Текст книги "Последние свидетели (СИ)"

Автор книги: Анатолий Силин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

У цементной ямы приостановился – погони нет. Слышал, как сзади трещат мотоциклы и гудят машины. Показались "крайние хаты". Людей на улице не видно. Как своим сказать, ведь обомрут... Кто-то Кольку окликнул. Оглянувшись, он увидел деда Сизова. Тот сидел на скамейке и курил. Колька встрече с ним даже обрадовался.

– Чего мчишься, как угорелый? – спросил дед Иван хриплым голосом. Дружка своего внука Петьки он привечал.

Собираясь с мыслями, Колька какое-то время молчал, потом его словно прорвало:

– Там! – махнул рукой, – Там немцы, на машинах, мотоциклах, велосипедах и с автоматами!..

– Слышал, слышал, как протарахтели. И что?

– Они брата Ваську, Витьку и Толика забрали!

– За что? – нахмурился дед.

– Гранату в костре взорвали.

– Живы?

– Угу.

– А гранату где взяли?

– Васька в траншее у леса нашел.

Затушив и бросив окурок, дед спросил:

– Сам-то как удрал?

– На груше сидел и все видел.

– Понятно, понятно... А теперь слушай меня: беги домой и расскажи своим. Только не кричи, иначе все испортишь. Передай, чтобы мама и бабушка ко мне подошли. Понял? Да, еще заскочи к тетке Кате, пусть тоже придет. Беги! – Дед легонько подтолкнул Кольку костылем в спину и, кряхтя, встал со скамейки.

... Слух о том, что ребята нашли и взорвали в костре гранату, а немцы их задержали, мгновенно облетел все Лыково, и у дома деда Ивана Сизова собралась толпа. Она гудела как пчелиный улей: думали – что делать? Вначале хотели пойти всей толпой навстречу немцам, но потом посчитали, что лучше дожидаться тут: село немцы не минуют, тогда все и разрешится. Кольку много расспрашивали, и он рассказывал обо всем, что видел.

Вскоре послышался шум моторов, и в село въехала колонна мотоциклов, машин, а за ними – солдаты на велосипедах. Большая часть колонны прошла в центр села, а несколько машин и мотоциклов остановились. Из легковушки вышел высокий молодой немец, к нему из автобуса подошел человек в гражданском. Солдаты вывели из автобуса и ребят. Толпа заволновалась, гул усилился. Опустив головы, ребята молчали, а человек в гражданском прокричал:

– Слушайте! Слушайте! Сейчас будет говорить командир немецкой части Отто Шмидт.

Шум не сразу, но прекратился. Немцу поднесли из автобуса деревянную подставку, он медленно поднялся на нее и оглядел собравшихся. Потом стал выкрикивать непонятные слова, размахивать руками, но Колька разобрал лишь одно слово – "Дон". Затем на подставку вскочил переводчик и стал переводить.

– Господин офицер поздравил вас с освобождением от советского режима. Теперь вы свободные граждане и будете работать на Великую Германию. Доблестные солдаты фюрера вышли к Дону, скоро падут Москва, Ленинград, Сталинград...

– Мам, а мам! – теребил Колька руку матери. – А когда ребят отпустят?

– Да помолчи ты! – всхлипнула мать.

– Я к Ваське хочу... Они не виноваты, сам видел...

– Молчи!

– Я немцу скажу об этом.

– Не вздумай! – Мать схватила Кольку за руку.

Уткнув головы в почерневшие босые ноги, ребята молчали, вычерчивая пальцами ног на пыльной дороге какие-то завитушки. У Витьки лицо красное, дышит тяжело. Васька голову ни разу не поднял, Толик – тоже. "Как проскочить мимо солдат? Стоят будто истуканы и все, все видят!" – думал Колька. Но пробежать можно: вот как крайний немец отвернется, тогда и рванет. Колька уставился на немца и, не моргая, стал ждать.

Ага-а, отвернулся... Вырвав у матери руку, мальчишка побежал к ребятам. Не добежал: глазастый немец подставил ножку, и Колька упал на землю. Переводчик отвлекся и замолчал. Подойдя к Кольке, немец наставил на него автомат и грозно буркнул. К Кольке подбежала мать, за ней бабка, подхватили его и потащили к деду Ивану. Офицер что-то спросил у переводчика. Тот подошел к Колесниковым.

– Господин офицер спрашивает, чей этот мальчик?

От толпы отделился дед Иван. Поправив бороду, сказал:

– Скажите офицеру, что эта женщина его мать, а рядом – бабушка. У них большая семья, отец умер до войны. Мальчик бежал к брату. Он хотел сказать, что брат не виноват и ребята тоже не виноваты. Гранату они нашли... – Дед говорил, показывая палкой то на Кольку, то на Ваську и его друзей, то на мать с бабкой. А переводчик переводил.

Колька вдруг крикнул:

– Они не виноваты!

– Почему? – строго спросил переводчик.

– Я гранату нашел, а они в костре взорвали, думали поддельная.

– Неправда! – крикнул Васька. – Гранату я нашел!

Братья заспорили, и этот спор неожиданно прервала бабушка Галя. Подойдя к офицеру и прижав сухие руки к груди, она вежливо сказала:

– Помилуйте наших киндер, пан офицер, отпустите их... Эту гранату они нашли у дороги и бросили в костер, чтоб других уберечь. В чем же вина? Всем миром просим, пан офицер, отпустите... – Бабка хотела еще что-то сказать, да раздумала. Заметила, что слова "пан офицер" и "всем миром просим", немцу понравились. Неприступное лицо офицера подобрело, губы тронула улыбка.

Был бы Колька постарше, понял бы хитрость бабки и ради кого она это делала. Но в тот момент героиней ему казалась мать! Как она здорово пригрозила немцу! Тот даже назад попятился. А бабушка – "помилуйте, пан офицер..." Не хватало еще на колени брякнуться. Собой Колька тоже доволен: не сдрейфил, эх постоять бы с ребятами, да немец помешал.

Тем временем офицер глянул на часы, что-то прокричал и ребят отпустили. Вот это да!.. Никто не ожидал, что так быстро. Столько было радости.

Немцы сели в машины, на мотоциклы, в автобусе включили музыку, и колонна запылила в сторону Верхнего Карабута. А офицер вдруг подошел к бабушке Гале и, улыбаясь, похлопал ее по плечу.

– Гут, гут1, – сказал он, – отчень корашо, када просьба всем миром. – Потом сел в машину и тоже уехал.

Все бросились благодарить бабушку Галю, а она смущалась, отворачивалась, ее всегда бледное, уставшее лицо чуточку порозовело. У ребят же разговоров хоть отбавляй, особенно о костре, гранате и как она здорово бабахнула. Жаль, что немцы им все испортили.

А на другой день в Лыково вступил большой отряд мадьяр...

Первое время мадьяры пребывали в победной эйфории: война скоро закончится, и они поедут домой. Там отдохнут, а потом вернутся получать землю. Фюрер обещал дать каждому солдату по сто гектаров: воюя против евреев и коммунистов, они это заслужили. На ломаном русском языке, с помощью жестов и мимики мадьяры поясняли старикам и женщинам, что Ленинград в кольце – двумя пальцами делали круг, Москва в полукольце – вытягивали вперед руки, и что дни Сталинграда сочтены. У многих мадьяр были губные гармошки: на них они наигрывали не только венгерские мелодии, но и русские песни. Особенно им полюбились песни про Катюшу и Стеньку Разина.

Однако ожидания и расчеты на быструю победу не оправдались: Москва, Ленинград и Сталинград выстояли, советские войска прочно закрепились на левом берегу Дона и готовились к контрнаступлению. Настроение у мадьяр стало резко падать, они жутко боялись русской зимы, которая представлялась им сплошной снежной бурей, наводящей страх и ужас. Жителей сел, расположенных ближе к Дону, оккупанты насильно выселили и отправили подальше от линии фронта. Их дома и надворные постройки разбирались и использовались для строительства теплых блиндажей. Посещать родные места отселенным категорически запрещалось: оккупанты опасались появления в прифронтовой зоне партизан.

Мадьяры ходили по домам и отбирали у людей молоко, сметану, творог, яйца, сало, курей... Продукты стаскивались в соседский сад, и Васька с Колькой не раз наблюдали из-за плетня, как толстый мадьяр проверял, не отравлено ли молоко, а потом к горшкам приклеивал бирочки.

В Лыково установилась гнетущая атмосфера. Люди без надобности старались из дома не выходить, вздрагивали и крестились на каждый громкий крик или звук. В разных концах села то и дело раздавались выстрелы и дико визжали подстреленные мадьярами собаки. Вольготно жилось лишь полицаям: они пьянствовали, также отбирали у жителей продукты, не церемонясь гоняли их на разные работы. Жизнь стала такой, будто лыковцев с завязанными глазами подталкивали к краю пропасти.

Ближе к зиме стало еще хуже. Выселили Стукаловых, а вместо них дом занял отряд мадьяр, охранявших склады и другие военные объекты.

Взрослое население постоянно привлекалось к возведению блиндажей, рытью траншей и окопов. К этой работе стали привлекать и детей. Лыковцы пилили и жгли дубовый лес, а полученный уголь отправляли на сталелитейные заводы в Германию.

По окраинам леса устанавливались зенитные батареи. Оборонительные сооружения обносились колючей проволокой, к ним приставлялась охрана. В ночное время по селу ходили патрули.

Новая власть пока не стала распускать колхозы и совхозы. В них назначили старост, через которых решались все хозяйственные вопросы. Бродивший по полям и оврагам бесхозный скот собрали и оприходовали на фермы: для ухода за ним назначили скотников, доярок и сторожей. Оккупантам помогали предатели и дезертиры, отставшие по разным причинам от воинских частей советской армии. Их было немного, но они были. Особенно усердствовал перед мадьярами местный предатель Семен Никитенко.

...Тот августовский день был теплым, ясным и безветренным. Всем семейством Колесниковы вышли на огород копать картошку. Урожай был на редкость хорош, и бабушка Галя определила, кто чем будет заниматься: Шурка с Васькой – картошку копать, все остальные – выбирать. Часть урожая сразу отберут на семена, большую часть оставят на еду, а оставшуюся вместе со свеклой закопают в яму – там она целее будет.

Принесли лопаты, ведра, мешки и принялись за работу. Деда Матвея с ними не было. В селе он появлялся теперь редко: все время с овцами и телятами. Корову привели домой: так удобней, за овец и телят дед побаивается – как бы мадьяры не забрали. Работа спорилась: Шурка и Васька накапывали, все остальные, нагнувшись, выбирали. Баба Галя строго следила, чтобы клубни выбирались полностью. И вдруг со двора послышался крик.

– Мам, кто-то зовет, – сказал Колька.

– Сходи, Анют, узнай, кого нелегкая принесла, – проворчала бабка невестке. – Может, опять собирают?

– Что ни день, то сбор, – вздохнула Анна и, поправив платок, пошла к дому. Увидев, что Колька стоит, прикрикнула: – Работай, работай, чего встал? Погляди, сколько в ведре у бабушки, и глянь у себя?

Колька быстро стал наверстывать, но тут подошла бабка.

– Получше в лунках проверяй, да кучки разгребай. Гляди, как надо, – сказала она.

Вернулась мать, и все подняли головы.

– Ты, мам, угадала – Никитенко приходил.

– Чего он?

– Сказал, чтоб завтра к девяти с Шуркой к правлению пришли.

– Зачем, мам? – спросила Шурка.

– Не сказал. Предупредил, что сам комендант говорить будет. Комендант-то, сказывают, как собака на всех бросается.

– Больше ничего не спрашивал? – выпрямилась бабка.

– Про батю. Что-то давно, говорит, не видно.

– А ты?

– Сказала, что со скотиной пропадает.

– Никак чего задумал?

– Обижается на советскую власть, что дюжа жизнь ему попортила, теперь, сказывает, черед рассчитаться наступил.

– А отец-то при чем?

– Может, так спросил, а может, гадость какую подложит, – все-таки четверо наших на фронте против них воюют.

Мать с бабкой переговаривались тихо и старались быть спокойными, но в душе каждой уже варилась тревога: куда завтра занарядят? Столько разговоров по селу ходит. И зачем Шурку-то, ребенок ведь? А если в Германию угонят? Думали, гадали, но так ничего и не придумали.

– Завтра прояснится, может, и зря голову ломаем, – сказала баба Галя. Она переживала сразу за двоих: невестку и внучку. Случись что с Анной – даже страшно представить, как потом с семьей придется выкручиваться. И за внучку опасается – кругом солдатня... Поправляя платок, бабка глянула на внуков, и лицо ее подобрело, морщины разгладились: работают старательно, к их разговору не прислушиваются.

...Утром у правления бывшего колхоза "Знамя труда" собралось сотни две жителей Лыково. Мужчин совсем не видно, в основном женщины и дети. Колесниковы, Стукаловы, Сизовы стоят отдельной кучкой. Малышня рядом со взрослыми крутится. Семен Никитенко и еще несколько полицаев с широкими нарукавными повязками и винтовками толкаются среди селян, прислушиваются, о чем они говорят. На вопросы не отвечают, сами, мол, скоро узнаете.

Ровно в девять подъехал грузовик с мадьярами. Выпрыгнув из машины, они повернулись лицом к собравшимся. Не успела осесть пыль, как подкатил на черной легковой машине сам комендант. Вместе с ним вышли еще двое: офицер и пожилой человек в гражданской одежде и с костылем. Комендант – высокий, рыжий, лицо в шрамах, на кителе планка наградных колодок. Он мрачно оглядел собравшихся. "Ну и рожа!" – подумал Колька. Женщины молча вздыхали, чуя, что вряд это к добру.

По селу уже ходили слухи, что комендант не в меру горяч, груб и бьет не разбираясь. Окинув взглядом лыковцев, он стал громко читать приказ о направлении трудового отряда на земляные работы в село Верхний Карабут. Человек в гражданском быстро перевел и зачитал список селян для отправки в прифронтовую зону. Список был длинным, в него попали как взрослые, так и дети. Первой заойкала тетка Катя Стукалова, услышав имя дочери Маши, потом вскрикнула Анна Колесникова – Шура тоже попала в этот список. Люди были недовольны, что на передовую посылают детей. Маша и Шура по-разному отнеслись к скорой поездке в Верхний Карабут. Прижавшись к матери и часто-часто моргая, Маша молчала. Шура успокаивала мать:

– Зато тебя не взяли!

– Пожалели мать-героиню...

– Ну перестань, мам!

Ропот нарастал. Комендант зло рявкнул по-венгерски, и шум поутих, но не надолго. Как только переводчик закончил читать список, посыпались вопросы.

Прихрамывая, вышел вперед дед Иван.

– А на сколь долго, господин комендант, людей отсылают? – Спросил и вернулся на место. В самом деле, в приказе о сроках работы ни слова. Комендант повернул голову к офицеру и стал с ним шептаться. По всей видимости, это был представитель фронтовой части. Ответ был резким, злым, лицо коменданта покраснело. Переводчик тут же с готовностью перевел:

– Господин комендант сказал, что работать будут столько, сколько потребуется Великой Германии.

– Ох-ох! Ах-ах! – раздались недовольные возгласы. Шум нарастал. Комендант поднял руку в перчатке, и ропот прекратился. Выждав паузу, он мрачно добавил:

– Кто вздумает приказ не выполнить, будет расстрелян.

Наступила гнетущая тишина: лыковцы осмысливали сказанное. Переводчик вежливо напомнил:

– Есть еще вопросы?

– У меня вопрос! – крикнул Сашко Гусев, человек пожилой, всю жизнь проработавший в колхозе плотником, но звали его просто – Сашко. Он, как и дед Иван, вышел вперед, повернулся к коменданту, но так, чтобы вопрос и односельчане слышали:

– Интересно знать, как будет с жильем и с едой. Кормить станут или нет?

Коменданту вопрос не понравился. Он долго смотрел на Гусева, а потом, выхватив у переводчика костыль, пошел к нему. Надо было видеть, как надменно и высокопарно, поигрывая в руках костылем, комендант вышагивал к деду Сашко. Дед был насторожен, однако не настолько, чтобы предугадать дальнейшие действия коменданта, и простодушно улыбался. И вдруг коменданта словно взорвало. Резко выбросив вперед костыль, он в мгновение подскочил к нему и стал нещадно бить по голове, рукам и спине. Толпа загудела, раздался недовольный ропот. Защищаясь от ударов, дед Сашко медленно пятился назад. А комендант лупил где попадя. Коверкая русские слова, приговаривал:

– Этта гостиньца! Этта кусно питанья!..

Гусев нырнул в толпу и тем спасся. Комендант выругался и, погрозив костылем, вернулся на место. Стащив с ладоней перчатки, сунул их вместе с костылем переводчику. Какое-то время молчал, и молчали все.

– Еще вопросы к господину коменданту будут? – робко повторил переводчик.

Больше вопросов не было. Переводчик объявил день и час отъезда, сказал, что разрешается с собой взять, и вновь напомнил, что ожидает тех, кто вздумает не поехать. Стали расходиться. Два деда, Иван и Сашко, шли и негромко переговаривались. Дед Иван посочувствовал Сашку.

– Больно, старина?

– Не так больно, как позорно. Меня никто и никогда не бил, а этот... лупил, будто скотину... Попался бы один на один! – Гусев зло сплюнул.

– Как с цепи сорвался, черт рыжий, – покачал головой дед Иван. – Я поначалу думал, что шутит, а он как начал... Ведь мог и зашибить.

– Оборзел, гад! Видел, как перчатки переводчику сунул? – Ба-а-рин, нам только таких в Лыково не хватало.

Остановившись, дед Иван спросил:

– Может, зайдем погутарим, душу отведем?

– Почему бы не погутарить... Дрожит все внутри. Столько разговоров теперь по селу пойдет... Как же, деда Сашко комендант откостылял. Позор-то какой!

– Не терзайся, Сашко, этим не утешишься.

– Сам знаю, а все равно муторно. – Вздохнул. – Ладно, хныканьем делу не поможешь. – Взгляд Гусева посуровел, брови нахмурились. – Я уже решил, только не смейся и не подумай, что с ума спятил.

– Ты это о чем?

Приблизившись вплотную к деду Ивану, Сашко зашептал:

– Вот как наши придут, ей-Богу, на фронт подамся. Не такой уж я слабак и этим гадам еще покажу, на что способен1. Узнают... – И дернул крепким плечом.

Иван похлопал Сашко по спине.

– Ясно, что не слабак. Пойдем, пойдем посидим. – Старики свернули к дому и сели на скамейку в тени разросшейся сирени и вишен.

Загребая ногами пыль, по дороге прошла группа ребятишек: два Колесниковых, Толик Любимов, Витька Стукалов и Петька Сизов. Они хотели свернуть к Петьке, да не стали мешать старикам и прошли дальше. Мальчишки уходили с площади последними и видели, как офицер, приехавший с комендантом, хлопал того по плечу и смеялся, а комендант гыгыкал как индюк, будто и не бил только что костылем деда Сашко. Офицер с переводчиком сели в машину и уехали. Вслед за ними продымил грузовик с мадьярами. В душе у ребят кипело: за что бил, за что? Вот если б деду Сашко дать топор – он показал бы рыжему!

– Зря гранату в костер бросили, – вздохнул Колька. – Лучше бы в коменданта запустить... – Старшие приняли Кольку в свою компанию и теперь с ним считались, хотя и не во всем и не всегда. Кольке же хотелось сделать что-нибудь необыкновенное.

– И я говорил, что надо было бросить в немцев, – сказал брат Васька.

– Зря, Вась, зря, – покачал головой Толик. – Подумай, что потом было бы! Как согнали бы в одну кучу, да начали палить...

– Можно бросить так, чтоб не видели... Где-нибудь на дороге, – не соглашался Васька.

– Ага, не видели, да они и видеть не захотят, а всех сгонят и та-та-та! – Шмель старательно изобразил, как немцы стали бы поливать из автоматов.

– Выходит, пусть бьют деда, а потом и нас, да? – крикнул Колька и тут же перешел на шепот: – Гранаты в окопах можно поискать, эта не последняя. А не найдем – у мадьяр запросто своровать можно... – Он говорил что-то еще, горячился, но Толик и Шмель не поддержали. Спорили, пока не надоело, и согласились с Петькой Сизовым.

– Наши придут, – сказал Петька, – все им припомним.

– Вот забегают, как наши на танках в село, а? – воскликнул Колька. – Поглядев в сторону Дона, откуда слышалась канонада, он задумчиво сказал: – Когда только придут?.. – Заспорили: что, если наши выбьют мадьяр из села ночью, ведь можно и проспать. Не сговариваясь, бросились на курган, с вершины которого хорошо просматривался левый берег Дона. Слушали орудийные взрывы и угадывали, из каких орудий бьют, потом решали, чьи солдаты сильнее. Мнение тут у всех было единым – наши.

... Уезжавших в Верхний Карабут провожали чуть ли не всем селом: отправляли-то не куда-нибудь, а почти на передовую. Колесниковы и Стукаловы стояли особнячком. Настроение у всех паршивое: думали-гадали, надолго ли Шурку с Машей провожают. Девчонки оделись похуже, чтобы в глаза солдатам не бросаться: копать можно и в старой одежке, лишь бы удобно было. С собой взяли сумки с едой и лопаты. Малышня крутилась рядом.

Кольке жаль провожать Шурку, но сам же слышал, что грозит тому, кто не выполнит приказ коменданта. Колька любит сестру больше, чем Ваську: она веселая, добрая и с ней всегда интересно. Шурка держится молодцом, смеется, будто проводы ей нипочем.

– Ты чего, братец, нос повесил? – спросила Кольку. – Боишься за меня, да? – Глаза искрятся и ждут ответа, а ему вовсе не смешно. Вот и слезы... Шурка рывком прижала к себе брата и дрогнувшим голосом шепнула на ухо: – Не надо, Колюшка, не надо...

А Колька и сам не рад, что так получилось: голову отвернул, заморгал быстро-быстро. Чтоб слезы прогнать, большим пальцем смахнул их, а когда повернулся, то слез не было.

– Ну вот, умничка! – обрадовалась сестра и чмокнула Кольку в щеку. Дед Матвей как-то сказал, что внучка не только красива и умна, но и как мать без дела не посидит. А дед в людях здорово разбирается. Шурка подошла к Маше, обняла ее. Подруга грустит, от матери ни на шаг. Мать плачет, никак не успокоится. Витька тоже переживает за сестру. Маша что-то сказала ему, и он, кивнув головой, убежал.

А баба Галя дает девчонкам последние советы, как вести себя: что можно, а чего нельзя делать. Потом отвела успокаивать тетку Катю. Концом платка та вытирает слезы и даже пытается улыбнуться, но улыбка не получается. Мужиков почти не видно, да и те, что есть – старики или калеки. Полицаи снуют по толпе, покрикивают на людей, будто они в чем-то виноваты. Дед Иван подошел к Колесниковым и Стукалиным и тоже стал успокаивать тетку Катю.

– Не волнуй дочь, ей это сейчас ни к чему! – сказал хриплым голосом.

– И я говорю, а она остановиться не может! – всплеснула руками баба Галя.

– Душа в волнении, Григорич! – оправдывается тетка Катя.

– О дочке думай, ей-то каково? – сердится дед Иван. – Да и едут, говорят, совсем ненадолго, уж как-нибудь потерпим.

– Дай-то Бог, – крестится тетка Катя. – Слышал-то от кого?

– Какая тебе разница, – ушел от ответа дед.

– Небось сам придумал? – допытывалась тетка Катя, но плакать перестала.

Дед ответить не успел, к ним подошел полицай Никитенко и навострил уши. Лицо красное, потное, будто на нем не одну десятину земли вспахали. Почесав небритый подбородок, спросил:

– Это о чем тут, бабы-мужики, гутарите?

– Языком трепят, что отвезут ненадолго, – сказал дед Иван. – Сам-то как мыслишь?

– Может, так, а может, и нет, – хмыкнул полицай и, сально погладив Машу по спине, хохотнул: – У-ух, и хороша подросла курочка!

– Убери, борзой, лапы-то! – Баба Галя ударила полицая по руке.

– Но-но! – рыкнул Никитенко. – На кого, старая карга, руку подымаешь? – Но спорить с бабкой не стал и, матюкаясь, пошел к машинам.

– Дерьмо есть дерьмо, – процедил дед Иван. – Ты, Машунь, не принимай близко к сердцу. Это он с перепоя зубы скалит. Но если кто приставать станет, бей да покрепче. Верно говорю, бабы?

Бабы загалдели: ясно, что охальникам спуску не давать.

Ребятам наскучили разговоры взрослых. Отойдя в сторону, стали секретничать по интересующим их вопросам. По доносившимся обрывкам слов, выкрикам и энергичным жестам нетрудно было догадаться, что больше всего их волновало. Они, к примеру, никак не могли понять, почему на проводы не явился рыжий комендант. Почему? Может, его из Лыково насовсем услали? Вот было бы здорово! Но подошел Шмель, который бегал по просьбе сестры домой, и внес ясность. Оказывается, комендант уехал в свою Венгрию: у него там заболел отец. Тетке Кате об этом сказал пожилой мадьяр: он иногда ей по секрету сказывал кое-какие новости.

– Из-за болезни отца? – недоверчиво переспросил Васька.

– Да, так мадьяр мамке сказал.

– Брехня! – воскликнул Колька.– Да кто ж в войну отпустит, если даже и заболел отец?! Тут что-то не так...

– А знаешь, кто у него отец? – зашептал, увидев идущего в их сторону полицая, Шмель. – Бар-ррон – понял? – Для убедительности ткнул Кольку ладонью в живот и еще раз повторил: – Бар-ррон!

Стали выяснять, что такое барон. Это как был тут когда-то барин, но после революции он уехал в Париж и теперь ходит там по ресторанам. А что, если барин вернется в Лыково? Но этому не бывать, потому как наши скоро переправятся через Дон и освободят Лыково.

Раздалась команда: "По машинам!" Началась беготня, крики, вздохи, слезы. Но долго плакать не пришлось, так как отъезжавших быстро распихали по машинам, пересчитали и вновь раздалась громкая команда: "Трогай!"

Машины заурчали, задымили и одна за другой стали выезжать на дорогу. Шурка с Машей оказались в одной машине. Маша плакала, а Шурка смеялась. У Кольки тоже появились слезы, но он их незаметно ладонью смахнул, а чтобы никто из ребят не заметил, отвернулся.

– Шурка, милая, Шурка, – шептал он. – Неужели тебе смешно? Мамы плачут, даже бабушка и твоя подружка Маша, а тебе весело? Нет, это ты настроение всем поднимаешь...

В кабине первой машины сидел офицер, что позавчера стоял рядом с рыжим комендантом. Больше всех суетились и кричали полицаи. У них строгий приказ – отправить всех до одного. Потом и они быстро попрыгали в кузов последней машины и тоже уехали вместе с колонной. Люди стали расходиться, и площадь перед правлением колхоза вскоре опустела.

...После отправки "трудового отряда" в Верхний Карабут прошла неделя, началась вторая, а вестей от селян не поступало. Полицай Никитенко как всегда разводил руками. Комендант вернулся из Венгрии, но был страшно зол и люди боялись к нему заходить. Лыковцы молили Бога, чтобы уехавшие вернулись живыми и здоровыми. Со стороны Дона все чаще ухали орудия, а это не только радовало, но и волновало – ведь под обстрел могли попасть и невинные люди. Откуда нашим артиллеристам знать, кто работает на строительстве оборонительных сооружений? У Колесниковых только и разговоров о Шурке. Больше всех переживала за дочь мать. Колька тоже, он даже несколько раз видел сестру во сне. Волновалась за внучку и баба Галя. Дед же говорил матери:

– Плохо знаешь дочь, не такая она глупая, чтобы где не надо языком трепать! – И добавлял: – Погляди, сколько их у тебя кроме Шурки!.. – Овец и телят дед пригнал домой, так как пасти их в овраге стало небезопасно. В лесу, в ярах и оврагах бродили дезертиры и всякие люди. К словам стариков Анна прислушивалась, хандрить переставала и бралась за какое-нибудь дело. А работы у нее всегда было много.

Нелегко было и тетке Кате Стукаловой: это ж надо – с четырьмя детьми остаться без своего дома! Временно поселилась у родственников, но что это за жизнь? А в свой дом мадьяры не пускают. Подойдет что-нибудь взять для детей и стоит, будто милостыню у новых хозяев выпрашивает. Ее гонят, а она на другой день вновь приходит. Заметила, что некоторые мадьяры к ней жалость проявляют: особо внимателен один, пожилой. Он знал, что дочь хозяйки отправили на земляные работы в Верхний Карабут. Мадьяр немного говорил по-русски и, когда в доме никого кроме него не было, сказал тетке Кате, что селянам в Верхнем Карабуте совсем плохо: работы много, питание скудное, живут по-скотски в дырявом сарае. Посоветовал послать туда с продуктами ребятишек – уж их-то патрули вряд ли задержат. Для подстраховки можно взять в комендатуре бумагу, но это уж как получится.

Тетка Катя рассказала Колесниковым о разговоре с мадьяром, и стали вместе решать, что делать. Когда и кого послать? Что из продуктов передать? Какой дорогой лучше идти? У Стукаловых кроме Витьки посылать некого. От Колесниковых можно Ваську или Кольку. Пойти к сестре в Верхний Карабут рвались оба брата. Окончательное слово было за дедом Матвеем, и свой выбор он остановил на Кольке: хоть и помоложе Васьки, но похитрее, если что, и поплачет, а Васька упертый. К тому же Шурка Кольку больше любит, а он ее. С доводами деда согласились. Васька пообижался, но тоже согласился. Обговорили, что из продуктов взять и когда выходить.

Дорогу в Верхний Карабут через лес знал Витька Стукалов: он и будет старшим. Дед Матвей посоветовал Витьке и Кольке обходить стороной мадьярские посты и патрули, в дороге между собой не спорить, без надобности не шуметь и быть внимательными. Под вечер тетка Катя пошла в комендатуру за бумагой. Там встретила полицая Никитенко и рассказала, за чем пришла. Поплакалась, что от дочки нет вестей, вот и решила переслать ей с сыном продуктишек. Никитенко вытолкал тетку Катю из комендатуры и долго кричал, что никаких справок тут не дают. Зашла к Колесниковым и рассказала, чем закончился поход в комендатуру. Стали думать, как быть. Решили словам Никитенко значения не придавать, сумки с продуктами собрать сегодня же, а утром отправить ребят в Верхний Карабут.

Сумку сшила из прочного холста баба Галя. Дед привязал к сумке удобные лямки, чтобы ее можно было нести на спине. А собирали сумку всей семьей: мать укладывала продукты, а Колька с Васькой, младшие Витя с Машей помогали советами. Все делалось по-хозяйски, хотя и без шуму не обошлось: это когда "советчики" слишком громко кричали. Вначале насыпали в сумку картошки, потом положили мешочки с сухофруктами, а дальше хлеб, масло в банке, вареные яйца.

– Кажется, ничего не упустили, – сказала, разогнувшись, мать.

– А творог? А помидоры и огурцы? – загалдела со всех сторон детвора.

– Тише вы! – шумнула мать. – Творожку положим, Шурка его любит, огурчиков сверху можно добавить, ничего с ними не сделается, а вот помидоры... – Она вздохнула и поглядела на Кольку. – Ведь помнутся, да и сумка неподъемная.

– Мам, а если в корзинке? – сказал Колька. Он метнулся в сарай и принес оттуда корзинку, куда обычно в курятнике яйца складывали. – Вот, можно в нее.

– Донесешь ли?

– Донесу и больше, – хвастанул Колька.

– До прудов подмогу, – сказал Васька,– а там с остановками дотянет.

– Тяжеловатая, – засомневалась мать.

– Осилит-осилит, – поддержал Кольку дед. – Ты не гляди, Анюта, что худой, зато ловкий, выносливый.

Из Лыково Витька с Колькой вышли до восхода солнца. Шли огородами: не хотелось попасться на глаза полицаям. Ребят провожали дед Матвей, тетка Катя и Васька. У Васьки на плечах сумка, а Колька нес корзину с помидорами. За околицей остановились.

– Вперед зорче поглядывайте, постовых обходите, – напутствовал дед Матвей.

–Приветы передайте. Спросите, когда домой ждать, – добавила тетка Катя.

– Все, Катерина, пусть топают, – поторопил дед. – Пока солнце взойдет, полдороги отмахают. А ты, внучек, – сказал Ваське, – проводи до сада и домой. Не вздумай с ними пойти. Ну, с Богом! – Дед Матвей с теткой Катей стояли, пока ребята не скрылись за поворотом.

Сумка у Виктора почти такая же, как и у Кольки. Дошли до сада, остановились. Васька приладил сумку на спину брату, похлопал по плечам.

– Все, мог бы и дальше, да дед ждет, сам слышал.

– А может, вместе махнем? – предложил с явным подвохом Витька. – А к обеду обратно вернемся.

– Не-ет, не получится. – Васька повернулся и, не оглядываясь, побежал в Лыково.