Текст книги "Нас не брали в плен. Исповедь политрука"

Автор книги: Анатолий Пермилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Отчитавшись за проверку госпиталя, я получил новое задание. Меня вызвал начальник особого отдела армии Хондожко, носивший два ромба в петлицах. Он спросил меня, знаком ли я с устройством укрепрайона. Я ответил, что на Дальнем Востоке был в таком районе.

«Вам срочное задание, и очень важное. Нам известно, что линия укрепленных районов по старой границе не имеет личного состава и не вооружена. Поедете в район Мозыря и там на месте проверите укрепрайон под Припятью. В вашем распоряжении два специалиста – общевойсковой полковник и капитан-артиллерист. Машину возьмете на площади», – и назвал номер машины.

Мы немедленно выехали в Мозырь. Полковника, как старшего по званию, посадили в кабину, а мы с капитаном забрались в кузов полуторки. Навстречу нам гнали стада скота, но до Рочицы мы не встретили ни одной машины, и несколько раз останавливались, выбегая от машины на откос в сторону от налетавших немецких самолетов. Углубиться в лес было невозможно – места были болотистые, и вдоль шли глубокие канавы. В Мозырь мы приехали в темноте: в городе никакой маскировки, горит свет, в парке танцы, не соблюдаются требования прифронтового города. Комендантом укрепрайона был неунывающий подполковник, не осознающий опасности для нашей Родины. Когда я предъявил свое удостоверение и сообщил о цели нашего приезда, он стушевался, не ожидая, что кто-то его проверит. Все мои требования были немедленно выполнены, танцы прекратились, и город погрузился в темноту. Комендант подтвердил, что вооружения в УР нет, а личный состав только начинает прибывать. Связь по городу у него была устойчивая, но с высшим руководством связи он не имел, и никаких указаний ни от кого не получал. Интересуемся: что будет делать в случае наступления немцев? «Будем обороняться, боеприпасов много». Пришел командир речной флотилии Припяти; его флотилия заперта – выход в Днепр захвачен немцами. Он заявил, что будет сражаться до последней возможности, а потом затопит катера и уйдет в партизаны.

В дотах укрепрайона пристреливали пулеметы, заполняя карточки огня. Все здесь оказалось явно недостаточным для боя: агрегат освещения не имеет горючего, боеприпасов и продовольствия мало, личный состав ранее службу в дотах не проходил, да и люди все довольно немолодого возраста. Настроение у личного состава было пессимистическое...

Моим следующим поручением стали поиски начальника политотдела армии Червова, который пропал без вести в районе Жлобина. Мы отправились с политруком из комсомольского отделения и на машине доехали до первых частей, державших оборону по Днепру. Сначала мы попали в полк, которым командовал грузин по фамилии Кипиани. Его командный пункт разместился под сбитым немецким самолетом-разведчиком «Хеншель». Он тут уже несколько дней, и в газете «Известия» было фото с надписью: «Командир части Кипиани у сбитого им немецкого самолета»; автором снимка и очерка был корреспондент Евгений Кригер. Когда мы приближались к самолету, майор Кипиани закричал нам: «Если вы газетчики, не подходите, я изобью вас!» – а был Кипиани довольно рослым и крепким человеком. Мы сказали, что мы не газетчики, а политработники, подошли и видим – Кипиани держит газету с фото и очерком о нем: «Я больше никогда не буду разговаривать с газетчиками, брехуны! Я не сбивал этого самолета, и чужую славу мне не надо приписывать. Прочитают бойцы и что подумают о своем командире? Ой, нехорошо поступил Кригер!» Он еще долго выражал свое негодование.

Кипиани о судьбе комиссара Червова ничего не знал, мы попрощались и двинулись дальше к Жлобину.

Навстречу попадались местные жители из Жлобина, раненые бойцы. Со всеми встречными мы вели разговор о Червове, и нам удалось выяснить, что Червов был за Днепром в передовых частях, сдерживающих натиск немцев. Он возглавил контратаку небольшой группы бойцов и был убит; контратака не удалась, и его тело вынести не смогли. Найдя нескольких свидетелей, я записал их имена и место их жительства. Тогда оборона на Днепре была подвижной: днем немцы теснили наши части, а ночами наши их выбивали.

После небольшой передышки я занялся проверкой факта проявления трусости командиром дивизии полковником Гудзь. За трусость, проявленную в бою, он был отстранен от командования дивизией; велось следствие для придания его суду военного трибунала. На следствии Гудзь сочинил легенду, что он был за Днепром и его обстрелял немецкий самолет, – мол, он не трус. На самом деле за Днепром он не был, а свою машину сам прострелил в нескольких местах. Мне уже приходилось видеть пробоины от обстрелов самолетами: здесь ничего похожего не было, стреляли с земли. Подтвердил это и шофер «эмки». Доложив все следователю, я тут же получил новое задание – проводить в лес за Гомель группу партизан во главе с партийным работником Ершовым. На машине я отвез его группу в лес севернее Речицы, а там их переправили за Днепр.

Новое поручение я выполнял вдвоем со старшим политруком, призванным из запаса. Мы должны были найти корпус генерала Петровского и на месте установить потери в политсоставе, проводить беседы с бойцами по разъяснению речи Сталина, собирать немецкие листовки. 63-й стрелковый корпус Петровского овладел Рогачевом и Жлобином и продолжал развивать наступление на Бобруйск. На подходе к расположению частей корпуса мы увидели странную картину: всюду лежали солдатские мешки и даже шинели. Чем ближе мы подходили к штабу корпуса, тем больше встречалось выброшенных красноармейцами вещей: книги, тетради, белье, запасы мыла – все, что отягощало бойцов в бою. Приказ Петровского требовал выбросить все из мешков, кроме НЗ и патронов, – и воины форсированным маршем поспешили к Днепру. Теперь это имущество собирали тыловики полков. Пробираясь сквозь мелкий лес, мы нашли штаб корпуса. Здесь нам удалось встретиться и побеседовать с Петровским. До взятия Жлобина и Рогачева он имел звание комкора и вот теперь первым в военное время получил звание генерал-лейтенанта, а командиры дивизий (Прищепа, Фоканов и Раковский) – генерал-майоров. Генерал Петровский был сыном Г.И.Петровского, соратника Ленина, профессионального революционера. В тридцатых годах генерал командовал Московской пролетарской дивизией, потом был арестован. Он рассказал нам об этом: «Арестовали, предъявили обвинение в измене Родине, заставляли силой подписать этот документ, не подписал. Отец добился встречи со Сталиным, объяснил ему правду, и меня выпустили. Вызвал меня Сталин и сказал: «Товарищ Петровский, в таком большом деле, какое идет в нашей стране, бывают ошибки, вот и с вами такое случилось. Вы снова будете в армии, но прежнюю должность вам не дадим – это неудобно и генерала присвоить пока не можем. Свободна должность командира 63-го стрелкового корпуса в Саратове». Я согласился, и вот воюем».

Генерал Петровский высоко ценил советского воина, был заботливым и строгим командиром. Но нам, представителям политотдела армии, он высказал свое мнение о начальнике политотдела корпуса: «Настроен пессимистически, спутался с женщиной, работой в частях не интересуется, где он сейчас, не знаю». По его приказу в штаб вызвали старшину, сбившего немецкий самолет. Это был сверхсрочник, крепкий, сильный и явно находчивый. Он шел в свою роту к передовой линии, а немецкий истребитель начал пикировать на него и стрелять из пулемета. Старшина спрятался в рожь, а немец решил расстрелять его, спустился на бреющем полете, открыл колпак в кабине, чтобы лучше разглядеть спрятавшегося, – и старшина ловко забросил гранату в кабину летчика. Граната взорвалась, и самолет рухнул на землю. За этот подвиг старшину представили к ордену Красного Знамени.

Мы долго пробыли в штабе Петровского, и на наших глазах произошли два ЧП. Сержанты обучали бойцов умению пользоваться ручными гранатами, и неожиданно раздался взрыв. Оказалось, что сержант при обучении призванных из запаса бойцов допустил ошибку: показал, как снимается кольцо у взрывателя, снял его, и взрыватель сработал. Граната вот-вот взорвется, а бросить гранату нельзя – кругом люди. Тогда сержант прижал ее руками к животу и лег на землю... Немного погодя опять раздался взрыв, и вскоре его виновника подвели к Петровскому. Кадровый красноармеец положил запал на камень от гранаты РГД на камень и стукнул по нему топором. Запал взорвался, и ему оторвало несколько пальцев. Боец утверждал, что решил сделать себе мундштук для курения, но окружающие бойцы сказали, что покалеченный не курит. По приказу Петровского его передали в трибунал как членовредителя.

После встречи с генералом Петровским мы побывали на командном пункте командира дивизии генерала Прищепы. Правее, в районе Могилева, немцы продолжали наступать, а здесь, в районе Рогачева и Жлобина, инициатива была в наших руках, и настроение у всех было хорошее. В частях корпуса Петровского мы работали несколько дней, собирая немецкие листовки, что сбрасывались на наши части с немецких самолетов. В листовках были напечатаны самые разнообразные небылицы: в одной красочной листовке была фотография с двумя людьми в немецких мундирах, и крупная надпись сообщала, что это сыновья Сталина и Молотова: оба добровольно перешли на сторону Германии и служат Гитлеру. Нам передавали сообщение, что под Могилевом сын Сталина Яков попал в плен, но никто не верил, что он служит Гитлеру. А у Молотова сына вообще не было, уж это мы знали точно, – поэтому могли разъяснить бойцам всю фальшь немецкой пропаганды.

Для наблюдения за нашими действиями немцы очень близко к переднему краю поднимали аэростат с подвешенной корзиной. Наши летчики пикировали на такие аэростаты, и немцы старались быстро его опустить. Раз наш истребитель расстрелял такой аэростат, корзина упала на землю, и наши бойцы встретили это криком «Ура!».

Одну из ночей мы с товарищем провели на берегу Днепра. Старшина роты получил для бойцов плащ-палатки и дал такие нам. Хорошая это штука: и от дождя спасает и от холода, и легкая, удобная. Эта плащ-палатка была со мной до начала 1942 года, а потом ее заменили на другую, которая до сих пор хранится у меня дома.

16 июля был введен институт военных комиссаров и отделы политпропаганды преобразовали в политотделы. Теперь у политсостава стало больше прав (приказы подписывались командиром и комиссаром части), но возросла и их ответственность.

Спасаясь от охотившихся за машинами и даже отдельными бойцами немецких самолетов, мы проследовали сначала в местечко Городец, а затем в большую деревню Зборово. На окраине нас предупредили, что в деревне прячется снайпер, стреляющий по командному составу. Командир батальона галопом проскакал к своему командному пункту, а мы осторожно прошли пешком, но выстрелов не было. Выяснилось, что наши бойцы прочесали место расположения снайпера и нашли его. Это был финский боец, одетый в рваную одежду местного жителя; под зипуном у него был новенький автомат «суоми». Бойцы принесли его документы, среди них мы обнаружили памятку финскому ефрейтору с картой раздела Советского Союза между союзниками Германии. На карте были определены границы захвата территории СССР: с востока до Байкала все оставалось за Японией; на юге часть Украины – Румынии; запад, юг, Урал, Кавказ, Средняя Азия – все Германии, а Финляндии («Великой Суоми») – территория от Ленинграда на Вологду, Киров и север. Эту памятку я передал в политотдел армии. Днем мы стали свидетелями поимки диверсанта: после перестрелки в лесу несколько вооруженных мужчин привели милиционера. На нем была новая форма и ременная шорка кавалерийского образца с двумя портупеями. Он выдавал себя за участкового милиционера, – но ведь в селах каждый житель хорошо знал своего участкового! Немецкие разведчики не учли этих деталей – и прогадали. Участь диверсантов во фронтовой полосе одна – расстрел на месте, но этого увели для допроса.

Был и другой случай: в Зборове комбат представил нам лейтенанта, сказав, что тот побывал сегодня в плену. Лейтенант (рослый, сильный человек) тянул связь с телефонистом на передовой пункт батальона. В крайней хате увидел красноармейцев и подошел к ним спросить, где командир батальона. В ответ те молча на него набросились, стараясь взять живым. Немцы подмяли его под себя, но он ловко вывернулся: трех немцев забросил аж за плетень, а двое убежали. Лицо лейтенанта было немного поцарапано, он потерял наган, но зато остался жив. Вот такие случаи были на войне! Для обмана наших воинов немцы с первых дней переодевались в нашу форму, в одежду сельских жителей.

Наша попытка искупаться в Днепре окончилась неудачей: едва мы разделись и бросились в воду, смывая с себя пыль, налетел «мессершмитт» и стал обстреливать нас. Пришлось выскочить из воды, схватить белье в охапку и убежать в ивовые кусты. После такого «купания» мы направились в Гомель на попутной машине. С нами в машине ехал боец с забинтованной головой, говорил он с трудом. Боец шел в атаку и кричал «ура», пуля попала в щеку и вылетела в другую, не задев ничего во рту. У шофера не оказалось винтовки, мы поинтересовались, где она, и он сказал: «У немцев». Оказалось, ночью он заехал в деревню, где должна была находиться его часть, но там уже были немцы. Он постучал в дом, а навстречу вышел немецкий офицер, его было хорошо видно, а вот немец не сразу понял, что перед ним советский боец. Не успел немец вытащить свой пистолет, как шофер с силой вонзил в него штык (да так крепко, что не мог вытащить обратно) и убежал к машине.

Прошел первый месяц войны... Наша печать говорила о срыве немецкого плана молниеносной войны. Появились агитплакаты с иллюстрациями и стихами, и я помню такое четверостишие: «Бьемся мы здорово, рубим отчаянно, внуки Суворова, дети Чапаева». Особенно большие требования предъявлялись к коммунистам. Среди нас находились трусы, уничтожившие партбилеты, спасая себя, – но при этом оставаясь на политработе. В одной из дивизий мы присутствовали на заседании парткомиссии. Секретарь вел свое заседание, разбирая дела тех, кто утратил партбилеты, их исключали из партии. Но один из исключенных сказал нам: «А вы проверьте партбилет у секретаря парткомиссии, у него тоже нет партбилета!» Мы попросили его предъявить партбилет, а он сразу стушевался, признавшись, что и у него нет партбилета. Члены парткомиссии исключили его из партии и выбрали нового секретаря.

В первые дни войны отдали под суд командира полка под Черниговом. Он вел полк через город и решил забежать домой проститься с семьей; за это боевого командира отдали под суд. Такая суровость диктовалась тяжелыми условиями войны, скидок не делалось никому.

Немцы были уверены, что с Красной Армией скоро будет покончено, – ведь так сказал Гитлер! Попадая в плен, они (особенно офицеры) печалились о том, что не получат свою долю от разграбления земель Советского Союза. Мне пришлось присутствовать при допросе немецкого капитана: его не столько волновало, что он оказался в плену (это он считал временным), а то, что он не доставил приказ одной из частей, в которую ехал. Вместо немцев в месте его назначения оказались советские войска. Теперь он все спрашивал, почему здесь оказались мы, – ведь тут должны быть немецкие солдаты, а их нет. Ему объясняли, что немцев выбили отсюда, а он все твердил, что этого не может быть... На переднем стекле его машины была красная тряпка со свастикой в середине, и немецкие самолеты не стреляли по машине. Этот лоскуток забрал наш шофер и пользовался им при появлении немецких самолетов.

Немного отдохнув в Гомеле, мы вместе с политруком Крутовым из комсомольского отдела получили новое задание: отправиться в части на правом фланге армии и вести там работу, помогая командованию готовить контрнаступление. Нас заверили, что наша авиация будет поддерживать наступающих. На машине мы добрались до Довска, а дальше добирались пешком, через части, державшие здесь оборону. Здесь мы попали на командный пункт артполка. Напротив его расположения немцы подняли аэростат для наблюдения, и комиссар полка предложил своим артиллеристам обстрелять его шрапнелью, – но что-то не получалось. Пока мы беседовали с личным составом, немецкий наблюдатель дал своим минометчикам целеуказание, и вокруг командного пункта засвистели мины – целая серия, мы едва успели спрыгнуть в отрытую щель. Крутов не успел убрать руку, и осколком ему повредило палец. После налета мы не отошли и сотни метров, как начался новый обстрел. Услышав крик «Комиссара убило!», мы вернулись назад и увидели комиссара полка, лежавшего на земле: мина разорвалась у его ног. Его положили в пикап, чтобы отправить в госпиталь, и он все просил нас передать машинистке политотдела (он назвал фамилию и имя), что «я умираю, и я ее люблю». Позже мы узнали, что комиссар умер по пути в госпиталь...

К полудню мы были в дивизии, ведущей наступление на Бохань. Наступающие немного продвинулись вперед, но немцы ввели в бой новые силы и усилили артиллерийский обстрел. Неожиданно КП дивизии попал под прицельный огонь прятавшегося где-то автоматчика. Возле нас стали все чаще свистеть пули, и руководивший боем командир дивизии, пожилой полковник, приказал: «Ложитесь». Лежим, оглядываемся, – но чуть поднимешь голову, как по тебе сразу очередь. Пятясь, мы стали отползать, и когда нас перестали обстреливать, встали и пошли правее, к окраине Бохани. Здесь был командный пункт полка, передовые части которого понесли большие потери и теперь отступали. С группой красноармейцев мы через поле ржи начали заходить во фланг немцев, но нас обнаружили и начали обстреливать бризантными снарядами, защищаться от которых нам было нечем. Снаряды разрывались в воздухе, и мы слышали, как осколки шуршали по стеблям ржи. Отойдя к командному пункту полка, мы стали свидетелями разговора комиссара полка с командиром взвода, что расположился в селе в двухэтажном доме. Он сообщил, что дом уже окружен немцами: «Не уйдем и будем биться до последнего патрона... Нас трое, немцы входят в дом... Всё, 10–15 (это его позывные) больше не говорю...» Немцы начали обстреливать КП из минометов, и комиссар с группой командиров начал отходить. Одна мина разорвалась у стены сарая, осколки впились в стену, а от взрыва образовалось облачко желтого газа, запахло хлором. «Неужели мина химическая?» – подумал тогда я. Из тыла пришел посыльный с приказанием от командира дивизии отойти на новый рубеж, метров на 700–800 к востоку. Пришедший боец вынул из кармана парабеллум и показывает его комиссару. «Где взял?» – «Отдал немецкий солдат, одетый в нашу форму. Он говорил хорошо по-русски». – «А почему его не захватили в плен?» – «Да у него ноги перебиты, он еле живой!» Комиссар отругал бойца за беспечность и послал двух человек за немцем, те скоро вернулись, принеся документы немца и его автомат; немец уже был мертв. Теперь стало ясно, кто стрелял по командиру дивизии и нам, не трогая рядовой состав.

В этот день ведущая наступление дивизия потеряла троих командиров: двоих ранеными и одного убитым; к вечеру дивизией командовал ее комиссар – бригадный комиссар Архангельский. С темнотой наши части оставили свои позиции и перешли к шоссе от Довска к Пропойску. Оборону здесь организовывал генерал-майор Гордов, начальник штаба 21-й армии, бывший в Петрозаводске начальником штаба 18-й СД. Я доложил ему, кто мы, и он приказал нам отправиться в район села Ректа в артполк. Наши части отступали от Журавичей, но дорога от Довска до Пропойска пока была в наших руках. В Ректе мы нашли КП артполка: группа штабных командиров разместилась в щелях, вырытых вблизи крестьянских хат, а при налетах авиации и артобстрелах укрывалась в бетонной трубе под мостовой. Обстановка в полку была тяжелой: мало бойцов, орудий, снарядов, большие потери в командном составе, убит комиссар. На эту должность был назначен секретарь партбюро, старший политрук, призванный из запаса всего несколько дней назад. Командир полка был кадровым, но «чего-то в нем недоставало». Связи с пехотой полк не имел, командир не интересовался своим флангом в сторону Пропойска. В полной темноте полк снялся со своей позиции, но когда колонна с орудиями и машинами вытянулась на шоссе, командир полка указал направление движения совершенно неправильно, в сторону немцев. Мы с Крутовым подошли к нему и стали объяснять, куда надо двигаться, ориентируясь по Полярной звезде, а он в ответ: «Пошел ты со своей звездой...» – и матерно выругался. Я ему говорю: «Остановите полк», – а он не слушает. Мы нашли комиссара, и он своей властью изменил направление движения, и к рассвету командир полка понял свою ошибку. Не зря генерал Гордов приказал нам заехать в этот полк!

Ранним утром я получил приказ направиться в части генерала Галицкого, занимающие оборону на Днепре на самом правом фланге, на стыке с частями 13-й армии. КП полка я нашел в сосновом лесу около деревни Шапницы. Полком командовал подполковник Педоренко, комиссаром у него был старший политрук Плеханов. Педоренко имел высокую боевую награду – орден Красного Знамени, и редкую среди командиров медаль «За отвагу», которые он получил в Испании за бои против итальянских войск. Личный состав его полка воевал храбро. Части полка занимали оборону по высокому в этом месте левому берегу Днепра, прикрытому густым лесом. Это было южнее Нового Быхова, где Днепр резко поворачивал на запад. На правом берегу лес находился от берега в метрах семистах и был хорошо виден нам. С начала войны немцы по своим правилам днем делали перерыв в боевых действиях, пускали зеленую ракету и пили кофе, а когда наши бойцы в такое время атаковали, то немецкие солдаты, где позволяла обстановка, кричали нашим: «Русь, не по правилам воюешь, мы научим вас правильно воевать!» – а наши бойцы отвечали: «Поганые фрицы, мы научимся воевать и вас от войны отучим, чтобы не бросались больше на нас». Мы также видели немецких солдат, которые кричали нашим бойцам: «Русь, иди на плен, белым хлебом кормить буду!» Наши бойцы за словами не лезли в карман и отвечали немцам крепкими словами. Такие перепалки происходили в сумерках, когда немцы прекращали обстрелы и подходили ближе к Днепру.

Днем они подходить близко не решались: Педоренко, используя богатый опыт сражений в Испании, умело руководил своими разведчиками и постоянно организовывал вылазки на правый берег Днепра. Комиссар полка уделял большую часть своего времени материальному обеспечению личного состава, и получилось так, что функции комиссара полка пришлось выполнять мне. С Педоренко мы очень сдружились. Как правило, он часто менял расположение штаба полка; для командного состава всегда были готовы землянки, и их расположение обносилось колючей проволокой. Это он делал для того, чтобы не быть захваченными немецкими разведчиками. Нам был известен случай, когда по причине плохой охраны в плен к немцам попал штаб полка во главе с командиром. Пять немецких солдат с винтовками повели штабных офицеров в тыл своих войск, но командир полка был великолепным мастером штыкового боя. Когда немецкие солдаты сделали остановку, чтобы один из них мог справить большую нужду, и все стали закуривать, командир полка рискнул освободиться из плена: он выхватил у конвойного винтовку и заколол двух солдат, а двое подняли руки. Третий, со спущенными штанами, так и стоял с поднятыми руками. Командир не только освободил от плена свой штаб, но привел трех пленных. За беспечность его наказали, – а ловкость и смелость отметили. С Педоренко же постоянно ходил сержант с автоматом ППШ. В полку таких автоматов было только три: у командира полка, комиссара и уполномоченного особого отдела. У личного состава были «трехлинейки» и СВТ [21]21
  СВТ – самозарядная винтовка Токарева. Прим. автора.


[Закрыть]. СВТ оказалась непригодной для полевых условий: чуть попадет песчинка, и она отказывала в стрельбе, – поэтому больше ее в части не присылали. А вот наша старая винтовка Мосина, «трехлинейка», оказалась безотказной.

Рано утром Педоренко обходил передний край обороны, я был рядом. Из наших окопов с высокого берега хорошо просматривались сосновый лес за Днепром и землянка на его опушке. Бойцы доложили, что из землянки часто выходят немцы с узлами на плечах: очевидно, делят награбленное у жителей имущество. До землянки было до 800 метров. Я спросил бойцов, почему они не стреляют по немцам, и те ответили, что не попадут, далеко. Но Педоренко подхватил эту мысль – немцев надо проучить. Нашли лейтенанта, приехавшего из училища – отличного снайпера, и спросили, может ли он попасть в немца у землянки. Тот ответил, что может, но только из СВТ. Принесли такую винтовку. Солнце взошло и хорошо осветило землянку. Педоренко, обладая отличным зрением, наблюдал. Вот из землянки вышел немецкий офицер – потягивается и смотрит по сторонам. «Давай!» – сказал Педоренко, и лейтенант выстрелил. Офицер рухнул на землю, а из землянки выбежал солдат, лейтенант уложил и его, выскочил третий – и тоже остался у землянки. Ждем, что будет дальше. Видим – из землянки выбросили узел с добычей, который покатился среди высокой травы. Оказалось, что немец толкает его лежа. Лейтенант взгрустнул – нет зажигательного патрона, а трава закрывает немца. Он сделал несколько выстрелов, и в бинокль было видно, как из узла летело тряпье, как он перестал продвигаться. С тех пор немцы к землянке днем не подходили – и награбленного оттуда никто не выносил.

В глубине леса за землянкой ночью раздавался сильный шум работающего мотора: впечатление такое, что там машины работают. Никакого вывода сделать из этого не удалось: звук однородный и исходит из одного места, а к рассвету прекращается. Педоренко послал разведку, и она все выяснила: немцы вешали на сосну мотоцикл и заводили его, создавая впечатление работы машин. Долго еще шумел по ночам этот мотоцикл!

По приглашению Педоренко я пошел с ним осматривать оборону по Днепру напротив села Кистени. За рекой хорошо видна церковь и на ней немецкие наблюдатели. Педоренко решил избавиться от такого наблюдения и приказал батарее «сорокапяток» ударить по колокольне, причем артиллеристы попали в нее со второго снаряда. Здесь оборонялся батальон численностью менее сотни человек, его командиром был лейтенант, взводами же командовали сержанты. Педоренко сказал, что больше некому доверить батальон: там всего два лейтенанта, и одного перед нашим приходом ранило в руку. Лейтенант прижимал к груди раненую руку и сказал: «Жаль, что, видно, надолго отвоевался, а только понимать начал, как надо воевать!»

В полку Педоренко я находился более 10 дней, много увидел в организации разведки боем, работы разведчиков, устройства инженерных хитростей. На каждом КП для машин отрывали аппарели. [22]22
  Аппарель – углубления, скошенное внутрь для спуска ма шин. (Прим. автора.)


[Закрыть]У Педоренко была «эмка», и эта машина всегда была на ходу, хотя и сильно изношена. Адъютантом Педоренко был высокий лейтенант, уже послуживший, – он всегда был с командиром. Начальником штаба был капитан, уже побывавший в окружении в районе границы с Польшей. В то время на мне были серый плащ, планшетка с картой и плащ-палатка. Спал я на спине, укрываясь палаткой (был уже август, и ночи стали прохладнее).

Был у Педоренко разведчик Яцута. Этого сержанта Педоренко часто называл японцем: «Ну, наш японец, собирайся в разведку», – и ставил задачу, уводя его в сторонку. В первый день моего пребывания Яцута вернулся из разведки. Он ходил в глубокий тыл немцев и рассказал Педоренко о немецких частях за Днепром. Там он убил немецкого офицера, и его документы принес вместе со старинными часами-«луковкой». Педоренко похвалил его за работу и представил к награде. Яцута одевался в одежду местного селянина: грубая рубаха, широкие заношенные штаны, торба из мешковины через плечо, рваные ботинки, в торбе кусок сала, хлеба – и пистолет в тряпочке. Отдохнув, Яцута отправился в район Нов. Быхово—Тощица выяснить, какие здесь части. Срок дали ему не более 4 дней, но вернулся Яцута утром на пятый, принес очередные трофеи: солдатские книжки, часы, пистолет. Он доложил Педоренко об итогах разведки и рассказал такую новость в маскировке немцев: в Новой Тощице на огороде он увидел, как две тетушки роют землю. Пригляделся и видит, что обуты они в немецкие сапоги! Он сразу понял, что это немцы, подошел к ним и обоих застрелил, потом взял документы, часы, пистолет и ушел. Вокруг никого не было, было раннее утро. Мы дивились его смелости, бодрости, жизнерадостности; он всегда был готов идти в разведку. О том, как он там ходил и добывал данные, как стрелял в немцев, он рассказывал спокойно.

Полк Педоренко занимал оборону по Днепру отдельными участками, не имея сплошной линии. В полк прибыл начальник штаба дивизии комбриг Бессонов, которого я запомнил по Ленинграду, когда он был комендантом города и сделал мне замечание, что на шинели не разрезана спинка. В полку он приказал Педоренко провести разведку боем и взять «языка» – живого немца. К этому времени в полк прибыло 700 человек пополнения из Ростова-на-Дону. Все были обуты, одеты, но никто не имел оружия. Резерва оружия не имелось: и вот в ночном налете на немцев в ближайшей к Днепру деревне решили добыть и «языка», и оружие. Решили послать группу ростовчан человек в 30–40, вооружив их ручными гранатами. Для этого дела требовались добровольцы. Педоренко решил обратиться к ростовчанам, но потом поручил сделать это мне как политработнику. Мы подошли к строю новобранцев, Педоренко поприветствовал их, а потом сказал: «Вот комиссар с вами поговорит». Я объяснил ростовчанам обстановку, рассказал о задаче ночного налета и призвал добровольцев сделать два шага вперед; к нашему удивлению, весь строй шагнул вперед. Это были кадровые рабочие с «Россельмаша», его бывшие строители и рабочие цехов. Мы отобрали 30 человек, пополнили их опытными бойцами полка и отправили на инструктаж, который проводил командир разведки. В этот день в полк прибыли два окончивших военное училище лейтенанта, и одного из них также включили в состав разведки.

Когда стемнело, Педоренко направил группу захвата через Днепр, а чтобы сбить немцев с толку, организовал ложную переправу, где шумели, плескали воду и счетверенный пулемет вел огонь с машины. Разведка переправилась на плоту тихо и ушла в тыл немцев, – а вот по месту ложной переправы немцы открыли сильный пулеметный огонь. Мы с Педоренко находились там и попали под этот обстрел. Диву даешься, как мы не были убиты: пули, как пчелы стаями, летели и шлепались в песок. Возможно, они были уже на излете и теряли убойную силу? Никто не был ранен, но все отошли от этой «переправы» в сторону и прекратили шум, чтобы показать немцам, что у нас все сорвалось.