Текст книги "Последние свидетели (СИ)"

Автор книги: Анатолий Силин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Витя стал сам ходить: неуверенно, шатаясь из стороны в сторону, но пошел. Все так были рады, особенно мама и Петя. К тому времени наступила холодная и снежная зима, завывал ветер и на улицу не выскочишь. Все дыры в стенах сарая замазали конским навозом, но все равно продувало и спать было холодно. Поставили печку, топили чем придется. С работы приходили взрослые и укладывались друг около друга спать в одежде. За ночь все надышат, и становится чуть-чуть теплей.

Я заболела: то ли из сарая выскочила полураздетая, то ли ночью одеяльце с себя сбросила или от холодного пола. Болело горлышко, бил озноб и донимал кашель. Тетя Ксения решилась сходить в соседнее село за картошкой. Ведь ее не только едят, но от пара сваренной картошки лечатся. Собрали с мамой кое-какие вещички на обмен, а вечером в сарай зашли два солдата-итальянца: тетя пойдет, когда они службу нести будут. Один итальянец, небольшого роста и в короткой шинели долго смотрел на меня, а потом подошел и погладил по головке. Увидела на его щеках слезы. Мама после сказала, что у него дома есть такая же, как я, девочка.

Рано утром тетя Ксения ушла в село и вернулась, когда было совсем темно. Зато принесла немного картошки, две тыквы и несколько свекол. Мама решила сразу же сварить картошки. Своего чугунка не было, и она у кого-то попросила. Когда картошка сварилась, она принесла ее в сарай и заставила меня дышать картофельным паром, для чего голову над чугунком накрыла одеялом. Долго дышать паром было просто невозможно, и я сбросила одеяло с головы.

Лечение паром картошки не помогло: тело пылало жаром, я теряла сознание и бредила. Маме разрешили пока не выходить на работу. А мне становилось все хуже и хуже. В беспамятстве, говорила позже мама, мои губы всегда что-то шептали.

– О чем это она? – спросила как-то маму тетя Ксения. Она нагибалась к моим спекшимся губкам и долго со слезами прислушивалась.

– Просит куклу Катю, – отвечала устало. Гладя мою головку, говорила: – Потерпи, дочка, потерпи, теперь немного ждать осталось.

На какое-то время я забывалась, потом начинала плакать и уже не шепотом, а громко просить маму, чтобы она меня не бросила.

– Да разве я брошу свою кровинушку, разве способна на это? – вскрикивала мама. Я вновь затихала, но ненадолго. Иногда днем заглядывала в сарай тетя Ксения, передавала что-нибудь поесть, чаще ту же баланду с травянисто-черным, как кусок мыла, хлебом. Рассказав про последние новости, уходила. Теперь она работала за себя и мою маму. А мама, словно наседка, крутилась возле нас. Больных становилось все больше и больше. Между собой все делились, чем могли: лечебными травами, припрятанными кусочками еды, а чаще – просто проявляли человеческое внимание. Если б не это внимание и забота, вряд ли многие детишки выжили бы. Осталась живой и я, выжили братики, сестричка и двоюродный брат Петя.

...Этого дня все так ждали... Столько дней и ночей просили Господа Бога, чтобы побыстрей к нам пришли наши Освободители. А когда долгожданное свершилось, то не сразу поверили, что, наконец-то, мы свободны. Еще с утра вокруг гремела орудийная канонада, слышались голоса немцев и итальянцев и из сарая никто не выходил. Когда стрельба стихла, кто-то вышел и вскоре, открыв настежь дверь, закричал:

– Свобода! Свобода!

Мама с тетей Ксенией стали лихорадочно думать, что же делать. Первое, что пришло им в голову, – немедленно уходить из холодного и опостылевшего сарая. Но куда с детьми-то, да еще в зимнюю стужу? Может, отложить до завтра, сомневались они, а с утречка – в путь-дорогу? Посоветовавшись с другими, твердо решили:

– Нет, нет и нет. Только сейчас и всем вместе. – Вспомнили, что в селе Лебединка есть бабушкины родственники, уж они-то нас встретят, пустят переночевать и ребятишек потеплей оденут. От Лебединки до Томилинки идти еще ближе. Там, у бабушки, дозимуем и в Грушевое на разведку можно сходить. Цел ли дом? Можно ли в нем жить?

Не теряя времени, мама и тетя Ксения стали нас обувать и укутывать. Кому-то достались и деревянные башмаки, их обматывали кусками одеяла. Чего уж жалеть, лишь бы дойти и ноги не обморозить. Испытывая радость возвращения к бабушке (маминой маме), мы были во всем послушны и вскоре вышли на проторенную дорогу. По ней уже гуськом двигались освобожденные люди: оставаться в сарае никто не захотел.

...С тех пор пролетело немало времени. Зинаида Тихоновна всю жизнь проработала преподавателем в учебном заведении, сама стала матерью и бабушкой.

– Всегда поражалась терпению и выносливости моей мамы, – говорит, вздыхая. – Не знаю, как все это перенесла маленькая, худенькая женщина. Как же надо было любить нас, чтобы сохранить в тех нечеловеческих условиях жизни! Как она была предана нашему отцу, вернувшемуся с фронта инвалидом! Ее любовь помогла всем нам выжить. Мама верила, что нас обязательно освободят, она жила ради нас и папы. Рядом с нею были такие же простые и добрые женщины, готовые ради своих детей на самопожертвование. Это старшая сестра мамы тетя Ксения, наша соседка тетя Даша, и сколько их таких было! Все они прошли тот кошмарный путь и выдержали.

В конце января 1943 года, уже находясь у бабушки в Томилинке, мы наблюдали, как нескончаемой лентой плелись по разбитой дороге немцы. Их гнали целый день, с утра до вечера. В рваных шинелях, закутанные в одеяла, обмороженные, в ботинках, обмотанных тряпками, они представляли собой жалкую картину. Но у нас к ним не было чувства злобы или мести, хотя злиться было за что. Незадолго до этого тетя Ксения побывала в родном селе. Мы были страшно опечалены, что от нашего дома ничего не осталось, – он был полностью снесен. Но закопанные мамой в погребе документы остались целехонькими.

Помню, когда проходили колонны пленных, то моя бабушка вынесла им в миске вареную картошку. Пленные ее тут же расхватали. Солдат, охранявший пленных, сказал бабушке:

– Глянь, старая, сколь у самой-то ртов!

А мы стояли рядом с нашими мамами и далеко не детскими глазами смотрели на еще недавно такую грозную немчуру, а теперь – жалкую и беззащитную толпу голодных и больных людей. До сего времени мучает вопрос – зачем они нам и себе принесли столько горя? Неужели нельзя было жить в мире?

Взрывы в урочище Круглом

Зима. Лыково. Утро как утро: вьется дымок из печных труб, изредка скрипят и хлопают двери, у военных складов сменили часовых. Заметая верховым снегом дороги и траншеи, ветер гонит мелкими ручейками поземку. Траншей на подступах к селу столько, что мадьяры расчищать их не успевают. Село словно утонуло в снегах.

К обеду мадьяры вдруг засуетились, забегали, закричали о чем-то, потом начали прогревать машины и выстраивать их в колонну. К чему бы это? Неужели наших ждут? Но на левом берегу Дона – тишина. Под вечер оккупанты стали спешно грузиться по машинам. Несколько солдат на лыжах с факелами разъехались по селу и стали поджигать дома, конюшни, воловню – там, где находился склад с боеприпасами. Заполыхали фермы, правление колхоза и десятки домов, в которых мадьяры жили. Хорошо, что из домов еще раньше отселили всех жильцов. Головные машины, окутавшись дымом, медленно тронулись на выезд, но вскоре попали колесами в занесенные снегом траншеи и ни с места. Задние попытались их объехать и тоже забуксовали. Мадьяры нервничали: еще бы, ведь с минуты на минуту начнут взрываться боеприпасы. Рыжий комендант носился от машины к машине, грозил, кричал, умолял солдат вытолкнуть грузовики из траншей. Те вылезли, но выталкивать машины не стали, а бросились кто на лыжах, кто с санками пешком в сторону Большедмитриевки. Только скрылись, как начались взрывы, столбы огня и дыма взметнулись высоко в небо. Это был страшный фейерверк вслед уходящим оккупантам. Но далеко уйти им не удастся: у Гришевской горы их встретят наши танки и будет бой, для многих мадьяр – последний. А в Лыково в ту ночь еще долго гремели взрывы.

...Дед Матвей Ваську с Колькой, как внуки ни упрашивали, вечером из дома не выпустил. А им так хотелось хотя бы одним глазком увидеть, что творится вокруг.

"Толик небось забрался на сарай и все-все оттуда видит, – представляли они и вздыхали. – Ему мать разрешает, а дед боится!" Спать не хотелось, да и как уснешь, если завтра ожидается что-то такое, от чего сердце замирало. Мать подошла к печке и плотней задернула матерчатую шторку, будто она могла спасти детей от нечаянно залетевших в дом шальных осколков. Помолившись на висевшую в углу икону, мать легла в кровать, долго ворочалась и вздыхала. А взрывы то гремели один за другим, то на какое-то время затихали, и в этой тишине было слышно, как под стрехой завывал январский вечер да снеговая поземка шуршала по оконным рамам. А потом совсем рядом опять гукали взрывы, не давая ребятам уснуть. Пуржило до утра. Сугробы намело под самые окна, а где и под крыши.

Наконец начало светать. Как раз в это время, переправившись через Дон, передовые части советских войск со стороны Андреевки двинулись в обход Лыково наперерез отступавшим мадьярам и итальянцам. В село несколько бронемашин все же заскочили, но, постояв у еще дымившегося правления колхоза, водители развернули юркие бронемашины и поспешили догонять своих. Было еще рано, а на улицах совсем пусто. Высунувшись из люков, красноармейцы наблюдали довольно печальную картину: остовы сгоревших домов и многих других построек. Мадьяры так спешили, что побросали грузовики, орудия, танкетки...

Пурга тем временем поутихла, поземка прекратилась. В синих прогалах клочкообразных туч изредка появлялось утреннее солнце. Оно было так низко от кромки земли, что совсем не грело. Намаявшись за ночь, Васька с Колькой ничего этого не видели, так как утро проспали, а когда проснулись, то долго ныли, что их никто не разбудил.

Выскочив из избы, братья малость постояли, огляделись и побежали в конец улицы, где виднелись брошенные мадьярами машины. Как же их не посмотреть?

– Понеслись что угорелые, – покачала головой мать Анна.

– Пущай погоняют, – услышала голос свекора, стоявшего на крылечке. Он был тепло одет и в настроении. Придерживаясь рукой за перильца, Матвей осторожно спустился с крыльца и, хрумкая валенками по снегу, вышел на средину улицы. Тут обзор был побольше. Старик увидел, как вышел из дома Сашко Гусев, а чуть дальше, у своей избы, появился Иван Сизов. Махнув рукой, Матвей пошел им навстречу. Из сеней выглянула баба Галя, что-то хотела ему сказать, да раздумала и закрыла сенную дверь. Старики вскоре сошлись и начали свои "тары-бары": говорили громко, размахивали руками – теперь-то кого бояться, чай, свои вернулись. Пошли гуськом к правлению колхоза. Оно сгорело дотла, видно, мадьяры бензина не пожалели. Торчала лишь полуобвалившаяся кирпичная печка, да кучи золы и разного жестяного хлама. Лыковцы словно ждали сигнала для сбора. Со всех улиц и переулков к сгоревшему правлению потянулись людские ручейки, и вскоре толпа загудела: сразу и не поймешь, о чем говорят. Об этом можно было лишь догадываться по отдельным фразам да громким выкрикам:

– Если наши через Дон перебрались – теперь не остановить... Вот поглядишь, попадут гады в мешок... В клещи их, в клещи!.. Против наших у них кишка тонка!.. – Свои речи лыковцы сопровождали мимикой и энергичными жестами. Радость освобождения от оккупантов каждый выражал по-своему. Дед Иван Сизов веско сказал, что теперь мадьяр будут лупить до тех самых мест, откудова они к нам пришли. Дед Матвей слушал, кивал головой, кашлял, сморкался: он еще полностью не выздоровел. Другие сокрушались: сколь домов и ферм вражины попалили – где жить-то и скот держать теперь? Особый разговор – подготовка к весеннему севу: чем сеять, кому – людей, кроме стариков, баб да детишек, нет. Зерна тоже нет, вся надежда на помощь "сверху". А помогут ли?

– Бабы, а ведь скоро почта заработает, – вспомнил кто-то. – Начнем письма получать. Получим ли? Это уж кому как повезет... – Разговоры, разговоры, о чем только не говорили: радовались, что пришло освобождение, думали, как выжить в условиях полной разрухи.

Был бы председатель совета Бганцов, он митинг провел бы, но его нет, говорят, к своим через Дон перебрался. Гудели до тех пор, пока Иван Сизов не крикнул, что надо председателя артели выбрать. Кто-то предложил председателем Сашко Гусева: здоровье позволяет, к тому же от мадьяр пострадал. Но Гусев – ни в какую, на фронт собрался. Дед Иван Сизов, знавший о давнем намерении соседа, его поддержал.

– Тогда сам рули! – крикнула худая, но голосистая бабенка. Ее поддержали: иди-иди, упасть не дадим.

– На руках, что ль, носить станете? – отшутился дед.

– Станем, станем! – прокричали ради хохмы, зная, что Сизов еле ноги волочит и в председатели явно не годится.

Кто-то из подошедших, узнав о чем толкуют, предложил выбрать Матвея Колесникова: хоть и старый, да деловой, хозяйственный мужик. Дед Матвей и слушать не захотел: уж ежели Сизов по здоровью не подходит, то он и подавно. После того как осенью мадьяры забрали у Колесниковых восемь овец, дед Матвей так переволновался, что слег. Потом несколько раз ходил в комендатуру и просил вернуть овечек, а ему пригрозили: не угомонишься, и тебя прихлопнем.

Вспомнили, про одного из первых председателей колхоза, лыковского старожила Филиппа Яковлевича. Думали, что он тут, и стали звать, но его не оказалось.

– Небось концы отдал! – крикнул кто-то.

– Да нет, вчерась видала – живой!..

К Филиппу Яковлевичу занарядили делегацию. (Если забежать чуть вперед, то Филипп Яковлевич согласился возглавить колхоз, но лишь на год, не боле, а там придет кто-нибудь с войны помоложе).

Лыковцам пришлось задуматься и над тем, где же размещать правленцев: свободных помещений в селе не было. Порешили так, что поначалу они посидят в доме самого председателя, потом у Галушкиных – у них семья небольшая и дом попросторней, – а летом начнут строить новое помещение.

...С утра Васька с Колькой обегали почти все улицы, пересчитали брошенные мадьярами машины и орудия, потом вернулись на площадь, но там им было неинтересно. Думали увидеть Толика, а его почему-то не было. Прибежали к нему домой, постучали в дверь, вышла мать и сказала, что сын спит и будить его она не станет.

– Такой день, а он дрыхнет, – бурчал Колька.

– Всю ночь человек не спал – понимать надо! – урезонил его старший брат.

– Мы бы тоже не спали, кабы не дед... – Братья шли по улице, спорили, а в это время люди с площади тоже стали расходиться. Послушав, о чем разговаривали дед Сашко с их дедом, вновь вернулись к машинам, но в кабины залезать опасались – вдруг мадьяры гранаты туда подложили. Прибежали опять к Толику и застали его на ногах. Друг без всяких упрашиваний рассказал, как, боясь попасть под взрывы своих же боеприпасов, удирали мадьяры. Рассказывать пришлось не один раз, потому как после Колесниковых подбежали двоюродные братья Свинцовы, потом Васкаевы, за ними Борька Суменко и Алешка Гомин. Всем хотелось услышать, как драпали мадьяры.

Толик – мастер на всякие выдумки. В этот раз придумал срочно просчитать, сколько домов мадьяры за ночь пожгли. Поручил каждому обежать по одной-две улице и ничего не пропустить. Ребята тут же разбежались, даже братья Колесниковы с ним не остались, хотя по своим улицам они и так знали всех погорельцев.

Толик решил глянуть, что осталось от бывших складов. Это задание поручать никому не стал. Встретились ребята после обеда на площади у сгоревшего правления. Долго подсчитывали, уточняли и, наконец, подвели итог: только за одну эту ночь мадьяры сожгли в селе около ста домов и других строений.

...Февраль и март проскочили в радостях и переживаниях. Оккупация лыковцам вспоминалась как страшный сон. Война отодвинулась на запад, с фронта стали поступать письма. Они были не всегда добрыми. Колесниковы получили сразу пачку писем от Павла и Татьяны. Павел – танкист, а Татьяна – медсестра военного госпиталя. Долго не было писем от Георгия, но потом и от него пришла весточка. Георгий сообщал, что бьет фашистов в партизанском отряде в Белоруссии. Дед Матвей слушал и качал головой: вон куда война занесла отчаянного внука. Потом от партизана писем долго не было, а на Павла пришла похоронка – геройски погиб в боях за освобождение Украины. Погибших оплакивали не только Колесниковы, горе пришло почти в каждую семью. И уж никак не могли смириться лыковцы с тем, что стали гибнуть ребятишки в самом селе. За два месяца после освобождения от оккупации на минах и гранатах подорвались шесть подростков, четверо – насмерть, двое остались на всю жизнь калеками. Взрослые заволновались, надо было что-то срочно предпринимать! Председатель колхоза тоже ломал голову над этой проблемой. Ездил в Подгорное, а там сказали – решайте сами, а что касается специалиста по взрывному делу, то подошлем. Председатель заодно озадачил районную власть, что сеять нечем, посевной техники никакой, во всем колхозе осталась пара волов да с пяток коров, остальную живность мадьяры при уходе перебили. Тоже пообещали помочь.

До весенне-полевых работ следовало срочно очистить поле от взрывоопасных предметов. Как только в Лыково приехал человек из военкомата, председатель собрал дедов, чтобы с ними посоветоваться.

Из сельских ребятишек старикан, так лыковские мальчишки звали между собой председателя, позвал лишь двоих: Толика и Ваську. Правление было в доме Галушкиных, советовались в горнице. Толик и два брата Колесниковы пришли задолго и крутились около дома. У Галушкиных горе – сын Алешка на мине подорвался. Мать вся в черном, плачет, ей и жизнь не мила.

– Не знаешь, зачем позвал? – спросил Колька Толика. Подражая старшим, он сдвинул шапку на макушку и, как они, сцыкивал слюну на землю промеж зубов. По длине полета слюны получалось не хуже, чем у них. Толик, однако, смолчал. "Может, не слышал?" – подумал Колька и вновь спросил.

–Зачем меня с Васькой позвали, догадываюсь, а вот про тебя – не знаю, – ответил наконец Толик. Колька надул губы, но долго молчать не мог и ради любопытства поинтересовался:

– А вас-то зачем?

– Какое-нибудь важное задание дадут.

– А мне?

Поглядев снисходительно на Кольку, Толик улыбнулся.

– Подрасти тебе чуток надо, мал еще для заданий.

Колька обиделся и примолк, Васька тоже молчал, уж брат мог бы его и поддержать. Глянув на Ваську, Колька упрямо сказал:

– Все равно с вами пойду.

Брат безразлично пожал плечами: мол, иди, мне-то что. Колька немножко повеселел.

– И чего тянут, быстрей бы сказали, что надо, – произнес он с деловым видом. Кольке никак не хотелось, чтобы старшие с ним не считались.

А в доме Галушкиных шел непростой разговор о том, можно ли доверить ребятам собирать, а потом и уничтожать боеприпасы. Дед Матвей, зная настроение невестки после гибели внука Павла, сразу не согласился.

– А если что случится? – горячился он. – Один внук на фронте погиб, от другого никаких вестей, а теперь и малолеток подставлять?

Председатель слушал, кряхтел, хмурился, но дал высказаться всем. Старший лейтенант Тарасенко сидел с каменным лицом: он уже что хотел сказал.

– Думайте, старики, думайте, вам решать. Для того и позвал, – сказал председатель. – Только учтите: снаряды, оружие всякое никто за нас собирать не станет. Можно, правда, баб мобилизовать.

– Не женское это дело, – не согласился Сашко Гусев.

– И не детское, – добавил дед Матвей. Он остался при своем мнении, хотя и понимал, что кроме стариков, женщин да детей решать этот вопрос больше некому.

– О чем спор-то, Матвей, – вздохнул председатель. – Иль думаешь, мне ребят не жалко? Хорошо, давайте погремим костями. Много ли нагремим? Не думаю. Верно говорил старший лейтенант, что время упустили. Привлекать придется всех, и баб тоже... Вы меня знаете...

Председатель говорил тихо, потому как в доме траур, явно волновался, из-за чего кончик носа и впалые щеки покрылись слабым румянцем.

– Боюсь, – покачал он головой, – как бы еще другим не пришлось помогать. Этого добра – повсюду навалом, а людей-то нет. – Верно говорю, товарищ Тарасенко? – спросил старшего лейтенанта.

– Все так, – кивнул тот. – Кое-кому помочь придется. – Тарасенко потер ладонью лоб. – Детей будем отбирать постарше, это, думаю, всем понятно. Пригляд, разумеется, за ними нужен. Обязательно подучить пацанов, но об этом я уже говорил. Вот так.

– У самих-то желания хоть отбавляй, да что толку, – пошел на попятную дед Матвей. – В траншею я, к примеру, как-нибудь сползу, а вот выбраться – вряд ли сумею.

– Пригласим баб, глядишь, вытащат, – пошутил дед Иван Сизов.

– Во-во, еще и старуху в траншею утащу... Здорово, а? Чем не могила? – Но шутка у деда Матвея не получилась, слишком дело-то крутое, тут не до шуток. – Да и не против я вовсе, надо так надо, сам со старухой подмогну. А подучить хлопцев, согласен, надо. Несмышленыши они ишо.

– Так уж и несмышленыши? – не согласился Сашко Гусев. – А лучше, если эти несмышленыши подрываться будут? Не-ет, убрать подчистую. Какая же это жизнь, если ходить по земле с опаской?

Разговор затягивался. Тарасенко куда-то спешил и несколько раз показывал председателю на часы. Тот наконец заметил и кивнул головой.

– Значит так, снаряды и все прочее собирать начнем завтра, а как определимся, где взрывать, туда и свозить станем. У меня все.

– Сразу говорю, что первые взрывы проведу сам, но уж дальше придется без меня, – напомнил Тарасенко.

– Иди зови ребят, – попросил председатель Сашко Гусева. Тот, вышел и скоро вернулся. Ребята вошли в дом какие-то полусонные.

Председатель встал, чуть не подпирая головой потолок. Попросил деда Матвея:

– Ты только не мешай, помолчи, ладно? Я с твоими внуками погутарю. – Тот пожал плечами, а Колька и Васька растерянно заморгали: им непонятно, о чем это старикан собрался с ними говорить.

– Тут мне как-то подсказали, что в вырубке за вашим огородом взрыв недавно был, вот и хотел бы знать – кто из вас взрывал? – спросил, строго глядя то на Кольку, то на Ваську. – Ты? – Председатель потрепал ладонью белые вихры Кольки.

Тот, заикаясь, ответил:

– Не взры-ывал ничё...

– А кто?

Дед Матвей недовольно крякнул, но председатель поднял руку: мол, помолчи. И вновь вопрос Кольке:

– Так кто взрывал?

– Не взрывал я, клянусь! – крикнул Колька и перекрестился.

– Ладно. Может, ты, Василий? Опыт у тебя имеется: то гранату в костер, а теперь что? Чего молчишь? Говори. Только имей в виду, мне все известно, а братишку спросил просто ради интересу.

Васька так покраснел, что даже дед Матвей подслеповатыми глазами это заметил: засопел, закряхтел.

– Говори, Васьк, как было, иначе прям тут ремнем отлуплю! – завелся он. – Вон у него ремень попрошу, – кивнул на Тарасенко.

Лупить Ваську ремнем, да еще при всех, деду не пришлось, так как он сам во всем сознался. Да, подорвал мину, хотел выкорчевать пень.

– Получилось? – спросил председатель.

– Ага.

– А чем мину взрывал?

– Из карабина в нее пальнул.

– Карабин где взял?

– В посадке нашел.

– Куда подевал?

– В вырубке спрятал.

– Ну вот и разобрались, – вздохнул с облегчением Филипп Яковлевич и сел за стол. Он молчал, и все молчали. Председатель задумчиво мял руками свою старую, пошитую из собачьей шкуры шапку. Молчание прервал старший лейтенант Тарасенко. Поглядев на Ваську, он негромко сказал:

– На той неделе в хуторе Широком погиб Ванюшка Фомин. Вот так же из карабина стрельнул в мину, а их там несколько штук оказалось. В клочья мальчишку разнесло, глядеть было страшно. Не знаю, не знаю... Тут вот председатель и уважаемые старики советуют включить вас в отряд... – Помолчал. – По сбору и уничтожению трофейных боеприпасов. Выходит, положиться нельзя: никакой дисциплины, никакого понятия. Ведь знаете, сколько ваших же дружков погибло и покалечено. – Достав из нагрудного кармана гимнастерки листок, стал называть фамилии: – Вася Ключкин, Ваня Илюшкин... Может, больше не надо? – сказал, глядя на ребят. – Как же можно вам доверить серьезное дело?

– Не подведем, – поджав губы, пробурчал Толик.

– Такого не будет, – опустил голову Васька.

– Брат правду говорит, – поддержал его Колька.

– Ты-то, защитник, помолчал бы! – осадил внука дед Матвей. – Дома ишо потолкуем.

– Так что, старики, поверим ребятам или нет? – спросил председатель.

Вначале Сашко Гусев, потом дед Иван Сизов, за ним дед Матвей кивнули.

– Ну ладно, решено, – сказал Тарасенко и поднялся. – Отберите с десяток, можно и больше, и приступайте. Насчет учебы подузнаю, потом скажу. Давайте определимся, кого назначить командиром отряда. Мне кажется, вот его, – старший лейтенант посмотрел на Толика Любимова. – Как, старики?

– Слушай, это ты через внука мне список погорельцев передал? – спросил дед Иван Сизов Толика.

Тот покраснел.

– Да, а собирали все и вот они, – показал на Колесниковых.

– Зачем?

Толик хитро улыбнулся:

– Пригодится.

– Ты о чем это, Иван? – спросил председатель.

– Помнишь, списки тебе передал, ну, сколь домов мадьяры у нас спалили?

– И что?

– Вот по его заданию пацанва этот список собрала.

– Для истории пригодится, – одобрил председатель. И посоветовал Толику: – Вразумляйте своих друзей, чтоб с оружием-то не баловались. Это не шутки... Вон чем кончается.

– Говорим, говорим, а они все забывают, – подал голос Колька.

– Значит, плохо говорите, – сказал председатель. – Ладно, тут всем подумать есть над чем. Ну, а в заместители к Любимову давайте Васю Колесникова, – предложил он. – Я думаю, он все понял.

– Заслуживает, – согласился дед Иван Сизов.

– Поддержу, но глаз да глаз нужон, – пробурчал дед Матвей, исподлобья поглядывая на внука.

– Вам и карты в руки, – улыбнулся Тарасенко. – Приглядите за ним.

– За ним уследишь, – покряхтел дед, но согласился.

Васька же не хотел быть заместителем у Толика, а просто помогать ему.

– А мне можно в отряд? – не теряя надежды, попросил председателя и старшего лейтенанта Колька.

– Это уж ты, дружок, с дедушкой своим обговаривай, – улыбнулся Тарасенко. Колька обрадовался: уж к деду-то он подход найти сумеет.

– ...Не пущу! Не отдам на смерть! – выговорила свекру в запале Анна.

– Кончай нудеть! – прикрикнул тот на нее. – Подумай этими самыми, – покрутил пальцем у головы. – Кому же собирать? Кому?

– Стукалина Катерина сказала, что Витьку не пустит. Мужа, говорит, на войне потеряла, не хватало единственного сына потерять.

– Ее это дело, а я против мира не пойду. – С невесткой, которую ценил и уважал, дед спорил редко, но тут не сдержался. Спор был до слез: Анна обиделась, что свекор со свекровью ее понять не хотят. Хорошо Васьки с Колькой дома не было, они бы тоже слез прибавили.

Баба Галя слова Матвея восприняла спокойно. Повздыхав, сказала Анне:

– Иль забыла, в скольких семьях сама ребятишек оплакивала? Уж лучше раз всем отмучиться, чем потом в страхе жить. Подумай, что станет, если не соберем?

Подобные разговоры велись в каждой семье – уж слишком необычная предстояла мальчишкам работа.

...Перед отрядом были поставлены две задачи: собрать все, что разбросано из оружия и боеприпасов; боеприпасы потом уничтожить, а оружие – сдать в милицию. Вторая задача тоже не из простых – охранять село в ночное время от отставших мадьярских и итальянских солдат, а также прятавшихся в лесу предателей и дезертиров. Все одиннадцать человек из отряда, как и обещал старший лейтенант Тарасенко, прошли краткосрочные учебные курсы при военкомате и райкоме ДОСААФ. Учили обращению с боеприпасами и как уничтожать их. Времени в обрез, работали плотно. Ребятам выдали несколько итальянских карабинов, патронов к ним хватало. Днем пацаны ходили цепью по полям, собирая снаряды, мины, гранаты, патроны и все это сносили в отдельные кучки, за которыми потом кто-то из стариков приглядывал. К месту взрыва боеприпасы пока не свозили, потому как транспорта не было. Старики приучали к повозкам коров. На них, в основном, и будут возить. А вечером, вооружившись трофейными карабинами, ребята дежурили у въезда в село. В ночной дозор с ними ходили Сашко Гусев, дед Иван Сизов и даже дед Матвей, когда дежурил внук Васька. Быть в дозоре с дедами ребятам было удобно. Когда переваливало за полночь, старики разрешали им поспать: ведь днем мальчишкам опять надо будет ходить по полям. В отдельных местах, особенно вблизи от бывших мадьярских складов, боеприпасов было столько, что казалось, их никогда не собрать. Земля там была просто усыпана снарядами. Но на помощь приходили все, кто мог, и землю от смертоносной опасности очищали. Ребята с нетерпением ждали сигнала, когда станут вывозить, а потом и уничтожать боеприпасы. И такой сигнал вскоре поступил.

В этот день они, как обычно, ходили цепью, стараясь не пропустить ни одного взрывоопасного предмета. От двух длинных помещений воловни, в которых находился склад боеприпасов, ничего кроме огромных воронок не осталось. Часть боеприпасов силой взрыва разбросало по полю; особенно много снарядов валялось вблизи самой воловни. Подходя к посадке, Васька увидел длинную фигуру председателя и рядом с ним человека в военной форме. Худая лошадь, на которой председатель разъезжал по полям, щипала прошлогоднюю придорожную траву.

– Старикан Тарасика привез, – сказал Васька Толику. Тарасенко они между собой звали Тарасиком. Так проще, да и не такой уж он старый, хотя и старший лейтенант.

– Ты больше на землю поглядывай, – посоветовал Толик. Он, как и Васька, догадывался, что приезд Тарасенко неслучаен. Как только подошли к посадке, Тарасенко отвел Толика к подводе, а Васька с ребятами вновь развернулись цепью к воловне. Председатель решил проверить их работу и тоже пошел вместе с ними.

– Как дела? – спросил Толика Тарасенко.

– К обеду, думаю, закончим.

– О задании не забыл? – Задание – подыскать площадку для уничтожения трофейных боеприпасов. В отряде об этом знали только Васька и Толик.

– Есть на примете, – кивнул Толик.

– И где?

– В урочище Круглом. От Лыково километра три. Удобно.

– Хорошо. Председатель, кстати, тоже об этом месте говорил.

Подошел Филипп Яковлевич. Он доволен.

– Молодцы, хлопцы, – похвалил ребят. – Чисто работают! Ну как, с площадкой определились? – спросил у Тарасенко.

– Да, мнения совпадают. Осталось дорогу посмотреть и саму площадку.

– Поезжайте, только меня в село завезите и возьмите с собой Сашко Гусева. Я его предупредил.

Оставив в правлении председателя и забрав по пути Гусева, поехали в урочище Круглое. Сашко взял топор и две лопаты, чтобы подготовить площадку и выкопать убежище для минеров.

Лошадь бежала трусцой. Правил Толик.

– Утречком начнем вывозить, а после обеда, даст Бог, взрывать. Доволен? – спросил у Толика Тарасенко.

– Еще бы! – радостно улыбнулся тот. – Ребята ждут не дождутся!