Текст книги "Только одна ночь"

Автор книги: Анатолий Сульянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

8

0 часов 37 минут 8 секунд. Время московское.

Напряжение, вызванное полетом Грибанова, постепенно спало, на командном пункте снова стало шумновато, громче велись переговоры через ГТС, люди переходили от одного рабочего места к другому, о чем-то перешептывались, спрашивали друг друга, не спешили покинуть КП. Штурман и оперативный дежурный вернулись на свои АРМы и сидели рядом. Смольников и Прилепский – оба крепко сбитые, поджарые, с загоревшими лицами, словно братья, были похожи друг на друга, только Смольников был выше ростом. Он, как и Прилепский, до недавнего времени летал на самых новейших машинах, а потом врачи сказали «стоп» – зрение подвело. Совместные дежурства, похожие летные судьбы сдружили их, и они доверяли друг другу самые сокровенные мысли. Прилепский шепнул Смольникову на ухо:

– Уму непостижимо! Как это командующий успевает все охватить!

– Теперь ему легче стало – ЭВМ помогает, – кивнул Смольников в сторону основного планшета.

– Цифры и есть цифры, – не унимался Прилепский. – Мне кажется, что иногда он обгоняет ЭВМ. И где он только этому научился?

– Наверное, от природы, – ответил Смольников. – Человек по-настоящему увлечен делом. Рассказывали, что в академии слушатели выпускного курса вечерами преферанс расписывали, а он, как первокурсник, в классе сидел, схемы в тетради вычерчивал.

Прилепский заметил, как Скорняков снова дал задание начальнику АСУ и поспешил поделиться с другом:

– Опять Анатолий Павлович что-то просчитывает. Нет, что, Юра, ни говори, а голова у него светлая. Такой командир в войну зазря людей не положит. Прежде чем дать команду, все просчитает, с товарищами посоветуется. И голоса зря не повысит. Не то что некоторые. Чуть что: я вам покажу, да еще непотребное слово в догон, но когда дело касается его персоны – тут все для себя или под себя. А наш командующий больше для других, для общего дела.

– Смотри, Вадим. На табло новые цифры. ЭВМ подтвердила решение командующего!

– Все так и должно быть! – Прилепский вздернул голову, выказывая радость за своего старшего товарища.

«Один полководец, – размышлял Прилепский, – добивается успеха ценой больших потерь, другой – мудростью и хитростью, третий предпочитает досконально знать противника, до изнеможения тренировать людей еще до боя и, оберегая войска от лишних потерь, мучить себя расчетами, до крови сдирать кожу на коленях, ползая по «диспозиции на земле». Скорнякова он без колебаний отнес к третьей группе. Как знать, может, Анатолий Павлович и выше пойдет, есть такие предположения – в Москву его хотят забрать. А если останется на месте – тоже хорошо. Скольких начальников и уму-разуму наставит, и считать по-настоящему обяжет, и глубоко мыслить научит.

Однажды Вадим Прилепский после непрекращающихся стычек с Лисицыным решил зайти к Скорнякову и обо всем рассказать. Шел и думал, как поделиться с ним наболевшим, как рассказать о придирках Лисицына за каждую мелочь, нет сил оставаться спокойным, когда тебя, словно котенка, чуть ли не каждое дежурство тычат носом…

В кабинет вошел не без волнения. Скорняков сидел за столом, головы не поднял, тихо произнес:

– Садись, Вадим. – Он протянул руку; лицо осунувшееся, озабоченное. – Вот задача, Вадим, посоветуй, что делать. Вот представление к снятию комбата.

– За что?

– За дисциплину. Не тянет. Второе чепе в этом году. Видно, опустил руки. А когда-то хорошим офицером был. Да, согласен с выводом командира полка – надо понизить в должности. А у него, у этого комбата, – детей трое и мать парализована. Усек? Вот и сними такого с должности – рука подписать представление не поднимается! Знаю – надо командира поддержать. Но куда потом бывшего комбата девать? В гарнизон, куда кадровики прочат, нельзя – квартир свободных нет. А главное – трое детей и больная мать. Веришь, Вадим, голова от таких вводных раскалывается. А решать надо! – Скорняков поднялся и принялся нервно ходить по большому, устланному ковровой дорожкой кабинету. – Как все в жизни сложно. Или вот еще «дельце». Жена одного одаренного инженера-ракетчика написала в Москву письмо с требованием исключить из партии и уволить из армии ее мужа, подполковника. Послал в часть офицера для рассмотрения письма, попросил генерала Снежкова направить туда же политработника. Поработали в гарнизоне, побеседовали с обеими сторонами, вернулись и доложили. Что же выяснилось? Жена подполковника, как говорят, женщина с характером. Никогда и нигде не работала, детей у них нет и не будет. Мужик после неоднократных предложений взять ребенка из детского дома каждый раз получал отказ жены. Думал-думал, а потом взял да и влюбился в другую женщину. Бывает же такое, жизнь – сложная штука. Разумеется, дело запахло разводом. Тут-то она не одно ведро помоев вылила на мужа! Я не сторонник разводов, когда есть дети. Но когда любовь прошла, детей нет, ничего мужа и жену не связывает… Что ей отвечать теперь? Требует «крови» женщина! Или вот еще… А впрочем, хватит! Что же ты, Вадим, посоветуешь с комбатом? – И, не дождавшись ответа, взял представление, отложил его в сторону. – Сделаем-ка мы так. Попрошу члена Военного совета подобрать крепкого, молодого политработника в помощь комбату, вызовем комбата на Военный совет. Поговорим, строго предупредим, потребуем навести в батальоне порядок. Как думаешь, Вадим?

– Думаю, что все верно. Поймет человек, чего от него хотят. Мог же в прошлом хорошо работать.

– Ну, спасибо! Так-то вот, дружище и работаем: без четверти восемь люди уже хоккей по телевизору смотрят, а у меня, как видишь, полный стол бумаг. И конца им нет.

Прилепский бросил взгляд на заваленный папками, скоросшивателями, письмами стол и подумал: «Тяжко Анатолию Павловичу. Работы и забот хватает. Стоит ли еще и мне со своими передрягами усложнять ему обстановку? Может, все уляжется. Пожалуй, и в самом деле ему не до меня. В другой раз». С этой мыслью попрощался и вышел из кабинета. Работенка… Командиру полка трудно, а здесь еще труднее, да и ответственность не сравнимая…

… ЭВМ выдала результаты отражения налета «противника», количество учебно уничтоженных целей, расход ракет – все, что раньше, часто с запозданием, заносилось в толстые тетради учета.

Данные «Сапфира» вызвали у Скорнякова удовлетворение. Он увидел на табло идентичность расчетов его и машины, подтверждение правильности его решения. Что ж – с задачей справились все части, молча радовался Скорняков. Предварительные результаты неплохие. Теперь пусть начальники доложат. Коэффициент надежности предложений повысился, значит, и командующему чуток полегче решение вырабатывать. Хотя были а издержки: несколько перехватов на меньшем удалении.

Рядом с Седых, на своем АРМе, восседал полковник Беловол Леонид Дмитриевич. По сравнению с соседом он выглядел солиднее: плечи широко развернуты, крупная голова словно вросла в короткую массивную шею («долго занимался борьбой, оттого и голова ушла в шею», – оправдывался Беловол), кулак, похожий на утюг, покоился на столе, черные густые волосы спадали на крутой лоб. Обычно держался Беловол свободно, был остер на язык, позволял в разговорах «вольности» по отношению к начальству, не стеснялся, рассказывал анекдоты – ему все сходило с рук. К Лисицыну он шел без боязни – вместе бывали на рыбалке. Ему удавалось убедить его по самым трудным и спорным вопросам. Лисицын знал, что Беловол с новой ракетной техникой был на «ты», свободно «читал» функциональные схемы почти всех блоков. Видимо, все это и давало право Беловолу держаться с Лисицыным свободнее, чем остальным. Лисицын же в свою очередь часто поддерживал Беловола.

И только при Скорнякове Беловол не позволял себе ни фамильярности, ни лишнего слова, и даже наоборот – он подчеркнуто уважительно отдавал ему при встрече честь. В рапорте по итогам отражения налета любил щегольнуть техническими терминами, обилием цифр, среди которых особенно выделял число учебно уничтоженных целей. Скорнякова откровенно побаивался, считая, что тот относился к нему с предубеждением и не раз, по мнению Беловола, пытался придраться. Скорняков после обстоятельного знакомства с Беловолом и делами ракетных войск пришел к выводу, что начальник у зенитчиков по характеру труден, в обращении с подчиненными допускает подчас грубость, недостатков в службе хватает. Характер уже не исправить, а за все остальное надо браться основательно. Вспомнил, как однажды стал случайным свидетелем разговора Беловола с командиром полка, и улыбнулся. «На днях к тебе приедет командующий, будет знакомиться с полком. Так ты у дороги, сразу после поворота, поставишь шлагбаум или толкового майора. Чтоб тебе сигнал вовремя дали». Шлагбаум или толкового майора. Дела…

Беловол вскочил, привычно одернул китель, раскрыл пухлую рабочую тетрадь, бросил взгляд на электронное табло обобщенных данных и, оценив обстановку, громко начал:

– Зенитные ракетные части имели задачу… В зону ответственности ЗРВ входило… целей, из них учебно уничтожено…

Скорняков морщился, недовольно вертел головой: больно много отличных оценок, хоть пруд пруди «пятерками» да «четверками». И тот действовал по высшему баллу, и другой произвел успешные «пуски», и дивизионы вели огонь на предельных параметрах. Поехали – полетели… Не успели еще хорошенько разобраться, сличить маршруты полета целей, проанализировать результаты учебных стрельб, проверить точное время «пусков», а в колокола уже ударили. Неоправданный оптимизм! Конечно, и доброе слово не лишнее, и поощрение самых заслуженных, но все это тогда, когда будет завершен весь анализ боевых действий. Чего спешить с оценками? Эх, товарищ Беловол, привыкли быть в передовиках, поэтому и руки чешутся побыстрее донесение подготовить.

Говорил Скорняков спокойно, расхаживая вдоль столов, скупыми жестами подтверждая сказанное, стараясь, чтобы ракетный начальник прежде всего сам уяснил вред завышения оценки действий людей. Только ее величество объективность! Похвалил лишний раз – глядишь, человек успокоился. А в нашем деле крайне необходимы и увлеченность, и высочайшая ответственность, и неудовлетворенность. Сам-то начальник ракетных войск как специалист дело знает, а в обращении с людьми нередко допускает черствость, воспитанием подчиненных занимается мало, работой над собой пренебрегает. Спросил как-то Беловола о прочитанных им за последнее время книгах, так тот удивился. «Некогда. К полигону готовимся. Не до книг!» А без искусства, без литературы, без знания психологии современному руководителю трудно. Зашел как-то в дивизионе к командиру батареи на квартиру в воскресный день, а он спит. Жена руками разводит: ни в кино не вытащишь, ни на прогулку в лес.

– Мы с вами, Леонид Дмитриевич, виноваты! Может, мы да и другие руководители замкнулись в своем кругу, чересчур погружены в свои заботы, редко встречаемся с людьми? А ведь общение обогащает людей, совершенствует умственные способности, душу более человечной делает.

«И кто сомневается в том, – думал Беловол, – что командующий не ко всем относится беспристрастно. Вот и отчитал публично. Книг не читает? Ха! А когда их читать? Стрельбы, пуски, полигоны, дежурства, тревоги… До книг и до искусства ли современному командиру? Он выспаться мечтает. Прошло то время, когда офицеры мазурку танцевали, в театр ходили, поэмы читали. Прошло безвозвратно. Теперь чаще доводится смотреть фильмы об устройстве блока РПК или групповом пуске ракет. Балет тоже приходится видеть – марш в ночных условиях. Такой балет на дороге увидишь, что хоть плачь. Установка по ось в грязи, а весь расчет вокруг нее вытанцовывает. Раз-два – взяли!.. Опять же психология. В литературе сплошная психология. У Достоевского психология. У Толстого психология. Не много ли психологии? Может, потому-то кое-что и плоховато делается, что кругом сюсюканье, добреньких много развелось. Тому не скажи резкого слова, у другого надо учитывать характер, у третьего – жена больная… Твердости не хватает! Твердость нужна для управления войсками. Твердость – основа успеха! А его официальность? – все больше мысленно раздражался Беловол. – Седых называет на «ты», а со мной только на «вы».

Вспомнил, как недавно Скорняков его не поддержал. Сегодня Гуринович обвинил командира зенитного дивизиона, не выдавшего на оповещение первые цели на малой высоте.

– Мы не обязаны за дядю работать! – отрезал Беловол, глядя на Гуриновича. – Каждый должен заниматься своим делом. Локаторщики – обнаруживать цели, ракетчики – их уничтожать. Перетаскивай свою роту к моему дивизиону.

– А позиция? – Гуринович сморщил лоб, прикидывая в уме материальные затраты. – Горки насыпать надо, позицию подготовить, опять же казарму построить. Сколько леса вырубить… Природу калечить… Проще же поднять антенное устройство ракетного дивизиона! И дешевле – сколько народных денег сохраним! И лес останется целым.

– Еще один любитель природы выискался! – Беловол неодобрительно уставился на Гуриновича. – Есть кому лес охранять, а наше с тобой дело – страну оберегать.

Лисицын в том споре встал на сторону Беловола. Гуринович, не найдя поддержки, сел, сгорбился, положив побелевшие руки на острые колени. На какое-то время в зале стало тихо. Сидевшие рядом офицеры молча смотрели на Гуриновича, мысленно соглашаясь с его аргументами и замечая, как в его больших светло-голубых усталых глазах накапливалась обида.

Прилепский и Смольников в разговоре не участвовали, но, слушая веские доводы Гуриновича, склонны были согласиться с ним.

Скорняков, к удивлению офицеров, не поддержал ни Гуриновича, ни Беловола.

– Надо заниматься своими обязанностями, – твердо проговорил он. – Но есть у нас с вами одно общее дело – надежно прикрыть страну. Эту задачу надо решать комплексно.

Зазвонил телефон, и Скорняков, повернувшись спиной к залу, плотно прижал телефонную трубку к уху.

– Вы, Гуринович, побольше на свои силы рассчитывайте, – сказал Лисицын. – У Беловола забот хватает. Работать надо лучше, а не чаи гонять! (Все знали склонность Гуриновича к чаепитию.) Распустили своих эртэвэшников – мышей не ловят! У локаторщиков желоб на спине для чего? – неожиданно спросил Лисицын. – Чтобы пот стекал! Понял? Заставляйте людей работать. Как ни придешь на вашу позицию, так что-нибудь да не отлажено. Люди – как сонные мухи, слова не добьешься. Ваши части для того и предназначены, чтобы первыми обнаруживать все цели и выдавать их на оповещение. Вы начальник, так извольте по-настоящему руководить войсками, а не надеяться на соседа. Сегодня Беловола обвинили, а завтра – Седых: пусть летчики сами ищут цели. Так?

– Нет! – резко ответил Гуринович и подумал: «Дело ведь предлагается. Нужное и полезное дело. Разве наставишь на всей территории локаторы?..»

Скорняков во время телефонного разговора не прислушивался к спору, но, скользнув взглядом по хмурому лицу Гуриновича, догадался о причине его недовольства. Что ж, послушаем его доклад…

Гуринович назвал число обнаруженных и проведенных целей и сразу перешел к недостаткам: две цели проведены с провалами, одна, маловысотная, была обнаружена поздно, над боевыми порядками.

– Локаторщики, конечно, виноваты, но условия были не совсем обычные. «Противник» применил сильные электронные помехи.

– Легко, Гуриновичу: чуть что – активные и пассивные помехи виноваты, – воспользовавшись паузой, съязвил Беловол.

Его поддержал Лисицын:

– Пора научить локаторщиков работать в помехах! Помехи всегда были и будут.

Скорняков согласно кивнул и задумался. Помехи… Тоже проблема. Достается бедолагам-эртэвэшникам. За пультами локаторов слепнут в темноте над экранами. Сам Гуриновач постарел раньше времени от забот.

– Людям дайте отдохнуть, Василий Демьянович, пока пауза. Пусть чайку попьют. Дайте, пожалуйста, по селектору команду. – Скорняков протянул Гуриновичу микрофон.

Доводы Беловола убедительны, но и главный локаторщик по-своему прав. Да, надо еще подумать. Он вскинул брови и жестом пригласил доложить полковника Седых. Тот, как всегда, был краток и точен:

– Летчики действовали уверенно, все перехваты, за исключением двух, выполнены на заданных рубежах. Качество и параметры перехватов определим после дешифрирования пленок и сарпограмм, о чем вам будет немедленно доложено. В процессе вылетов были грубо нарушены правила управления экипажем Грибанова. В частях идет подготовка летчиков и техники к вылетам.

– Прошу вас, Евгений Николаевич, досконально разобраться с полетом Грибанова.

– И строго наказать виновников! – подал реплику Лисицын, бросив короткий взгляд на Скорнякова. – Могли летчика погубить!

Скорняков выждал, пока закончил Лисицын, и продолжил:

– Вылетайте со Смольниковым сегодня же. «Пройдите» по всей цепочке управления. Прослушайте все магнитофонные записи радиообмена. И непременно найти виновника! Грибанов запрашивал соседний полк, оттуда ответили: «Занят своими, подождите». Будто Грибанов мог сесть, словно бог Саваоф, на облако и подождать. Видишь, как отмахнулись: «Занят своими». Грибанова от полетов не отстранять, наказать – и пусть летает! – Скорняков посмотрел на Лисицына. – Что касается вашей, Петр Самойлович, реплики, то скажу прямо: предложение полковника Седых о подъеме в воздух истребителей в сложнейших условиях погоды было правильным и оправданным. Да, пришлось идти на риск! Но ради чего? Ради того, чтобы дать возможность летчикам испытать себя в экстремальных условиях. Каждый пилот увидел свои возможности в настоящем деле, в архисложной воздушной обстановке. Будем считать, что сегодня полковник Седых выиграл бой.

Скорняков расхаживал между рядами АРМов и кресел, жестикулировал, его лицо светилось.

– Что же касается управления боевыми действиями, Петр Самойлович, скажу откровенно – этот участок будем подтягивать. – Скорняков остановился напротив Седых, обнял его, похлопал по спине: – Спасибо тебе, Евгений Николаевич! От всех нас спасибо. Авиация действовала хорошо, а ты, естественно, как и вся наша авиация, только чуточку лучше. Спасибо… Отмечаю четкие и грамотные действия полковников Смольникова и Приленского при отражении массированного налета. Они по-настоящему помогли нашей авиации.

Авиация!.. Пока летал, Скорняков не заметил, как перешагнул молодость, не замечал ни седин на висках, ни морщин на вечно озабоченном лице. Никогда и никто не видел его хмурым, с потухшим взором, усталым; скорее, наоборот, люди видели его всегда бодрым, с хорошим настроением, чуточку улыбчивым; даже когда он бывал строг, на его лице виднелись следы только что слетевшей с губ улыбки. Настоящий человек, тем более – руководитель, считал Скорняков, должен обладать радостным восприятием жизни, которое невидимыми лучами переходит на подчиненных ему людей, подбадривает их, помогает им преодолевать житейские и служебные трудности.

Доложили и другие должностные лица. С особым вниманием Скорняков слушал доклад разведчика. Подействовало «влияние». Совсем другое дело. «Противник» готовится к очередному массированному налету, собирает авиацию, беспрерывно поднимает в воздух разведчиков, до минимума свел радиопереговоры, установив по всему региону режим радиомолчания.

– Что ж, товарищи, – Скорняков поднялся с кресла, – разведчик повелевает нам быть на КП. Пока оперативная пауза. Всем думать, считать, моделировать варианты боя. Кто сможет – отдых на полчаса. Не больше.

Анатолий Павлович почувствовал усталость, схожую с той, какая овладевала им после ночных полетов; не хотелось ни спать, ни есть, хотелось просто вот так сидеть не двигаясь. Он непроизвольно опустил плечи, вытянув затекшие ноги, отчетливо слышал все переговоры по селектору, телефонные звонки, стук телетайпа; постепенно звуки стали утихать. Надо было бы чуть-чуть отдохнуть, расслабиться, позабыть на время всю эту суматоху, но этого он позволить себе не мог. Единственное, что разрешал в подобные минуты командующий, – едва доносившуюся из вмонтированных в столы динамиков музыку. И на этот раз он подал условный знак Прилепскому, и в зале тихонько зазвучал ноктюрн Грига.

9

Приказа об отчислении из училища курсанта выпускного курса Евгения Седых не объявили; Женю вызвали в штаб и вручили предписание об убытии в войсковую часть. Все те дни от него ни на шаг не отходил Толя Скорняков, а когда пришел день отъезда, Толя, едва уговорив старшину, пришел на вокзал, поезд опаздывал, и друзья, схоронившись от чужих глаз, сидели под раскидистой яблоней в густой листве привокзального сада; все уже было обговорено («духом не падать, рук не опускать, бороться изо всех сил»), и даже составлен «план возвращения в небо». Не на бумаге, конечно. В эти последние минуты больше молчали.

Расстались на перроне, у подножки вагона.

Войсковая часть оказалась строительной. Женя с его жадностью к жизни быстро овладел специальностью каменщика. На работе не позволял себе даже думать о своей обиде. Труднее всего было вечерами; забившись в угол казармы, он садился писать письма в различные инстанции. Единственная радость – письма от Толи Скорпякова и от мамы. На дверце тумбочки Женя повесил вырезанный из журнала календарь и в конце каждого дня старательно зачеркивал очередную клеточку.

Случалось, что становилось совсем невмоготу, и тогда Женя, не находя себе места, бесцельно бродил по опустевшей казарме или лежал на койке, бессмысленно глядя в побеленный потолок. Однажды он услышал чей-то сдавленный стон. Приподнялся на локтях, осмотрел спальное помещение, прислушался: кто-то тихонько по-щенячьи скулил. Он встал, надел кирзачи и пошел туда, откуда доносился стон. Подойдя ближе, увидел скорчившегося под одеялом на кровати второго яруса парня; тело его вздрагивало. Женя поднялся на посках, сдернул одеяло и увидел распухшее от слез лицо знакомого строителя.

– Паша, ты что это? – тихо спросил он, придвигаясь поближе. – Что случилось?

– Письмо получил из дому, – пробормотал Паша. – Маму в больницу положили, братишка с сестренкой остались одни. Пишут, в хате холодно, дров нема.

– А отец где? – участливо спросил Женя.

– Батька в прошлом годе утек с молодайкой на лесозаготовки. Деньги высылает иногда, а сам не едет.

– А родные у вас есть?

– Тетка живет в соседней деревне.

– Может, ее попросить?

– Не. Она хворая, почти не ходит, в войну немцы окружили партизан, так им пришлось залезти в болото и там сидеть. Она и простудилась тогда. Может, слышал Ушачи в Белоруссии? Там это было.

– Пиши письмо военкому – пусть обследуют положение семьи, а документы вышлют сюда, чтобы тебе дали отпуск по семейным обстоятельствам.

– Я и пишу плохо. Учился мало. Напиши ты, кали ласка?

Письмо в военкомат отправили на следующий день. Женя взял Пашу к себе помощником: рядом парню все полегче будет, да и поговорить есть с кем.

Увидев появившегося на объекте командира части, Женя дернул Пашу за фартук.

– Пойдем расскажем майору все, как есть, а ты отпуск попроси. Пока письмо дойдет, пока военкоматчики разберутся – много воды утечет. Идем!

Офицер слушал ребят невнимательно, морщился, Пашино письмо из дому читать не стал.

– Есть порядок – будет запрос из военкомата, отпущу. А по письму – нет! Так каждый может. Написал домой, пришлите, мол, письмецо, что родственники заболели. Нет, не могу!.. – отрезал офицер и направился к бетономешалке, но его остановил голос Жени:

– Но ведь можно отпустить по закону, если он из отпуска привезет документы о болезни матери.

– А ты откуда все знаешь? – прищурился майор.

– В училище военную администрацию изучали. – Женя догнал майора, и они оба, размахивая руками, скрылись за углом объекта.

Вернулся Женя не скоро; был он чернее тучи. Долго сидел на кирпичах. Паша стоял в сторонке, боясь подойти. Он догадывался, что разговор там, за углом объекта, был тяжелым. «Самому трудно, теперь еще и его втянул в свою беду», – раскаивался Паша, наблюдая за понуро сидящим Женей. Он подошел, присел рядом, достал кисет и закурил; курил он давно, дед приучил, когда стерегли колхозные сады.

– Может, все уладится? Письмо же послали.

– «Письмо, письмо», – раздраженно передразнил его Женя. – Улита едет, когда-то будет… Ладно, пошли план делать! – Он надел фартук, рукавицы и взял мастерок…

Несколько дней Женя, забыв о своей беде, думал о помощнике. Стараясь отвлечь парня от тяжких дум, рассказывал об училище, о самолетах и парашютных прыжках. Паша слушал его внимательно, часто переспрашивал непонятные названия: «элерон», «глиссада», «имельман», «трубка Пито», – мысленно восхищаясь образованностью каменщика и его начитанностью.

Запроса из военкомата не было; зато письма из деревни были одно другого горше, и Паша, несмотря на отчаянные попытки Жени поддержать его, вконец расстроился. Тогда-то Женя и пошел в штаб. Вернулся поздно, такой же злой и взъерошенный, как после разговора с командиром. На ходу бросил ожидавшему его Паше:

– Иди получай отпускной билет. «Тебе отпуск, а мне выговор, – подумал Женя, вспоминая резкий голос майора. – Ничего, теперь и он наверняка сделает выводы, если не дурак. «Человек, человек! – кричал майор. – У меня сотни людей! Поди разберись, кто из них человек, а кто – так себе… Ишь, защитник выискался! У меня – план, дисциплина, машины, стройматериалы…»

Паша уехал той же ночью, дав Жене обещание написать о домашних делах сразу же: Женя ждал письма каждый день и, получив, обрадовался, хотя содержание письма было невеселым. Операция Пашиной матери предстояла тяжелая, брат и сестра пока не устроены. Он ответил, посоветовав Паше обратиться в райком партии.

Чужая беда заслонила его собственные невзгоды.

Паша вернулся в часть спустя неделю и сразу же побежал по объекту искать Седых. Долго тряс ему руку, благодарил. Матери полегчало. Вроде бы все наладилось. О брате и сестре позаботились и колхоз, и военкомат.

Важный, государственного значения объект сдавали в конце года; строителей переодели в новое обмундирование, многие побежали в парикмахерскую, в казарме – чистота и порядок. Всю неделю строители только и знали, что мели, скребли, посыпали территорию военного городка желтым репным песком. «Когда гостей к себе хорошая хозяйка ждет, она же и квартиру приберет, и полы помоет, и посуду начистит. А мы не гостей – начальство ждем государственного масштабу», – разъяснил старшина обстановку, отвечая на едкий вопрос Седых. И объявил: «Чтоб никаких вопросов! Проходя мимо – смотри в глаза начальству, спросят – отвечать не спеши, может, кто из наших начальников заместо тебя ответит поумнее, чем ты. Поняли? А если кто обмишулится, поощрениев не жди!»

Женя, как и остальные, задавать вопросов начальству не собирался и потому шутки-угрозы старшины не воспринимал, ждал отбоя, чтобы побыстрее завалиться в пахнущую свежестью постель и уснуть.

На следующий день после завтрака объявили построение возле объекта. Сверху на стоявших в строю, словно сквозь сито, сыпал нудный дождь; со стороны моря дул сильный порывистый ветер, раскачивая почерневшие деревья, срывая последние листья и пронизывая строителей насквозь. «Седьмой месяц пошел, – думал Женя, пряча затылок за воротник колючей солдатской шинели, – останется пять. А потом что? Что скажу матери? А что она скажет соседям? Нет, надо завербоваться на какую-нибудь стройку. Помогу деньгами матеря. Все это так. Но как объяснить ей мое отчисление из училища? Не могу же я сказать, что отчислили из-за отца…»

– Смирна-а-а! Равнение напра-во!

До Жени донесся голос командира. Повернув голову, он увидел выходящих из подъехавших машин офицеров. Женя не слышал всего доклада командира приехавшему начальству, но неожиданно уловил воинское звание. Неужели маршал? И тут же, как только группа двинулась вдоль строя, увидел знакомое по фотографиям и портретам лицо маршала. Да, писал письма и ему, но из приемной, как и из других мест, приходили ответы, заканчивавшиеся одними и теми же, не очень понятными ему словами «не представляется возможным». Наверняка маршалу о его письмах не докладывали. Подумаешь, судьба какого-то бывшего курсанта, одним летчиком меньше, одним больше, в масштабе страны – песчинка в море. У маршала поважнее забот хватает…

«Соберись, возьми нервы в кулак, – искрой промелькнуло напутствие Толи Скорнякова. – И не дрейфить! Ты сам должен отстоять свое право на небо!»

Группа генералов и офицеров приближалась; она то останавливалась, когда маршал обращался к кому-нибудь из стоявших в строю, то снова двигалась к середине плаца. Женя, затаив дыхание, на мгновение зажмурил глаза. «Что-то будет? Да, да, сейчас или никогда! Или я боец, или трус! Такого в жизни больше не повторится. Черт с ним, со старшиной, буду уборную драить. Разве это сейчас главное? Как лучше задать вопрос? Времени мало. Одно-два предложения. Выпускной курс. Кошка проклятая… Нет, о ней ни слова – засмеют и не поверят. Отчислили за что? Такой вопрос могут задать. Что отвечать? Все как есть. Говорить только правду. Главное о мечте. Да, отец погиб под Сталинградом. Что это?»

Группа остановилась в нескольких метрах. Кто-то из генералов предложил осмотреть объект, вопросов, как видно, не будет. Маршал стоял, вполоборота повернувшись в сторону Жени, видно решая, продолжать обход строя или идти на объект.

Нет, нет! Упустить такой случай! Женя собрался уже выйти из строя и обратиться к маршалу. «Что сказать?.. Все, как было, кроме кошки. Не сбиться, не тараторить, говорить спокойно. Дорогой товарищ маршал, повернитесь, пожалуйста, идите вдоль строя. Я… Я жду вас. Еще шесть, пять, четыре, три, два шага…»

Маршал остановился рядом, и Женя увидел его серо-голубые глаза, гладко выбритое, чуть розоватое полное лицо, седые брови, открытый большой лоб с двумя глубокими морщинками.

– Как вам служится? – Женя не слышал ответа. – Как питание? Домой часто пишете… Может, вопросы ко мне есть?

Вокруг установилась такая тишина, что слышны были лишь дыхание людей да писк дерущихся в кустах воробьев. Женя же не слышал даже собственного дыхания.

– Товарищ Маршал Советского Союза! – Женя задохнулся, едва ворочая омертвевшим языком, сглотнул сухоту. – Разрешите обратиться? Бывший курсант авиаучилища Седых. – Он поборол секундное замешательство, сдержал тяжелое дыхание.

– Да, да, пожалуйста. – Маршал, наклонив голову, приблизился вплотную, теперь виделись даже красноватые жилки на его уставших глазах.

– …Выпускной курс. Общий налет на истребителях… Ни одного замечания. Отчислен… Отец погиб на фронте… Мечта с детства. Прошу… Очень прошу… Ваших указаний. Пересмотреть решение…

– А кем вы здесь, товарищ Седых? – Маршал смотрел прямо в глаза Жени, словно пытался узнать все, о чем тот думал.

– Каменщиком. – Женя ответил и замер в ожидании решения маршала. «Сказал почти все. Может, надо было и об одиночестве матери. Теперь поздно. О главном сказал. Что же молчит маршал?»