Текст книги "Чичерин"

Автор книги: Анатолий Сергеев

Соавторы: Станислав Зарницкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Советская Россия была готова принять на себя разумные обязательства на основе взаимности и честно выполнять их. Она уже неоднократно доказывала это. Примером мог бы послужить следующий факт, происшедший во время подготовки к конференции в феврале 1922 года. В связи с хозяйственными затруднениями страны возник разговор о том, не отсрочить ли платежи, которые Советское правительство обязалось сделать Турции согласно Московскому договору. Узнав об этом, Георгий Васильевич возмутился.

– Это значит, – заявил он, – грубо обмануть верящих нам турецких крестьян и ремесленников, опозорить себя перед всеми народами Востока, чтобы ни в чем нам больше не верили, чтобы презирали нас как обманщиков, – и меня лично, подписавшего договор, пригвоздить к позорному столбу перед народами Востока, политически убить. Не могу допустить, чтобы у кого-нибудь поднялась рука поддержать такое предложение, политическое самоубийство. Это самое ужасное, на что я натолкнулся за эти четыре с лишним года.

Через день он снова возвращается к тому же вопросу: «Мне сильно нездоровится, кое-что я принужден отменить на сегодня. Иногда бывают такие кризисы, потом проходит. На меня такое впечатление произвело требование нарушить договор с Турцией, я не помню, чтобы когда-либо было такое переживание. Сегодня едва двигаюсь».

В поддержку Чичерина, как и раньше, выступил Ленин. Он заявил, что «Чичерин абсолютноправ», и предложил Политбюро принять решение: «…подтверждается точка зрения Чичерина. Выплатить в срок обещанное…» [41]41
  В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 54, стр. 181–182.


[Закрыть]. Через три дня Политбюро приняло предложение Ленина.

После сессии ВЦИК работа закипела с новой силой, к концу февраля подготовка к конференции была закончена. И вдруг стало известно, что конференция отложена под предлогом правительственного кризиса в Италии. Узнав об этом, 25 февраля 1922 года Ленин связывается с Чичериным по телефону и дает ему указание: «ноту по поводу отсрочки Генуэзской конференции без указания срока следует составить в самом наглом и издевательском тоне, так, чтобы в Генуе почувствовали пощечину» и тем самым «помочь выиграть то, что все пацифистские элементы буржуазии будут во всем мире усилены» [42]42
  Там же, стр. 183.


[Закрыть].

В тот же день Чичерин направил министру иностранных дел Италии Торретта и министру иностранных дел Англии Керзону резкую обличительную ноту. А сам воспользовался перерывом для того, чтобы спокойно изучить все собранные материалы и еще раз детально продумать тактику. Особенные размышления вызывало ленинское требование увязать вопрос о долгах с вопросом о предоставлении России кредитов.

В конце марта поступили сведения о совещании экспертов западных стран в Лондоне. Совещание выработало условия, на которых предполагалось сотрудничество иностранных капиталистов в восстановлении экономики России. Основным было требование признания Советским правительством долгов царского правительства. Начало явно удручающее.

Чичерину все кажется, что не уяснена полностью позиция отдельных стран, что они все-таки могут выдвинуть много неожиданного. Непременно следует договориться о совместной линии с Прибалтийскими странами и заручиться их поддержкой на конференции. Так рождается план проведения предварительного совещания с правительствами стран Прибалтики.

Правительства Латвии, Эстонии и Польши хотя и с явной неохотой, но все-таки согласились на проведение такого совещания.

28 марта 1922 года экстренным поездом советская делегация отбыла из Москвы.

Первая зарубежная остановка сделана в Риге. Здесь тщательно готовились к встрече. Советская делегация привлекала к себе пристальное внимание. Сюда из разных стран нахлынула масса корреспондентов, многие из них с нетерпением ждали сенсаций и пока распространяли невероятнейшие выдумки и предположения.

Советский поезд прибыл рано утром 20 марта. Везде на пути следования его тепло встречали рабочие. Однако в Риге полиция была начеку. В то время как на перроне вокзала шла дипломатическая церемония с участием самого премьер-министра и министра иностранных дел Латвии Мейеровица со свитой министров и важных чиновников, адъютантов и представителей высшего света, на привокзальной площади буйствовали охранники, пытаясь разогнать демонстрацию рабочих.

После краткого обмена официальными любезностями глава делегации побывал в советском полпредстве на Антоньевской улице, затем нанес визит главе Латвийского государства Чаксте и после этого встретился с представителями Прибалтийских государств.

Встреча не была особо плодотворной, произносились комплименты, и только. Представители Прибалтийских стран или отмалчивались, или искусно уклонялись от конкретных тем, а то и недвусмысленно возражали против того, чтобы решения, принятые на совещании, были обязательны и в Генуе. Было ясно, что советской делегации придется выступать в одиночестве. И все же в результате упорных и терпеливых бесед было достигнуто соглашение о том, что все споры между участниками совещания будут решаться мирным путем, запрещалось также формирование вооруженных отрядов на территории сопредельных с РСФСР государств. Это уже было кое-что.

Ночь накануне подписания протокола Чичерин провел без сна. Генуя не давала покоя: впервые Советская Россия получала возможность использования международной трибуны для провозглашения советских миролюбивых принципов. Все ли удастся?

Но утром на совещании с прибалтами Георгий Васильевич вновь был весел, много шутил. Соглашение с ними было шагом вперед на большом пути будущих успехов советской политики. Особенно радовало, что делегаты Эстонии, Латвии и Польши выразили мнение, что делу восстановления Восточной Европы способствовало бы юридическое признание Советского правительства. Это мнение было зафиксировано в протоколе совещания.

В последующие дни буржуазная печать очень сердилась. «Мейеровиц попался на чичеринскую удочку», – язвили французские газеты. Обеспокоенный откликом западных стран, Мейеровиц выступил в печати с утверждением, что пресса слишком уж преувеличивает значение рижского протокола. Чичерина возмутил поступок Мейеровица. Особенно вероломным выглядело утверждение, будто вопрос о признании Советской России де-юре на совещании вообще не ставился. Бесстыдство, помноженное на трусость провинциала, играющего в большую политику, – так квалифицировал он поведение министра.

Необычной была встреча с журналистами. Многие из них в избытке приготовили провокационные вопросы, надеясь, что неопытные советские дипломаты допустят промах. Чичерин разочаровал их.

В приемном зале советского представительства собралось тогда примерно сорок журналистов Америки, Англии, Франции, Германии, Швейцарии, Дании, Бельгии.

Нарком начал свое выступление по-английски:

– Господа, имея представление об органах печати, которые вы здесь представляете, я хотел бы ознакомиться с вашими сообщениями несколько раньше, чем они попадут на страницы газет…

В ответ не раздалось ни слова, в зале воцарилось какое-то тихое недоумение. Выяснилось, что большинство его просто не поняло, так как английский язык был им незнаком.

– Хорошо, – сказал Чичерин и произнес ту же фразу по-французски.

И снова недоумение – его опять не поняли. Тогда он спросил по-русски, на каком же языке он должен с ними беседовать?

– На русском, – обрадованно закричали из зала.

Чичерин улыбнулся и произнес свое краткое выступление. Журналисты лихорадочно записывали. Лишь американец Поу сидел безучастно, русского языка он не знал, и ему пришлось довольствоваться первой фразой Чичерина, сказанной по-английски.

На следующий день газеты нещадно ругали советского наркома и за краткость выступления, и за обтекаемость ответов. «Подумать только, – возмущались газетчики, – он собирался подвергнуть свободную печать красной цензуре!»

Но антисоветской сенсации так-таки и не получилось.

Промелькнула Восточная Пруссия, Данцигский коридор, и вот 1 апреля 1922 года советская делегация в Берлине. Прямо с поезда Чичерин отправился в Русское бюро по делам военнопленных – так официально именовалось советское представительство. Здесь состоялось совещание. Нужно было попытаться еще до Генуи добиться сепаратного соглашения с Германией, взломать единый империалистический фронт. Что сделано в этом смысле? – спрашивает нарком. В принципе соглашение с Германией о восстановлении дипломатических отношений уже готово. В Германии сильна группировка, в которую входил канцлер Вирт, выступающая за нормализацию отношений с Россией, что дало бы Германии возможность более свободно маневрировать на Западе. Против был настроен недавно назначенный министром иностранных дел Ратенау. Он откровенно провозгласил лозунг сближения с Англией, Россия для него была лишь «областью колонизации».

Чичерин был принят Виртом и Ратенау. Это была странная встреча, его собеседники что-то не договаривали, осторожничали, видимо, стеснялись друг друга.

Чичерин испытывал неприятное чувство, когда Ратенау рассыпался в любезностях, заверял в дружбе и одновременно старательно обходил все, что могло бы быть истолковано как желание идти на сближение. Обычное двуличие буржуазных дипломатов у Ратенау было как-то особенно отвратительно. Георгий Васильевич понимал, что его партнер был склонен по-торгашески набивать себе цену, а сам готов в то же время продаваться тому, кто больше даст, тайно рассчитывая, что это все-таки будет не Россия, а Англия.

За первой бесплодной встречей последовала вторая, третья…

Большую заинтересованность в налаживании связей с Советской Россией проявили промышленники. Они несколько раз возвращались к разговору о «плане Ратенау». Каждый раз Чичерин весь вскипал от негодования, но внешне оставался корректен, вежлив, уходил от обсуждения их колонизаторских намерений и подчеркивал выгоды торговли с Советской Россией на равных основаниях. Пришедший первым на русские рынки получит больше. Кто будет первым, зависит не от советской стороны.

И каждый раз после таких встреч Георгий Васильевич возвращался расстроенным. В окружении своих людей он отбрасывал в сторону дипломатическое спокойствие и откровенно выговаривался, облегчал душу. Немало крепких слов раздавалось по адресу и Ратенау, и его окружения.

– Когда я гляжу на Ратенау, жмущего вам руку, мне кажется, что он про себя говорит: «Как жаль, что это не английские руки!» – сказал как-то один из членов советской делегации.

Это действительно было так. Но нарком верил, что немцы все равно будут вынуждены пойти на соглашение. Он замечал не только антисоветские настроения, но и настроения в пользу сближения с Россией, и у него рождался конкретный план будущих действий. Берлинские встречи, таким образом, не были безрезультатными.

4 апреля советская делегация направилась в Геную. В свое купе Чичерину пришлось взять корреспондента австрийской газеты «Нойе фрайе прессе» Лео Ледерера. Как удалось корреспонденту уговорить Чичерина на такое соседство, неизвестно, но журналист проехал с ним весь путь до итальянской границы. Позже он рассказывал, что его удивила огромная кипа газет почти на всех европейских языках, которые нарком вместе с руководителем группы печати обрабатывал, вылавливая из многочисленных сообщений нужные ему факты.

Ледерера также несказанно поразило, что поверх одной из пачек газет лежал маленький букетик первых весенних цветов. «С этого букета, с газет, – писал корреспондент, – взгляд Чичерина перескакивает на тирольские горы, которые не чужды ему. Узкое с белокурой бородой лицо отражает глубокую умственную работу. Одновременно руководитель русской делегации излагает мне свои идеи относительно конференции в Генуе и политической ситуации, в которой она будет происходить». Сентиментального австрийца на каждом шагу поражает несоответствие облика Чичерина с тем стандартным типом «ужасного» большевика, который все еще кочует по страницам западных газет, поражает грустный, немного лирический взгляд комиссара, непрерывно останавливающийся на маленьком букетике цветов. Еще больше поражает, что «русская делегация едет в Геную с огромной решимостью и не собирается садиться на скамью попрошаек».

Чичерин доказывает Ледереру, что представители капиталистических стран прежде всего должны расстаться с иллюзией, будто новое правительство России не пользуется поддержкой народных масс.

В записи корреспондента слова Чичерина переданы так:

– Программа, с которой мы выступаем в Генуе, является компромиссом. Но это не компромисс случайностей и настроений, это также не компромисс, порожденный теоретическими соображениями и решениями центральной инстанции. Этот компромисс порожден самой жизнью, это компромисс между требованиями экономики и волей пролетариата, который стремится сохранить свою свободу и свои завоевания…

Это не произвольное решение центральной инстанции, а общая воля самых широких масс русского народа, когда в Генуе мы будем придерживаться трех основных принципов: неприкосновенность наших суверенных прав, сохранение жизненно важных экономических позиций в руках Советской власти и сохранение социальных завоеваний рабочего класса. Это воля миллионов, которую мы выражаем, заявляя, что мы содействуем производству, ставим перед собой цель – восстановление русской и мировой экономики, развиваем экономические отношения со всеми странами, всеми средствами содействуем делу мира и одновременно придерживаемся этих трех основных принципов.

Четыре часа подряд беседуя с австрийским журналистом, Чичерин надеялся, что какая-то доля ленинских мыслей попадет на страницы западных газет, заставит людей задуматься над тем, что же в конце концов собирается нести миру социализм, начавший свое шествие в «медвежьем углу» Европы.

На итальянской границе корреспондент наконец покинул купе. Была уже ночь, но только теперь, избавившись от посетителя, Чичерин получил возможность сосредоточиться. Озабоченность предстоящими переговорами не покидала его.

Когда поезд прибыл в Геную, несмотря на раннее утро, вся площадь перед вокзалом оказалась заполненной народом. Пришли итальянские рабочие, среди них коммунисты с заводов и из порта, пришли любопытные с соседних улиц. Агенты полиции шныряли в толпе. Коммунисты пришли с красным знаменем, вмешалась полиция. Произошла драка. Знамя было отобрано. Однако полиция лишь оттеснила, но не смогла разогнать демонстрантов. И как только от вокзала тронулись автомобили с членами советской делегации, над толпой понеслось: «Эвива! Эвива!» Рабочая Италия приветствовала посланцев героической страны.

Из Генуи советская делегация была прямо доставлена в Санта-Маргериту. Разместили ее в отеле «Империале». Здесь, на привокзальной площади, никого не было: полиция заранее позаботилась, чтобы оттеснить встречающих в близлежащие переулки. Когда сгружали вещи, один из многочисленных полицейских, указывая на самый большой контейнер, обратился к советскому дипломату Эрлиху с вопросом:

– Синьор инженере, правда ли, что в этом контейнере привезли Ленина?

В ответ раздался дружный смех всей советской делегации.

«На самом же деле, – вспоминает А. Н. Эрлих, – в контейнерах находилась часть библиотеки НКИД, которую Чичерин привез на конференцию. Она состояла из большого количества редчайших исторических томов дипломатических актов и договоров, заключенных не только накануне октября 1917 года, но и во время царствований Павла, Екатерины, Елизаветы, Петра I, Бориса Годунова и других царей. Многие из этих томов были в кожаных переплетах, с металлическими застежками и инкрустациями. Часть книг была напечатана еще во время первопечатника Ивана Федорова, а часть написана от руки с красивыми заглавными буквами и заставками. Во время постоянных вызовов к Чичерину по разным делам мне неоднократно приходилось видеть эти «фолианты» и книги, разбросанные по огромному столу, который стоял посередине комнаты. Разобраться в этом хаосе редчайших уникумов и исторических документов мог только Чичерин, который никого не допускал к этим книгам».

В «маленький рай», как восторженно писали буржуазные газеты о Санта-Маргерите, вход с первого дня охранялся так, что в него без ведома полицейского архангела не смогла бы пролезть и муха. Итальянские карабинеры были у ворот, на террасе, напротив отеля и даже сидели прямо на тротуаре. В сотне метров от набережной, где располагался отель, высилась громада итальянского военного корабля, который прикрывал доступ с моря.

– Под видом охраны, – вспоминал член делегации Я. Э. Рудзутак, – мы были поставлены примерно в такие же условия, в каких живут заключенные в Бутырках. Со всех сторон советские дипломаты были окружены конвоями. Итальянские власти хотели Италию обезопасить от красных.

Русская делегация протестовала. Чичерин настаивал на ограничении охраны разумным числом, убеждал, что никто не собирается покушаться на русских, об этом писали здешние газеты. В доказательство этого он в первый же день совершил без охраны прогулку по Санта-Маргерите. Все было напрасно, итальянские чины только разводили руками и повторяли одно и то же: эти меры приняты для охраны делегации, ничего поделать нельзя.

Власти не ограничились этим. Делегация была лишена прямой связи с Москвой, в результате ее информация поступала туда окольным путем. К тому же телеграммы на итальянской почте так искажались, что в Москве их не могли прочесть.

Санта-Маргерита была связана с Генуей железной дорогой, этим путем часто пользовались сотрудники советской делегации. Вагоны были большие, просторные, с мягкими креслами и окнами почти во всю стену. Из окон открывались прекрасные виды.

Усиленная охрана и полная изоляция русских при их скромности и вежливых, но решительных уклонениях от каких-либо интервью и бесед – все это окружило советскую делегацию таинственностью, вызывало растущее любопытство. К тому же газеты охотно распространяли нелепости, вроде того, что Чичерин итальянского происхождения, что какая-то итальянская графиня из древнего рода Чичериных устроила прием в честь этого «заблудшего отпрыска», на приеме была представлена вся знать, но сам Чичерин не явился. Писали, будто накануне отъезда делегации в Геную большевики приняли специальное постановление о том, чтобы Чичерин обязательно носил цилиндр, каковой ему купили в Берлине, но, садясь в австрийский поезд, он забыл его на вокзале. И многое другое в этом же роде.

В день открытия конференции, утром 10 апреля 1922 года, Чичерин и Литвинов посетили председателя совета министров Италии Факту и в течение часа беседовали с ним. Досужие журналисты дознались, что обсуждалась повестка дня и что Чичерин выразил желание Советского правительства непременно прийти к соглашению.

Накануне конференции стало известно, что Пуанкаре на нее не явится, у него оказались неотложные дела в Париже, вместо него приехал Барту, что США окончательно отказались от участия в европейской конференции. Зато в Геную прибыл английский премьер Ллойд Джордж.

С самого утра улицы города были заполнены народом. Экспансивные итальянцы жаждали увидеть посланцев таинственной северной страны. На улицах, особенно у королевского дворца, можно было заметить усиленные наряды карабинеров и гвардейцев: власти опасались возможных недоразумений.

Уже за несколько часов до открытия конференции небольшой зал дворца Сан-Джорджо, нелепые украшения которого так возмущали эстетов, постепенно заполнился представителями итальянской знати. Обстановка была явно неделовая и скорее походила на театральное представление, где в роли актеров предполагалось выпустить известных политических деятелей. Сверкало золото военных мундиров, откровенные туалеты дам дополняли картину светского раута. Привлекало внимание собравшихся красное пятно кардинальской мантии – генуэзский архиепископ явился на конференцию в роли неофициального представителя самого папы римского.

Журналистов загнали на хоры, на эту малоуважаемую публику не хотели тратить приличные места.

С двух часов начали прибывать делегаты. Они размещались за П-образным столом. Около трех часов прибыл Факта, за ним Ллойд Джордж. Теперь глаза всех посетителей устремились на пустующие места между делегациями Румынии и Сербии: ждали русскую делегацию.

Ей аристократическая публика давно уже отвела комедийно-трагическую роль: ведь, право же, смешно, когда собираются безжалостно взыскать с небогатого должника все полной мерой.

Ровно в три, с последним ударом часов, в зал вошла советская делегация. В спокойном молчании посланцы далекой и такой непонятной страны заняли свои места.

По предложению Ллойд Джорджа председателем конференции был избран итальянский премьер Факта.

Слово взял Барту. Его речь слушали с вниманием, временами раздавался шепот одобрения.

– Европа усеяна революциями, – заявил француз. – Было бы безумием думать, что взмахом волшебной палочки можно сразу соорудить на этой груде обломков очаровательный замок ее восстановления…

Барту разглагольствовал о том, что цель конференции состоит в поддержании мира, в поисках путей для восстановления разрушенной экономики, в предоставлении работы миллионам безработных. Оратор пленил собравшихся отточенной, продуманной до мелочей речью. Его выступление вызвало шумное одобрение всего зала.

Аплодировали и Вирту, но уже более сдержанно.

Наконец слово предоставляется Чичерину. Внешне руководитель советской делегации остается совершенно спокоен. Он говорит на французском языке. Уже этого не ожидали многие из сидевших в зале – у большевика вдруг блестящий французский язык! Русский комиссар говорит о том, что Советское правительство выступает за мир, и поэтому он с особым удовольствием поддерживает предыдущих ораторов.

– Оставаясь на точке зрения принципов коммунизма, – продолжает Чичерин, – российская делегация признает, что в нынешнюю историческую эпоху, делающую возможным параллельное существование старого и нарождающегося нового социального строя, экономическое сотрудничество между государствами, представляющими эти две системы собственности, является повелительно необходимым для всеобщего экономического восстановления. Российское правительство придает поэтому величайшее значение первому пункту Каннской резолюции о взаимном признании различных политических и экономических форм, существующих в настоящее время в разных странах.

Так с трибуны Генуэзской конференции впервые в истории международных отношений прозвучали ленинские идеи мирного сосуществования государств различных систем собственности.

Чичерин заявил, что Советская Россия готова предоставить иностранным фирмам концессии, что она готова всеми силами содействовать укреплению мира и что в ходе конференции советская делегация внесет конкретные предложения по сокращению вооружений.

– Я считаю нужным еще раз подчеркнуть, что в качестве коммунистов мы, поскольку это нас касается, не делаем себе особых иллюзий о возможности действительного уничтожения последствий войны и экономических кризисов при современном положении вещей, но мы тем не менее готовы содействовать в интересах России и всей Европы, в интересах десятков миллионов людей, которым современная экономическая дезорганизация причиняет нечеловеческие лишения и страдания, всяким попыткам исправить мировое экономическое положение и устранить опасность новых войн, даже если эти попытки были бы паллиативами. Мы готовы поддержать всякие прогрессивные предложения, сделанные в этом смысле другими странами.

До начала конференции Чичерину стало известно, что Ллойд Джордж знает лишь английский и кельтский языки. И он решается на поступок, который, может быть, и не предусматривается никакими процедурными правилами, но который сразу же привлекает к советскому дипломату еще большее внимание: Чичерин повторил слово в слово свое выступление специально для Ллойд Джорджа на столь же блестящем английском языке, как только что на французском.

Лишь после этого Чичерин сел, и сейчас же Барту снова попросил слова. Ему изменило спокойствие, он говорил запальчиво, без дипломатических уловок. Позже буржуазные дипломаты станут затрагивать тему о разоружении более осторожно, но 10 апреля 1922 года Барту говорил прямо, без стеснения:

– Но имеется еще третий вопрос, обсуждение которого Франция отвергла, и я не выполнил бы своих обязанностей главы французской делегации и представителя Франции, если бы теперь же не заявил энергичного протеста по поводу этого вопроса. Господин Чичерин заявил от имени российской делегации о своем намерении внести в прения на Генуэзской конференции вопрос о разоружении. Вопрос этот исключен, он не стоит в порядке дня комиссий. Вот почему я говорю просто, но очень решительно, что в тот час, когда, например, российская делегация предложит первой комиссии рассмотреть этот вопрос, она встретит со стороны французской делегации не только сдержанность, не только протест, но точный и категорический, окончательный и решительный отказ.

Чичерин спокойно ответил, что Советскому правительству хорошо известна эта точка зрения. Еще в Вашингтоне Бриан утверждал, будто причиной, заставляющей Францию вооружаться, является вооружение России. Естественно было предположить, что если Россия согласится разоружиться, то тем самым будет устранена та причина, на которую ссылался Бриан.

В зале оживление, многие почувствовали, что советская делегация заняла сильные позиции. Чичерин же сразу завоевал симпатии публики, хотя его речи и не изобиловали пышными, цветистыми оборотами.

Итальянская газета «Коррьера делла сера» писала о заседании: «Речь Барту вызвала мало аплодисментов со стороны делегатов. Его горячо приветствовали лишь французские журналисты, но в ответ им раздалось шикание…

На скамье французских делегатов шел живой обмен мнениями в тот момент, когда поднялся Чичерин. Тут заседание принимает высокодраматический характер. Речь Чичерина вызвала в одной части аплодисменты, после которых воцарилась тишина, полная открытой тревоги».

Чичерину первый же день конференции принес небывалую популярность. Его имя склоняли все газеты мира, с их многочисленных страниц смотрели его портреты, звучали его слова. Тысячи глаз следили за ним, тысячи ушей ловили сказанное им слово. «Sic itur ad astra!» – «Так поднимаются к звездам!» – немного грустно подвел он итоги первого дня конференции.

Здесь, в Генуе, «просвещенная» Европа с удивлением заметила, как презираемая ею страна выходит на арену большой мировой политики, а ее представители демонстрируют изумленному миру идейную убежденность, волю и высокую культуру. Такого сочетания, блестящих дипломатических качеств у русских никто не ожидал. «Чичерин – один из великих людей», – сорвалось признание со страницы буржуазной газеты «Берлинер цейтунг». Чичерин, писал западный дипломат Гильгер, «умел представлять интересы своей страны на международных конференциях с таким большим достоинством, такой замечательной эрудицией, блестящим красноречием и внутренней убежденностью, что даже его противники не могли не относиться к нему с уважением».

Популярность советской делегации доставила много хлопот: приходилось обрабатывать горы информационных материалов и различной корреспонденции. Авторы бесчисленных телеграмм и писем приветствовали русскую делегацию и желали ей успехов, инженеры предлагали услуги в развитии промышленности, вечные «искатели правды» слали прожекты переустройства мира на основе разнообразных философских систем. Предлагал свои услуги даже какой-то кружок кладоискателей.

Прислала Чичерину письмо и Бриджес Адамс. Она помнила неутомимого русского друга и желала ему успехов. А вскоре не выдержала и сама приехала в Геную. Чичерин охотно принял ее, но, как это часто бывает после долгой разлуки, встреча показала, что их давно уже ничто не объединяет. Прошлое ушло, и в настоящем не оказалось места друг для друга. Встреча была грустной, оба понимали, что больше никогда не увидятся.

Дуэль Чичерин – Барту несколько обеспокоила и Ллойд Джорджа. Английский дипломат опасался, что непримиримая позиция заведет конференцию в тупик. Это не входило в планы Лондона. Верные традициям классической дипломатии компромиссов, англичане начали действовать: советской делегации намекнули, что Ллойд Джордж хочет встретиться с нею на вилле Альбертис в местечке Куарто-деи-Милле. Предложение было принято.

Чичерин со своими коллегами 14 апреля тотчас после возложения венка на могилу итальянского революционера Мадзини прибыл к Ллойд Джорджу. Каково же было удивление делегатов, когда там их встретили не только хозяин, но и главы французской, итальянской и бельгийской делегаций! Два дня шли с ними упорные переговоры. Ллойд Джордж преподнес Чичерину «лондонский меморандум» с далеко идущими требованиями к РСФСР, как то: признания долгов, возвращения владельцам их собственности и даже отмены монополии внешней торговли. В общем, это было требование капитуляции, с чем не могла согласиться любая суверенная страна.

– Россия заводит конференцию в тупик, она возьмет на себя ответственность за ее срыв, если не примет лондонский меморандум, – шантажировали русских западные дипломаты.

– Валить все на русских, как на «козлов отпущения», не удастся, – парировал Чичерин.

Вспоминая позже об этих двух днях, Георгий Васильевич писал:

«Когда во время переговоров в вилле Альбертис… наша делегация упомянула о том, что народные массы России относят царские долги к абсолютно отошедшей в прошлое старой исторической эпохе, Ллойд Джордж изумленно засмеялся и сказал: «Неужели они думают, что им ничего не придется платить?» Когда до его сведения была доведена схема наших контрпретензий, он сказал: «Если вы с этим приехали в Геную, можно было бы совсем не приезжать».

После своего падения он в ряде статей в английских газетах чрезвычайно резко обрушивался, с одной стороны, на Францию, а с другой стороны, на Советскую республику и, между прочим, сильно выругал меня, как «воплощенный дух смутьянства (мисчиф)».

Конечно, совещания на вилле Альбертис за закрытыми дверьми не ускользнули от внимания политических наблюдателей. В Генуе распространились слухи: Англия идет на сближение с большевистской Россией, в самые ближайшие дни надо ожидать сепаратного соглашения между ними. Чичерин в этих условиях решает: слухов не опровергать, а в разговорах с германскими дипломатами правдиво излагать ход переговоров с Ллойд Джорджем и не бояться, если у недоверчивых собеседников возникнут подозрения, что русские чего-то не договаривают, что неспроста англичане пошли на встречу. Буржуазная дипломатия привыкла лгать и пусть станет жертвой собственных заблуждений.

Немецкая делегация и впрямь плохо скрывала нервозность. Ратенау, считавший себя искусным дипломатом, надеялся, что в Генуе удастся добиться вожделенной цели – заложить прочные основы англо-германских отношений. Трижды просил он Ллойд Джорджа о свидании, трижды получал оскорбительный отказ. Несмотря на это, он не терял надежд и все боялся, что ему помешают, что Вирт пойдет навстречу Чичерину. Для этого у него были основания – здоровый и глубоко реалистический инстинкт немецкого канцлера Вирта толкал его на сближение с Россией. Он видел – другого пути у Германии нет.