – это я спросил уже в двери, – почему же вы мне сразу об этом не сказали? Про колье?

– Жизнь у меня, дорогой вы мой человек, одна. Я и сейчас жалею, что сказал. – Зенов посмотрел на меня то ли с насмешкой, то ли с укоризной, но мне уже было не до него.

Мы с Антом выбежали на улицу. Телефон-автомат был занят. Девушка, говорившая по телефону, обернулась.

– Умоляю, – сказал Ант, – очень срочно.

– Тут трубку вырывают, – сказала кому-то девушка. – Я перезвоню.

Она вышла. Я опустил две копейки. Стараясь не спешить, набрал номер гостиницы “Виру”. Занято. Я набрал номер несколько раз – тот же результат. Бесполезно. Что ж, придется ехать в гостиницу. Но вдруг, прорвавшись сквозь гудки, возник усталый голос:

– Гостиница “Виру”…

– Будьте добры… Вы не посмотрите, проживает ли в гостинице товарищ Губченко Виктор Федорович?

– Нет, – после короткого молчания сказала дежурная, – съехал.

– Простите! – крикнул я, стараясь этим криком помешать дежурной положить трубку. – Давно?

– Ну, мы же не меряем на секунды… – Пауза. – Часа полтора.

– Спасибо. – Я повесил трубку.

– Тюля выехал из гостиницы часа полтора назад.

– Что же мы стоим? В аэропорт?

– Подожди, Ант. – Я снова снял трубку, набрал номер. – Аэропорт? Оперативного дежурного. Козлов? Мартынов. Здравствуй, Пашенька. Пожалуйста, проверь быстро в регистратуре, нет ли среди вылетающих ближайшим рейсом пассажира по фамилии Губченко? Губ-чен-ко Вэ-Эф. Да. Хорошо, я подожду.

Бороться с Тюлей можно только одним оружием – взять его на испуг. И сделать это нужно немедленно. Сейчас. Я подождал, пока Козлов справится в регистратуре. Произошло это довольно быстро.

– Есть, – сказал в трубку Козлов. – Губченко Вэ-Эф, рейс девяносто—ноль пять, вылет через двадцать пять минут.

– Слушай, Паша. Только все сделай, как я тебя прошу. Попроси кого-нибудь в форме, ну дежурного милиционера – пусть найдет этого Губченко. Он высокий, лет сорок, хорошо одет. В крайнем случае, объявите по залу. Пусть найдет и вежливо, но строго… Ты понял – вежливо, но строго – отберет документы для проверки. Пусть этот Губченко малость испугается, понимаешь? Ну отлично. Сейчас буду. Документы держи у себя.

Да, Пааво жал вовсю. Он только процедил, глядя на дорогу:

– Список. Там было колье на сто тридцать один бриллиант.

У аэропорта Ант круто развернул “Жигули” и встал как вкопанный у служебного входа. Мы бросились наверх.

– Порядок. – Паша Кузьмин вынул из ящика паспорт и билет.

– Отдал спокойно? – Я спрятал документы в карман.

– Абсолютно. Без звука. Сейчас сидит в зале. Посмотрим?

Паша включил экран монитора теленаблюдения. Высветился зал ожидания – он был сейчас довольно пуст.

– Неужели ушел?.. – сказал Паша. – Хотя нет. Вот он.

Теперь я и сам увидел Тюлю. Он стоял спиной к нам, разглядывая летное поле. Я спустился вниз, вышел в зал. Медленно подошел к Тюле, который стоял в той же позе – разглядывая самолеты и погрузчики за окном. Тюля почувствовал, что кто-то к нему подошел. Обернулся.

– Привет, – сказал я. – Обманываем, Виктор? А зачем?

Тюля на этот раз и не собирался играть в невозмутимость. Он молчал. Он почти не скрывает сейчас, что растерян. И не скрывает, что лихорадочно просчитывает, что можно, а что нельзя мне говорить. Ему хочется улететь. Очень хочется.

– Вы меня жестоко накололи, Виктор. Что же вы молчите?

– Я… никого не накалывал.

– Да? А суворовские ордена?

– А… что? Они же ведь были.

– От кого вы о них слышали? Быстро?

Тюля оглянулся.

– Хорошо. Давайте хотя бы отойдем в тот угол.

Мы встали за прилавком газетного киоска, который сейчас был закрыт. Тюля молчит. Колет? Если колет… Нет, дорогой Тюля, этот номер прошел у тебя только один раз. Второго не будет.

– Я говорил то, что знаю. Я только… слышал об этом.

– От кого?

Вряд ли Тюля сейчас скажет о Зенове. Отлично. Только я один понимаю, что, если он об этом сейчас не скажет, это будет его серьезный раскол.

– Ну… не помню. Кто-то из фарцы. Это было все-таки давно.

– Губченко… Вы что, считаете, что с вами говорят дураки? Вы не помните того, кто сказал вам о коллекции, тысяч сто для которой фраерская цена?

Тюля в раздумье. Он действительно растерян. О Зенове говорить он все-таки не хочет. Что ж, все это работает сейчас против него. Нужно менять роль. Менять роль… Жестко давить на него. Как можно жестче.

– Товарищ Губченко. Вполне официально прошу вас вспомнить, не знаете ли вы еще что-нибудь о крупных вещах?

Тюля никак не решается. Да, теперь я улавливаю только одно в его молчании. Он боится. Панически боится. Собственно, на колье ему наплевать. Он просто боится.

– Значит, вы ни о чем, кроме уже перечисленных короны Фаберже и так называемых орденов, не слышали?

Сейчас Тюля просто вызывает жалость. Он не хочет говорить.

– Губченко. Скажите честно, вы хотите, чтобы вам сейчас вернули паспорт и билет? Хотите спокойно улететь в Москву?

Тюля молчит. Этот “детский” вопрос для него унизителен.

– Так хотите или нет? Если вы мне сейчас не ответите, предупреждаю – потянете за собой хвост. За четко заведомую дачу ложных показаний. Только не вздумайте опять подсовывать липу. Скажем, что-нибудь вроде нумизматической коллекции Коробова. – В другое время эта фраза вызвала бы у меня улыбку, но сейчас я был серьезен. Кажется, Тюля готов. Ну что, пора бить. – Поймите – мы знаем о петровском колье. Да, да, о колье Шарлотты. У нас есть несколько вариантов и кандидатур. Нам нужно только одно – услышать, на кого в свое время выходили вы. Кроме Зенова.

Подействовало. Прилично подействовало.

– Именно Зенова. Предупреждаю – может быть, и мы знаем об этом человеке.

Как не хочется ему говорить. Как не хочется.

– Ну… – Тюля выдавил это через силу. – Был такой. Веня Голуб.

– Как? Голуб?

– Да, Веня Голуб. Вениамин Голуб. Если по кличке – Герасим.

Голуб. Голуб. Кличка – Герасим. Я ничего о таком не знаю. Абсолютно ничего. Эдик, кажется, тоже не упоминал ни такого имени, ни клички.

– Откуда он?

– Из Москвы.

– Адрес его знаете?

– Нет, адреса не знаю. Знаю, что работает в институте Гипрогор. Еще – домашний телефон.

– Какой?

– Двести четырнадцать – пять четыре – одиннадцать.

Двести четырнадцать – пять четыре – одиннадцать. Черт. 214–54–11. Стоп. Да ведь это же телефон из записной книжки Горбачева! Вениамин Михайлович. Вот так номер. Значит, “Вениамин Михайлович” – это Голуб. Проверим еще раз.

– Как его отчество? Этого Голуба?

– Вы знаете – отчество не помню. Кажется, не то Михайлович, не то Николаевич.

– А… сколько ему лет? Хотя бы примерно?

– Примерно мой ровесник.

Все правильно. Для Горбачева этот Голуб должен быть, конечно же, Вениамином Михайловичем. А для Тюли просто Веней.

– Вы знаете, где он сейчас?

– Ничего не слышал о нем еще с воли. Одно только и знаю, что раньше колье было у него.

– И все?

– И все. А что – этого мало?

Все верно. Тюля сказал много. Даже больше, чем я ожидал.

– Вы сами видели колье? Могли бы его описать?

– Колье я не видел. Слышал, что в нем сто тридцать один бриллиант.

Кажется, можно отпускать. Я протянул Тюле паспорт и билет:

– Билет вам перерегистрируют на следующий рейс. Всего доброго.

Быстро поднявшись наверх, кивнул Анту:

– Скорей! Едем в порт!

Через полчаса наша машина затормозила у входа в портовую таможню. Начальник таможни Арту Викторович Инчутин, неторопливый плотный, с глазками-буравчикам кажущимися не знающему его человеку подслеповатыми, принял нас сразу, и я так же сразу достал и кармана и развернул перед ним список драгоценностей, с которыми выходили на берег пассажиры “Норденшельда”.

– Артур Викторович… Вот посмотрите – здесь указано: “Колье бриллиантовое, сто тридцать один камень, восемь рядов”. Тут написано: колье украшало некую Мертонс Мери-Энн. Как она выглядела?

– Ну… дамочку эту помню. Помню. Красивая, видная.

Значит, женщина. Это подтверждает и Инчутин. Но ведь ни одна женщина не входила в круг подозреваемых нами людей. Потом – никаких данных о том, что эта Мертонс была раньше в Таллине или вообще в Союзе, у нас нет.

– Артур Викторович, вы человек опытный. Вопрос сложный, но… Бриллианты были настоящими или поддельными?

– Боюсь, братцы, этого никто вам не скажет. Стразы сейчас делают – пальчики оближешь. А снимать с туристов драгоценности и отправлять их на пробу не имеем права.

– И еще один вопрос. Эта Мертонс шла одна?

– Нет, с мужчиной. Его фамилия должна быть в этом же списке. На нем было золото. Да, вот она. “Кольцо золотое с печаткой – Джон Пачински”.

– Он? – Я достал из кармана фотографию Пачински и положил ее перед Инчутиным.

– Он, – начтам вгляделся. – Определенно он.

Когда, остановившись у дверей правления, мы с Антом вышли из машины, я вдруг подумал – а ведь это место пристреляно. Естественно, мы – и я и Ант – знали, что охрана управления после выстрела в Горбачева наверняка усилена. Валентиныч уж как-нибудь на первое время разработал свои меры, скажем, засады в близлежащих домах или скрытые патрули. Но кто поручится, что стрелявший не найдет новую точку и не выстрелит еще раз? Подумав об этом, я встретился взглядом с Антом. По его кривой улыбке понял, что он сейчас думает о том же. Поняв мои заботы, Ант развел руками, что примерно означало: “Дружочек, от судьбы не уйдешь”.

Сторожев принял нас сразу же. Все, что я ему рассказал, он выслушал как обычно – внешне бесстрастно. Но я знал, что при этом он дотошно вслушивается в каждое слово, даже в оттенок каждого слова. Я знал эту способность Валентиныча – рассматривать под самым неожиданным углом все как будто бы незначащее, что может промелькнуть в рассказе. Правда, сейчас все, что я ему говорил, имело особый подтекст, и это отлично понимали мы трое. Особый – потому что одно дело догадки, предположения и так называемый “расклад”, то есть то, чем мы занимались раньше. И совсем другое – когда наконец в деле, которое ты только что начал, впервые появляется что-то конкретное. Сейчас же таких конкретных вещей появилось целых три – собственно, эти три вещи и составляли основу моего рассказа Сторожеву. К тому же мне сейчас казалось, что они особенно важны именно потому, что каждая подтверждала высказанное ранее предположение: хозяином контейнера теперь почти наверняка можно было считать Джона Пачински; есть объект, ради которого были привезены полмиллиона, и почти точно этот объект – “Колье Шарлотты”. Об этом говорят показания трех не связанных друг с другом источников – Зенова, Тюли и списка Инчутина. Если все это подтверждается, то два факта, связанных с телефоном 214–54–11 в записной книжке Горбачева, говорят о третьем, самом важном и самом, на мой взгляд, ценном: о явно существующей связи между убийством Горбачева и прибытием контейнера.

Выслушав меня и задав несколько незначительных вопросов, Сторожев записал данные на Голуба и нажал кнопку селектора:

– Галя, срочно вне категорий – запрос Центру на Голуба Вениамина Михайловича, жителя Москвы, служащего института Гипрогор. Ответ по телексу! И тут же доложите мне. Ясно?

– Да, Сергей Валентиныч.

– Заодно попросите Уфимцева составить справку на так называемое “Колье Шарлотты”. Пусть с этой справкой явится сам.

– Все будет сделано, – отозвалась Галя.

Сторожев посмотрел на меня. Сейчас, конечно, я не ждал от шефа никаких поощрений, да это у нас и не было заведено. Но по взгляду Валентиныча я понял, что мысленно Сторожев, так сказать, “с нами” и считает, что мы потрудились не зря. А этого уже было достаточно, чтобы воодушевить меня и Анта.

– Значит, говорите – точная копия колье?

– Похоже, Сергей Валентиныч, – сказал Ант. – Сто тридцать один камень и сто тридцать один. Не может же быть такого совпадения?

Сторожев неопределенно повел подбородком.

– Ладно, подождем Уфимцева, что он скажет. И вот что еще, братцы. Я, конечно, знаю, что вы у меня храбрецы, герои, ну и так далее. Но все-таки хочу еще раз предупредить. Если стрельба из винтовки с глушителем связана с контейнером… Боюсь, что могут пальнуть и в вас.

Я посмотрел на Анта. Ант ответил мне таким же проникновенным взглядом. В общем, слова без серьезного содержания – хотя Валентиныч, как старший, обязан был предупредить нас об этом.

– Хорошо, Сергей Валентиныч, – сказал Ант. – Мы это учтем.

– Ну, ну, – Сторожев задумался. – Теперь. Все-таки вертится у меня опять все та же крамольная мысль.

Мы молчали. Это было какое-то сомнение – а к сомнениям шефа я привык.

– Мы с вами по-прежнему твердо убеждены, что все это – шифровка, контейнер, убийство Горбачева – связано только со спекуляцией? С нарушением валютного режима?

Ант свел вместе большие пальцы – жест этот я хорошо знал.

– А вы что считаете? – осторожно спросил он.

– Что, если это – “наш человек”?

Наш человек, подумал я. Собственно, идея эта возникает не первый раз. Наш человек? Я отлично понял, что означает эта фраза. Это сухое сторожевское “наш человек”.

В принципе, по всем уставам и инструкциям, оперотдел района должен заниматься абсолютно всеми делами, так или иначе связанными с безопасностью или охраной интересов государства. Скажем, разбор таких вариантов, как всевозможные нарушения границы, самая различная контрабанда, любые, от мелких до крупных, операции с валютой и ценностями – все это наш хлеб. Но есть дела чисто “наши”, которые не касаются таможенников и пограничников. Есть варианты, к которым одни мы подготовлены профессионально, и которые поэтому мы, и одни только мы, обязаны решить. Помогать нам могут все, но ждать в этом помощи мы не должны ни от кого. Это – внедренная разведсеть. Это – человек скрытой резидентуры, так называемый “тихушник”, “карлик”. Человек, глубоко спрятанный, законспирированный, от “концов”, с отличной легендой, и может быть, давно живущий у моря. Тот самый, биографию и документы для которого готовили специалисты нескольких отделов, укомплектованных профессионалами. Профессионалами, за которыми стоит государство. Часто такую биографию проверяй не проверяй – все равно ничего не копаешь. Увы, то, что якобы при тщательной проверке документов и биографии все становится ясным, что миф. Ведь то, что готовили долгое время несколько высококвалифицированных отделов, могут раскрыть лишь такие же квалифицированные отделы, и часто – за еще более долгое время. И сам такой человек, конечно, профессионал высочайшего класса. Стоит только допустить, что он есть, что мы его бы выявили – значит, он висит на нашей совести. Он – “наш человек”. И наша первая обязанность, буквально – кровь из носу, обезвредить скрытую резидентуру. Мы должны быть готовы к тому, чтобы рассчитывать в этой работе только на себя. Все это я легко прочел в короткой фразе Валентиныча. Там? Наш человек? Но с этим никак не вяжется все остальное. Все, что мы нашли, и в первую очередь – колье.

– Вы… так считаете, Сергей Валентиныч? – спросил я.

– Пока не считаю. Но посуди сам. Кроме нескольких подозрительных признаков вроде… выстрела в Горбачева… навела-то ведь нас на этот контейнер радиошифровка.

– Вы имеете в виду… что тут замешана чья-то разведка? – Ант развел пальцы. – Но зачем серьезной разведке понадобились полмиллиона долларов?

Ант прав. Дело даже не в полумиллионе, а в том, как их провезли. Разведка наверняка бы обезопасила такой провоз, уж во всяком случае – подстраховала.

– Только вы поймите. Мне эта мысль самому иногда кажется нелепой.

– Сергей Валентиныч, я сомневаюсь, – сказал Ант. – Да и способ передачи они наверняка выбрали бы другой. Если бы это была разведка. Почище. И поверней.

– Все правильно. Все верно. И все-таки…

– Вы знаете, Сергей Валентиныч, сейчас… техника, – сказал я, потому что Сторожев явно ждал моей реакции. – Чтобы принять шифровку, не надо даже быть асом приема. Достаточно иметь хороший приемник и магнитофон. С двумя скоростями.

– Ладно. Считайте, что убедили.

В дверь постучали. Вошел Уфимцев.

– Вот, Сергей Валентиныч, – Эдик положил на стол отпечатанное на машинке описание колье и черно-белое фото, переснятое, по всей видимости, с каталога. – То, что вы просили. Колье Шарлотты.

Сторожев подтянул к себе фото. На нем было изображено показавшееся мне довольно обычным бриллиантовое колье – сужающиеся треугольником восемь рядов мелких камней и крупный, явно неординарный бриллиант внизу. Я знал, что эта “обычность” кажущаяся – бриллианты на фото, как правило, не смотрятся, их нужно видеть в натуральную величину.

– Да, штучка, – сказал шеф. – А твое мнение? А, Эдуард?

– Боюсь, что эта версия, – Эдик помедлил. – Что след петровского колье вдруг нашелся… мягко говоря, сомнительна. Ребята не дадут соврать – я их уважаю. Но… надо отдавать себе отчет, что это такое. Вот такая штуковина, – он изобразил отсутствующий вид. – У меня дела, Сергей Валентиныч.

– Хорошо, иди.

Мы стали изучать описание колье. Я тут же отметил – оно было составлено на совесть. Узнавалась манера Эдика. Выявление главного, при этом – ничего лишнего.

“Петровское колье. Чаще фигурирует в отечественных и зарубежных описаниях другое название – “Колье Шарлотты”. Атрибутировать легко.

Есть несколько подробных описаний “Колье Шарлотты”, в том числе в каталогах “Бауэр” и “Мендельсон”. Хранилось в Оружейной палате. Считается пропавшим. Ввиду отсутствия систематики в каталогах пропажа была обнаружена лишь после 1940 года. Последнее упоминание, фиксирующее наличие колье в Оружейной палате, – 1916 год. Таким образом предположительное время пропажи (похищения) – 1917–1940 годы.

История. В 1709 году наследник русского престола, сын Петра Первого, царевич Алексей был послан отцом для обучения в Дрезден. Там состоялось знакомство царевича с немецкой принцессой Шарлоттой. Намерение Алексея вступить в брак всячески поддерживалось Петром. Среди других действий Петра, которые должны были ускорить свадьбу, был (свадебный) подарок невесте сына – колье с бриллиантами, сделанное по заказу Петра в Амстердаме. Однако колье было вручено Шарлотте только на короткое время. Потом, по указанию царя, колье было отобрано и помещено в царскую сокровищницу. Позднее – в Оружейную палату. Брак Алексея и Шарлотты состоялся в 1710 году. Шарлотта умерла во время родов 22 октября 1715 года. Алексей уехал за границу, но потом был вызван оттуда и умер в России.

Колье. Состоит из восьми параллельно скрепленных платиновых нитей с закрепленными на них платиновыми гнездышками для бриллиантов. Бриллианты вставлены в гнездышки, один крупный бриллиант подвешен внизу. Таким образом, соотношение бриллиантов на нитях (сверху вниз): 31–28–21–18–13–9–7–3–1. Бриллианты амстердамской огранки, распределение бриллиантов по нитям символично и является метафорой количества и качества. Бриллианты распределены так, что каждая нить (в ценах начала XVIII века) равноценна, независимо от разного количества помещенных на ней бриллиантов. Один бриллиант внизу равен по цене трем, помещенным над ним, три этих, в свою очередь, равны по цене семи следующим, и так далее. Соответственно с этим принципом бриллианты, помещенные на нитях, постепенно изменяются по массе и цвету от самого крупного, нижнего (по хроникам называется “Солнце Чада”, ягер-маркиз большой массы класса “Ф”, 27,69 карат) до – постепенно – более мелких. Нити в соответствии с этим принципом составлены из бриллиантов разных цветовых гамм строго по амстердамской цветовой шкале XVIII века: ягер – нить риверов – нить полуриверов – нить топ-весселтонов – нить полувесселтонов – нить весселтонов – нить топ-кристаллов – нить полукристаллов – нить кристаллов. Следует отметить, что по качеству огранки, форме рундиста и другим признакам бриллианты не меняются, в этом плане не продолжая символику. Все они по этим признакам равноценны, безупречны, класса “Ф”, грушевидной формы (“маркиз”), с идеальным качеством полировки, рундиста и калетты”.

– Да, штука серьезная, – сказал Сторожев. – Теперь легче поверить, что вся заваруха из-за нее.

Он замолчал, рассматривая фотографию колье. Я подумал – это фото, конечно, можно и нужно показать Инчутину для полного подтверждения. Но ясно, что колье, с которым выходила в город Мертонс, было точной копией этого. Количество нитей и количество камней вплоть до бриллианта-подвески совпадает один к одному. И ясно, что Мертонс вполне могла вернуться назад, на “Норденшельд”, с настоящим колье. Но, верней всего, этого не случилось. Потому что полмиллиона все-таки у нас. А даром такое колье не отдадут.

Постучали, вошла Галя с телексом в руке. Сторожев отложил фото и взял телекс. Некоторое время изучал его, потом протянул нам. Мы с Антом стали читать. В телексе – довольно большом – приводились сведения о Голубе. Почти каждая строчка этих сведений была достойна того, чтобы прочесть ее по крайней мере раз десять: “Голуб Вениамин Михайлович, украинец, беспартийный, место рождения гор. Москва, научный сотрудник. Умер в возрасте сорока двух лет в августе прошлого года, находясь на отдыхе в гор. Печорске, где снимал комнату по Запрудной ул., д. № 6, кв. № 14 у хозяйки Васильевой Анны Тимофеевны. Причина смерти – отравление газом в результате неосторожного обращения с конфоркой. Медэкспертиза прилагается”.

Значит, Голуб умер год назад. А может быть, убит. Вполне может быть, учитывая, что адрес места, где он умер, есть в записной книжке Горбачева, и Горбачев убит тоже. Что же получается? Получается – если, конечно, считать, что Голуб не умер, а убит, – он мешал тому же человеку, которому мешал Горбачев. Но, в общем, это было ясно еще после раскола Тюли. После сведений о Голубе шел текст медэкспертизы. Текст был довольно большим. Но, даже наспех пробежав его, можно было понять, что главное заключалось в двух выводах – об отсутствии следов насилия на теле и явных признаках отравления газом. Именно с точки зрения этих двух выводов все в этой медэкспертизе было, как говорят, железно. Я прочел медэкспертизу раз, второй, третий, четвертый, начиная уже запоминать отдельные фразы и формулировки. Но ничего не мог решить – кроме того, что здесь, кажется, в самом деле чистый несчастный случай. И не больше. Как бы сейчас мне – и, конечно же, Анту – ни хотелось этого самого “больше”. Вероятности, пусть отдаленной, того, что Голуб был убит. Конечно, фраза “следов насилия на корпусе, шее и конечностях не обнаружено” могла еще ни о чем не говорить. Но заключительные слова – “лабораторным исследованием выявлено наличие газа в ткани обоих легких” – заставляли серьезно задуматься. Если “следов насилия нет”, то каким образом попал в легкие газ? Убить, именно убить таким образом человека нельзя, тогда самоубийство? Однако отравление газом, как указывалось в медэкспертизе, произошло во время сна. Да и, если бы было хоть малейшее подозрение на самоубийство, об этом было бы прямо сказано судебными медэкспертами, произведшими вскрытие. Официальный же вывод – его подписала бригада патологоанатомов в составе трех человек, – написанный черным по белому, был без вариантов: несчастный случай. Ясно, что выяснить хоть что-то дополнительно, если мы захотим этого, можно будет только на месте.

Курица клевала что-то в трещине на асфальте. Ярко светило солнце. Улица была давно не ремонтированной, около старого трехэтажного дома сквозь асфальт пробивалась трава. Здесь и ходили куры. Покосившаяся табличка на углу дома извещала, что это – Запрудная улица, дом номер шесть. Мы стояли около этого дома вчетвером – я, Ант, следователь печорской прокуратуры Тропов и милиционер Курчев. Именно он год назад был на ночном дежурстве, когда под утро в доме номер шесть жильцы-соседи, почувствовав еще с ночи запах газа, взломали дверь и нашли на кровати труп Голуба.

– Вон там… видите окно? На углу? – сказал Тропов. – В этой комнате все и случилось. Во-он окно, как раз сюда выходит. Первое у угла.

– Квартира там небольшая, – добавил Курчев. – Старушка живет, Анна Тимофеевна. Летом всегда эту комнату сдает.

– Простите, Владимир Владимирович, – когда мы подошли ближе к дому, Тропов повернулся. – Можно говорить откровенно? Вам что, нужно узнать обстоятельства дела? Или вам нужно, чтобы это не был несчастный случай?

Пожалуй, слово “нужно” он подчеркнул больше, чем требовалось.

– Вот в чем дело, – я старался говорить дружески. – Видите ли, мы приехали сюда не проверять и не выяснять. Нам, в общем, не так уж важно знать, правильно ли было проведено расследование. Просто, по некоторым данным, несчастный случай сейчас кажется сомнительным.

Тропов явно не хотел меня понимать, и мне пришлось добавить почти официально:

– От того, что нового мы узнаем по делу, очень многое зависит. Нам очень нужна ваша помощь именно в этом. Ну… я бы определил установку так – вы должны представить, что этим занимались другие.

То, как смотрел на меня сейчас Тропов и как он меня слушал, в общем-то, можно было понять. Картина приезда Голуба и его смерти, составленная из показаний свидетелей, заключений местной и областной бригад патологоанатомов, а также местных органов дознания и следствия, была логичной и четкой. Двенадцатого июля прошлого года Голуб примерно в двенадцать часов ночи, после прогулки, во время которой его видели в городе, прошел на первый этаж дома номер шесть по Запрудной улице, в квартиру номер четырнадцать – ту, которую снимал. Поставив на газ небольшой ковш с водой, на котором потом следствием были обнаружены следы не раз завариваемого кофе, Голуб прилег отдохнуть. Лег налегке, сняв лишь ботинки. Как явствует из затем случившегося, Голуб тут же заснул. К этому же мнению пришли и обследовавшие тело медэксперты. Оставленная без присмотра вода из ковша залила газовую горелку, а поскольку двери и окна небольшой однокомнатной квартиры были плотно закрыты, что естественно из-за первого этажа, Голуб отравился заполнившим квартиру газом. Подозревать, что произошло убийство, у следствия не было достаточных оснований – никаких следов насилия на теле Голуба медэкспертиза не обнаружила. А поскольку, судя по деталям квартиры, спокойному положению тела, отсутствию хоть каких-либо мотивировок, а также записок, отпадало и самоубийство, был сделан единственно возможный, по мнению печорского районного ОВД и прокуратуры, вывод – “смерть в результате несчастного случая”. И теперь все это стройное здание мы хотели разрушить.