355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анатолий Левандовский » Робеспьер » Текст книги (страница 5)
Робеспьер
  • Текст добавлен: 15 сентября 2016, 02:07

Текст книги "Робеспьер"


Автор книги: Анатолий Левандовский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Глава 5
На штурм твердынь!

Утром 12 июля Париж имел свой обычный вид. В предместьях, несмотря на воскресный день, кипела работа, улицы центра были полны нарядной публики. Щеголи лорнировали дам, разносчики фруктов, каштанов, устриц громко выкликали названия своих товаров. Около десяти часов кое-кто обратил внимание на отряды войск – пехоты и конницы, заполнявших подступы к центральным площадям. Показались артиллерийские обозы. К чему бы это?..

И вдруг шепотом из уст в уста стала передаваться страшная весть. Еще не верили ей, еще сомневались, но воскресное настроение разом упало. В предместьях послышались гудки. Бросив работу, люди бежали к центру. В пестрой толпе перемешивались фартуки мастеровых, черные костюмы конторских служащих и клетчатые фраки буржуа. Потоки людей без всякой предварительной договоренности двигались в одном направлении: к парку Пале-Рояля.

Парк гудел, точно потревоженный улей. Стечение народа было так велико, что казалось, яблоку упасть негде. Наиболее предприимчивые из молодежи забирались на деревья, чтобы лучше видеть и слышать. Что именно? Этого никто точно не знал.

Но вот в двенадцатом часу словно гром прокатился над толпой. Прибыл вестник из Версаля. Он вспотел и еле идет, его поддерживают под руки. Все расступаются. Да! Сомнений больше не остается! Измена! Дело народа предано и находится под страшной угрозой!

Накануне днем Неккер получил королевскую грамоту, возвестившую ему увольнение от должности министра и изгнание. Вместо Неккера к власти призван ярый реакционер барон де Бретей, который похвалялся тем, что сожжет Париж. Двор готовится распустить Национальное собрание. Столица окружена иностранными войсками барона Безанваля и князя Ламбеска.

…В разных концах парка появляются народные ораторы, которые разъясняют людям политический смысл отставки Неккера. Один из них, совсем еще молодой человек с длинными волосами, особенно негодует. Он неудержим как порыв. В одной руке его пистолет, в другой – шпага. Вокруг него огромная толпа. Взобравшись на скамейку, он кричит громким срывающимся голосом:

– Граждане! Правительство готовит вам новую Варфоломеевскую ночь! Лучшие патриоты будут перерезаны! Вы не можете медлить ни секунды! К оружию!

Оратора мало кто знает. Кто-то произносит его имя: Камилл Демулен; оно никому не известно. Но в этом ли дело? Разве важно имя? Сейчас все решают смелость и инициатива! Вот он срывает с дерева лист и прикрепляет его к своей шляпе: это кокарда революции! Окружающие моментально следуют его примеру. Затем, размахивая шпагой, во главе своего импровизированного войска он устремляется вперед, к Вандомской площади.

В этот день пролилась первая кровь. Залпы гремели на Вандомской площади и площади Людовика XV. Кавалерийский отряд князя Ламбеска пытался смять отряд манифестантов. Но все это лишь удвоило народную ярость. Первый ружейный залп был сигналом ко всеобщему восстанию. Кавалерия отступила под градом камней и щебня.

«К оружию!» – этот клич раздавался повсюду. Народ вооружался чем мог. Захватывали ножи и ружья в магазинах, старинные пики и каски в музеях, селитру и порох везде, где находили. Столица ощетинилась баррикадами. Заставы пылали. Призывно гудел набат.

К вечеру положение определилось. Барон Безанваль решил оставить Париж. Его войска кое-где еще вяло сопротивлялись. Солдаты французской гвардии братались с народом и массами переходили на его сторону. Победа становилась очевидной.

Теперь забеспокоилась парижская буржуазия. Народ взял верх над войсками! А что будет дальше? Успехи народа полезны лишь тогда, когда удается овладеть ими. Нельзя давать воли стихии восстания, иначе она может поглотить все!

На рассвете 13 июля обеспокоенные выборщики Парижа поспешили занять ратушу и учредить свой орган муниципальной власти – Постоянный комитет. К участию в работе Комитета пригласили многих деятелей старой королевской администрации Парижа, в том числе и купеческого старшину Флесселя, хитрого и коварного человека, всей душой преданного абсолютной монархии.

Постоянный комитет ставил своей задачей обуздать народное восстание, ввести его в нужное буржуазии русло и постепенно свести на нет, В этих целях была организована буржуазная милиция, которая совместно с отрядами французской гвардии должна была стать верной опорой и защитой крупных собственников столицы.

Но остановить поднявшийся народ было не так-то просто. Повстанцы, хотя и доверяли Постоянному комитету, не собирались следовать всем его распоряжениям. Впрочем, парижская беднота и не помышляла о разграблении богатств буржуазии. Ее волновало совсем другое.

К утру 14 июля весь Париж был в руках революционного народа. Только мрачная громада Бастилии нависала над Сент-Антуанским предместьем, напоминая о том, что победа еще не завершена.

Кто первым указал народу на Бастилию? Кому прежде всего пришла в голову мысль о необходимости ее низвержения? Молва называла горячего оратора Пале-Рояля Камилла Демулена. Однако к необходимости овладения Бастилией вела сама логика событий.

Страшная крепость-тюрьма, в которой томились сотни ни в чем не повинных людей, олицетворяла деспотизм и произвол абсолютной монархии. Это был грозный символ ненавистного прошлого, постоянная память о вековых цепях рабства.

Но Бастилия не только служила символом: она представляла прямую угрозу трудящемуся люду Парижа, являясь важным стратегическим пунктом в руках его врагов. В ночь на 13 июля наемные солдаты-швейцарцы перенесли в крепость большое количество пороха. Комендант Бастилии, преданный сторонник абсолютизма, приказал увеличить количество амбразур и направить дула орудий в сторону Сент-Антуанского предместья.

Эти приготовления не могли долго оставаться в тайне. Народ понимал сущность демаршей коменданта Делоне, надеявшегося на поддержку войск Безанваля, уже покинувших Париж. И тут же, стихийно, созрело решение: взять Бастилию.

Члены Постоянного комитета нервничали: в ратушу пришло известие о том, что народ осадил Бастилию. А Постоянный комитет и не помышлял о каких-либо враждебных действиях по отношению к крепости. Зачем? Бастилия – твердыня монархических устоев общества. Она надежный оплот против чрезмерной энергии повстанцев. Это не без успеха доказывал членам Комитета сам Флессель. Нужно было действовать ловко и умело, стараться выиграть время и найти компромисс, который, успокоив народ, не заставил бы вместе с тем коменданта Делоне нарушить присягу, данную королю. И Комитет посылает одну за другой три депутации с целью урегулировать конфликт и свести дело к миру. Напрасная надежда! Легче было повернуть течение Сены вспять, нежели обуздать могучий поток бесстрашных борцов, готовых своею кровью заплатить за победу…

Дым окутал со всех сторон зловещие башни. Горят поваленные телеги и бревна. Грохот пушек разрывает накаленный воздух. Падают люди, их подхватывают и уносят. Но поток не редеет: могучий и непобедимый, он все теснее охватывает крепость. Уже разбиты ворота и взят первый двор, уже с лязгом рвутся цепи и подъемный мост падает, открывая проход через ров. Защитники Бастилии видят, что конец близок. Они не хотят умирать. Где белый флаг?..

Делоне в смертельной тоске мечется по внутреннему двору. Его швейцарцы не стреляют больше, его офицеры рекомендуют капитулировать. Что же делать? Он бросается к пороховому складу. Взорвать Бастилию!.. Его в ужасе останавливают. Артиллерийские залпы дробят цепи второго моста. Осаждающие врываются в крепость. Бастилия пала!.. Распахивают двери казематов, освобождают узников. Слезы, объятия, крики радости…

…Толпа увлекает растерзанного Делоне на Гревскую площадь. Там он находит смерть. В этот же день погибает и Флессель, изобличенный народом.

Пока что Версаль ничего не знает о том, что произошло в Париже. Дворец «Малых забав» тих и угрюм. Встревоженные члены Национального собрания не спят три ночи подряд, пишут послания королю и ждут своей участи.

А двор, предвкушая радость близкого торжества, поет и пирует. Королева, граф д’Артуа, Полиньяки аплодируют иностранным солдатам и щедро оделяют их вином и деньгами. В конюшнях королевы прячут артиллерию. Даже унылый толстяк теперь смотрит заносчиво и не желает слушать посланий Ассамблеи. Он король! Ему не о чем толковать с этим мужичьем! Скоро все они почувствуют на себе его тяжелую руку!..

И вдруг как снег на голову падают неожиданные известия: солдаты изгнаны из Парижа, гвардия перешла на сторону народа, заставы горят, Бастилия нала…

Людовик остолбенело смотрит на своих придворных. Его губа отвисает…

– Позвольте, господа, но ведь это же бунт!

Герцог Лианкур с холодной усмешкой поправляет его:

– Нет, ваше величество, вы ошиблись, это не бунт. Это уже революция…

Герцог доволен, что бросил крылатое слово. Он и не подозревает, насколько его мысль близка к истине. Действительно, в этот день, 14 июля 1789 года, произошел первый акт Великой Французской буржуазной революции: абсолютная монархия получила смертельную рану.

Молодой аррасский депутат Максимилиан Робеспьер с неослабевающим интересом вглядывался в то, что происходило вокруг него.

Странное, на первый взгляд абсолютно непостижимое дело! Триста избранников третьего сословия смело повышают голос, преодолевают все препоны и добиваются того, что их признают Национальным собранием. Они говорят и действуют от имени всего народа – в этом их сила. Король и двор обманывают их, обманывают явно и готовятся нанести им удар в спину, Уже клинок занесен, и деспотизм предвкушает победу, но вдруг… О чудо! Народ, простой народ, безвестные плебеи Парижа спасают положение. Они отводят смертельный удар и разрушают козни двора. Национальное собрание спасено! Но почему же никто не радуется? Почему на лицах всех этих сиейсов, барнавов и мирабо такие кислые мины? Почему они так робко жмутся к поверженному монарху, который только что чуть было не поразил их насмерть?

Они боятся! Да, они боятся своих спасителей гораздо больше, чем монарха. Они готовы простить королю все его коварство и предательство. Как бурно они рукоплещут ему, когда он, дрожащий и бледный, приходит в Собрание! Оказывается, король им нужен, совершенно необходим как оплот против масс, против того самого народа, именем которого они здесь собрались и от лица которого провозглашают свои решения.

Робеспьер пожимает плечами. Ну что ж, господа, все как будто вполне ясно… Мне с вами не по пути. Пока что я почти одинок – вы не замечаете меня, потом вы будете меня травить и третировать – это все я знаю наперед. Но я пойду смело своей дорогой, той, которую завещал мне учитель. Я не боюсь вас! Правда на моей стороне, и она не может не победить! Порукой тому блестящая победа Парижа!..

Увидев, что затея не удалась, струхнувший двор стал пятиться назад. Комедия возобновилась. В Собрании король со слезою в голосе уверял депутатов, что все происшедшее – плод простого недоразумения. Он, Людовик, – все знают благородство его характера – никогда не отделял себя от народа и всегда полагался на избранников нации. Иностранные войска?.. Он уже подписал приказ об их удалении из Парижа и Версаля! Министры, неугодные народу? Он даст им отставку и вновь возвратит Неккера!..

Но когда под восторженные крики депутатов Людовик в сопровождении своих братьев покинул зал заседаний, его встретила с глухим ропотом толпа простого люда. Женщина в грубой одежде, отстранив графа д’Артуа, приблизилась к королю и смело крикнула ему прямо в лицо:

– О мой король, вполне ли вы искренни? Не заставят ли вас опять переменить ваши намерения, как было несколько дней назад?

А в это же время какой-то бедняк, протягивая заскорузлую руку к одному из окон дворца, громко сказал:

– Вот где помещается этот трон, следы которого скоро будет трудно отыскать!..

Робеспьера уведомили, что на его долю выпала большая честь: в числе двухсот сорока депутатов Собрания он будет сопровождать короля в Париж, куда монарх должен отправиться по призыву своего народа. Максимилиан был очень доволен. Поездка обещала интересные наблюдения и могла дать много пищи для ума.

В путь отправились рано утром 17 июля. Король с пасмурной физиономией проследовал между рядами депутатов и занял место в своей карете. Процессия двинулась шагом. Максимилиан заметил, что к конвою, состоявшему из версальской и парижской милиции, присоединилось много крестьян, вооруженных дубинами, вилами, косами.

…Только в три часа дня показались стены Парижа. Въехали через заставу Пасси. Два ряда вооруженных людей – победителей Бастилии – двумя неподвижными стенами расположились вдоль линии от заставы до Гревской площади.

Сколько народу кругом! Мало того, что заполнены все соседние улицы и переулки, – теснятся на крышах, на деревьях, на заборах. Максимилиан прислушивается к крикам. Нет, слов «Да здравствует король!» не слышно. Вместо этого можно разобрать: «Да здравствует народ!», «Да здравствует свобода!» Робеспьер насмешливо смотрит на короля. Ну как, ваше величество? Каково вам среди этих приветствий? У вас бледный вид. Вам не нравятся сине-красные знамена Парижа? Вас не устраивают трехцветные кокарды, приколотые к шляпам и ружьям ваших граждан? Вы бы хотели дать полный назад? Ну что же поделаешь? Это не в вашей власти!

Робеспьер невольно улыбается. Все легче и свободнее становится у него на душе. Ничего, что небо хмуро. Зато как светлы, как радостны лица!

И вдруг он начинает напряженно вспоминать. Ведь когда-то уже это было! И хмурое небо, и толпа, и карета, и король на подушках… Ба, это было четырнадцать лет назад! Он, бедный стипендиат коллежа, тоже удостоенный «высокой чести», стоял в грязи на коленях и приветствовал вот этого самого толстяка!.. Но как все изменилось с тех пор! И карета другая, и люди не те, и воздух, жадно вдыхаемый грудью, совсем, совсем иной!..

Король чувствует на себе чей-то пристальный взгляд, поднимает голову и вздрагивает… Где видел он эти светлые внимательные глаза, холодные и пронизывающие, как стальные клинки? Когда? При каких обстоятельствах? Людовик пытается и не может вспомнить. В голову лезет всякая дрянь… Ружья, пики, кокарды, знамена… А ну его к черту! Лучше совсем не думать об этом. Король закрывает глаза и погружается в дремоту.

Вновь избранный мэр, бывший председатель Собрания Жан Байи, подносит королю ключи от города Парижа. Твердым шагом король поднимается по ступенькам и входит в большой зал ратуши. Члены Постоянного комитета аплодируют ему. Он садится на заранее приготовленный трон и слушает. Ему приходится своим молчанием санкционировать указы о разрушении Бастилии, о с формировании, гражданской милиции, о новых назначениях. Два раза пытается он заговорить, но раздается лишь какой-то клекот: слова застревают в горле. Тогда Байи предлагает ему трехцветную кокарду. Людовик берет ее с таким чувством, как будто прикасается к гремучей гадине. Но что делать! Он прикалывает кокарду к шляпе, подходит к большому окну и машет несметной толпе, собравшейся на Гревской площади. Раздается рев восторженных восклицаний. Но народ приветствует не бледное олицетворение королевской власти, а всего лишь революционные цвета на его шляпе.

Робеспьер вместе с несколькими коллегами быстро шел по направлению к площади Бастилии. Депутатов эскортировал отряд гражданской милиции. Вот она, каменная громада, мрачный склеп, поглотивший столько светлых умов! Вот она, вековая твердыня абсолютизма! Отряды каменщиков уже орудуют у ее стен. Но она еще жива. Господа депутаты хотят осмотреть ее? Пожалуйста! Их с удовольствием проводят и покажут все, что может их заинтересовать.

Пройдены комендантский двор, оба подъемных моста, и любопытные зрители попадают в страшный каменный мешок внутреннего подворья. Глубокая тишина. Только башенные часы с изображением двух узников в цепях мерно отсчитывают минуты.

Робеспьер заходит в камеры с металлическими клетками, спускается в подвальные помещения – чудовищные убежища крыс и пауков. Ему показывают темницу, в которой претерпел нечеловеческие мучения Мазер де Латюд, безвинно просидевший тридцать пять лет в заключении; его вводят в каземат, похоронивший тайну человека с железной маской.

Не довольно ли? Скорее на воздух, на свет!..

Когда Максимилиан оказывается вне стен крепости, ему представляется, что он вновь родился. Он дергает плечами, как бы сбрасывая с себя стопудовую тяжесть. Солнце по-прежнему за облаками, и все же после мрака тюрьмы дневной свет кажется ослепительным. Он оглядывается назад. Каменщики трудятся не за страх, а за совесть. Их молотки мелькают в воздухе. Скоро этих проклятых стен больше не будет. Только воспоминание – и тяжелое и радостное одновременно – сохранится о них на всю жизнь.

Обратный путь в Версаль казался нескончаемым. Все измучились и клевали носами. Король совершенно размяк. Только когда добрались до Севра и он увидел своих лейб-гвардейцев, лицо его просветлело.

Мария-Антуанетта в страшном беспокойстве ожидала Людовика. Ей мерещились страшные картины: он убит, его окровавленный труп волокут по улицам.

Услышав о возвращении своего супруга, королева радостно бросилась ему навстречу. Однако при виде трехцветной кокарды она в ужасе отпрянула. Людовик, ничего не поняв, открыл ей объятия.

– Уйдите от меня! – гневно воскликнула королева. – Я не думала, что выйду замуж за мещанина!

А Робеспьер, закрывшись в своей унылой комнате, сразу же берется за перо. Он описывает своему другу Бюиссару все события прошедших дней. Неповторимые часы! Можно ли забыть их? Можно ли остаться к ним равнодушным?..

Уходит час за часом, а он все пишет, пишет ясным, отточенным слогом, вновь переживая все эти замечательные деяния недавнего прошлого. Он чувствует себя счастливым, что был современником и очевидцем этих событий. А главное – он бесконечно горд за свой великий народ, народ, которому и в который он всегда бесконечно верил. Для кого он пишет это письмо? Только ли для Бюиссара? Во всяком случае, его будет читать потомство. Это письмо Робеспьера явится для историка одним из ценнейших свидетельств о первых днях Великой буржуазной революции конца XVIII века.

Глава 6
Первые радости

Радость Робеспьера оказалась преждевременной. Революцию начали простые люди, все эти рабочие, мастеровые, поденщики, которых так презирали не только придворные, но и почтенные мужи Собрания. Народ Парижа заставил ошеломленный двор и не менее ошеломленную Ассамблею признать первые результаты своих побед: твердыня абсолютизма – Бастилия – была разрушена, король приехал поклониться парижанам и получил от них трехцветную кокарду, а Учредительное собрание оказалось вынужденным закрыть глаза на первые акты народного правосудия. Но логика событий была такова, что власть и организация сосредоточились не у победоносного народа, а в руках ненавидевшей его крупной буржуазии, которая сумела использовать победу над абсолютизмом для себя и только для себя: опираясь на народ, она устрашила монархию, чтобы потом, опираясь на монархию, подчинить народ. В те часы, когда беднота сражалась на улицах столицы, парижская буржуазия спешила создать новые органы управления. Постоянный комитет, сделав свое дело, уступил место буржуазной Парижской коммуне, захватившей главенство в столице, а гражданская милиция стала ядром национальной гвардии – вооруженных сил буржуазии. Столпами новой власти оказались мэр Байи и либеральный аристократ маркиз Лафайет, назначенный начальником национальной гвардии.

В течение июля – августа 1789 года революция распространилась по всей стране. Народные восстания в городах завершались низложением старых властей и заменой их новыми, выборными органами. Эти выборные органы – муниципалитеты, – так же как и в Париже, попали в руки буржуазии, которая зорко следила за тем, чтобы остановить движение народа в нужный для себя момент. Почти повсюду по примеру столицы создавались отряды национальной гвардии, противостоявшие не только абсолютизму, но и городской бедноте.

Летом 1789 года Франция запылала пожарами крестьянских восстаний. Крестьяне по всей стране громили замки и усадьбы, прекращали выполнение феодальных повинностей и уплату налогов помещикам. В ряде случаев крестьяне арестовывали своих господ, иногда расправлялись с ними собственным судом. Крестьянские восстания сыграли исключительно важную роль в поражении феодально-абсолютистского режима и закреплении успехов революции. Но размах этих восстаний вызвал «великий страх» не только в сердцах светских и церковных сеньоров, он напугал и буржуазию, дрожавшую за свою собственность. Отряды национальной гвардии были направлены в деревню. В стенах Собрания стали все чаще раздаваться голоса, требовавшие «обуздания мятежников» и «прекращения смут». Представители дворянства и крупной, буржуазии были готовы издать специальные законы, осуждающие и карающие действия народа.

20 июля на трибуну Собрания поднялся лидер либерального дворянства Лальи-Толлендаль. Он начал свою речь с выражением грустной важности на лице.

– Что может быть опаснее народных волнений? – спрашивал оратор. – Главная задача настоящего момента – это искоренение мятежного духа. Депутаты нации должны составлять одно целое с королем, отцом своего народа и истинным основателем свободы… Всякий гражданин обязан трепетать при одном лишь слове «смута». Тот же, кто выскажет недоверие к Собранию, к королю, должен считаться дурным гражданином и передаваться в руки правосудия…

После этих витийств Лальи-Толлендаль предложил проект декрета, который устанавливал тяжкие кары по отношению к «смутьянам».

Тогда вдруг вскочил малоизвестный аррасский депутат Максимилиан Робеспьер. Его лицо, обычно бледное, пылало. Резким и повелительным голосом он воскликнул:

– Что же такое случилось, что давало бы право господину Лальи-Толлендалю бить в набат? Говорят о мятеже. Но этот мятеж, господа, – свобода. Не обманывайте себя: борьба еще не закончена. Завтра, быть может, возобновятся гибельные попытки; и кто отразит их, если мы заранее объявим бунтовщиками тех, кто вооружился для нашего спасения?..

Робеспьер говорил с необычной резкостью. Его слова, сопровождаемые решительным жестом, казались пророческими. Собрание замерло на миг.

Когда Лальи стал оправдываться, ответом ему было смущенное молчание. Подавляющая часть депутатов на этот раз поняла справедливость замечания Робеспьера. Проект был отложен.

После этого заседания многие лидеры Собрания обратили внимание на юного защитника свободы. Робеспьер?.. Кто он?.. Почему он так горячо ходатайствует о нуждах голытьбы?..

Это была его первая удача в Учредительном собрании.

Под влиянием «великого страха», вызванного массовыми движениями в деревне, мужи Собрания оказались вынужденными заняться крестьянским вопросом, в результате чего были выработаны решения 4–11 августа, решения, вокруг которых искусственно создали большую шумиху, но которые, по существу, лишь незначительно улучшали положение крестьянина. Решения эти отменяли ряд второстепенных феодальных повинностей, многие из которых практически уже давно отпали, но сохраняли все основные крестьянские тяготы – чинш, барщины, десятины и т. п. Эти так называемые «реальные» повинности подлежали выкупу, но выкупные платежи были настолько высоки, что крестьянин фактически не мог ими воспользоваться.

Последним значительным актом Собрания в этот период, актом, на котором еще чувствовалось влияние революционных масс – творцов июльских событий, была Декларация прав человека и гражданина, программный документ, провозглашавший принципы нового общества.

«Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах», – гласила ее первая статья. Декларация устанавливала свободу слова и совести, безопасность народа и сопротивление угнетению. Однако таким же священным и нерушимым было объявлено право собственности, право, которое в конечном итоге сводило на нет предыдущие положения декларации и освящало эксплуатацию человека человеком. Тем не менее Декларация прав, знаменитая формула которой «свобода, равенство, братство» как символ Великой революции эхом отдалась по всей Европе, была по своему характеру гораздо более яркой и прогрессивной, чем конституция 1791 года, выработанная буржуазными учредителями в тот период, когда им временно удалось овладеть массами и сковать их революционный дух.

Ко времени принятия Декларации прав, в дни обсуждения первых глав конституции, которую было решено составлять и утверждать по частям, Учредительное собрание полностью, наконец, организовалось и приняло тот вид и характер, который сохраняло в общих чертах вплоть до конца своей сессии. Прежние сословия перемешались и фактически потеряли былое значение. Руководящую роль в Собрании продолжали удерживать верхушка буржуазии и примкнувшее к ней либеральное дворянство. Все депутаты делились на две большие группировки: правых, занимавших обычно места справа от председательского стола, и левых, сидевших визави. Места справа заняли реакционные депутаты дворянства и высшего духовенства. К ним примыкали немногочисленные наиболее косные и ограниченные представители бывшего третьего сословия. Лидерами правых были старый прожженный парламентарий д’Эпремениль, аббат Мори, Казалес, Малуэ, Мунье и др. В большинстве своем это были тупые, упрямые реакционеры, не желавшие понимать того, что произошло, и вскоре выброшенные за борт истории. К правым, по существу, примыкал и Мирабо, который, однако, долгое время вел политику лавирования. Левая сторона Собрания включала в свой состав различные группы депутатов, выходцев почти исключительно из третьего сословия. Эти группы, каждая из которых представляла интересы определенных слоев буржуазии, в дальнейшем резко разойдутся по многим вопросам и станут прямо враждебны друг другу. Но пока что все они единодушно выступали против абсолютизма и правых, защищавших его. Левый центр составляла группа так называемых конституционалистов. Ее лидерами были Байи, Сиейс, Ле-Шапелье и др. После июльских дней к этой группе примкнул представитель богатого аристократического рода маркиз Лафайет. Увлекавшийся в юности идеями просветителей, участник войны североамериканских колоний за независимость, этот аристократ с изысканными манерами и репутацией либерала одним из первых высказался за присоединение к третьему сословию и после 14 июля был назначен начальником национальной гвардии. В дальнейшем Лафайет, стремившийся примирить конституционалистов с правыми, сам быстро начал праветь и по мере развития революции скатывался, на все более реакционные позиции. Некоторая часть депутатов левой шла за триумвиратом, в состав которого входили Барнав, Дюпор и Александр Ламет. Левый центр и триумвират представляли различные слои крупной торговой и промышленной буржуазии. Через Ламета они были связаны с колониальными магнатами, владевшими землями и людьми на Гаити и в других подвластных Франции землях. Крайнюю левую группировку, зародыш будущей «горы», составляли немногочисленные представители средней и мелкой буржуазии, тесно блокировавшиеся между собой. Наиболее выдающимися из них были Петион, Бюзо (будущие жирондисты) и Робеспьер.

В августе – сентябре Робеспьер все чаще показывается на трибуне, и теперь его уже нельзя не заметить. Пренебрегая злобными выкриками справа, он борется за свободу мнений, неоднократно выступает по отдельным статьям Декларации прав и дает бой своим коллегам по вопросу о вето.

Прения вокруг вето были особенно бурными и явились прелюдией к событиям 5–6 октября, закончившим версальский период деятельности Собрания.

Решающее большинство депутатов считало, что революция выполнила стоявшие перед нею задачи и главное теперь – умело ее остановить. Это значило прежде всего обуздать трудящиеся массы, не допустить их дальнейшей активизации, устранить их от непосредственного участия в политической жизни страны. Чтобы добиться этого, нужна сила. Такой силой лидеры Собрания считали королевскую власть. Они полагали, что напуганная предшествующим течением революции монархия, с одной стороны, поостережется конфликтовать с крупной буржуазией, утверждающейся у власти, с другой – сможет наилучшим образом осуществлять подавление всего, что будет угрожать или противостоять той же самой буржуазии. Но чтобы королевская власть была достаточно эффективной, ей необходимо предоставить достаточно широкие полномочия и в первую очередь право вето – право отклонить или приостановить любую законодательную инициативу, любой акт учредителей, который мог бы оказаться опасным с точки зрения незыблемости нового строя.

Правые при этом считали, что вето должно быть абсолютным; королевская власть, согласно их мнению, могла полностью отклонить любой законопроект, выдвинутый Собранием. Большинство левых пошло вслед за триумвиратом, оратор которого Барнав также показал себя сторонником вето. В отличие от правых Барнав полагал, что вето должно быть только приостанавливающим, то есть исполнительная власть не вольна полностью отменить закон, но может задерживать вступление его в силу на какой-то определенный срок.

Глашатаем правых на этот раз выступил Мирабо. С обычным жаром, в пространной, тщательно замаскированной левыми фразами речи он доказывал необходимость и благодетельность абсолютного королевского вето, утверждая, что оно является прогрессивной мерой и что без него революция неминуемо погибнет, ибо ничем не сдерживаемое (!) Собрание может стать на путь тирании (!!!). Аббат Мори, Казалес, Мунье и другие лидеры правых восторженно аплодировали деклассированному графу; совсем иначе реагировал народ.

Происходившее в Версале с быстротой молнии стало достоянием столицы. Парижский народ живо интересовался прениями о вето, понимая, против кого направлено острие политики лидеров крупной буржуазии. На улицах столицы продавали брошюру под заглавием «Великая измена Мирабо». В газете «Народный оратор» появилось предупреждение: «Мирабо, Мирабо, поменьше таланта, побольше добродетели, а не то – на виселицу!» Вместе с тем стали распространяться слухи, отнюдь не лишенные оснований, что двор, используя разногласия, возникшие в Собрании, снова готовится к попытке реванша. Народные агитаторы, выступая в кафе и на улицах, призывали тружеников столицы двинуться всей многотысячной массой в Версаль и оказать воздействие на Собрание при решении вопроса о вето. Так возникла идея похода на Версаль, идея, принесшая плоды в самом недалеком будущем…

Робеспьер, которому не удалось выступить против прославленного оратора правых в Собрании, выступил в печати. Его аргументы были убийственны. Энергично возражая сторонникам абсолютного вето, он заявил, что, полагая, будто один человек может противиться закону, являющемуся выражением общей воли, утверждают, что воля одного выше воли всех. Тогда выходит, что народ – ничто, а один человек – все. Вручая право останавливать законы носителю исполнительной власти, предоставляют возможность связывать волю нации тому, кто обязан ее выполнять; боятся злоупотреблений со стороны законодательной власти, но что значит собрание законодателей, избранных на ограниченный срок и подотчетных народу, по сравнению с наследственным монархом, в руках которого сосредоточена огромная власть, который распоряжается и финансами и всеми средствами принуждения? В заключение Робеспьер подчеркнул, что не видит никакой существенной разницы между абсолютным вето и вето приостанавливающим, а потому равно отвергает и одно и другое.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю