Текст книги "Только одна ночь"

Автор книги: Анатолий Сульянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

5

22 часа 3 минуты 11 секунд. Время московское.

И все-таки Скорняков не чувствовал облегчения, что-то скребло внутри, мешало оставаться спокойным. Почему два направления? А стык? Он наверняка будет использован нападающей стороной. Одно направление, туда основные силы. А если ошибка? Что тогда? Конечно, в военном деле почти невозможно предусмотреть все в полном объеме, но здесь, как нигде, не должно быть ошибок и просчетов, ибо в условиях войны каждая ошибка – это огромные потери… Не должно ошибаться военное ведомство. Не должно. Искать и находить пути оптимального решения. Предусматривать различные варианты. Просчитывать все боевые потребности. Создавать резервы.

Мысль о резерве возбудила его, он почувствовал облегчение, будто сбросил груз с плеч.

– Оставьте в резерве, – сказал он, – две эскадрильи перехватчиков.

«Если ошиблись в определении главного направления, – подумал он, – используем резерв. Будет чем заткнуть прорыв. Резервом перевеса, конечно, не создашь, но часть сил «противника» можно отвлечь, а если удастся, то и втянуть в затяжной бой».

– Все согласны? – Скорняков обвел взглядом присутствующих офицеров.

После того как все разошлись по своим рабочим местам, Скорняков с Тужилиным отошли в притемненный угол зала, чтобы поговорить с глазу на глаз. Тужилин отвечал односложно, больше «да» и «нет», но смотрел на Скорнякова как-то по-детски обиженно, словно просил защиты.

– Вы правильно заметили, товарищ командующий. Мы ни предложений не приучены высказывать, ни рекомендаций. Приучили нас язык за зубами держать. А если есть идеи – иди к шефу. Одно скажу, товарищ командующий, надоело быть мозговым донором.

Скорняков осмотрелся и заметил входившего Лисицына. Почему Тужилин так внезапно закончил разговор? «Мозговой донор». Оригинально. Не раз встречался с Тужилиным. Всегда с докладом аккуратен, точен, мыслит не шаблонно. Отличный оператор. Сын командира РККА! Столько довелось человеку пережить… На четвертый день войны немцы ворвались в гарнизон на юге Литвы. Жен и детей командиров сразу начали расстреливать. На его глазах немцы мать и младшую сестренку убили, он же с соседским мальчишкой успел в погреб спрятаться до вечера. В темноте вышли – и в лес. Четверо суток шли по лесу, пока не наткнулись на хутор, где-то на севере Белоруссии. Там их и приютила белорусская женщина Алеся; всю войну поила, кормила, а мальчишки ей по хозяйству помогали. В сорок четвертом партизаны пришли на ночевку, с ними и упросился Колька Тужилин. В разведку ходил, связным не раз посылали. После войны, когда муж с фронта вернулся, Алеся усыновила обоих, вырастила, заботилась, как о близких, и называла их сыночками. Подросли ребята, школу кончили. Митя в колхозе остался, а старший – Николай захотел в военное училище.

Каждый год в отпуск приезжал и подарки отцу с матерью привозил. Служил и на востоке, и на севере, и везде о нем самое хорошее мнение. Экзамены в академию сдал на «отлично». Горел на работе! А потом сник, замкнулся. Не может же способный человек с ясным мышлением отмалчиваться. Не те времена. Сейчас больше бойцы-пулеметчики нужны, чем подносчики патронов. Нельзя ни Тужилину, ни таким, как он, оставаться в роли подносчиков патронов. Пора и за пулемет. Пришло время о Тужилине позаботиться. «Мозговой донор…» Таких офицеров растить надо, из них то-о-лковые руководители получаются. «Но почему я об этом так поздно узнал, – корил себя Скорняков. – Люди молчаливо отсиживались на совещпниях, и это не беспокоило тебя…»

– И все-таки, Николай Николаевич, – Скорняков взял за локоть Тужилина, – почаще лезьте в драку, спорьте, доказывайте, вносите предложения. Без боя ни одну высоту не возьмешь! Ваши высоты ждут вас! А разговор мы продолжим.

Скорняков улыбнулся и заметил, что глаза Тужилина посветлели, уголки губ чуть приподнялись в едва заметной улыбке, весь он оживился и, как показалось Скорнякову, преобразился, стал выше ростом. Широкие плечи развернулись, спина выровнялась, стала по-строевому прямой, чуть длинноватые руки полусогнуты в локтях. «Конечно же, – мысленно рассуждал Скорняков, – он сейчас не бросится доказывать и спорить, но что-то в нем должно измениться. Помочь ему надо. Да и по службе пора выдвигать».

Они сели – каждый на свое место; Скорняков придвинул к себе вычерченный операторами план-график варианта боевых действий. Работа Тужилина. Все четко и ясно. Так, так. В резерве две эскадрильи. Посмотрел на часы, придвинул к себе микрофон:

– Разведчики, доложите обстановку!

Доклад разведчика изобиловал словами «вероятно», «может быть», «ожидаем». Скорняков дважды прерывал его, предлагая поточнее излагать данные о «противнике», но тот, словно не слыша командующего, продолжал говорить с той же неопределенностью. О времени налета ни слова, ни полслова.

– Плохо! – оборвал разведчика Скорняков. – Очень плохо! Вы не утруждаете себя денно и нощно следить за «противником», накапливать о нем информацию, по крохам собирать данные о его технике и тактике! Нам очень важно знать, что там – за горизонтом.

– Нам прислали… – пытался оправдаться разведчик, но Скорняков досадливо отключил микрофон.

И опять узнал позднее, чем надо, сердился на себя Скорняков. Давно пора убрать с командного пункта такого некомпетентного работника, но его защищали. «Пусть служит, войну видел». Да, да, пусть работает, но не на такой ответственной и оперативной должности! Здесь нужен ищущий, пытливый, энергичный офицер. Опять просмотрел, товарищ командующий. Не вник должным образом в работу с кадрами. Не ты ли недавно выступал на заседании Военного совета и говорил о партийности, компетентности, дисциплинированности, инициативе и творческом подходе к делу?! Твои слова: «Мало для современного руководителя призывать людей. Надо лично самому быть на острие самых ответственных участков работы, и в первую очередь – с кадрами. Не устарел лозунг тридцатых годов: «Кадры решают все», В любой области, а в военной особенно, нужны надежные, хорошо подготовленные кадры с высокой партийной ответственностью».

Говорил, а сам недоглядел в этом деле. Так-то вот…

Скорняков с набрякшими веками и покрасневшими глазами отрешенно смотрел на планшет воздушной обстановки, изредка поворачивая голову в сторону табло, на котором вот-вот, по расчетам Лисицына, должен был появиться сигнал оповещения о налете «противника». Если расчеты верны – первые цели появятся скоро. Его же не столько беспокоило время начала налета, сколько основные направления; начнется налет четвертью часа позже или раньше – не страшно, люди и техника готовы, давай сигнал – и все придет в движение.

Он на мгновение представил себе родной аэродром, на котором сидят летчики в кабинах истребителей. Сидел и он, капитан Скорняков, ожидая сигнала к вылету. Машины – рядом с опушкой леса, откуда часто раздавались отчаянные трели соловья, заливистые песни малиновки… Наверное, там, как и здесь, на КП, тишина, все ждут; техники молча докуривают возле вздыбленных хвостов перехватчиков, механики – рядом с агрегатами запуска – все так же, как и много лет назад. Такие же добрые, дружеские, бесхитростные отношения между летчиками и техниками…

Все так и вроде бы не так. А жизнь идет своим чередом: молодежь уже осваивает новое поколение машин…

– Цель 6432, курс – 115, высота – 25. – Он услышал набор цифр не сразу и потому какое-то время вглядывался в планшет, стараясь отыскать силуэт цели, но участившиеся доклады о новых целях заставили его мгновенно окинуть взглядом весь огромный планшет и оценить обстановку.

– Цели идут с двух направлений, – негромко доложил Прилепский.

– С двух направлений! – с радостью подхватил Лисицын. – Прогноз оправдался! Вот что значит АСУ! – Широко вышагивая вдоль ряда столов, он вызывающе окидывал взглядом притихших офицеров; его лоснящееся, порозовевшее лицо выражало высшее удовольствие, и весь вид его выказывал превосходство над всеми, кто сидел в этом большом зале, уставленном вдоль стен серыми шкафами ЭВМ. Он торжествовал победу, широко улыбаясь, нервно вскидывал небольшую, с обозначившимися залысинами голову. Пусть теперь говорят что угодно! «Увлекся электроникой», «Его конек – «Сапфир». Пусть! Теперь все убедились, на что способна АСУ и что не зря он, Лисицын, год не вылезал из КП. Посмотреть бы на тех, кто в кулак хихикал! Не верили, что АСУ – это завтрашний день, это будущее армии. Теперь и Скорняков по-другому будет смотреть, не скажет, что есть и другие задачи, и их тоже надо решать. Сам Анатолий Павлович убедился в силе АСУ, сам видел и не раз благодарить будет. Поднимись, публично признай свою неподготовленность. Не ты ли на одном из совещаний сказал: «Надо, товарищ Лисицын, слезать со своего конька и заняться повседневными делами. У нас не только АСУ. У нас и ракеты, и самолеты, и локаторы, и КП. А главное – люди, займитесь предстрельбовой подготовкой – двум подразделениям на полигон скоро». «Хорошо, что центр вмешался и обязал меня до конца испытаний заниматься АСУ. А если бы я вас, товарищ командующий, послушал, сидели бы вы сейчас с «соской» – микрофоном и кричали на командиров. Теперь автоматика вас заменила, – и твое дело – утверждать или не утверждать предложения машины. Молчишь. Мог бы и руку пожать, поблагодарить при людях. Теперь ты на высоте, замысел «противника» определен, направления главного удара выявлены. Распределили силы – и кончились заботы, пусть воюют другие. «Суховаты вы с людьми, – мысленно передразнил Лисицын, вспомнив недавнюю беседу с командующим. – Не побеседуете с человеком по душам, не стремитесь понять его». Нет у меня времени с каждым по душам беседовать. Нет».

Лисицын вспомнил те дни, когда на новой должности заместителя командующего постепенно ощутил, что расширившийся круг его обязанностей и беспрерывные встречи с множеством людей поглощают все его время. Он уже не мог, как прежде, основательно вникнуть в работу отделов, служб, частей. Не поверив этому новому ощущению, он попытался быть, как и прежде, внимательным к каждому, кто к нему приходил и кто с ним встречался, подолгу находился в отделах, тщательно читал документы, лично бывал на инструктаже дежурной смены командного пункта. Спустя месяц он убедился, что работать так уже невозможно: в сейфе скопилась гора документов, откладывалась масса неразрешенных дел, десятки людей ждали его…

Надо было выбирать наиболее важные проблемы, быть предельно кратким, бегло знакомиться с бесконечным потоком бумаг. И он стал работать избирательно, сосредоточивая внимание лишь на самых нужных и срочных объектах, лишая себя и подчиненных возможности удовлетворяющего обе стороны общения. Поди поговори по душам, когда на беседу с человеком остались считанные минуты… Техника безжалостно отнимала его от людей, и он барахтался среди тысяч разноцветных проводов, сотен блоков, контактов, бобин с магнитными лентами, мотаясь из зала в зал, срочно вылетая в Москву, на заводы, согласовывая и утрясая бесконечное множество больших и малых проблем…

Скорняков тоже радовался тому, что прогноз Лисицына оправдался и что решение, предложенное машиной и утвержденное им, правильное, а значит, и все остальное пойдет согласно плану; он переговорил по телефону с командирами частей, уточнил их решения, послушал Прилепского и остался доволен – они совпадали, люди уяснили обстановку и действовали сообразно ей; только один командир спросил командующего о целесообразности держать в резерве две эскадрильи перехватчиков. «Все ясно-понятно, товарищ командующий, – спешил доложить он, – «противник» будет прорываться с двух направлений, а поэтому и силы соответственно – на две части. Чего зря, товарищ командующий, летчикам в кабинах просиживать! Пусть повоюют!»

– Успеют, – осадил Скорняков не в меру горячего командира. – Навоюются. Одну эскадрилью оставь в кабинах, вторую высади из самолетов, пусть летчики походят, кости разомнут. Понял?

Конечно, понял. По голосу заметно, поутихла задиристая бравада. Второй год частью командует, на глазах растет, но еще школить надо. Нет-нет да и выбросит какой-нибудь фортель, смотри да смотри за ним. Уж очень хочется часть лучшей побыстрее сделать, а потому и ошибок целый короб. А часть – не звено и не рота. Во-о какая махина! Недавно спланировал ночные полеты с субботы на воскресенье. Люди за неделю устали, отдохнуть им надо, а ему налет давай.

6

23 часа 4 минуты 59 секунд. Время московское.

Где-то там, на дальних подступах, в темноте ночи, уже шли учебные бои; перехватчики выходили на заданные рубежи и атаковывали «противника», зенитчики старались пораньше «увидеть» мчавшиеся на малой высоте тройки бомбардировщиков и дружно, дивизион за дивизионом, «захватывали» цели и «уничтожали» их, о чем свидетельствовали сдержанно-радостные доклады командиров дивизионов и полков. Скорнякову была в тягость кладбищенская тишина КП, и хотя за этой тишиной стояли работа мыслей, большое напряжение людей, которые думали, считали, анализировали, предполагали, «увязывали» задачи, помогали советом и материальными ресурсами, Скорнякова тянуло туда, где идут бои, в кабину перехватчика; ему казалось, что он готов к вылету, стоит лишь немного потренироваться с оборудованием, вспомнить показания пилотажных приборов, чтобы вылететь на перехват. В нем, словно инверсионный след в небе, продолжался летчик, оставалась целой и невредимой та самая «летная косточка», которая не раз выручала его в самых сложных ситуациях полета; он чувствовал и ручку управления, и педали руля поворота, видел вздрагивающие в полете стрелки приборов.

– Товарищ командующий! Товарищ командующий! – До него донесся приглушенный голос оперативного дежурного, и он, с трудом расставаясь с кабиной и полетом, дернулся всем телом в сторону полковника Прилепского, виновато посмотрел на него.

– Размечтался, – словно оправдываясь, так же тихо ответил Скорняков. – Что у тебя?

– Посмотрите! – Прилепский кивнул на электронный планшет и незаметно отошел на свое место.

Скорняков прищурился, мгновенно, как это он умел делать, окинул взглядом планшет, оценил общую воздушную обстановку и от удивления поднял брови: цепочка целей с юга стала реже, но зато появилась большая группа целей на стыке с соседями. Фактически противник прорывал противовоздушную оборону только на стыке, в остальных местах действовали малочисленные отвлекающие группы, да и те, дойдя до боевых порядков ЗУРов, словно по команде, разворачивались в обратную сторону и со снижением уходили из зон видимости локаторов. Скорняков опешил; какое-то время он смотрел на планшет, спрашивая себя: «Не ошибся ли в оценке обстановки, не упрощаю ли действия «противника», не опережаю ли события? Может, и эта группа самолетов «противника» не ударная, а отвлекающая?» Он взглянул на Лисицына; тот тоже всматривался в планшет, беспокойно шаря глазами по вытянувшейся цепочке целей.

«Ошибся, Петр Самойлович, – подумал Скорняков. – Ну, об этом потом поговорим – сейчас не время». Анатолий Павлович поднялся и какое-то время стоял молча, без движения, не отводя взгляда с планшета. Стык! Там главное направление. «Ведь сомневался же в предложении о двух направлениях удара, – укорял себя Скорняков, – доверился другим, да и АСУ, видно, перехвалили. Что ж, на будущее наука».

– Первой эскадрилье – воздух! Второй – готовность… – негромко приказал Скорняков, разворачивая таблицу вылетов. – Штурман, рубеж перехвата?

Удовлетворенный ответом штурмана полковника Смольникова, Скорняков снова принялся оценивающе всматриваться в планшет, задерживая взгляд на группе целей, идущей к стыку; конечно, эскадрилья всепогодных перехватчиков – грозная сила, и тем не менее надо наращивать ударную мощь.

Решая одновременно несколько вариантов отражения массированного налета «противника», Скорняков почувствовал, что ему ни под силу удержать в памяти огромное количество цифр скоростей, высот, состав групп, курсов, соотношения своих сил и сил «противника», что если и будут рядом помощники, то и они не смогут объединить эти сотни цифр в одну систему и выдать предложения для ведения боя. Он даже ощутил робость перед лавиной информации.

– «Противник» попался хитрущий, – вслух размышлял Скорняков, глядя, как меняются тактические приемы бомбардировщиков.

– Что вы сказали? – спросил Лисицын.

– Я говорю – «противник» разнообразием тактики внушает уважение к нему. Действует не шаблонно.

Обстановка действительно менялась так быстро, что Скорняков едва успевал следить за ней и все чаще ловил себя на мысли, что без АСУ теперь не обойтись…

Анатолий Павлович посмотрел на притихшего Лисицына; они встретились взглядами. Лисицын не выдержал и отвернулся. Стыдится своего промаха. Может, это и хорошо: урок на будущее. Сейчас надо считать. И он, не колеблясь, дал задание Лисицыну ввести все данные в ЭВМ, а сам запросил по селектору очередную разведывательную сводку о «противнике». Он всматривался в строчки сводки, сверяя информацию с обстановкой на планшете. Все верно, успокоил себя Анатолий Павлович, главное сражение у стыка, там оно и начнется через несколько минут. Он откинулся на спинку кресла, зажмурился, протер уставшие от постоянного напряжения глаза, а когда открыл глаза, увидел ярко вспыхнувшее табло – «Новая цель». В то же мгновение Скорняков ощутил на себе взгляды Прилепского и Тужилина – они хотели доложить командующему о новых целях, но, заметив сосредоточенное выражение его лица и направление взгляда, докладывать не стали. Скорняков, казалось, впился взглядом в планшет, оценивая резко изменяющуюся обстановку.

– Прошу доложить предложения, – негромко произнес он, не поворачивая головы, продолжая обдумывать возможные варианты. Он ждал голоса Лисицына, но первым стал докладывать полковник Седых. Евгений Николаевич изложил суть предложения.

– Учитывая все вышесказанное, предлагаю ввести в бой основной резерв! – И, взяв длинную указку, показал аэродром истребителей и рубеж перехвата.

– Там же погоды нет, – поднялся Лисицын. – Ниже минимума. Ночь!

Все, кто был в зале, – повернули головы в сторону Лисицына.

– Неразумное предложение, товарищ командующий! – сказал он и сел, придав лицу озабоченно-беспокойный вид.

Скорняков взглянул на Седых. Отвечай, мол, на реплику. Времени ни секунды.

– Летчики полка подготовлены к взлету практически в любых условиях, – ответил Седых.

– Взлететь-то взлетят, товарищ Седых. – Лисицын снова поднялся. – А как и где они будут садиться? На их аэродроме облака до земли, видимость на пределе. Зачем зря рисковать. Предлагаю, товарищ командующий, «уничтожение» целей поручить ракетчикам!

Седых слышал вопрос Лисицына о посадке истребителей, но с ответом не торопился, продолжал спокойно перемещать движок навигационной счетной линейки. Он много раз оказывался в положении, когда низы могут, а верхи не хотят, побаиваются, хотя ответ за безопасность полетов первым несет он, полковник Седых. В сущности, Евгений Николаевич уже принял решение о подъеме в воздух истребителей в таких мрачно-тяжелых метеоусловиях, но вопрос Лисицына и особенно его предложения не от тупости или незнания. Вопрос закономерный. Метеоусловия требовали оставить авиацию на земле. И он, Седых, может, и согласился бы с этим предложением, если бы не знал всех летчиков, всех до единого, уровня их подготовки. Было бы, конечно, разумнее оставить эскадрильи на земле. Но сколько раз Скорняков, он, Седых, да и другие руководители говорили с трибуны о полетах в самых жестких метеоусловиях. Им летчики верили. Надо раз-два перебороть свой страх – не тот герой, кто не боится страха, а тот, кто смело идет на страх, побеждая в себе самом этот страх, – подняться, перехватить цели и сесть на пределе техники и человека, и тогда все будет приемлемым, освоенным. Теперь, когда настал этот момент, пойти на попятную? А как потом смотреть людям в глаза? Что им скажешь? И будут ли они верить нам, руководителям, если мы говорим одно, а делаем другое? Не будут! И правильно сделают. В авиации всегда приходится с чем-то бороться: то с плохой погодой, то с неверием в людей, то с расхлябанностью наземных служб. Тут борьба с самим собой. Плохо кончится – влетит тебе, Седых, по первое число; хорошо пройдет вылет – может остаться незамеченным. Тебе решать. Ты – главный. Веришь своим ребятам в кабинах – смело иди на риск. Пусть сегодня ночью прибавится еще прядь седых волос на твоей умной голове, Евгений Николаевич…

Седых взял указку и уверенно доложил:

– После выполнения задания летчиков будем сажать на соседних аэродромах.

Скорняков прикинул в уме расстояние от аэродрома, где находились эскадрильи резерва, до рубежа перехватов и обратно и взглянул на часы. Прошло двадцать пять секунд. Интересно, что выдаст «Сапфир»? Он нажал клавишу пульта, несколько секунд машина «молчала», потом на табло вспыхнули символы и знаки. Так, так. Перераспределить силы, основная тяжесть ложится на ракетчиков. Лисицын прав – погода сверхсложная, особенно для посадки. Сажать на других аэродромах, как предлагает Седых? Опять Лисицын прав: в ночной кутерьме могут не уследить за таким количеством самолетов. Что же делать? Половина ракетчикам… А остальные? Что доложит главный ракетчик Беловол?

В зале стало совсем тихо. В звенящей тишине слышались лишь легкое жужжание вентиляторов да щелчки многочисленных реле.

– Товарищ Беловол, ваше предложение?

Беловол одернул китель и громко доложил:

– Согласен с генералом Лисицыным! Ракетчики справятся, я в них уверен!

– Уверенность – важный фактор. – Скорняков невольно дернул головой. – Но надо немедленно произвести расчеты! Займитесь! Потом доложите. Товарищ Седых, вы уверены, что органы управления, командиры, штабы справятся с посадкой истребителей на другие аэродромы? На дворе – ночь! Погода сложнейшая. Эфир забит до отказа, не исключены помехи. Понимаете сложность управления экипажами?

– Я уверен и в летчиках, и в командных пунктах!

Управлением экипажами буду заниматься лично сам, полковник Смольников и полковник Прилепский.

– Что скажет наш главный оператор Николай Николаевич Тужилин? – произнес Скорняков и тут же добавил: – Смелее, смелее, Николай Николаевич, время бежит!

– Нужно немедленно поднимать в воздух истребители! – доложил как всегда четко Тужилин.

– Спасибо.

«Таким образом, – размышлял Скорняков, – все идет к тому, чтобы пойти на большой риск. Поднять истребители ночью в сложнейших метеоусловиях! Лисицын и Беловол против, Седых и Тужилин – за. Что делать? Мозги скоро расплавятся от напряжения». – Он потер виски, лоб, взъерошил волосы, поднялся с кресла и приглушенным, с хрипотцой от волнения голосом произнес:

– Истребители – в воздух! Первую группу целей до подхода перехватчиков учебно уничтожить ракетчикам! – И посмотрел на секундомер.

Прошло пятьдесят семь секунд. Подзадержался на этот раз с принятием решения. Обычно справлялся быстрее. Но и обстановка сегодня высшей категории сложности. Теперь смотреть всем в оба. Главная тяжесть учебного уничтожения целей ложится на истребителей. Без авиации разгромить воздушного «противника» невозможно.

– Евгений Николаевич, – Скорняков вполоборота повернулся к Седых, – берите Смольникова и Прилепского, все внимание управлению авиацией. Установите контроль за каждым самолетом, особенно за теми, что будут садиться на других аэродромах. Прошу вас сосредоточить все усилия на решении этой задачи. Все остальное поручите направленцу.

Седых выслушал указания командующего, кивнул обоим офицерам, и они втроем направились вдоль АРМов в угол, который в шутку называли «летным»: там были размещены основные средства управления и контроля за авиацией.

Теперь, думал Скорняков, все зависит от тех, кого он, командующий, учил в свое время. Теперь уже не он, а другие решают успех. Он снял трубку телефона, вызвал командиров частей и, переговорив с каждым, уяснил элементы воздушной обстановки, о которых не знал, а узнав, сделал несколько записей в рабочей тетради и запомнил.

Он не мог видеть воздушных боев, слышать голоса и команды ведущих летчиков, но всем своим существом ощущал нарастающий накал развернувшегося за сотни километров сражения, словно был там, в гуще боевых порядков, и вместе с только что поднятыми перехватчиками мчался в атаку на бомбардировщиков. И снова, в который раз, ему захотелось оказаться в кабине истребителя или хотя бы на выдвинутом вперед пункте управления, слышать грохот работающих на форсаже двигателей, свистящий шум рассекаемого крыльями истребителей воздуха, доносящиеся по радио голоса летчиков.

Он заметно оживился, когда начальник связи включил мощную радиостанцию: из динамиков в зал ворвалась миогоголосица радиопереговоров и команд.

– «Севан»! Я – Триста двадцать пятый. Вас понял!

– Я – «Груша»! Сороковые – вам высота пятьсот! Цель у водного рубежа! Поиск автономно!

– Я – Пять ноль шесть. Остаток восемьсот! Буду садиться на «Туземце».

– Добро! Садитесь с ходу.

– Я – «Днепр». Всем «маленьким» в квадрате сорок один семь четыре покинуть зону. Начинают работать ЗУРы!

– Атакую группой!

– Пять ноль шесть. Я – «Туземец». Сообщи остаток.

– Я – Пять ноль шесть. Остаток восемь.

– «Большой», не крутись! Пленка нужна!

– Я – «Туземец». Переходи на снижение, оборотики убавь.

– Атаку закончил! Ухожу с набором!

«Вовремя подняли резерв перехватчиков. Теперь уж наверняка», – удовлетворенно подумал Скорняков. Из всего половодья слов и цифр незаметно выбрал для себя Пятьсот шестого и слушал только его. Пятьсот шестой шел с малым остатком горючего, запаса топлива для посадки в установленном районе базирования не хватало, поэтому он решил садиться на ближайшем аэродроме. «Проморгал, – мысленно упрекнул Скорняков летчика. – Где же это он сжег горючее? Наверное, долго мчался на форсаже, своевременно не запросил у командного пункта разрешения на выключение форсированного режима. Наверняка кто-то из молодых. Нет еще нужной выдержки, зрелости, потому и сжег горючее раньше времени. Теперь с топливомера глаз не спускает. В силу вступил закон подлости. А в эфире – рабочий гвалт. Забывать стали старый авиационный обычай: в воздухе ЧП – всем, кроме терпящего бедствие, молчать».

Скорняков поднялся, направился в «летный» угол, к полковнику Седых, и тут же услышал по громкоговорящей связи его тревожный голос:

– Внимание на КП! В квадрате сорок шесть – семьдесят четыре самолет терпит бедствие! Работать только на прием!

За Скорняковым в «летный» угол направился и Лисицын. Тут же упрекнул полковника:

– Что я вам говорил, товарищ Седых! Кто был прав? «Посадить на другие аэродромы». «Летчики подготовлены»! Вот вам и подготовлены! Разве можно было поднимать истребители в таких метеоусловиях?! Ночью! Когда в воздухе самолетов больше, чем звезд! Ребячество! – И подумал: «Седых отличиться захотел, наверняка потом скажет: «Авиация действовала в условиях, максимально приближенных к боевым. Риск оправдан».

Седых будто не слышал раздраженного Лисицына и продолжал делать свое дело, вполголоса переговариваясь го со Смольниковым, то с Прилепским; он видел, что рядом стоят Скорняков и Лисицын, но спокойно продолжал помогать терпящему бедствие летчику, управлял самолетами, находящимися в воздухе.

«Может, и прав Лисицын, – подумал Скорняков, заметив, что Седых трудится в поте лица. – Управлять авиацией при такой массе самолетов стало невозможно. И эта проблема требует автоматизации. Разве могут Седых или Прилепский держать в голове все необходимые данные». Он посмотрел на Прилепского: тот сжимал левой рукой микрофон, правой делал записи, не отводя взгляда от экранов и табло. Лицо покрылось испариной, щеки ввалились. Работает на форсаже, у самого предела человеческих возможностей. А тот же Седых… Отвечает за всю авиацию, беспрерывно принимает решения, помогает командирам. Как и у Прилепского, микрофон – у рта, правым плечом прижимает к уху телефонную трубку, левой рукой переключает табло «Сапфира»… А тут еще Пятьсот шестой растерялся. Обстановочка…

– Передайте на капэ, – Скорняков резко повернулся к штурману полковнику Смольникову, – пусть прекратят галдеж! В эфир выходит только Пятьсот шестой и руководитель полетов! И еще дайте команду о готовности «божьей службы».

Сидевший рядом с Прилепским и Смольниковым офицер связи удивленно посмотрел на них и тихо спросил:

– Что это за «божья служба»?

Смольников улыбнулся уголками рта:

– Так летчики называют службу спасения экипажей, терпящих бедствие. Это – специально подготовленные вертолетчики.

Смольников был высокого роста, в тщательно отутюженном кителе, плотно облегавшем его по-юношески узкий торс, и выглядел моложе всех находившихся в зале, но Скорняков обратился именно к нему, потому что Смольников дело свое знал отменно, мог за несколько секунд выйти на связь с любым летчиком или штурманом наведения.

Смольников передал указание командующего, повторил несколько раз позывные КП и летчика, согласно кивнул и положил трубку на аппарат.

Шло время, но тишины в эфире не наступало, и Скорняков то и дело поглядывал на динамики радиостанций, откуда доносились голоса летчиков, штурманов наведения, офицеров командных пунктов. «Если сейчас шум не утихнет, – думал Скорняков, – то растерянность летчика увеличится, и тогда до беды – рукой подать». И он не сдержался.

– Будет в воздухе тишина? Неужели нельзя прекратить этот базар! – кричал он в телефонную трубку. – Топливо на исходе, летчик на соплях тянет, а в воздухе галдеж несусветный! Вы – командир! Так и командуйте, как положено! – Бросил трубку, скрипнул зубами.

Не удержался… Других учил зря голоса не повышать, а сам…

– Седых, а ты чего молчишь? Наведи порядок в воздухе!

Полковник Седых, услышав голос командующего, встал со стула, подошел к радиостанции и взял микрофон:

– Внимание! Я – «Тайга». Всем работать только на прием! Только прием! На передачу работает один Пятьсот шестой! – Голос его, как всегда, был твердым, уверенным и спокойным. Положив микрофон, кивнул Смольникову: – Проследи, пожалуйста.

Шум в эфире стал постепенно утихать, и голос Пятьсот шестого зазвучал отчетливо; его запрашивал руководитель полетов аэродрома посадки, уточнял курс, напоминал о действиях с оборудованием.

– Видишь, Евгений Николаевич, – Скорняков успокоился, подошел ближе к полковнику Седых, – меня не все послушались, а стоило тебе взять микрофон – сразу тишина в эфире. Выходит, ты для пилотов самый большой начальник! Скорняков встал чуть-чуть в стороне от АРМа Седых, наблюдая за действиями его группы и вслушиваясь в радиопереговоры: Седых, Прилепский, Смольников следили за данными на экранах, записывали в рабочие тетради позывные, и севших на аэродромах летчиков, и тех, кто ожидал посадку, и тех, кто еще продолжал атаковать цели. До его слуха доносились радиокоманды и руководителей полетов, и офицеров командных пунктов, и троицы Седых.