Текст книги "Робеспьер"

Автор книги: Анатолий Левандовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

Робеспьер подходит к зеркалу и долго всматривается в черты своего усталого лица, черты, такие неотчетливые и колышущиеся при тусклом свете лампы. Он ли это? Где тот молодой, полный сил и надежд изящный адвокат из Арраса, который начал когда-то – ведь, кажется, совсем недавно? – свои политические дебюты в зале «Малых забав»? Робеспьер подносит руки к вискам и разглаживает волосы. Странная мысль приходит ему в голову. Сегодня, в Конвенте, если он хочет победить, он должен быть таким же, как был на празднике верховного существа. Он должен быть молодым, сильным, подтянутым. В каждом его жесте должна сквозить уверенность. Он наденет сегодня свой лучший костюм – тот самый, в котором он шествовал по улицам Парижа среди ликующей толпы 20 прериаля…

В ту ночь Фуше, Тальен и другие вожаки заговора также не сомкнули глаз. Тальен тосковал о своей милой Терезе, посылавшей ему отчаянные письма из тюрьмы. Коварный Фуше прекрасно знал, что если Робеспьер его пощадил вчера, то сегодня пощады не будет. Баррас, Бурдон и вся их компания, недоумевавшие, почему Неподкупный не назвал имен, понимали, что нужно застраховать себя немедленно, вырвав у робеспьеристов всякую возможность ликвидировать свой промах. И вот под покровом ночи в кулуарах Конвента состоятся тайные встречи. Заговорщики умоляют лидеров «болота» заключить с ними союз и отступиться от Робеспьера. Умеренные Буасси д’Англа, Дюран-Майян, Палан-Шампо, представляющие «болото», явно колеблются. Отступиться от Робеспьера? Гм… Они больше всего на свете боятся террора. Робеспьер, конечно, террорист. Но он как будто обещал ослабить террор и отказаться от максимума. И вот против Робеспьера им предлагают заключить союз – с кем же? С крайними террористами! С Фуше, который расстреливал лионцев картечью, с Тальеном, который бесчинствовал в Бордо… Нет, пардон, господа, уж лучше Робеспьер, чем Фуше! Две попытки договориться не приводят ни к чему. Тогда конспираторы соглашаются принять на себя такие обязательства, которые должны полностью удовлетворить и успокоить «болото». Они клятвенно обещают отказаться от политики революционного правительства. Порукой им служит то, что в заговоре участвуют дантонисты, ярые враги террора. И лидеры умеренных после зрелого размышления соглашаются. Они понимают, что новый союз избавит их одновременно и от страха перед гильотиной и от республики. Третья попытка увенчивается успехом. Сеть против Робеспьера в Конвенте сплетена. «Болото», то есть большинство, от него отступилось. Это происходит в два часа ночи. Покончив с главным, договариваются о том, чтобы принять все меры для заглушения голоса Робеспьера и его сторонников на очередном заседании Конвента. В наступающем рассвете лица заговорщиков кажутся белыми как мел.

Между тем не спали и в помещении Комитета общественного спасения. Еще задолго до закрытия Якобинского клуба сюда явился Сен-Жюст. Сухо поздоровавшись со своими коллегами – Робеспьера и Кутона в Комитете не было, – Сен-Жюст направился к столу и погрузился в работу, не обращая никакого внимания на окружающих. Он писал текст доклада, который намеревался прочесть в Конвенте. Около полуночи были готовы первые восемнадцать страниц, которые он отправил к переписчику. В этот момент дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился Колло д’Эрбуа, бледный, с горящими глазами, в изодранном платье: он возвращался взбешенный и избитый из клуба. Сен-Жюст, окинув его саркастическим взглядом, невозмутимо спросил:

– Что нового у якобинцев?

При этом вопросе Колло пришел в неописуемую ярость.

– Ты меня спрашиваешь об этом, ты?.. О подлец, о лицемер, короб остроумных изречений!

Переходя от слов к делу, он набрасывается на Сен-Жюста. Их разнимают.

– Вы негодяи! – кричит Колло. – Вы рассчитываете, что приведете родину к гибели, но свобода переживет ваши гнусные козни.

Его поддерживает Барер.

– Вы хотите разделить остатки родины между калекой, ребенком и чудовищем. Я лично не допустил бы вас управлять даже птичьим двором.

Сен-Жюст только пожимает плечами и бесстрастно продолжает свою работу. Заговорщики переглядываются, не зная, как вывести его из состояния душевного равновесия. Колло восклицает с ядом:

– Я уверен, что твои карманы наполнены клеветническими доносами!

Не говоря ни слова, Сен-Жюст выкладывает содержимое своих карманов на стол и продолжает писать. Тогда Колло требует, чтобы он изложил содержание доклада. Сен-Жюст отвечает, что он не собирается делать тайны из своих убеждений. Да, он обвиняет в докладе кое-кого из своих коллег. Но он прочтет его в Комитете, и тогда можно будет говорить по существу дела. Сказав это, он продолжал свою работу. На него махнули рукой.

Около часу ночи пришел Лоран Лекуантр. Он принялся убеждать членов Комитетов арестовать Анрио, мэра Парижа Флерио-Леско и национального агента Пейяна. Его поддержал Фрерон, появившийся вслед за ним. Сен-Жюст, на мгновенье оторвавшийся от своего доклада, стал резко возражать. Разгорелся спор.

В пять часов утра Сен-Жюст, собрав исписанные листы и тщательно сложив их, покинул Комитет. Почти в это же время въехал на своем кресле Кутон. Спор об отставке и аресте должностных лиц Коммуны возобновился с новой силой. Часы шли. Рассвет сменился утром, утро открывало дорогу дню. Наступал роковой день 9 термидора. Члены Комитетов, давно уже прекратив свои споры, осовелые и размякшие от беспокойной ночи, поджидали возвращения Сен-Жюста. Вдруг пристав Конвента широко раскрыл дверь и объявил:

– Сен-Жюст на трибуне!

Все вздрогнули и вскочили на ноги. Железный человек перехитрил их: вместо того чтобы прочесть свой таинственный доклад в Комитете, он прямо вынес его в Конвент! Ну, это его не спасет!.. Через несколько секунд помещение Комитета опустело; только кресло Кутона одиноко катилось вдоль анфилады комнат…

Стояла удушливая жара, предвещавшая грозу. Конвент с раннего утра был переполнен. Галереи для публики оказались забитыми до отказа. По коридорам шли депутаты, готовившиеся занять свои места. До начала заседания оставались считанные минуты. Бурдон, догнав лидера «болота» Дюран де Майяна, дотронулся до его руки и льстиво прошептал:

– Вы храбрецы.

Вдруг к ним подбегает Тальен и, указывая на дверь зала заседаний, быстро говорит:

– Сен-Жюст уже на трибуне. Поспешим. Пора кончать.

Да, Сен-Жюст на трибуне. Едва прозвучали три удара колокола, как он начал говорить. Голос его холоден и бесстрастен, как всегда.

– Я не принадлежу ни к какой партии и готов бороться против каждой из них. Но деятельность их будет неизбежно продолжаться до тех пор, пока не издадут законов, обеспечивающих твердые гарантии, не установят границ действия власти и не заставят человеческую гордость склониться перед общественной свободой…

Запоздавшие депутаты бесшумно проходят между скамьями. Робеспьер со своего обычного места следит за ними. Он выглядит сегодня щеголевато, даже кокетливо. На нем голубой фрак, золотистые панталоны и белые шелковые чулки. Накрахмаленное жабо сверкает белизной. На волосах пудра. Белый парик, впрочем, почти не отличается по тону от лица. Глаза лихорадочно блестят.

– Благодаря стечению обстоятельств, – продолжает Сен-Жюст, – эта ораторская трибуна станет, быть может, Тарпейской скалой для всякого, кто…

На этом слове его прерывают. Вбегает Тальен и резко кричит:

– Я требую слова к порядку заседания. Оратор начал словами, что он не принадлежит ни к одной из клик; я говорю то же самое. Везде видны только раздоры. Вчера один из членов правительства выступил совершенно самостоятельно и произнес речь от своего собственного имени; теперь другой поступает точно так же. Я требую, чтобы завеса была сорвана…

Раздаются аплодисменты, подхваченные в разных местах зала. Тщетно Сен-Жюст протестует против нарушения правил; председатель – Колло д’Эрбуа – не собирается приходить к нему на помощь. Но Тальен не рассчитал своего голоса. Он начал в слишком повышенных тонах. Он выдохся быстрее, нежели сказал все, что хотел. Это не входило в его планы. Однако к нему на помощь уже спешит Билло-Варен. Он взволнован до крайности. Он начинает говорить, обвиняет, угрожает, клевещет; но речь его, сбивчивая, слабая, едва ли понятна Собранию. Впрочем, что здесь понимать, когда все уже решено? Билло произносит слово «тиран», и весь Конвент хором восклицает:

– Гибель тиранам!

Тут нервы Робеспьера не выдерживают. Он срывается с места и бежит к трибуне.

– Долой тирана! – кричат ему вслед.

Он требует слова, чтобы оправдаться. Лекуантр предлагает дать ему слово с регламентом в полчаса. Но другие заговорщики протестуют: предоставить слово Неподкупному хотя бы на десять минут – это значит ставить все дело под угрозу! К чему это нужно?!

Но вот главный распорядитель, Тальен, уже пришел в себя. Он опять на трибуне. Он говорит. Он расшаркивается перед правыми, он льстит «болоту», он требует ареста Анрио и его штаба. Вот в его руке оказывается кинжал. Размахивая им, Тальен кричит, что готов поразить нового Кромвеля. Обвиняя Робеспьера в том, что ему служат «люди, погрязшие в разврате», он предлагает объявить заседания Конвента непрерывными до тех пор, «…пока меч закона не упрочит существование революции и пока не будут изданы постановления об аресте клевретов тирании».

Собрание бурно рукоплещет Тальену. Оба его предложения принимаются под крики: «Да здравствует республика!»

Кровь бешено стучит в висках Робеспьера. Пот струится по бледному лицу. Он пытается протиснуться на трибуну, но его отталкивают локтями. Тальен потрясает своим кинжалом. Каждый раз, как Неподкупный пытается сказать слово, раздается дружный крик: «Долой тирана!», и звенят колокольчик председателя. Нет, они не дадут ему говорить. Как в полусне, он слышит вкрадчивый голос Барера, который что-то предлагает, от чего-то предостерегает. Затем Барера сменяет Бадье… О чем это он?.. А, опять дело старухи Тео!.. Бадье издевается, он брызжет слюной, он хочет вызвать всеобщий хохот. Тальен ерзает на своем месте. Дуралеи, о чем они все бормочут! Они даром теряют время! Принимают второстепенные декреты, издают постановления об аресте второстепенных лиц. Тальен смотрит на Неподкупного. Черт возьми! Он еще жив, и он надеется получить слово! Скорее, скорее кончать все разом. Тальен прерывает разглагольствования старика Бадье.

– Я требую, чтобы прения велись о существе дела!

Робеспьер понимает. Как подстреленная птица, он вздрагивает и пытается еще раз подняться на трибуну.

– О, я сумею вернуть прения к существу дела! – страстно восклицает он.

Но ему опять не дают говорить. Крики «Долой тирана!» сотрясают воздух. Тальен обвиняет его в том, что он арестовывал патриотов.

– Это неправда! – кричит Робеспьер. – Я…

– Долой тирана! – ревет Конвент.

Тогда он спускается к подножью трибуны. Он обращает взор в сторону Горы. О предатели! Одни остаются неподвижными, другие отворачиваются. Он протягивает руки к амфитеатру.

– К вам, добродетельные граждане, а не к этим разбойникам взываю я…

Тщетно. Крики усиливаются. Тогда вне себя от ярости, которой на какой-то момент он бессилен противиться, Робеспьер вновь бросается на трибуну. Начинается свалка. Он бьется как лев, расталкивает врагов, судорожно цепляется за перила… Ему обрывают жабо. Обращаясь к председателю, он хрипит:

– В последний раз, председатель разбойников, дай мне говорить или убей меня!..

Тюрио, сменивший Колло в председательском кресле, неумолимо звонит в колокольчик. Крики чередуются с хохотом. Какое зрелище! Робеспьер, схватившись обеими руками за грудь, кашляет: он сорвал голос. Лежандр и Тальен находят момент удобным, чтобы напомнить о недалеком прошлом.

– Тебя душит кровь Дантона! – злобно кричит Лежандр.

Робеспьер, изнемогающий, задыхающийся, резко оборачивается:

– Так, значит, за Дантона хотите вы отомстить мне, трусы? Подлецы! Почему же вы не защищали его?

Тальен смотрит на часы. Его приятель Фрерон бурно вздыхает:

– Ах, как трудно свалить тирана!

Тальен скользит взглядом по рядам депутатов и делает знак. Пора, наконец, приступать к последнему действию. Встает депутат Луше – кому он известен? – и произносит слово, которого все так ждали и вместе с тем так боялись:

– Я предлагаю издать декрет об аресте Робеспьера.

Тут вдруг все замерло. Крики затихли, как по мановению волшебного жезла. Жуткая тишина охватила зал заседаний. После почти минутного молчания Лозо поддержал заявление Луше. Вопрос был поставлен на голосование.

В эту минуту поднимается молодой человек. Это Огюстен Робеспьер.

– Я виновен так же, как и мой брат, – говорит он. – Я разделяю его добродетели. Я требую, чтобы обвинительный декрет был издан и против меня.

Тщетно Максимилиан пытается защитить своего младшего брата – его не слушают. Затем декретируется арест обоих Робеспьеров, Кутона и Сен-Жюста. Все члены Конвента встают и кричат:

– Да здравствует республика!

– Республика! – отвечает им Максимилиан, к которому уже вернулось его обычное спокойствие. – Республика погибла; наступает царство разбойников.

Вдруг вскакивает Леба. Его пытаются удержать. Но он вырывается, оставляя в руках друзей клочья своей одежды, и бежит к повергнутому вождю.

– Я не хочу разделять с вами позор этого декрета, – говорит он, обращаясь к Тальену и окружившим его. – Я требую своего ареста.

Арест Леба декретируется… Кого же не хватает? Давида! Давид не пришел в этот день на заседание Конвента. Художник предпочел не осушать «смертной чаши» вместе с Робеспьером, вопреки своему пылкому заявлению в Якобинском клубе.

Между тем раздаются требования, чтобы арестованные спустились к решетке Конвента. Оба Робеспьера, Сен-Жюст, Кутон и Леба безропотно повинуются. Сен-Жюст покидает трибуну, на которой в гордом молчании стоял до сих пор, и передает текст своего доклада в президиум. Кутон в ответ на реплику Фрерона, обвинившего его в том, что он хотел «взойти на трон по трупам представителей народа», с улыбкой указывает на свои парализованные ноги:

– Это я-то хотел взойти на трон?

Оставалось выполнить декрет об аресте. Обвиняемые проявили полную готовность подчиниться. Но приставы Конвента, которым надлежало исполнить приказ, были смущены и не решались действовать. Арестовать Робеспьера! Это казалось невероятным! Тогда вызывают жандармов. Колло д’Эрбуа поздравляет Собрание с тем, что оно избежало повторения дней 31 мая–2 июня. Тут появляются жандармы и уводят пленников. Дверь зала заседаний закрывается. Председатель смотрит на часы и, видя, что уже половина шестого, объявляет перерыв, чтобы дать возможность депутатам пообедать. Заседание откладывается до семи часов вечера.

Глава 11
Последняя битва

Но прежде чем наступят эти семь часов, произойдет много серьезных событий. Ведь еще не сказал своего слова Париж! Еще ничем не проявили себя секции! А Коммуна? Разве можно было сбрасывать ее со счетов? Хотел того Неподкупный или нет, но судьба его должна была решиться на улице.

В пять часов вечера, в то время, когда Робеспьер и его четверо верных соратников терпели пытку издевательств в Конвенте, должностные лица Коммуны и храбрый Анрио, догадываясь о положении дел, по собственному почину провозгласили восстание. Были закрыты заставы, ударили в набат, созвали секции и предписали им послать своих канониров вместе с пушками к зданию ратуши. Правда, по приказанию Конвента значительная часть артиллеристов в предшествующие дни была удалена из Парижа; но и те, что оставались, представляли довольно внушительную силу; сила эта была верным резервом робеспьеристов и Коммуны.

В половине шестого, в то время когда арестованных препровождали в Комитет общественной безопасности, где их должны были накормить и распределить по тюрьмам, Анрио с отрядом жандармов, не слушая никаких увещеваний, решил отправиться им на помощь. Осуществляя свой план, он промчался галопом через улицы Мотне и Сент-Оноре. У здания отеля де Брионн, где помещался Комитет общественной безопасности, толпился народ. Расталкивая толпу, Анрио во главе своих жандармов пробился к дверям Комитета и, когда ему отказались открыть, с ругательствами выбил дверь ударами сапога. Тогда на него набросились, и произошла дикая схватка. Буквально на глазах Робеспьера и других арестованных Анрио был повален, связан по рукам и ногам и отдай под охрану тех самых жандармов, во главе которых он явился, чтобы спасти робеспьеристов. Это обстоятельство укрепило Робеспьера в его нежелании отдаваться стихии восстания. Его друзья также решили, что восстание не имеет шансов на успех. Пятеро арестованных пришли к общему мнению, что следует отказаться от всякой мысли о сопротивлении Конвенту и провести свою защиту законными средствами, в Революционном трибунале.

Между тем восстание разрасталось. В шесть часов в здании ратуши собрался Главный совет Коммуны. Председательствовал Леско. Было составлено воззвание, начинающееся словами: «Граждане, отечество в большей опасности, чем когда бы то ни было». В качестве «злодеев, предписывающих Конвенту законы», назывались Амар, Колло д’Эрбуа, Бурдон, Барер и другие. «Народ, поднимайся! – заключало воззвание. – Не утратим плодов 10 августа и низвергнем в могилу всех изменников!» Совет вынес решение считать все приказы Комитетов недействительными. Всем установленным властям было предписано явиться и дать клятву спасти родину. Подозрительные администраторы подверглись аресту. Тюремным привратникам были разосланы приказы не принимать никого в заключение и не выпускать на свободу без особого распоряжения администрации, верной робеспьеристам. Канониры собирались на Гревской площади, расстанавливая свои пушки. Был налажен прочный контакт с якобинцами. Наконец Кофиналю было поручено освободить патриотов, томившихся в Комитете общественной безопасности.

В восьмом часу вечера энергичный Кофиналь во главе верных отрядов скакал к отелю де Брионн. Когда он занял здание Комитета общественной безопасности, там почти никого не оказалось. Члены Комитета разбежались. Робеспьера и других арестованных направили по тюрьмам. Оставался связанный Анрио и сторожившие его жандармы. Кофиналь с саблей в руке несся по залам Комитета, отыскивая Вулана и Амара, которые давно исчезли. Жандармы, охранявшие Анрио, хотя им и было приказано размозжить ему голову при первом опасении подвергнуться насилию, не оказали сопротивления. Анрио, освобожденный от веревок, потягивался, разминая затекшие члены. Потом он стал горько упрекать жандармов, которые дали его связать. Последние, пристыженные и растерянные, ответили, что будут верны ему до самой смерти. Тогда Кофиналь и Анрио вскочили на коней и в сопровождении отряда канониров двинулись к Конвенту.

В семь часов вечера Конвент возобновил прерванное заседание. По предложению Бурдона, поддержанному Мерленом, было решено осудить членов Коммуны и направить их в трибунал. Разнесся слух, что арестован Пейян. Собрание восторженно аплодировало этому известию. Но слух оказался ложным. Вместо этого в зал заседаний вбежал растрепанный пристав и сообщил об освобождении Кофиналем Анрио и о занятии мятежниками Комитета общественной безопасности. Депутаты пали духом. Вошел Колло и, заняв председательское кресло, сказал с растерянным видом:

– Граждане, настала минута умереть на нашем посту…

Умирать на своем посту никто из депутатов не желал. Кое-кто начал потихоньку уходить. Лоран Лекуантр, прибывший с боевыми припасами, стал раздавать своим коллегам ружья и пистолеты. Однако от получения оружия многие старались уклониться. На какой-то момент положение Конвента казалось совершенно безнадежным. Оставшиеся депутаты удрученно смотрели друг на друга. Неужели не произойдет чуда? И чудо произошло.

Кофиналь не довершил своей победы. Он передал Анрио часть отряда, а сам с остальными людьми направился обратно к ратуше. Анрио, который полагал, что заседание Конвента еще не возобновилось, поскакал прямо к Тюильри, намереваясь закрыть зал заседаний и выставить пикет. Но когда он был уже почти у цели, он обнаружил, что члены Конвента собрались и заседание продолжается. Тут вдруг на этого храброго человека напала непонятная робость. Чего он испугался? То ли того, что располагал слишком малым количеством людей, то ли над ним, как и над Робеспьером, все еще довлел престиж Конвента? Во всяком случае, приказав своим людям не отставать, он вслед за Кофиналем повернул к ратуше. Это была одна из самых тяжелых ошибок, совершенных вождями повстанцев вечером и ночью 9 термидора. Более удобного случая для взятия верховной власти уже не представилось и представиться не могло.

Но что же в течение этого времени делал Неподкупный? Как складывалась его личная судьба в часы, когда восстание решало будущность революции?

В то время когда Главный совет Коммуны собрался на заседание, а связанный Анрио был брошен под охрану его собственных, жандармов, арестованных робеспьеристов разводили по тюрьмам. Максимилиана направили в Люксембургскую тюрьму, его брата – в Ла Форс, Кутона – в Бурб, Сен-Жюста – в Экоссе, Леба – в департаментский Дом правосудия.

В седьмом часу вечера Максимилиан, окруженный жандармами, переходил через Сену. Его поражало всеобщее оживление, царившее на пути. Двигались толпы вооруженных людей, везли пушки, в разных направлениях проносились группы всадников. На улице Турнон толпа стала настолько густой, что жандармам пришлось пробивать себе дорогу оружием. Когда подошли к тюрьме, воздух стали сотрясать крики: «Да здравствует Робеспьер!»

Жандармы чувствовали себя крайне неловко и опасались за свою участь. Вызвали привратника. Привратник отказался принять арестованного. Потребовали начальника тюрьмы. Но он также не принял Робеспьера. Стоявший рядом муниципальный чиновник в парадной форме набросился на жандармов:

– Вас, поднявших руку на Неподкупного, следует предать мстительному суду всех добрых граждан! Убирайтесь прочь, пока не поздно!

Крики толпы усилились. Расстроенные жандармы были готовы бросить своего подопечного и уносить ноги, но Робеспьер, не менее расстроенный, чем они, потребовал, чтобы его доставили в полицейское управление на набережную Орфевр. Жандармы подчинились его желанию. Когда Максимилиан подходил к управлению муниципалитета полиции, было около восьми часов.

Здесь необходимо сделать некоторые пояснения. Почему начальник тюрьмы отказался принять Неподкупного и почему последний был так этим огорчен?

Хотя Главный совет Коммуны разослал по тюрьмам приказы, запрещающие принимать новых арестантов и выпускать на свободу ранее заключенных, этим приказам подчинились далеко не везде. Исходил ли начальник Люксембургской тюрьмы в своих действиях именно из названного приказа? Трудно сказать, ибо почти одновременно с приказом от восставшей Коммуны он получил совершенно аналогичное тайное постановление из… Комитета общественной безопасности! На первый взгляд такое явление кажется парадоксальным. Что заставляло антиробеспьеровское правительство издать приказ в нарушение своего собственного решения? Как объяснить, что, одной рукой подписывая декрет об аресте Робеспьера, другой оно тут же строчило приказ, запрещающий принимать его в тюрьму? О причине этого можно только догадываться. По-видимому, если Робеспьер рассчитывал дать последний бой в стенах Революционного трибунала, то враги его как раз этого и боялись. А наилучший способ помешать ему выступить в суде состоял в том, чтобы не довести дело до суда! Нужно было доказать, что Робеспьер мятежник, что он не подчиняется закону, и тогда его можно было поставить вне закона, то есть казнить без соблюдения судебной процедуры! Вот поэтому-то, вероятно, Комитет общественной безопасности и позаботился о том, чтобы Неподкупный не был принят в тюрьму, ибо это давало возможность обвинять его в неповиновении властям, то есть в мятеже. Вот поэтому-то, с другой стороны, и сам Максимилиан был так огорчен всем случившимся у Люксембурга: не зная еще причин происходящего, он видел крушение своих планов; он прекрасно понимал, что если враги обвинят его в неподчинении закону, то он будет лишен всякой возможности оправдаться законным путем. А он, несмотря на все постигшие его разочарования, до сих пор все еще надеялся на легальные средства защиты как на единственную возможность к спасению. И когда он увидел, что в тюрьму его не принимают, он за неимением «лучшего» отдал себя в руки муниципальной полиции, дабы была со хранена видимость повиновения закону.

Коммуна стала центром восстания. Вокруг нее собирались все новые вооруженные силы. В целях активизации движения создали Исполнительный комитет в составе девяти членов во главе с Пейяном и Кофиналем. Вскоре в ратушу прибыл Огюстен Робеспьер, которого, как и Максимилиана, не принял начальник тюрьмы. Когда стало известно, что Неподкупный находится на набережной Орфевр, за ним послали депутацию. От имени депутации Ланье обратился к Максимилиану с предложением присоединиться к Коммуне и немедленно перебраться в здание ратуши.

– Ты больше не принадлежишь себе, – сказал Ланье. – Ты должен всего себя отдать родине.

Однако Робеспьер не торопился покинуть управление полиции. Он жадно расспрашивал о происходившем, внимательно слушал, но своего отношения к услышанному не высказывал. Присутствующих поражали его задумчивость и отчужденность. В конце концов он решительно отказался следовать за Ланье и другими, сказав, что предпочитает «остаться в руках администрации». Такое поведение возмутило энергичного Кофиналя. Около девяти часов вечера он лично отправился за Максимилианом и почти силой увел его. Так Робеспьер оказался в ратуше, среди радостно приветствовавших его членов Коммуны. Он был грустен и задумчив. Его планы рушились. Он догадывался обо всем, что должно было вскоре произойти.

Когда члены Конвента, заседавшие в Тюильри, поняли, что тревога была ложной и что им непосредственно сейчас ничто не угрожает, их охватила бурная радость. Страшный Анрио, вместо того чтобы захватить их врасплох, ускакал! Пушки, направленные на Конвент, оказались блефом! Было решено немедленно действовать для подготовки перехода в контрнаступление. Учредили Комиссию обороны. Во главе ее поставили Барраса, в помощники которому дали Фрерона, Ровера, обоих Бурдонов и еще двух депутатов. От имени Комитета общественного спасения Бурдон представил проект декрета, ставящего вне закона всякого, кто, будучи подвергнут аресту, уклонился бы от повиновения властям. Всем было ясно, в кого метил этот декрет, принятый под единодушные аплодисменты. Однако коварный Вулан счел нужным это уточнить. Уже имея сведения о том, что Неподкупный перебрался в ратушу, он предложил поставить вне закона персонально его. Предложение было принято единогласно.

Но от теории надо было спешно переходить к действиям. Это понимал Барер, обративший внимание депутатов на необходимость привлечения симпатий основной массы парижского населения. Секции, следуя воззванию Коммуны, давно уже были в сборе. На чью сторону они станут? От этого в конечном итоге зависел успех всего дела. И вот Конвент принимает решение незамедлительно направить в секции Барраса с его адъютантами. Им надлежит провести «разъяснительную» работу и заручиться поддержкой максимально возможного числа единиц.

Итак, к девяти часам вечера полностью определились и организационно оформились два центра: Коммуна, главный очаг восстания, и Конвент, ядро контрреволюционного термидорианского блока. После того как ведущие деятели Коммуны совершили тяжелую ошибку, отказавшись от попытки захватить Конвент в ту минуту, когда это было сравнительно легко сделать, вся борьба, естественно, сосредоточилась на завоевании масс, то есть секций. Эта приглушенная борьба заняла оставшуюся часть вечера и начало ночи.

Робеспьер был прав, не строя иллюзий относительно настроений в секциях. Настроения парижан были весьма колеблющимися, и чем дальше шло время, тем в большей степени эти колебания складывались не в пользу Коммуны.

В тот час, когда Главный совет Коммуны ударил в набат и призвал секции к революционной присяге, казалось, что подавляющее большинство их откликнется на призыв. Однако на сторону Конвента сразу же стало около трети секций; вскоре число их увеличилось до половины. Но из оставшейся половины большинство не оказало явной поддержки Коммуне, сохраняя нейтральные или колеблющиеся позиции. Безоговорочно принесли присягу Исполнительному комитету ратуши только восемь секций, но и они не сохранили верности восстанию до конца.

Секции с преобладанием буржуазных элементов целиком и полностью поддержали Конвент. Из секций со значительным ремесленно-рабочим населением решительно высказались за Конвент две центральные секции – Гранвилье и Бон-Нувель, в которых раньше было особенно сильным влияние Жака Ру и Эбера. Мелкобуржуазные секции колебались и меняли свои решения; многие из них сначала высказывались за Коммуну и перешли на сторону Конвента только после жестокой внутренней борьбы. Северо-восточные и юго-восточные секции предместий Парижа, где было много рабочих, в большинстве остались нейтральными. Многие представители Комитетов сначала делали заявления о верности Коммуне, а затем склонились на сторону Конвента. Одна из самых революционных секций – Кенз-Вен объявила о своем нейтралитете; в секции Брута произошел раскол. Из района южных предместий только секция Обсерватории осталась до конца верной Коммуне.

Коммуна, как будто нарочно, действовала на руку заговорщикам. Еще 5 термидора (23 июля) она утвердила новые ставки максимума заработной платы, вызвавшие открытое недовольство в предместьях. И вот в те часы, когда ударил набат, призывая к восстанию, у ратуши толпились рабочие, протестуя против невыгодных ставок максимума, а парижские каменщики готовили стачку. В этих условиях Исполнительный комитет не проявил необходимой оперативности. Правда, позднее приняли воззвание, делавшее ответственным за новые ставки Барера, но время уже было упущено и, кроме того, не сделали ничего для распространения указанного воззвания.

Между тем враги Робеспьера ловко использовали сложившуюся ситуацию. Баррас и другие «агитаторы» подзуживали недовольных рабочих и сбивали с толку нерешительных мелких буржуа. Труженикам они обещали уничтожение максимума заработной платы, буржуазии – отмену максимума цен и ликвидацию ненавистной диктатуры. В секции, принявшей имя Марата, они заявили, что «драгоценные останки мученика Марата» будут немедленно перенесены в Пантеон и что этого не было сделано до сих пор «вследствие низменной зависти тирана Робеспьера». В предместьях Сент-Антуан и Сен-Марсо искусно распространяли слух о том, что Робеспьер был арестован за роялистский заговор. Лживые обвинения возводили и против других руководителей восстания.