Текст книги "Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен"

Автор книги: Анатолий Уткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 48 страниц)

Те же «военные патриоты» в короткое время возобладали в Новороссийске (генерал А. И. Деникин) и в Архангельске (генерал К. Е. Миллер). Лозунг «Единая и неделимая» превзошел все прочие партийные потуги. Увы, этот лозунг мало касался устремившихся к своей земле русских крестьян, не говоря уже о националистически настроенных элементах в Прибалтике и других частях огромной империи. Технические лица (генералы) едва ли могли возобладать в этом идейном споре над «пролетариями всех стран», даже если сторонникам «единой и неделимой» активно помогали Клемансо и Черчилль.

Огромная крестьянская масса стояла за «черный передел», ее анархические взгляды, ее жажда «полной свободы» плохо коррелировалась не только с марксистским учением, но и с патриотическим порывом офицерства. В горящих имениях 1918–1919 годов сказалась вековая тяга к справедливости; патриотический порыв белых выступал как бы в неурочный час. Только что эти белые офицеры проиграли великую войну с немцами, заставили отречься самодержца, что и положило начало развалу армии и государства. А теперь из тех же уст «единая и неделимая»? Нужно было быть более умелыми в Восточной Пруссии в 1914 году, более лояльными императору в феврале 1917 года. Теперь же успокоить огромную разбуженную Россию, политически «отыграть все» можно было только на огромной крестьянской крови.

Российская цивилизация начала движение вниз. Жгли передовые фермы, уничтожали лучшие заводы, изгоняли и изводили ученых, бросили в неведомое интеллигенцию. Идеологические цели конфликта смешались. Старая черта оседлости рухнула; всплеск национальных чувств гасился социальным сознанием – и успех с обеих сторон никогда не мог быть полным. Воцарился террор, Гражданская война стала тем, чем она всегда была, – самым жестоким столкновением людских масс.

И красные и белые пытались ввести систему армейского набора, временами не без успеха. Окончание 1918 года, казалось, несло успех белому движению. В декабре адмирал Колчак в своем движении на запад пересек Уральский хребет и на северном фланге своего наступления взял стратегически важную Пермь. Ленин посылает главе Реввоенсовета Троцкому телеграмму: «Угроза нависла над нами. Боюсь, что мы забыли об Урале»[511].

А на Дону генерал Краснов начал движение на север и дошел до Воронежа. Добровольческая армия генерала Деникина двинулась на Северный Кавказ; в конце января 1919 года он взял Пятигорск, а 3 февраля вошел в Грозный. На Украине установила свою власть антибольшевистская «Директория». Лидеры большевиков признавали, что находились в Москве «сидя на чемоданах»[512].

Возможно, это была нижайшая точка красных в России. Уже 30 декабря 1918 года Красная армия взяла башкирскую столицу Уфу. Краснов к началу февраля 1919 года споткнулся о Царицын. Красные полки взяли Киев. Красные части столкнулись с немцами и поляками на западных границах.

ПУСТУЮЩЕЕ КРЕСЛО РОССИИ

1919 год дал большевикам господство в России, но он же ликвидировал их шансы на поддержку социально близких масс в Центральной и Западной Европе. Революция в Берлине, Баварии и Венгрии потерпела поражение, как и забастовки во Франции и Италии. Перед большевиками встала задача выживания собственной страны.

А Запад готовился к послевоенной мирной конференции, и вставал вопрос, будут ли учтены интересы России. Что делать с креслом, пока еще не занятым русским представителем? На этапе подготовки к мирной конференции Франция предложила посреднические услуги по своего рода «опеке» России как пока еще не восстановившего свой статус прежнего ближайшего союзника. Это предложение не устраивало русские эмигрантские круги. Они выступили за доступ на Парижскую мирную конференцию группы известных русских политических деятелей всех прежних режимов – царского правительства, Временного правительства, представителей белого движения. Инициаторами стали прежние русские дипломаты, возглавляемые Б. А. Бахметьевым и В. А. Маклаковым (представлявшие Временное правительство соответственно в Вашингтоне и Париже).

Прежде чем предстать перед главными действующими лицами послевоенного мира, находящиеся эмигранты всех мастей решили созвать собственную конференцию и на ней уладить старые споры. Заговорила старая дипломатическая гвардия. По прибытии в Париж (январь 1919 г.) Сазонов постарался убедить Запад не бояться пестроты спектра русских политиков: «Мы все люди доброй воли, патриоты, представляющие все политические течения, что следует хотя бы из того факта, что вместе с нами здесь Савинков и Чайковский»[513]. Б. И. Бахметьев стал председателем политической комиссии конференции некоммунистических русских сил, и ему было важно выработать представительную единую позицию, согласованную с Колчаком и Деникиным. Западу указывалось, что о простом возвращении старого режима не может быть и речи. Российская эмигрантская конференция обещала после победы антибольшевистских сил в России провести выборы в конституционную ассамблею, которая создаст «новые формы общественной жизни».

Конференция обещала обеспечить такие основания русской жизни, как суверенитет народа, равенство граждан перед законом, равенство религий, образование для всех, экономическое развитие посредством поощрения частной инициативы, привлечение западных инвестиций, прогрессивное трудовое законодательство, земельная реформа, децентрализация управления. Конференция указывала как на особые случаи суверенитет Польши и Финляндии, но подчеркивала также решимость «искоренить самые основы искусственного и нездорового сепаратизма». Уступки в отношении федерализма и автономии должны были быть скомбинированы с «взаимно благотворным» органическим единством. Россия должна восстать во всей своей целостности.

Российская конференция пыталась доказать Западу убийственность укрепления Польши за счет России: «Возобновление старых конфликтов между Россией и Польшей неизбежно нейтрализует силу обоих государств в такой степени, что ни одно из них не сможет служить противовесом Германии… Великая Польша не сможет стать заменой Великой России в качестве основы европейского равновесия. Поскольку население Польши всегда будет в численном отношении меньше населения России, она не сможет принять на себя такую роль. Несмотря на временную военную слабость России, ее огромный резервуар людской силы образует твердую основу для восстановления. Польша будет одним из самых слабых соседей Германии; именно поэтому Польша обречена быть одной из первых жертв униженной, уязвленной и полной жажды мести Германии… Сможет ли Польша эффективно противостоять германским амбициям и угрозам?.. В будущем стабильность и мир Европы будут требовать сильной России, полностью владеющей адекватными средствами обороны».

Конференция выразила несогласие в отношении идей расчленения России (Прибалтика), которые могли соответствовать лишь «самым диким мечтам Германии». Если Запад думает таким образом создать буферную зону между Россией и Германией, то он ошибается: получив независимость, эти страны должны будут выбирать себе патрона, и они могут не избрать в качестве такового Берлин – это будет то, чего добивался Берлин в Брест-Литовске. То же самое может произойти с Финляндией, а именно – вхождение в германскую зону влияния. Если Россия будет решительно ослаблена, то в конечном счете первой пострадает Франция, ее ждет отчуждение России и изоляция. Надежда на помощь малых стран – опасная иллюзия.

Снова ожили идеи союза с Францией как основы национальной безопасности России. И это вызвало буквально агонию Франции, которой – смертельно боящейся Германии – нужно было спешно выбирать между опорой на Россию и поддержкой лимитрофов. В идеале Клемансо хотел бы быстрого восстановления могущественной России, и он помогал Колчаку. Так сказать, «искреннее», чем другие западные страны. Но Клемансо не мог ждать слишком долго – он должен был определить внешнеполитическую стратегию страны на годы вперед, а Колчак застрял на подступах к Уралу.

На западных союзников действовали не только сообщения о поражениях белых. Помимо них, всяческие напоминания о потенциальной силе России были ослаблены русской разобщенностью. Оказавшийся в Париже Керенский и его социалистические друзья, словно уже владея Россией, бросились в бой против «консервативной» Конференции. «Демократические левые» выдвинули лозунг: «Ни Колчака, ни Ленина». Они потребовали от президента Вильсона вмешаться в русскую политику на стороне русской социальной демократии. И нет сомнения, что колебания Вильсона и Ллойд Джорджа в отношении признания Колчака явились (по меньшей мере, отчасти) итогом посеянных деятелями Временного правительства сомнений.

РУССКИЙ ВОПРОС НА НАЧАЛЬНОЙ СТАДИИ

На главном форуме Парижской мирной конференции – «встречах четырех» британский премьер – представитель страны, которая приложила самые большие интервенционистские усилия и при этом увидела ограниченность силовых методов, начал развивать ту тему, что «не следует преуменьшать значение факта превалирования большевизма как политического направления в России. Крестьяне – основное население России – принимают большевизм по той же причине, по которой французские крестьяне принимали французскую революцию, а именно – она дала им землю. Нечего ходить вокруг да около, большевики являются фактическим правительством России. «Избирать самим представителей великой державы противоположно всем принципам, за которые мы сражались. Возможно, что большевики не представляют Россию. Но определенно, что и князь Львов, как и Савинков, не представляет ее… Мы формально признавали царское правительство, хотя знали, что оно было коррумпированным. Мы признавали Донское правительство, архангельское правительство и омское правительство, хотя ни одно из них не удовлетворяло подлинным критериям демократии, но при этом мы отказываемся признавать большевиков. Думать, что нам принадлежит право самим избирать руководителей великого народа, противоречит идеалам, ради торжества которых мы вели войну. Британское правительство уже однажды, во времена Великой французской революции, совершило ошибку, придя к заключению, что эмигранты представляют собой Францию. В конечном счете такое умозаключение привело к войне с Наполеоном, которая длилась двадцать пять лет»[514]. Русские крестьяне, возможно, чувствуют в отношении Троцкого то же, что «французские крестьяне чувствовали в отношении Робеспьера», но они должны сами решить проблему собственной власти[515].

Западные лидеры начали придерживаться той точки зрения, что поощрение глубинных сепаратистских настроений в собственно России на данном этапе чревато серьезными осложнениями. Было бы ошибкой заключать мир с Сибирью, представляющей собой половину Азии, и с отдельно взятой европейской Россией – половиной Европы. Не следует пытаться самим избирать представителей стомиллионного народа – провоцирование русской озлобленности чревато серьезными осложнениями.

Великие западные державы согласились неофициально выслушать двух крупных деятелей прошлого – министра царского кабинета Сазонова и первого председателя Временного правительства князя Львова. Но при этом Вильсон и Ллойд Джордж жестко настаивали на непризнании их представителями России. Ллойд Джордж, в частности, не хотел, чтобы вопрос о представительстве вообще рассматривался вне контекста общей политики Запада в отношении России.

Британский премьер все больше приходил к выводу, что попытки военным путем сокрушить большевизм едва ли будут эффективными. Оказалось, что нет на земле силы, которая могла бы оккупировать страну российских размеров. Остается политика блокады, но ее первыми жертвами станут противники большевиков – друзья Запада, русские дворяне. Ллойд Джордж начал искать более рациональный вариант противопоставления прозападных и революционных сил в России. В конечном счете это и привело его к идее организации переговоров представителей всех основных противоборствующих друг другу в России сил. Пусть антагонисты соберутся в одном месте. Говорят, что, если большевикам будет позволено прибыть в Париж, они обратят Францию и Англию в свою веру. «Англия может стать большевистской не потому, что большевикам будет позволено проникнуть в страну, а в том случае, если против большевиков будет развернута широкомасштабная военная кампания».

Вильсона это определенно сбивало с толку. Именно от англичан он услышал год назад слово «интервенция». Британия лидировала в силовом подходе, и Вильсон в конечном счете начал соглашаться, поскольку США были уязвимы в этой классовой схватке. В Америке капитал и труд далеки от дружеской симпатии. Теперь же Лондон начал усматривать в интервенции угрозу для Запада, и Вильсону было трудно не согласиться с тем, что посылка войск в Россию может ожесточить внутренние антагонизмы американского общества. «Мы будем плыть против течения, если будем стремиться мешать России найти свой собственный путь к свободе»[516]. Из этого следовало, что замирение в России может соответствовать американским интересам. Если большевики не вторгнутся в соседние страны, президент готов даже встретиться с ними. Тем более следует приветствовать внутрирусский диалог. Пусть выскажутся все группы русских, их замирение откроет дорогу деятельности Лиги Наций.

Но французы на данном этапе были настроены в отношении России непреклонно. Можно ли представить себе «диалог с чумой»? Французы сконцентрировались на том, что войска победителей не должны тешить себя иллюзиями. Они должны овладеть контролем над двумя «прокаженными» странами Европы – Германией и Россией. Собственно, именно этим французы уже активно занимались. Они слали помощь полякам, осваивали плацдарм в Одессе, формировали Малую Антанту (союз Румынии, новой Сербии и Чехословакии). В этой ситуации Париж терял черты гостеприимного города для встреч по русскому вопросу. Ллойд Джордж предложил компромисс: нужно найти другое место. Вильсон согласился с Клемансо, что в Париже с большевиками встречаться не стоит, но в отдаленном месте – почему бы и не попробовать замирить этот угрожающий Западу социальный тайфун?

Главное усилие Вильсона на этом этапе его подхода к русской проблеме зафиксировано в предложении, выдвинутом 22 января 1919 г. и названном «Ко всем организованным группам, осуществляющим или пытающимся осуществить политическую власть или военный контроль в Сибири и в Европейской России». Американский президент предлагал белым и красным прислать своих представителей на Принцевы острова в Мраморном море[517]. Позитивным виделось то обстоятельство, что, в случае принятия русскими приглашения, их представителям не пришлось бы пересекать другие страны. Район Стамбула в то время контролировали англичане.

Французы посчитали неразумным открыто восстать против этой инициативы, и идея американского президента получила развитие. Вильсону было поручено написать текст приглашения к враждующим русским фракциям. В нем русскому народу была обещана реализация права на самоопределение. Запад отказывался от выделения в качестве привилегированной какой-либо предпочтительно избранной политической фракции среди русских. (Разумеется, это было поражение белых.) Французы назначили своими представителями на предполагаемой на Принцевых островах встрече посла в Дании Конти и генерала Рампонта. Англичане – сэра Роберта Бордена, американцы – Дж. Херрона и У.-А. Уайта. Итальянским представителем был избран маркиз де ла Пьеро Торрета, прежний посол в Петрограде.

Хотя французы и назначили своих представителей, их сердце не лежало к урегулированию на «красной» основе. Для них в этом случае на Востоке закреплялся режим, антигерманская позиция которого была сомнительной. Удивительно покорная пожеланиям Клемансо французская пресса стала поддерживать антисоветские и даже антирусские силы, прежде всего украинских националистов[518]. Американский представитель Херрон писал полковнику Хаузу, что на всех встречах с представителями восточноевропейских стран и сил «французские официальные лица подстрекали все партии и национальности отказаться от участия во встрече на Принцевых островах»[519].

На этом этапе все три лидера Запада – Америка, Британия и Франция – имели различное видение будущего России. Британский премьер, возможно, и согласился бы на желаемый французами раздел России, но не на такой, как это было сделано с Африкой. В конечном счете, он полагал, что большевики сами отделят «свою Россию» и своей политикой вызовут отчуждение «другой России» – Прибалтики, Украины, Польши, Сибири. Возможно, такой раздел и к лучшему, ведь в лице России терпел крах вековечный соперник Британии. Но одно Ллойд Джордж понимал ясно – великую державу нельзя унижать, нельзя антагонизировать ее, выходя за пределы определенного уровня. Есть риск, что Россия восстанет, яростно бунтуя против злостного посягательства на ее целостность со стороны Запада.

Вильсон вначале воспринял революцию в России как своего рода бунт против «большого бизнеса» с целью обеспечения большей личной свободы. Врач Грейсон сообщает любопытные детали отношения Вильсона к большевикам. «Конечно, сказал он, их кампания убийств, конфискаций и полной деградации законных систем заслуживает абсолютного осуждения. Однако некоторые из их доктрин были созданы из-за давления их капиталистов, которые полностью игнорировали права рабочих повсюду, и он (президент) предупредил всех своих коллег, что если большевики отдадут дань политике закона и порядка, то они вскоре сумеют овладеть всей Европой и сокрушат все существующие правительства».

16 января Ллойд Джордж поставил русский вопрос перед Верховным советом. История предоставляет нам возможности: уничтожить русский большевизм; обезопасить от коммунизма внешний мир; пригласить русских (включая большевиков) на конференцию. Британский премьер уже имел опыт первых подходов, он разочарован и предпочел бы третий путь. Вильсон в определенной степени поддержал Ллойд Джорджа. Но французы и итальянцы выступили весьма резко против. Появившиеся на заседании французский и датский послы только что возвратились из России, и их описание «красного террора» не способствовало движению по третьему пути. Вильсон пришел к выводу, что надо дать русским возможность «самим выработать свое собственное решение».

21 января 1919 г. Вильсон и Ллойд Джордж предложили Верховному совету своего рода компромисс: «Если не иметь диалога с большевиками, то многие русские поверят большевистской пропаганде о враждебности Запада».

МИССИЯ БУЛЛИТА

Ллойд Джордж и полковник Хауз – хладнокровные англосаксы – решили уйти из мира предвзятости и попытаться напрямую наладить связи с новыми владыками Кремля. Британский премьер карандашом начертал условия компромисса новой России с Западом, а Хауз нашел этим предложениям надлежащую форму[520]. Пытался ли Ленин зондировать почву? В палате общин Ллойд Джордж утверждал 16 апреля 1919 г., что «к нам никто не обращался, за исключением тех случаев, которые уже описаны в прессе». Миссия Буллита была порождена словесными эксцессами, подобными выступлениям Черчилля 14 февраля 1919 г. В словах Черчилля был пассаж, с которым согласились многие: «Россия – ключ ко всей ситуации». России следовало восстановить свою роль «контрбаланса» Германии в Европе. Не иметь политики в отношении России было уже нельзя. 16 февраля было решено послать в Москву Буллита, ситуацию следовало оценить на месте. Государственный секретарь Лансинг пишет Буллиту: «Вам предписывается проследовать в Россию с целью изучения политических и экономических условий, с целью информации полномочной американской делегации (в Париже)»[521]. 17 февраля 1919 г. с Буллитом встретился полковник Хауз. Стало очевидно, что Хауз чрезвычайно беспокоится по поводу позиции России в европейском раскладе сил. Хауза стала очень беспокоить возможность того, что воинственные французы (у Фоша уже готов был военный план) и частично поддерживающие их британцы (Черчилль) способны будут втянуть Соединенные Штаты в авантюру континентальных масштабов.

Буллит лично давно беспокоился по поводу внешнеполитической ориентации правительства Ленина. Для блага Запада Буллит призывал признать коммунистическое правительство в Москве. Как минимум, большевикам следовало предложить перемирие. Решающей стала беседа 17 февраля. С Буллитом встретился и помощник Ллойд Джорджа Филип Керр, обеспокоенный воинственностью Черчилля. А что, если эта воинственность бросит красных в объятия немцев?

Поезд 22 февраля 1919 г. отошел от парижского перрона. Буллит был примечательной личностью. Он был чрезвычайно богат. За такси в Париже он обычно расплачивался золотыми монетами. В кошельке у него были только стодолларовые купюры – или французские ассигнации в тысячу франков. В детстве в его семье говорили по-французски. Среди его предков были сподвижники Кромвеля, участники известного бунта на «Баунти»; его кузина леди Астор была первой женщиной – членом палаты общин. Уильям Буллит окончил Йель в 1912 г., получив признание «как самый талантливый студент курса». Далее – Юридическая школа Гарварда. Война застала его в Европе как корреспондента американских газет. Он своими глазами видел крах «старой дипломатии»[522]. Друг Буллита Джон Рид уже сотрудничал с большевиками.

«Они покончили с императорами, политическими императорами, финансовыми императорами, с моральными императорами. Они выслали своего царя. Взяли в свои руки банки и похоронили аристократию. Как нация они приобрели некое братство, сердечную открытость, у них исчез страх перед жизнью. Возможно ли такое же благословение для остальной Европы и Америки?»[523] 7 февраля 1919 года он пишет, что «Троцкий – это тот тип человека, который необходим нам владеющим властью в России»[524].

Двадцативосьмилетнего Буллита сопровождал уже известный своими социальными разоблачениями американский журналист Линкольн Стеффенс. Кроме него, о «миссии в Москву» знали только Филип Керр и полковник Хауз.

Буллита и Стеффенса сопровождали два американца: офицер военно-морского флота Линч должен был сопровождать их до Хельсинки; офицер американской военной разведки капитан Петит ехал с ними до Петрограда. Компания сошла на вокзале в Лондоне. Далее британский эсминец переправил их в Норвегию; оттуда – поездом до Стокгольма, где их познакомили со связанным с Красной Россией шведом Кимом Баумом, с чьей помощью они добрались через Хельсинки в Россию.

Совершенно очевидно, что правительство Красной России ожидало американцев и придавало их визиту немалое значение. Еще бы: народный комиссар иностранных дел Г. В. Чичерин, образованный и светский человек, прибыл в Петроград из Москвы, чтобы встретить Буллита в холодный воскресный день 9 марта 1919 г. Не нужно было обладать талантами Буллита, чтобы понять следующее: большевистское руководство знает о расколе в рядах союзников по поводу интервенции в Россию и желало поддержать умеренные круги. Для большевиков это был вопрос политической жизни или смерти. Петит остается для оценки ситуации в Петрограде, а Буллит и Стеффенс отправляются в заснеженную Москву – договоренность о встрече с Лениным уже достигнута. Буллит отметил, что до войны экспресс, связывавший две российские столицы, шел тринадцать часов, а на этот раз – двенадцать.

Их разместили в конфискованном дворце некоего аристократа прежних дней. Было тепло (работало центральное отопление), и царило неожиданное гастрономическое изобилие. Американцев ждала опера и театр, где они сидели в царской ложе.

Еще большее впечатление на Буллита произвели крестьяне, которые, узнав о спартанских условиях в Кремле, привезли (на глазах у американца) Ленину дрова и хлеб. «Наряду с Марксом, портрет Ленина можно видеть повсюду», – докладывает Буллит. «При встрече лицом к лицу Ленин производит потрясающее впечатление своей прямотой и целеустремленностью, своей гениальностью, огромным чувством юмора и безмятежностью»[525].

Артур Рэнсом, знавший Ленина много лет, встретился с ним в феврале 1919 года: «Более чем когда-либо Ленин поразил меня тем, что он – счастливый человек… Он раскачивается на своем кресле взад и вперед, неизменно смеясь над различными вещами. Каждая из морщинок на его лице – результат смеха, а не обеспокоенности… Он был первым великим лидером, который с полным безразличием относится к своей личности»[526]. В эти же дни Анри Гильбо описывает Ленина как «живого, ироничного, дружественного»[527]. Далекий от симпатий к нему Людовик Нодо, только что выпущенный из Бутырок, был удивлен простотой его манер, шерстяным кардиганом на нем: «Он не был ужасен». С ним всегда соседствовал смех, его лицо часто освещалось улыбкой. Он смеялся, в частности, над Принцевыми островами, на которых не только принцы, но вообще никто не жил. «Почему выбор пал на Принцевы острова?»[528]

И Линкольн Стеффенс был приглашен к Ленину. По темной лестнице и пустынному коридору, мимо череды молоденьких телефонисток он прошел к кабинету с уставленными в алфавитном порядке книгами. Огромный портрет Маркса висел на стене. Обходительность Ленина (очаровавшего днем ранее Буллита) подействовала и на Стеффенса. Вождь мирового пролетариата встал ему навстречу с улыбкой.

«Не прекратят ли большевики свою пропаганду в Западной Европе после открытия им границ?» – спросил Стеффенс. «Никоим образом, – засмеялся, откинувшись назад, Ленин. – В случае открытия наши пропагандисты отправятся к вам, а ваши к нам. Мы можем просить наших пропагандистов соблюдать ваши законы, но мы не можем просить их не заниматься своей профессиональной деятельностью».

Американца приятно удивила открытость Ленина. И он рискнул спросить: «Можете ли вы дать уверения в том, что «красный террор» прекратится? Ленин: «Кто хотел бы просить нас о прекращении террора?» – «Париж», – ответил Стеффенс. «Вы хотите мне сказать, что люди, которые в бессмысленной бойне погубили семнадцать миллионов человек, обеспокоены несколькими тысячами убитых в революции с совершенно определенной целью – покончить с необходимостью войны и вооруженного мира?»

С точки зрения Ленина, Лига Наций была лишь эпизодом в большом марше человечества. «В конечном счете в мире возникнет новая цивилизация, ее развитие будет сопровождаться пробами и ошибками. Архаичное английское государство умирает, Германия обречена пройти через революцию. Старый мир не может более выжить – экономическое положение, порожденное войной, неизбежно ведет его к коллапсу».

14 марта 1919 г. Чичерин и его первый заместитель Литвинов вручили Буллиту подписанные Лениным мирные предложения Советской России. Буллита уверили также, что эти предложения одобрены Центральным Исполнительным Комитетом, главным правительственным органом Советской России. Предлагалось «прекратить враждебные действия на всех фронтах на территории бывшей Российской империи и Финляндии»; предлагалось признать де-факто функционирующие правительства и владеть теми территориями, которые контролировались на день подписания соглашения. Западные державы снимают экономическую блокаду, снимаются обоюдные торговые ограничения; жители стран, подписывающих данное соглашение, получают право перемещения по территории всех подписавших данное соглашение стран. Западные страны уводят свои войска с российской территории; объявляется всеобщая амнистия; военнопленные освобождаются; все существующие на территории бывшей Российской империи государства берут на себя обязательство выплатить официальные государственные долги. В последнем параграфе говорилось: «Советское правительство России обещает признать эти условия, если они будут приняты Западом не позднее 10 апреля 1919 г.»[529]. Буллит и Стеффенс подобрали в Петрограде Петита и выехали на Запад. Следовало немедленно писать отчет.

«Ныне Россия находится в состоянии острых экономических трудностей. Все голодны в Москве и Петрограде. Но народ России трудится сегодня над созданием системы, в которой ему предстоит жить». Так писал Буллит.

У Стеффенса мы находим такие строки: «Известная нам по Америке, Европе, да и в прочем мире организация жизни отринута и отвергнута большевиками… Они хотят достичь не только существующей у нас политической демократии, но и экономической демократии… демократии в магазине, в цеху, в деловой жизни». Основополагающая «Декларация прав работающего и эксплуатируемого народа», принятая съездами большевиков и левых эсеров, отменила частную собственность и передала заводы, шахты, железные дороги и банки «рабоче-крестьянской Советской Республике». Ленин объявил смертельную борьбу «богачам, бездельникам и паразитам».

МОСКВА ПОЗИТИВНА

24 января 1919 г. В. И. Ленин поручил Л. Д. Троцкому «поехать на встречу с Вильсоном». Но, чтобы позиции Советской России были усилены, Троцкому – главе Реввоенсовета желательно было накануне этой встречи отбить у белых несколько городов. Троцкий отложил на время дипломатическое поручение и усилил наступательные действия[530]. 4 февраля 1919 г. Красная армия взяла Киев. В тот же день народный комиссар иностранных дел Чичерин объявил о готовности своего правительства «вступить в немедленные переговоры на Принцевых островах или в любом другом месте со всеми Союзными державами вместе, или с отдельными державами по отдельности, или с любыми русскими политическими группами, как того пожелают союзные державы»[531].

Нота Чичерина открывала дорогу к реальным переговорам. В ней выделялись три группы проблем – экономические, территориальные и политические. В первой области Москва готова была обсудить проблему выплаты долгов, речь шла о поставках сырьевых материалов, о предоставлении концессий. Сложнее виделась вторая проблема. С точки зрения Чичерина, проблемой являлось не отсечение русской территории и не создание на ней новых государств, а использование этих государств, отношение этих государств к России, разрешение этих государств пользоваться своей территорией третьим сторонам. Народный комиссар настаивал, что «сохранение на любой части территорий прежней Русской империи, за исключением Польши и Финляндии, вооруженных сил Антанты или войск, поддерживаемых союзными правительствами… должно быть классифицировано как аннексия»[532]. Потрясающим, собственно, было согласие Ленина на союзное влияние в Польше и Финляндии, но Запад предпочитал видеть свое: ему предлагалось покинуть собственно русские территории. Стратегия Ленина заключалась в том, чтобы исключить для Запада роль инициатора реформ в русских делах. Он сажал Запад по одну сторону с русскими белыми и сепаратистами.