Текст книги "Нас не брали в плен. Исповедь политрука"

Автор книги: Анатолий Пермилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

В деревне, недалеко от Новобелицы, нам рассказали, что перебраться через Сож и шоссе невозможно, там немцев полно. Посоветовавшись с капитаном, мы решили идти пока на юг, а уже потом повернуть на восток к Сожу, найти местечко, где немцев меньше, и переправиться через него. Стали углубляться в лес и нашли немецкие листовки: они призывали наших бойцов сдаваться в плен, в лес не ходить, лес сожгут немецкие войска. Попалась нам и листовка, в которой было написано, что Маршалы Советского Союза Тимошенко, Кулик и другие перешли на службу Гитлеру и воюют в его армии. Разумеется, мы не поверили этой брехне!

Когда шли лесом, увидели в небе три немецких истребителя: два шли сзади, а один впереди, его догнали и расстреляли, самолет рухнул в лес. Чем это было вызвано – мы не поняли. Постепенно мы потеряли счет числам. То ночами идем, то днями. Ищем себе пропитание и надежный ночлег, когда нельзя идти. Часто попадали в трудное положение, подвергая себя большой опасности. Однажды в лесу мы нашли хороший военный рюкзак из плотной ткани, как ткань плащ-палатки; спинка стеганая из двойной ткани, наружу два кармана, а сверху он закрывался плотным клапаном с ременной застежкой. Один заплечный ремень был пришит, а другой имел крючок и зацеплялся уголком внизу за колечко на углу спинки. Раньше я никогда такого ранца не видел. Как он оказался в глухом лесу, кто его бросил и почему, мы не знали, но он сослужил хорошую службу: запасая картошку или продукты, мы клали их в ранец, – а до этого нести их приходилось в каске капитана. Кроме того, в ранце нашлась пачка чая. В другой раз в одном из болот я нашел разношенный ботинок на правую ногу, теперь одна нога была у меня обута. Но зато я потерял свою гранату Ф-1, выпавшую у меня из кармана во время одной из ночевок.

Мы настойчиво шли и шли на восток и, наконец, вышли к Сожу. Эта река была довольно широкой, между тем среди нас не было хороших пловцов, а капитан вовсе не умел плавать. Настюха изъявил желание поискать лодку в тростнике и, если потребуется, переплыть Сож и искать на той стороне, но не успел Настюха раздеться, как справа от нас из леса к реке побежал парень в одних трусах. Сильными рывками («саженками», как говорили у нас пловцы) он переплыл Сож и скоро возвратился в лодке. Когда он причалил к берегу, мы подошли к нему и попросили перевезти нас, а он сказал, что надо доложить комиссару, и пригласил нас в глубь леса. Мы с капитаном пошли за ним и скоро увидели большую группу бойцов и командиров, среди которых полкового комиссара из корпуса Петровского. Я спросил, где Петровский, и он сказал, что генерал погиб под Жлобином. Среди этой группы были люди, которые узнали меня.

Комиссар спросил нас, что мы думаем делать. Я сказал, что мы догоняем свои войска. «А мы еще побудем здесь, разведаем обстановку, а может, начнем партизанить. Не хотите с нами?» Если бы я не был ранен, то, вероятнее всего, остался бы партизанить, но так мне пришлось отказаться. Комиссар разрешил нам воспользоваться лодкой, и в два рейса мы добрались на левый берег Сожа. Это была уже Черниговская область Украины, но вскоре наш путь снова пролег через землю Белоруссии. Старший лейтенант Божко заявил: «Вы уходите в Россию, а я пойду на Украину; я украинец и не хочу идти с вами» – и ушел. Теперь нас осталось пять человек: два командира, два бойца и я, политработник. Получая информацию от случайно встреченных людей, мы избегали столкновений с немцами. Зато несколько раз мы сталкивались с небольшими группами советских бойцов и даже одиночками, как и мы, пробирающимися к своим. Нам рассказали, что фронт теперь по Десне, но у нас не было карты, никто из нас в этих местах не бывал, и мы не могли себе представить, где находимся, как далеко до Десны и какая перед ней местность. Временно объединившись с небольшой группой танкистов, а затем вновь расставшись, мы шли теперь уже по Брянской области. На восток...

Ботинок с правой ноги я давно бросил – он износился, но в одном из сел, где нас накормили, хозяин дома подарил мне две пары лаптей и онучи. Теперь ногам стало теплее, и, двигаясь последним, я своими следами от лаптей искажал следы группы в армейских сапогах. Лес на нашем пути стал гуще и плотнее. Опять попались немецкие листовки, в которых, агитируя на сдачу в плен, немецкие пропагандисты писали, что ими взяты Ленинград и Москва. Мы не верили немецкой брехне и при встречах разъясняли населению, что это ложь. В одной из деревень, где немцев жители еще не видели, нас пригласили подкрепиться перед дорогой, и дочка кормившей нас хозяйки (за угощение я отдал нашу пачку чая) сказала мне: «Дедушка, оставайся у нас в колхозе, проживешь, пока наши не вернутся». Я ответил: «Нет, пойдем к своим и будем воевать. И к тому же я не дедушка, мне только тридцать лет». Моя борода с проседью делала меня стариком...

Через много дней с начала нашего пути я впервые разбинтовал свою ногу до самой раны. Вроде все идет нормально, рана чистая, небольшая, слепая, – осколок от постоянной ходьбы сместился в низ икры и остался в мышце. Я пробовал шильцем от складника проколоть кожу и вытащить осколок, но ничего не получилось. Рану хорошо предохраняла от сырости плотная прорезиненная оболочка, в которую был упакован пакет. Хорошо тогда санинструктор забинтовал мне ногу! Прогрев ногу на солнце, я снова забинтовал ее и больше не тревожил.

Мы сутками ничего не ели, очень хотелось есть, но у нас не было никаких запасов – приходилось терпеть голод. Плохо было и курящим Настюхе и шоферу: чтобы добыть у кого-нибудь курева, им приходилось идти на риск. С выходом в Брянскую область и наступавшими пасмурными днями мы шли зигзагами – то к северу, то в востоку, а иногда и к югу. Петляя, мы все же приближались к Десне. Ночевки в лесу, осторожное приближение к деревням, встречи с местными жителями, следы боев, безымянные могилы и следы стоянок немцев... Последующие дни и ночи до подхода в район Десны остались в моей памяти отдельными эпизодами. Раз ночью вышли к водяной мельнице. Постучали, вышел мельник, дал нам хлеба и, покачивая головой, сказал: «Куда идете и зачем, куда каждую ночь сколько вас проходит?» Мы ответили ему, что идем к своим войскам для продолжения борьбы против немцев.

В одной из деревень, где не было немцев, я попал в дом к старикам, и они охотно угостили меня вареной картошкой с хлебом. Пока я ел, дед вышел, и больше я его не видел. У меня возникло подозрение, и, побыстрее закончив еду и поблагодарив хозяйку, я вышел на улицу, где встретил двух мальчишек, старшему из которых было лет тринадцать. К нам подошел капитан с винтовкой, и паренек постарше обратился к нему: «Дайте нам винтовку, мы кокнем одного деда-предателя». – «Какого?» – «А того, у которого вы ели. Он выдал немцам двух красноармейцев и вот теперь побежал в соседнюю деревню сообщить немцам о вашем приходе, а вас уговорили бы на ночь остаться». Винтовку мы ребятам не дали, но посоветовали им караулить деревню и сообщать заходящим сюда красноармейцам об этом предателе. Мы пошли навстречу деду, но он был очень шустрый, как сказали мальчики, – бегал бегом и обратно возвращался лесом, а не по дороге.

Заканчивалась первая половина сентября, и ночи были такие холодные, что меня пробирала дрожь. В одном из брошенных хуторов мы нашли на чердаке дома рваное мужское пальто. Я надел его и теперь чувствовал себя вполне готовым к возможным холодам осени. На деревьях висели прикрепленные распоряжения немецкого коменданта: за малейшее нарушение немецкого порядка – расстрел, в том числе и за хождение ночью. Мы не обращали внимания на эти угрозы и шли. Натолкнулись на перекресток дороги, где на деревьях висели немецкие указатели направлений. Я читал по-немецки и понял, о чем написано. Мы переменили местами указки, может, это внесет путаницу в движение машин.

Запомнились последние дни нашего перехода. Мы вышли на открытую местность; вдали за Десной синел сосновый лес. Мы сидим среди мелких кустов. Дождь, пасмурно. Недалеко Погар, через него проходят дороги на запад на Стародуб, на восток в Трубчевск, на север в Почеп. Сидим голодные, кругом никаких деревень, к Десне открытая местность. Переправиться тут через нее невозможно. Над нами бреющим полетом пролетали немецкие самолеты: так низко, что в кабинах видны были летчики. Настроение тягостное. Где найти место для переправы через Десну? Подумав над этим с капитаном, мы решили податься к югу, где виднелся лес. Вышли к неизвестной деревне. Чтобы сориентироваться, нам требовалась карта, хотя бы из школьного учебника истории. Мы узнали, что здесь живет учительница, и пошли к ее дому. Уже полночь, очень темно. Стучимся – никакого ответа, но когда мы сказали, что будем ломать двери, женщина открыла нам дверь. Карты у учительницы не было, а когда мы спросили, почему не открывала, кого прячет, она призналась, что с ней живет бывший военный фельдшер. Это был здоровый детина; мы пригласили его идти с нами к Десне, но он ответил, что два раза ходил, пытался подойти к реке, но кругом немцы на машинах, и пройти не смог, – и мы не пройдем. Мы пристыдили этого молодого воина, оставшегося «в зятьях», ему, видно, неплохо жилось у этой учительши, – а нам здесь даже картошки не предложили! Снова больше суток мы не ели ничего, – лишь уйдя из деревни и взяв направление на восток мы, с разрешения не открывшего нам дверь хозяина отдельно стоящего дома, нарвали в его фруктовом саду хорошей антоновки. Выйдя к окраине большого населенного пункта (потом мы узнали, что это г. Гремяч Черниговской области), мы наткнулись на немецкие машины. Как нас немцы не обнаружили – уму непостижимо! Это можно объяснить только тем, что по опыту войны в Европе немцы верили в покорность и безропотность жителей и воинов побежденной страны, сразу объявив свои устрашающие меры за нарушение немецких правил поведения.

Темной ночью мы ушли из Г ремяча и вышли в большую сухую балку, поднялись в самый верх и провели здесь без сна остаток ночи. Мы сидим у самого города, у немцев под носом! Вот над нами появился наш четырехмоторный тяжелый бомбардировщик – летит с задания после бомбежки. Скорость у него небольшая, скоро его нагнали два «мессершмитта» и открыли огонь: бомбардировщик задымил, один член экипажа выпрыгнул на парашюте перед городом и попал к немцам в плен, а самолет, объятый пламенем, с огромным хвостом дыма спикировал на окраину Гремячего и рухнул на немцев. Это было тяжелое и печальное зрелище.

Мы сидим молча. Как хочется попасть за Десну! Мы твердо решили, что обратно уходить от Десны не будем: все надежды на ночь. И тут мы услыхали шаги идущих среди кустарника людей. Мы окликнули идущую мимо женщину, которая рассказала нам, что она жена работника райземотдела, ее муж ушел в партизаны. Женщина предложила нам принести поесть и ушла, но к вечеру вернулась с мальчиком лет тринадцати, а через плечо у нее висела торба: она принесла нам хлеба и картошки. Ее сын Коля, боевой и смелый мальчик, рассказал нам, что через Десну уже переправилось много наших бойцов, и указал, где это делается. За шоссейной дорогой к Десне есть болотистый луг, колхозники зовут его «Мокрый кол», – вот тут и переправляются. Коля сказал, что самолет, который подбили немецкие летчики, упал на скопление машин и там возник пожар. Может быть, по этой причине немцы не выставляли охрану и не патрулировали шоссе в эту ночь.

Это было 14 сентября. Когда стемнело, мы смело пошли к «Мокрому колу», прислушиваясь к движению автомашин. Машины ходили по шоссе очень редко, а к полуночи совсем перестали ездить. В полной тишине мы спокойно перешли шоссе и зашагали по болотистому мокрому лугу с кустами ивняка и осокой. Ночь была очень темная, безлунная. Мы шли и неожиданно вышли к воде. Берег низкий, а противоположного не видать. Проверяя направление течения, мы бросили маленькую палочку в воду и смотрим: она медленно движется к северу, а Десна течет на юг. У меня возникло подозрение, что это не Десна, я тихо сказал об этом капитану, и он согласился со мной. Что же делать? Мы решили ждать рассвета, нашли плотный куст на сухом месте и улеглись спать. Только начало светать, а мы все были уже на ногах. Капитан, имеющий очень острое зрение, рассмотрел в середине реки кусты и в них лодку. Теперь мы не сомневались, что находимся на берегу Десны, а вода у берега крутит в обратную сторону потому, что русло резко меняет здесь направление.

Настюха обещал нам еще на Соже сплавать за лодкой, и вот теперь мы обратились к нему – выручай. Он разделся, окунулся и сказал, что вода очень холодна, он не доплывет. Мы с капитаном осматриваемся вокруг: справа по течению на берегу на высоком холме деревня Муравей, в ней нет еще движения, немцы пока спят; налево от нас в Десну впадала Судость, а дальше был виден железнодорожный мост на дороге к хутору Михайловскому из Унечи. На противоположном берегу были стога сена, очень большие и плотные ивовые кусты, а дальше за ними сосновый лес; сзади нас паслись на лугу лошади. Я предложил капитану поймать лошадей и с их помощью переправиться, но вода холодна и у берега большая глубина – лошадь не пойдет в воду. Другим моим предложением было наложить сена в плащ-палатку и плыть, но капитан сказал, что он не умеет плавать и утонет вместе с палаткой. Но нельзя же сидеть сложа руки и чего-то ждать! Назад нам пути уже нет, немцы непременно обнаружат нас! Я решил идти с Шуваевым по берегу, вниз по течению. Вверх идти не было возможности; кусты подступали к самой воде и впереди было впадение Судости. Пригибаясь, чтобы нас не так было видно, мы пошли краем берега. Подошли к разрушенной лодке, осмотрели ее: увы, она разломана и наполовину засыпана песком. Идем дальше, и на наше счастье у берега стоят два толстых дубовых бревна, а на них поперек два еще более толстых кряжа. Говорю Шуваеву: «Садись на одно, а я на другое и поплывем к другому берегу. Может, не рассыплется наш плот». Сели, я оттолкнулся своей палкой, и мы поплыли: я гребу палкой, а он прикладом винтовки. Мы еще не доплыли до половины реки, как нас понесло опять к берегу: река делала крутой поворот влево, а течение средины реки – стрежневое, более мощное, чем у берега, относило нас. Мы заволновались, гребем сильнее и чаще. На наше счастье, река снова изгибалась вправо, и нам легче было преодолеть стрежень. Теперь течение относило нас в нужную сторону, и мы радовались, что скоро будем за Десной.

На берегу напротив нас лежало толстое дубовое бревно, около метра толщиной. Я говорю Шуваеву: «Посмотри, там никого нет?» Не успел он посмотреть, как из-за дуба поднимается человек с нашей винтовкой, в черных ботинках с желтыми обмотками и говорит, услышав наш разговор: «Как же нет никого? А ну, давай к берегу». А я ему говорю: «Где ты родился?» – «На Волге», – «А где на Волге?» – «В Вольске», – «А Пугачевскую улицу знаешь?» – «Знаю!» – «Так вот, я живу на Пугачевской, 37, земляк». Так, с разговорами, мы причалили к берегу. Красноармеец был не один: второй находился в секрете. «Земляк, – сказал он мне. – Мы вас давно засекли, а вы нас видели?» – «Нет». Я рассказал, что на правом берегу еще остались трое наших товарищей, встретивший нас боец сам отправился за ними и перевез их всех сразу. Теперь мы были у своих, но встретившие нас отобрали для порядка наши винтовки. Наган мой они не видели под гимнастеркой (а я отдать его им не предложил), да еще у нас были гранаты, о которых они не знали. Скоро нас привели к стогу сена, внутри которого очень хорошо был сделан наблюдательный и командный пункт. К нам вышел старший лейтенант – летчик и удивился, увидев у меня такие же петлицы. Мы разговорились, и он скоро поверил, что мы не немецкие шпионы, а советские командиры. Оказалось, он командует стрелковой ротой, потому что после ранения летать ему не разрешили. Старший лейтенант возвратил нам винтовки, и мы направились в тыл.

Какая это была великая радость! Мы напились воды из Десны, забыли про голод. Сил как-то сразу прибавилось, настроение отличное. Я сказал старшему лейтенанту – летчику: «Теперь если и убьют, то не будет обидно – на своей свободной земле находимся, среди своих людей».

Так закончился наш месячный поход по немецким тылам. Многому нас научило это время. Вышли мы в расположение войск 13-й армии, а наша 21-я находилась южнее. Теперь мы решили найти свою армию и свои части.

В поисках 21-й армии

Когда мы вышли к своим войскам, я выглядел довольно своеобразно: на голове пилотка, на шее бинокль, гимнастерка с голубыми петлицами и знаками различия старшего политрука, поверх гимнастерки старое рваное пальто, а сверху плащ-палатка, брюки сильно изношены и очень грязные, на левой ноге от колена грязный бинт, на ногах лапти с дырами на подошвах (я донашивал уже вторую пару), онучи грязно-серого цвета, на гимнастерке командирский ремень с медной пряжкой-звездой, на нем наган в кобуре, лицо сильно заросшее, с бородой и усами. Выглядел я теперь намного старше своих 30 лет. Капитан тоже оброс. На голове у него была наша каска, черная от огня костров – в ней мы варили картошку, за плечами – винтовка. Лейтенант Настюха выглядел лучше в своем сером командирском плаще и наганом у пояса. Наши бойцы тоже выглядели лучше – оба были в шинелях и с оружием.

В моей памяти осталась первая ночь на свободной от врага территории. Мы спали в хате на глиняном полу и считали это великой благодатью. По тылам немецких войск мы шагали ровно месяц и вышли 16 сентября, как раз в мой день рождения. До войны я отмечал его по новому стилю – 29 сентября, а потом стал отмечать 16-го.

Выспавшись в спокойной обстановке, мы пошли, как нам приказали, в резервный полк, где собирались бывшие окруженцы. Мы шли великолепным сосновым брянским лесом и остановились у деревни около походной красноармейской кухни. Там хорошо пахло борщом, и мы решили попросить поесть. Сели под дерево, а тут как раз появился лейтенант из особого отдела и начал нас расспрашивать – кто, откуда и куда держим путь. Это его требование было вполне законно. Я объяснил, кто мы и куда идем, он проверил мой партбилет, личные документы моих спутников и разрешил нам поесть. Давно мы не ели такой пищи!

Сборный пункт мы нашли около Середины-Буды, в лесу. Здесь наша группа закончила свое существование. Наших рядовых (Шуваева и шофера) направили в группу рядового состава, Настюху – в группу лейтенантов, а нас с капитаном – в группу старшего начальствующего состава. Комиссар нашей группы политсостава, узнав, что я вышел из окружения с партбилетом, в форме и с группой других военных, вывел меня перед окруженцами и сказал: «Вот товарищ старший политрук, раненный, вышел в форме, сохранил партбилет и оружие – вот так надо было делать и вам». Комиссар сказал нам, что у него до 800 человек командного и политического состава, утративших партбилеты, спасая себя.

Здесь мне выдали ботинки с черными обмотками (наконец-то мои ноги были в тепле и обуты по форме), поставили нас на довольствие, выдали продаттестат. Я получил хлеб, консервы и дополнительный паек: масло, печенье, папиросы. Тогда же я решил избавиться от бороды и усов. Безопасная бритва была со мной, я попросил соседа посмотреть за моим рюкзаком и полученными продуктами, и пошел на кухню за горячей водой. Здесь работала женщина лет сорока, которая предложила: «Давайте я вас обрею, я работала парикмахером в минском Доме Красной Армии». Я согласился, сел на табуретку, она достала свой бритвенный прибор и за два приема омолодила меня. Поблагодарив ее, я вышел из кухни и пришел в комнату, где лежали мои вещи. Но когда я стал открывать свой рюкзак, сосед, не узнав меня, сказал: «Не трогай, это «бороды», он сейчас придет!» Мне пришлось убеждать его, что это моё, и он удивился: «Да ты совсем молодой, а был таким старичком».

Из 21-й армии нас здесь было несколько человек, и нам разрешили отправиться в свои части. А вот где они находились, нам не сказали – не знали сами, и наша группа из семи человек начала поиски. Предполагая, что из Гомеля наша армия отходила на восток, мы решили искать ее севернее Середины-Буды. На станции Зерново мы сели в поезд с ранеными и утром приехали в Навлю, где узнали у коменданта станции, что частей 21 -й армии здесь не было и нет: она на Юго-Западном фронте. На станции стояла сильная вонь: при бомбежке немецкий летчик угодил в уборную бомбой, разнес ее до основания и разбрызгал все содержимое по станции.

Со своей группой мы долго мотались по фронту в товарных вагонах и на попутных машинах: побывали во Льгове, Рыльске, в Курске и в Сумах. Во Льгове я нашел медпункт и попросил сделать мне перевязку. Медсестра, увидев грязный бинт, разрезала его ножницами и выбросила: она удивилась, что этот бинт на ноге уже более месяца, осмотрела рану и сказала, что надо ложиться в госпиталь, а то рана не заживет, да и осколок надо обязательно удалить. Из Сум мы доехали до ближайшей станции Басы. Станция была полностью разрушена. Начался налет немецких самолетов, и мы ушли в открытое поле, в подсолнухи. Налет был недолгим, но одна крупная бомба упала недалеко от поля подсолнухов, и взрывной волной выбило все семечки: их было так много, что мы собирали их с земли. В составы не попала ни одна бомба, мы сели в пустой вагон и утром оказались в Белгороде. Потом мы были в Ахтырке (в комендатуре нам сказали, что там находится штаб Буденного, командующего Юго-Западным фронтом, и там 21-я армия), долго добирались до нее, но армия была южнее. На станцию несколько раз налетали немецкие самолеты, но ненадолго, их отгоняли наши истребители. Часть нашей группы потерялась, и нас осталось четверо. С Кириковки мы поехали к Харькову, где наконец-то нашли тылы 21-й армии. Тут мы расстались с капитаном, и я явился в политотдел тыла нашей армии. Начальником политотдела был полковой комиссар Быков, мой старый знакомый по учебе в академии в 1935 году. Он был рад встрече и помог мне привести себя в надлежащий вид: За полтора месяца беспрерывных походов и бессонных ночей я очень исхудал и устал. Быков сказал, что в политотделе армии меня считали без вести пропавшим, но семье об этом пока не сообщали.

Около политотдела были машины с имуществом, вывезенным при отступлении: белье, гимнастерки и брюки, куртки и обувь. По распоряжению Быкова я получил гимнастерку и брюки, сапоги и теплую куртку с длинными полами, какие носили до войны красноармейцы-строители. Моя гимнастерка настолько износилась, что вся разорвалась, когда я потянул ее за воротник. Сапоги пришлось подобрать разные: на исправную ногу – яловый 40-го размера, а на раненую – кирзовый 41-го, это было лучше обмоток с ботинками. В те дни я встретился с сотрудниками нашей армейской газеты. Они попали в окружение в районе Лохвицы и вышли, вынеся с собой типографское имущество: фотокамеры, набор шрифта, оттиски статей, бумагу. Я спросил их, где машина с личными вещами политотдельцев, и они сказали, что в районе Чечерска при отступлении из Гомеля на переправе через Сож машина попала в руки немцев. Таким образом, немцам достался мой чемодан с комплектом белья, сапогами и шинелью.

Здесь же я встретился с Сашей Никитиным, бывшим сослуживцем по 18-му артполку в Петрозаводске. За финскую и за месяцы этой войны Никитин стал совсем другим: смелым и деловым человеком. Теперь он был в должности помощника начальника политотдела по работе среди комсомольцев. Он и рассказал мне о трагедии с 18-м артполком во время войны 1939–1940 годов.

Недолго мне пришлось быть среди хороших друзей и товарищей. Дня через четыре я уехал в госпиталь на лечение.