Текст книги "Нас не брали в плен. Исповедь политрука"

Автор книги: Анатолий Пермилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

В трудное военное лето 1942 года

Из Самыкина дивизия перешла в деревню Марфинка восточнее г. Белый. В сторону Белого от деревни местность была несколько открыта, и там в деревнях находились партизаны. В Марфинке я окончательно овладел ездой на коне. К нам прибыло пополнение, включая несколько человек командного и политического состава. Заменили комиссара 70-го кавполка; им стал батальонный комиссар Станкевич, с которым прибыла его жена, тоже военнослужащая. По моей просьбе заменили и комиссара штаба дивизии Бронева, направив его в резерв фронта. Бронев часто в разговорах со мной высказывал мысль, что его непременно убьют, это он считал неизбежным. Вот и решил я убрать его с передовой на другую должность. В армии ему дали должность комиссара мотоциклетного батальона (он очень любил мотоциклы), и там он был случайно убит одним из своих бойцов, опробовавшим автомат. Так Бронев не избежал своей судьбы... Я все надеялся, что заменят и меня, и просил об этом комиссара дивизии. Но этого не произошло, и мне пришлось продолжать работу.

Дивизия хорошо пополнилась конским составом. Мне подобрали коня по кличке Пальмира, серой масти. В мирное время полки формировались по мастям коней: вороные, гнедые, серые и сивые (белые), а теперь все масти перемешались. Крылов уже не мог быть моим коноводом, на его попечении теперь находилась повозка с имуществом политотдела. Он раздобыл повозку-можару – телегу с высокими бортами, а моим коноводом стал боец Долгополов из 56-го кавполка. Этот молодой паренек был родом с Кубани и до службы в армии работал на конном заводе. Он очень любил коней, до блеска начищал стремена у седла и даже раздобыл для меня шпоры.

С пополнением дивизии прибыло много бойцов из Татарии и Башкирии, и кони были из этих краев. В те дни было голодновато, и бывалые люди использовали в пищу все, что могла дать весенняя пора, – собирали и сладкие беленькие корешки «матрешек» (как мы называли их в детстве). Комиссар штаба увидел у бойцов такие корешки, взял один и принес мне, сказав, что бойцы могут отравиться. Я взял у него корешок, почистил и съел. «Это матрешки, пусть бойцы их едят», – сказал я расстроенному комиссару, и тот ушел недовольный. Комиссар отдельного химического дивизиона (такой был теперь в дивизии) ехал по деревянному настилу, его конь наступил на конец жерди, она поднялась и проткнула коню живот. Достреленного коня закопали на опушке леса, а через день на этом месте оказались лишь голова и ноги с подковами. Ночью бойцы-татары выкопали тушу и унесли для питания. Виновников искать не стали, бесполезно.

Как только дороги стали более пригодными для движения, командир дивизии перевел наши тыловые подразделения в расположение дивизии. Из района Нелидово, что на шоссе Ржев—Торопец, тылы были передислоцированы в деревни Никольщина, Павлово, Кузютино. В клубной машине имелся фильм «Разгром немцев под Москвой», и его ежедневно показывали в частях, а чуть позднее мы получили фильм «Пархоменко». В начале июня вся дивизия переместилась еще северо-западнее Белого. Этот город, узел четырех шоссейных дорог, был превращен немцами в сильно укрепленный пункт. Немцы узнали о нашем расположении и иногда бомбили нас (впрочем, потерь от бомбежек не было). Но как просохли дороги, они начали беспрерывные атаки на расположенные в деревнях гарнизоны. На одну из деревень, где находились бойцы пополнения, ночью напали немцы. Застигнутые врасплох бойцы в нижнем белье сели на коней и помчались на немцев. Стрельбы было много, но эскадрон не потерял ни одного человека! Деревня переходила из рук в руки, и в итоге наши оставили ее. А днем немецкая авиация начала усиленно эту деревню бомбить! Немцы в деревне пускали сигнальные ракеты, но летчики не обращали внимания на сигналы и не улетели, пока не отбомбились.

В конце июня дороги просохли окончательно, и немцы начали наступление против частей корпуса. Его части находились в тылу немецких войск, и связь с тылами осуществлялась через пересечение дороги из г. Белый в сторону Ржева. Немцам достаточно было захватить эту дорогу, и части корпуса оказались бы отрезанными от тыла. И именно тут немецкое командование нанесло удар: с двух направлений от Белого к северу и от Ржевской группировки к югу немецкие войска перешли в наступление. Командование корпуса утратило управление дивизиями: наша дивизия вышла на это шоссе севернее Нестерова, а потом почему-то повернула назад. При отходе от шоссе я узнал – немцы заняли Сосновку, где долго размещался политотдел. Меня очень встревожила эта весть. Что с политотдельцами? Где документы? Я сказал командиру и комиссару дивизии, что поеду искать документы и людей, – я не верил, что они попали к немцам. Командир и комиссар дивизии сказали, что будут пробиваться из мешка через дорогу от Солодилова на Пушкари и ночью будут в Солодилове.

Вдвоем с Долгополовым мы скачем рысью к Ерохину, тут никого уже нет, и мы едем дальше. У деревни Брагино обнаружили повозку политотдела, в ней Крылова и сержанта Чернова. В политотделе я оставил за себя Элентуха, и теперь спросил, где он. Крылов ответил, что он, как узнал, что немцы показались перед Сосновкой, ускакал один, оставив людей и имущество политотдела. Мы проехали в лес за деревню Акулино и здесь, свернув налево в густой молодой лесок, остановились. Выбраться с повозкой мы не могли, и я начал сортировать всю документацию политотдела. Партбилеты хранились в небольшом металлическом сейфе, а ключа у меня не было. Крылов топором взломал крышку, и все самое необходимое я переложил в мешок: политдонесения, материалы по выдаче партбилетов, бланки невыданных партдокументов, секретные материалы. Остальное взять невозможно, а сжигать нельзя – немцы увидят огонь, они были недалеко от нас. Все, что не взял, я сложил в железный ящик и закопал в болотинку, а пишущую машинку и патефон мы зарыли в сухую землю и хорошо замаскировали. Телегу отвезли в сторону от тайника, Крылов приспособил из веревок стремена, оседлал Игруна, и мы вчетвером двинулись в сторону Солодилова. Было темно, но я хорошо знал местность, и мы добрались до цели без карты. Здесь расположились пехотные части. У командира я узнал, что никаких кавалеристов тут не было и нет. Пехотный командир сказал, что с рассветом они начнут бой за Пушкари, чтобы пробить выход обозам. Послали разведку в сторону Сосновки, она скоро вернулась и доложила, что через лес идут подводы, но каких частей – не выясняли.

Мы дождались начала рассвета и поехали в сторону Пушкарей. На подступах к Пушкарям пехота вела бой. Я веду свою группу севернее Пушкарей, редким болотистым леском. Кони вязнут, рысью ехать нельзя.

Из Пушкарей немцы нас заметили и, видно, приняли за группу, обходящую их с севера. Деревня стояла на горке, и нас немцам было видно хорошо. Со свистом в нашу сторону полетели мины. Мы свернули еще правее, в более густой лес, и вышли из-под минометного обстрела. Здесь в лесной глуши, за болотистым лугом с мелким лесом, мы встретили колхозника из Пушкарей, который сказал, что Пушкари немцы заняли еще вчера и хорошо укрепились, а по дороге от Белого к Ржеву уже ездят немцы. Сюда, через болотистую местность, немцы не пошли – на это и надеялся колхозник, перевезший в добротную землянку все свое хозяйство. Спешившись, мы гуськом пошли по лесу, выбирая наиболее проходимые места для коней, – и скоро вышли в расположение наших войск, встретив цепь пограничников. За ними никаких войск уже не было.

Выбравшись на шоссе Белый—Нелидово, мы направились на север, где в деревнях были наши тылы и прибывший на усиление дивизии артдивизион. В районе деревни Нестерово был слышен сильный бой: рвались мины, строчили пулеметы, – здесь дралась курсантская бригада. Мы ехали по окраине леса, в стороне от разбитой дороги, когда налетели немецкие бомбардировщики. Обнаружив нас, они обстреляли нас из пулеметов и сбросили несколько бомб. При появлении самолетов мы спешились; я и Долгополов наблюдали за самолетами и предупреждали всех о маневрах летчиков. Коней держали Крылов и Чернов, и вот Чернов не удержал испугавшегося самолета коня, и тот ускакал с мешком, в котором были политдонесения! Я приказал всей группой начать поиски коня, и вскоре мы нашли группу танкистов с нашим конем. Они уже успели развязать мешок с документами, но возвратили и их, и коня. Я крепко отругал Чернова за его беспечность, но он так переживал, что на ругань не обиделся.

Мы приехали в расположение нового артдивизиона дивизии. Здесь все спокойно, командир дивизиона ждал распоряжений из штаба дивизии. Для выяснения положения я выехал в 41-ю армию, штаб которой стоял среди обширного болота на высотке. Найти его было непросто, но в штабе я узнал, что командующий 41-й армией генерал-майор Тарасов находится в ближайшей деревне. Мы с Долгополовым поскакали туда и нашли его; в ватнике, с двумя звездочками в петлицах генерал внимательно выслушал меня и сказал, что надо собрать всех выходящих из окружения, а место для сбора узнать у начальника штаба армии генерала Кацнельсона [30]30
  На самом деле начальнику штаба 41-й армии полковнику A.A. Кацнельсону звание генерал-майора было присвоено позже, в октябре 1942 г. (Прим. редактора.)


[Закрыть]. Снова едем в штаб на болото к генералу Кацнельсону («без кальсон», как шутили по поводу его фамилии). Он назвал деревню, но не сказал, в каком месте ее искать. Мы с Долгополовым объездили много деревень, расспрашивая о выделенной для дивизии деревне, но никто о ней не знал. Деревню с таким названием мы нашли под городом Белый, но здесь была передовая линия обороны. Командир взвода, пехотинец, накричал на нас: «Уезжайте немедленно, если не хотите быть похороненными здесь», – и указал на свежую могилу. Целый день мы ездили, и ничего не получилось – нет такой деревни. Приехав обратно в штаб армии, мы узнали, что начальник штаба ошибся в названии. Нужную деревню для сбора дивизии мы быстро нашли километрах в 15 западнее Белого, а на пути в нее встретили большую группу наших бойцов, вырвавшихся из мешка. Навстречу, выходящим из окружения по вероятным направлениям движения мы направили группы конников, и уже к вечеру в деревне собралось более 200 человек. Пока мы питались двухдневным сухим пайком – его выдавали всем вышедшим из окружения. Но таких становилось все больше и больше, и мне пришлось заняться организацией питания людей. Только на четвертый или пятый день в расположении собравшихся бойцов дивизии появились командир с комиссаром со своими дамами. Многие, в том числе и я, думали, что после такого дела руководство дивизии будет обновлено, но пока все осталось по-старому. Корпус же был расформирован. Из окружения не вышел начальник штаба капитан Москвичев, оказалась в плену врач Рахиль, с которой он жил (это потом подтвердили жители деревни Акулино, видевшие ее в плену у немцев). Были убиты комиссар 70-го кавполка Станкевич и его жена, пропал без вести инженер дивизии Ноженко. Потери личного состава были небольшими, но бомбежками были разгромлены тылы дивизии. Погибла наша клубная машина, начальник клуба, политрук, был убит – мне передали его полевую сумку. Позднее всех политработников в дивизии появился Элентух. После проявленной им трусости, которая тяжело обернулась для политотдела, он не имел права оставаться на посту секретаря парткомиссии дивизии, я отстранил его от должности, а парткомиссия исключила Элентуха из партии. На заседании секретарем избрали старшего политрука Дудко. Это был кристально чистый коммунист, храбрейший из всех нас, политработников, скромный, честный и преданный партии человек.

Скоро дивизия получила боевую задачу: занять оборону в лесу западнее дороги на участке от Нестерова до Пушкарей. Было начало июля, дни стояли теплые, дождей почти не было. В лесу окопов не рыли, да и не было сплошной линии обороны в болотистых, с водой, участках леса. Конники устраивали засады на вероятных направлениях наступления немцев, постоянно патрулировали перед передним краем расположения частей дивизии, постоянно несли свою службу разведчики. Все действовали в пешем строю, коней охраняли в тылу несколько человек.

В дивизию приехал лектор из Политуправления фронта и так рассказал о перспективах открытия второго фронта, что бойцы потом всех политработников донимали одним вопросом: «Где второй фронт?» Но бои шли под Керчью, в Севастополе, Донбассе, Воронеже, Сталинграде, на Северном Кавказе – второго фронта, обещанного союзниками, не было.

Наша дивизия продолжала воевать в лесу. Почти ежедневно вспыхивали перестрелки, и на линии соприкосновения с противником каждый эскадрон имел определенный участок обороны. В одном эскадроне личного состава не было – только политрук с двумя бойцами. У политрука на груди наш автомат, а на ремнях на плечах от шеи к поясному ремню – 7 дисков с патронами, и в каждом по 70 патронов. Политрук с бойцами всегда был готов к бою, патрулируя свой участок обороны. Ночами боевые действия почти не велись: немцы не решались идти в глубь леса, уходили с позиций, минируя отдельные места, да и наше командование не рисковало атаковать ночью. Однажды под утро разгорелась сильная перестрелка, и с обеих сторон раздались крики «ура». А когда совсем рассвело, наши бойцы увидели перед, собой людей, тоже одетых в красноармейскую форму, – власовцев. С криками «Бей изменников!» кавалеристы бросились на врага...

Чтобы не быть связанным с хранением партбилетов, я передал своему заместителю Жандарову бланки невыданных партдокументов. И тогда обнаружилось, что одного комплекта партдокументов нет, значит, он остался с закопанными бумагами. Потом выяснилось, что невыданный комплект комиссар оставил в папке вместе со второстепенными бумагами, а я, не просмотрев эту папку, оставил ее зарытой в железном сейфике. Закопанными остались и 220 бланков комсомольских билетов. Я понимал, что за это мне придется держать довольно строгий ответ. Так и случилось: из политотдела армии приехал инспектор, выяснять последствия окружения дивизии. Ни с кем, кроме комиссара, он не беседовал, никого из политотдела не вызывал. Скоро меня вызвали на заседание партийном комиссии 41-й армии и вынесли строгий выговор «за непринятие действенных мер при выходе из окружения и оставление на территории врага комплекта партбилетов и 220 бланков комсомольских билетов». Я спросил председателя парткомиссии: «А комиссар и командир понесут какую-нибудь ответственность?» Он ответил, что нет, а после заседания один ответственный работник политотдела, член парткомиссии, сказал мне: «Вы подошли как раз под действие приказа № 227, вот вас и наказали». Я пошел к начальнику политотдела и сказал, чтобы меня убрали из этой дивизии, так как работать с комиссаром и командиром дивизии нет никакого желания. На эту просьбу он ничего мне не ответил.

Еще до вынесенного мне взыскания мы с комиссаром вместе ехали в политотдел армии, когда нам навстречу попался старший лейтенант, начальник разведки одного из наших полков. За трусость он был исключен из партии и вот теперь возвращался в свой полк. У меня возникло подозрение в том, как бы он не завершил свою трусость открытым предательством. Вслед ему из штаба армии возвращались и другие командиры, и одному из них я поручил проследить за поведением труса. Но эта мера оказалась недостаточной: в полк он не прибыл. Я предложил командиру дивизии сменить место расположения КП, но Гагуа не согласился. На другой день в полдень на расположение штаба дивизии обрушился сильный плотный минометный огонь, чего раньше не случалось. Я находился в шалаше и готовил политдонесение, когда услышал свист мин, а за ним и грохот разрывов, крикнул: «Ложись», – и все легли на землю. Минут десять бушевал над нами минометный обстрел: окопов не было, оставалось только лежать на земле, кое-кто убежал от шалашей в сторону. Осколки шуршали по веткам, летели сучья, комья земли, все боялись прямого попадания... Когда налет кончился, оказалось, что несколько бойцов ранено и убит начальник связи майор Колодежнов. Потом выяснилось, что убит и старший политрук Дудко: он ехал из полка, попал под обстрел и, не успев слезть с коня, был ранен в спину большим осколком мины. Ни конь, ни его ординарец даже царапин не получили. Вот так обернулась нам измена старшего лейтенанта, указавшего немцам точное расположение штаба нашей дивизии.

Положение дивизии было нелегкое: обнаружились заболевания ног у лошадей – «мокрец». Часть лошадей отправили в тыл, но начали болеть и те кони, что оставались в лесу. Командование армии учло это положение и вывело дивизию из болотистых мест. Дивизия сдала стрелковым частям свой участок обороны и передислоцировалась в тыл армии. Теплым августовским днем дивизия шла в конном строю походным порядком. Немецкая авиация, занятая поддержкой наступления на Сталинград, не беспокоила нас своими налетами. Дня через два после выхода из боя дивизия расположилась для переформирования. Бойцы жили в деревнях, а кони паслись на лугах, набираясь сил. Ходили слухи, что изменится командование дивизии, так как часть дивизий 11-й кавкорпуса была расформирована. Наша дивизия носила имя Маршала Советского Союза С.К.Тимошенко, – может, это и спасло ее в тот момент от расформирования.

Как-то я с Долгополовым ехал из политотдела армии, и по дороге мы попали под бомбежку. Немецкий «Юнкере» начал пикировать на единственную машину, что ехала по шоссе, и сбросил бомбу килограммов под 250, – черная туша отделилась от фюзеляжа и со свистом полетела к цели. Мы слезли с коней и легли. Взрыв был сильным, на нас полетели комья сухой земли. Но когда немец улетел и мы поднялись, то увидели странное явление – листья ивовых кустов из зеленых превратились в желтоватые. Смотрим, машина стоит, но кузов пуст, все из кузова разметано воздушной волной. Шофер, опустив голову, плакал. Мы подошли к машине, и, увидев нас, водитель крепко выругался в адрес немецкого летчика: «Черт паршивый, чем я буду кормить полк? Два дня сидим без продуктов, вез я двухсуточную дачу горохового концентрата, а поганый фриц разметал весь концентрат по воздуху и собрать ничего нельзя. Что я скажу в полку?» Такое бывало на фронте не раз!

В один из августовских дней, во второй половине месяца в политотдел пришел комиссар дивизии и вручил мне предписание за своей подписью – явиться в распоряжение отдела кадров ПУ Калининского фронта. За два дня я сдал все дела батальонному комиссару Пономареву из расформированной дивизии нашего кавкорпуса, собрал свои вещи и подготовился к отъезду в штаб фронта в район Кувшинова, за 300 километров от нашего расположения. Делопроизводитель дивизии вез в штаб наградные материалы, и с этой машиной мне и надлежало ехать. При отъезде комиссар дивизии сказал мне, что я представлен к ордену Красной Звезды. Так закончилась моя тяжелая служба в 24-й Кавалерийской дивизии.

ВО фронтовом резерве политсостава

Мы тряслись по разбитым фронтовым дорогам. В современных условиях путь до Кувшинова занял бы несколько часов, а тогда мы ехали полтора дня – непрерывно наблюдая за воздухом. Наезженная дорога вела через болотистые места, и мы двигались по настилам из бревен с карманами для разъезда со встречными машинами. Проехали небольшой городок Андреаполь, который недолго был в руках немцев – его освободили зимой 1942 года. Но немцы оставили в большой заводской трубе своего радиста, и он передавал им все, что мог видеть и узнать: ему помогала одна женщина, снабжая его продуктами. Немца обнаружили только к весне. Проехали Соблаго, Пено. Здесь узел железных дорог парами патрулировали наши истребители. В Осташкове на окраине города мы попали под бомбежку: немецкие самолеты налетели на железнодорожную станцию, где стояли эшелоны. Они подожгли одну цистерну с бензином, и она пылала, черные клубы дыма высоко поднимались в безветренное небо. Мы вышли из машины и подались в торфяное болото. Здесь стояли огромные бурты просохшего торфа. Немцы сделали разворот и сбросили несколько бомб на торфяник. Бомбы были небольшие, они глубоко уходили в торфяную массу и рвались там, выбрасывая фонтаны черной земли. Одна бомба угодила в бурт сложенного торфа и разметала его, превратив кирпичики в мелкую крошку. На нас посыпались, как дождь из тучи, крупинки торфяной массы – и так набились в нашу одежду, что потом пришлось мыться. Переночевав, мы к полудню приехали в Кувшиново. Здесь были все отделы полевого управления фронта; оперативная часть с командующим фронтом была расположена в районе Торопца.

Я разыскал отдел кадров ПУ фронта, и меня направили в деревню, где располагался резерв старшего политсостава. Один из инструкторов по кадрам упрекнул меня, что я плохо работал: вот, даже для кадровиков не привез с собой лошадь с телегой и даже клинка не захватил. Я ответил, что лошадь и клинок военное имущество, а не мое личное. Дня через два в нашу группу резерва прибыл известный поэт Алексей Сурков [31]31
  Герой Социалистического Труда A.A. Сурков (1899–1983) известен прежде всего как автор слов песни «Бьется а тесной печурке огонь...» (Прим. редактора.)


[Закрыть], награжденный тремя орденами Красной Звезды. Он только что вернулся из Сталинграда и сказал нам, что «там главная битва нашего огромного фронта» и что «там выстоят».

Среди резервистов был и полковой комиссар Пащенко, бывший комиссар расформированной дивизии нашего 11-го кавкорпуса. Время даром мы в резерве не теряли: учились военному делу и технике, в частности, изучали немецкое оружие. Военный инженер рассказал нам о термитной бронепрожигающей гранате, показал действие тола при подрывных работах. Занимались мы на лужайке около деревни, где жили, – а над нами отрабатывали тактику боя пилоты 3-й воздушной армии генерала Громова. [32]32
  Генерал-майор (с апреля 1943 г. генерал-лейтенант) авиации М.М. Громов командовал 3-й ВА с мая 1942 г. – до мая 1943 гг. (Прим. редактора.)
  Действительно, Указ о присвоении званий генерал-майора Г.А.Латышеву и генерал-майора танковых войск П.М.Латышеву датируется одним и тем же днем, 20 декабря 1942 г. (Прим. редактора.)


[Закрыть]Нам также постоянно давали различные поручения. В частях на передовой недоставало людей, а пополнения фронт получал мало. Для пополнения частей мы искали бойцов в тыловых подразделениях. Годные к строевой службе направлялись на сборный пункт фронта. Каждому из нас выдали документ за подписью члена ВС, через оперативный отдел мы получили данные о месте расположения проверяемых подразделений, нам выдали карты данного района, и мы двинулись в путь. Теплыми сентябрьскими днями я шагал через поля и лесными дорогами, разыскивая указанные мне деревни. Командиры и комиссары проверяемых подразделений встречали нас по-разному: одни пытались воспрепятствовать изъятию бойцов, а другие старалась задобрить чем могли. Я же делал свое дело, как требовалось: брал книгу личного состава и тщательно проверял каждого сержанта и рядового по документам о состоянии здоровья. Годных к строевой службе немедленно отправлял на сборный пункт, с указанием в предписании времени явки туда, а себе для отчета оставлял копии предписаний. Помню, как в одной части я направил на сборный пункт высокого бравого парня. Красивый и ладный, он занимал должность писаря части: работа легкая и ответственности мало, поэтому днями он слонялся по деревне, накинув на плечи отлично сшитую командирскую шинель. Он так прижился в деревне среди девиц, что пустил слезу, получив направление на сборный пункт! А вот из обслуги хлебозавода я не забрал ни единого человека: команда хлебозавода была небольшая, из физически сильных бойцов, – но здесь гуляющих не было. Они беспрерывно, день и ночь, готовили и выпекали хлеб – это была тяжелая и очень нужная для фронта работа. Из начальствующего состава здесь были только начальник завода и политрук (комиссар), – и они сами с оружием в руках ночами несли караульную службу, все остальные были заняты. Прощаясь с начальником хлебозавода, я не взял от него ни куска предложенного мне свежего хлеба, сказав, что мне вполне хватает пайка.

Несколько человек включили в оперативную группу, которую под началом полкового комиссара – начальника оргинструкторского отдела ПУ фронта на полуторке отправили в район Торопца, в центр оперативного резерва политсостава. В Торопце нам сказали, что корпус сибиряков выгрузился с эшелонов в районе Селижарова и походным порядком двигается в район западнее г. Белый. Поставленной нам задачей было включиться в его части и выявить политико-моральное состояние, вооружение, обученность личного состава. После нескольких дней в дороге мы добрались до частей корпуса сибиряков-добровольцев. Его комиссаром оказался хорошо знакомый мне полковой комиссар – он был в нашей 18-й СД комиссаром после Шустина. Мы рассказали ему о нашей задаче, а он информировал нас о положении в корпусе. Более недели личный состав после выгрузки шел походным порядком по бездорожью, под осенними дождями в район сосредоточения. Были смертные случаи, трудно было с питанием, но задачу они выполнили. Среди личного состава до 80% коммунистов и комсомольцев, но участвовавших в боях мало. От рабочих Новосибирска каждый получил в подарок финский нож в чехле – по этой детали в амуниции сразу можно было узнать принадлежность бойца к корпусу сибиряков! Позже мы стали свидетелями поимки шпиона: группа бойцов в тылу корпуса встретила майора, назвавшегося заместителем командира одного из полков. Сержанту показалось подозрительным, что у майора не было на ремне финки, недолго думая, он скомандовал: «Хватайте майора, он не наш!» – и первым набросился на шпиона. Тот отбивался, но схватка была короткой. Задержанного передали особистам из ближайшей части. Немецкая разведка не учла маленькой детали – финки, но и при ее наличии шпиона все равно разоблачили бы быстро: бдительность у сибиряков была на высоте, а район расположения каждой части хорошо охранялся. Шпион был рослым, здоровым мужчиной, лет 30–35, русским, – к немцам он перебежал еще в 1941 году.

Мы распределились по частям корпуса, чтобы на месте посмотреть выучку личного состава, настроение бойцов, вооружение. Перед выходом в части мы пошли к полевой кухне. Повар раздавал обед, когда над расположением бойцов появился «Хеншель»: с большой высоты он обстрелял бойцов и сбросил две маленькие бомбы. Не искушенные в боях бойцы оставили свои котелки с супом и разбежались, а мы спокойно продолжали обедать на берегу реки. Самолет не причинил никакого вреда, уже не то было время – не 41-й год, спуститься до высоты бреющего полета немецкий летчик не решился.

В корпусе мы пробыли несколько дней, присутствуя в частях на учениях пехоты, артиллерии, зенитчиков. Сибиряки учились старательно! От комиссара корпуса мы узнали о том, что 9 октября Указом Президиума Верховного Совета СССР установлено полное единоначалие и упразднение института военных комиссаров в Красной Армии. В армии вводился институт заместителей командиров по политической части. Были установлены единые воинские звания для командного и политического состава. Среди политсостава было много толкований по поводу этих постановлений, особенно о единых воинских званиях. Наша армия теперь навсегда распрощалась с комиссарами и политруками. Многие из них приобрели хороший боевой опыт и могли успешно выполнять роль командиров; это было принято во внимание.

Выяснив картину политико-морального состояния частей, в последние дни октября мы направились обратно в расположение оперативной группы ПУ фронта. Теперь наш путь был коротким, и на попутных машинах мы быстро добрались до места расположения группы резерва. Больше никаких поручений нам не давали, и я предчувствовал, что мое положение скоро должно измениться. 1 ноября меня направили в распоряжение 22-й армии. Ее политотдел находился в деревне Фильченки, северо-западнее г. Белый, и я в одиночку зашагал туда по фронтовым дорогам. С собой я взял только солдатский ранец, который постоянно был со мной с той поры, как я подобрал его в белорусском лесу осенью 1941 года. Остальные вещи я уложил в вещевой мешок еще под Кувшиновом, направляясь в оперативную группу. Я убрал его на чердак дома и сказал хозяйке, что их можно выдать по моей записке, а в мешок сунул записочку со своими данными.

В одной деревне на пути в 22-ю армию (в ней стояли отделы штаба армии) я попал под сильную бомбежку. Зениток близко не было, и одиночный самолет на бреющем полете бомбил деревню и обстреливал ее из пулеметов. Я прислонился к стенке сарая и наблюдал за действиями летчика. Когда самолет шел над одним порядком деревни, я стоял на противоположном порядке, а когда он разворачивался на следующий, я успевал перебегать туда, где немец уже бомбил. Тут я встретил своего одноклассника, он имел звание лейтенанта и находился в резерве армии. Мне он рассказал о вчерашней трагедии. В этой деревне на задворках были вырыты землянки с накатом из бревен, покрытые толстым слоем земли. Во время бомбежки в одну из землянок спрятался полковник с группой бойцов. Сильной взрывной волной их всех засыпало, и откопали их поздно – все были мертвы. Я считал более правильным при бомбежке не прятаться в блиндажи и землянки, а находиться около их, наблюдая за действиями самолетов.

Утром 2 ноября я прибыл в отдел кадров 22-й армии и узнал, что меня направляют на должность начальника политотдела 93-й стрелковой дивизии, которая занимает оборону северо-западнее г. Белый. Дивизия была сформирована в Средней Азии, людей с боевым опытом в ней мало – особенно среди политсостава. В первом бою дивизия уступила немцам часть своих позиций, отдельные командиры и политработники проявили трусость. Среди рядового состава очень много чрезвычайных происшествий: бегство с поля боя, дезертирство, переход к немцам, трусость. За последний месяц было до 400 ЧП на 13 тысяч личного состава! Начальник политотдела Гришкин снят с должности, политотдел временно возглавляет инспектор политотдела армии Белов.

Я не стал вызывать кого-либо из дивизии для сопровождения, а хорошо зная эти места (я летом много раз проезжал здесь на коне), зашагал к месту новой службы. Мне надо было пройти не более 20 километров, и я бодро их прошел. Стоял морозный день, но без снега, и идти было нетрудно. В темноте я вышел к тыловым частям дивизии, пошел на огонек и услышал разговор двух бойцов, которые что-то варили в котелке. Захожу в землянку, у бойцов (оба казахи, молоденькие ребята) никакого волнения и страха: карабины стоят в углу, на двух камешках что-то кипит в котелке. Оказалось, что они несут службу охраны своей части – саперного батальона. Варили они лоскуток поясного ремня: ремень у одного бойца был слишком длинен, вот его он и укоротил для варева: «Он еще не такой старый, незатасканный». Никаких продуктов у них не было, бойцы жили голодно. Горькое впечатление осталось у меня от первого знакомства с дивизией.