Текст книги "Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен"

Автор книги: Анатолий Уткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 48 страниц)

Немецкая революция была основательна. Невдалеке ревели солдаты, но в главных зданиях Берлина – в Королевском замке, в университете Гумбольдта, в Доме гвардии, в рейхсканцелярии расположились отдельные, часто подчеркнуто независимые штабы борьбы за власть. Здесь обсуждался широкий спектр идей, но главной среди них была будущая концепция политической власти в Германии. Ораторы – как и слушатели – были голодны и злы, их очень быстро покидало первоначальное показное благодушие. В издававшихся газетах-листках содержались самые замечательные и оригинальные политические теории.

Важно было удерживать главные силовые рычаги. Не всех матросов охладили зимние ветры. Примерно 3 тыс. моряков и солдат составили новый полицейский комиссариат. Во главе его стоял прежний начальник телеграфной службы в русском посольстве Эмиль Эйхгорн. Над полицейским комиссариататом, равно как и над Королевским замком и Королевским манежем, развевались красные знамена. Ударной силой левых был двухтысячный Народный морской дивизион. Более сознательных борцов трудно было найти: когда правительство Эберта попросило их вернуть заплаченные вперед деньги, эти матросы не стали «с яблочком в зубах» праздновать апофеоз революции, а спокойно собрали изыскиваемые марки. Но время шло, и ради проживания матросы к Рождеству 1918 г. стали требовать от правительства 80 тыс. марок. «Поневоле» они начали перебиваться реквизициями в богатой части города.

Они все читали «Роте фане», в которой революционные матросы назывались не иначе как «гвардия революции». С большой подозрительностью на незваный «авангард революции» смотрели из расположенного на Унтер ден Линден Дома гвардии, где располагался военный губернатор Берлина Отто Вельс. Напротив, во Дворце кронпринца, располагались сложной политической масти солдаты под руководством ефрейтора Супа. Спартаковцы называли два этих подозрительных здания «казармами Супа», «суповыми бараками». Выступая 15 декабря в цирке Буша, ефрейтор Суп пожаловался на то, что с отстранением буржуазии от власти система управления страной потеряла прежнюю квалификацию.

Это была прямая критика «пятиглавого» совета канцлера Эберта, ставшего «комиссаром» Эбертом. Этот сын ремесленника сидел на Вильгельм-штрассе за письменным столом Бисмарка и слушал пламенные речи своих коллег – двое из них представляли основную массу социал-демократов, трое были независимыми социал-демократами. Это эрзац-правительство едва ли было эффективной управляющей силой. Оно непосредственно зависело от своей правящей в рейхстаге фракции. Беда была в том, что рейхстаг не собирался со времени отречения кайзера.

Тренер в упор спрашивал 7 декабря председателя рейхстага Константина Ференбаха: «Почему бы не созвать рейхстаг? По меньшей мере мы будем иметь одно легальное учреждение, способное противопоставить буржуазию радикалам». Думал ли Тренер о карьере душителя Парижской коммуны Тьера? Генерал предложил депутатам собраться подальше от красных – в Касселе. Ференбах ответил отрицательно – это будет похоже на своеволие и переворот; центр и правые партии не пойдут на это[435].

В святая святых германского парламентаризма – национальном рейхстаге заседал теперь съезд рабочих и солдатских Советов. Но этот съезд по представленным в нем политическим силам в значительной мере отличался от Петроградского Совета, он был значительно менее радикален. Дело было в том, что очень значительную часть этого нового органа власти составляли умеренные социал-демократы из официальной социал-демократической фракции рейхстага. Германские революционеры справедливо боялись быть «удушенными» этими умеренными силами в случае своего посягательства на реальную власть в стране. Так, 19 декабря революционных матросов и солдат охрана рейхстага просто не пропустила на заседания.

Развернутый анализ сложившейся ситуации дала революционная «Роте фане» в номере за 19 декабря 1918 г. Газета напомнила, что главные решения буржуазных революций принимаются прежде всего «за закрытыми дверями». Приводился пример Великой французской революции, когда ее развитие определялось решениями, принятыми внутри конвента. Не так будет в Германии. «Первая пролетарская революция в Германии», напротив, будет твориться на улицах, на виду у всего мира. Революционная часть германской социал-демократии призывала массы к демонстрациям за пределами рейхстага. «Рабочие! Товарищи! Выходите из своих цехов! Прочь правительство Эберта-Шейдемана!» На огромных митингах под открытым небом красноречие Карла Либкнехта, говорившею стоя на грузовике, получало широкий резонанс.

Внутри рейхстага относительно небольшое ядро независимых социал-демократов пыталось компенсировать численность энергией и инициативой. Независимые убеждали присутствующих переименовать императорскую армию в «народную армию», отменить все знаки отличия в армии, принять закон об избрании офицеров солдатами, возложить ответственность за дисциплину в войсках на солдатские Советы.

Верховное военное командование не замедлило с ответом.

В опубликованном 19 декабря письме фельдмаршал Гинденбург писал: «Я не приемлю принятую берлинским съездом 18 декабря резолюцию, касающуюся устройства армии и в особенности статуса офицеров и сержантского состава». Гинденбург указывал на то, что съезд не имеет полномочий для подобных реформ. Гинденбург призывал к созыву Национальной ассамблеи, которая «представляла бы весь народ». Генерал Тренер, ощущая критическую важность момента, взял с собой майора Курта фон Шляйхера и бросился в Берлин. Они пешком прошли весь центр города при полном параде, звеня крестами и медалями, «и никто не тронул нас». Товарищ Эберт принял их в рейхсканцелярии и убедил в том, что «его правительство нуждается в армии»[436]. Три других комиссара усиленно замахали головами. Но представлявший «независимых» Эмиль Барт от лица своей фракции потребовал немедленного ареста генерала Тренера; он сам с большой охотой выполнил бы такое решение.

Расчет революционной части политического спектра Германии строился на том, чтобы действовать поступательно, быстро, не давая политическим противникам опомниться. Любая консолидация политических сил была для революционеров губительна. До сих пор революция в Германии шла поступательно. Но в дальнейшем наступила заминка. Съезд советов проголосовал за всеобщие выборы в Национальную ассамблею. Революционные группы в Берлине не могли рассчитывать на победу во всегерманском масштабе.

21 декабря левые хоронили своих товарищей, погибших на Шоссе-штрассе. Несколько тысяч революционеров несли красные знамена, по их ожесточению было видно, что они готовы к самым решительным действиям. Но к действиям зажигающим, будоражащим, создающим общественный пафос, революционную истовость, подлинную жертвенную страсть. Работа на избирательных участках, планомерное участие в назначенных на 19 января 1919 г. национальных выборах, была последним, к чему стремились эти революционные моряки, эти готовые на борьбу рабочие.

Сторонники «русского пути» достаточно отчетливо поняли, что погружение в предвыборную рутину отнимает у них единственный исторический шанс: воспользоваться негодованием от итогов войны, совместить его с социальным возмущением и броситься на баррикады классовой борьбы, рассчитывая на международной арене на Советскую Россию.

Ленин и коммунисты давали структуру советов, опираясь на которые казалось возможным обойти выборную ретроградную суету. На всегерманском съезде Советов левые начали отчаянную борьбу за власть. Лозунг «Вся власть рабочим и солдатским Советам!» был противопоставлен заведомо безнадежной пучине словесного торга в масштабах всей страны. «Роте фане» не знала усталости, цитируя Ленина и Троцкого, взывая к классовой сознательности, к пролетарскому классовому чутью.

Здесь решалась мировая история, здесь решались надежды и чаяния российских большевиков, их анализ мирового развития, их классовая оценка мировой революционной ситуации. Нет сомнения, что Германия во многом была готова к тому, чтобы сомкнуть руки с другой потерпевшей поражение страной – Россией. Требовалось всего несколько усилий. Карл Либкнехт терял голос, отстаивая надежды и солидарность петроградских и московских большевиков.

Препятствия были велики. И первое среди них – требование большинства съезда Советов ускорить процесс национальных выборов. Вначале речь шла о середине февраля 1919 г., но потом большинство решило провести эти выборы в середине января. Общенациональная кампания продолжительностью всего лишь в месяц. История давала германским большевикам всего лишь месяц.

МОРЯКИ В БЕРЛИНЕ

Правительство распорядилось выдать революционным матросам – пружине ноябрьской революции – причитавшееся им жалованье в 80 тыс. марок только при том условии, что они покинут Королевский замок, эвакуируют все занятые ими здания в центре Берлина и сдадут ключи коменданту Отто Вельсу. Военный комендант располагался прямо напротив Королевского замка; он приготовил деньги с типичной немецкой аккуратностью. Но никто за ними не пришел. Наступило время, близкое к развязке. «Сейчас или никогда» – было девизом тех, кто начал в декабре 1918 г. обличать «кровавое правительство Эберта – Вельса», которое 6 декабря расстреляло мирных рабочих. Теперь революционные матросы еще теснее сплотились со спартаковцами и «независимыми социал-демократами». «Народный морской дивизион» открыто отказался иметь дело с генералом Вельсом и ефрейтором Супом. Их главным союзником становился Эмиль Барт, который в полицайпрезидиуме создал нечто вроде «красной милиции» Или «красной гвардии». Здесь была фактическая штаб-квартира революционного Берлина. Целью революционных сил стала рейхсканцелярия, где социал-демократы разных политических направлений пытались оформить свой ноябрьский переворот, свою Ноябрьскую революцию.

Народные комиссары Эберта находились в состоянии раскола. Примерно половина комиссаров (фактических министров временного германского правительства) выступала за перенос заседаний из беспокойного Берлина в более стабильную среду. Сам Эберт все более склонялся к мысли, что созидание новых органов власти требует спокойного уединения. Его фаворитами были города Рудольфштадт и Веймар. Заседая здесь, рядом с устрашенными социал-демократами, Эмиль Барт ощущал свой исторический шанс. Берлинский авангард революции ждал от него решительных действий. Время решало все. У всех перед глазами был русский пример; революционеры черпали победный опыт, но и их потенциальные жертвы стремились не имитировать Александра Керенского.

Барт начал битвы – он обвинил Эберта и стоящих на его стороне комиссаров в том, что они стремятся при помощи армии повернуть всю страну против революционного Берлина. Четко синхронизируя свои действия, в это время в рейхсканцелярию ворвались революционные матросы. Они с горечью выражали свои претензии относительно стремления изолировать авангард германской революции. Эберт и его сторонники начали убеждать матросов, что те могут получить свое жалованье и рождественский бонус, если сдадут ключи от правительственных зданий.

Матросы удалились и вернулись с ящиком ключей, требуя немедленных выплат. Все они были хорошо вооружены. Искомый ящик был поставлен перед Бартом. Но деньги были у генерала Вельса. Матросы же не желали иметь ничего общего с военным комендантом Берлина. Барт позвонил Вельсу, предложив ему прийти и принести деньги. Вельс, представляя старую прусскую школу, не мог не возмутиться. «Вначале матросы принесут мне ключи, без них я не дам им ни пфеннига».

Великое смешалось с малым, трагическое с комическим. Мирового значения события смешались с перебранкой. Но матросы были настроены на серьезный лад. Они объявили, что приступают к осаде рейхсканцелярии. Никто не имеет права покинуть помещение. Матросы взяли под свой контроль телефонный узел рейхсканцелярии. Они в то время не знали о секретной линии связи между Эбертом и возглавляющим Верховное военное командование генералом Тренером. Эберт воспользовался этим черным телефонным аппаратом. Какое-то время он колебался, но решился и набрал номер генерала Тренера. У телефона был его помощник – майор фон Шляйхер. Эберт: «Герр майор, вы обещали помощь в именно такой момент. Пришло время действовать»[437].

Шляйхер не разочаровал социал-демократического канцлера. От имени генерала Тренера он заверил, что верные войска под руководством генерала Лекиса, расквартированные в Потсдаме, на юго-западе от Берлина, немедленно придут на помощь. Начало темнеть, но в Потсдаме стало ощутимо движение. Войска Лекиса в течение часа погрузились в вагоны и отбыли в столицу.

А матросы решили силой взять свои деньги. Их было около семисот, и они направились к военной комендатуре. Помня о стрельбе 7 декабря, немногочисленные прохожие поспешили спрятаться от вооруженной толпы. Перед комендатурой стоял броневик. Пулемет повернулся в сторону подходящих матросов. Раздался крик: «Не стреляйте!» Но пулемет заработал, и на площадь пали более десяти матросов. Все произошло в течение секунд.

Теперь матросам не нужны были деньги, теперь им нужен был комендант Вельс. Часть из них проникла в здание и вытащила коменданта с двумя помощниками. Их затолкали в машину и отправили в Королевский замок. Мрак покрыл зимний город.

Эберту позвонил из Потсдама майор фон Харбоу: войска уже направлены, и они намереваются разогнать Народный морской дивизион. Войска не остановятся перед применением силы. Колеблющийся Эберт ответил, что правительство не издавало такого приказа. Тогда майор объявил вполне безапелляционно: «Верховное командование предпринимает действия на свой страх и риск. Если существующий политический режим попытается помешать планируемой акции, то это не будет принято во внимание»[438]. В наступившей ночи войска генерала Лекиса заняли рейхсканцелярию и прилегающее пространство.

Начались переговоры между прибывшей воинской частью, правительством и матросами. Ситуация накалилась настолько, что боевого столкновения можно было ждать ежесекундно. Комиссар Барт пришел к солдатам и, собственно, приказал им удалиться. Он стоял у главных ворот, и неподчинение ему могло походить на бунт. Но солдаты ответили, что подчиняются только Эберту. Командиры прибывших войск вошли в кабинет Эберта, кабинет канцлера германского рейха. Эберт явно не был готов к силовому решению. «Если вы хотите учинить побоище, то начинайте прямо сейчас, перед моими глазами». Офицеры были явно в замешательстве. Один из них сказал: «Что бы ни случилось, но мы покончим с этими матросами. Время переговоров закончилось»[439]. К одиннадцати вечера и матросы и солдаты были выдворены из рейхсканцелярии. Эберт отправился на машине к Королевскому замку, где явственно разгоралось сражение. В сквере перед главными воротами Эберт взобрался на автомобиль. Перед ним стояли пришедшие из Потсдама солдаты, из окон замка выглядывали революционные матросы. Эберт взывал: «Достаточно пролито крови. Для германских граждан нет причины бросаться в гражданскую войну». Особого впечатления его речь не произвела. Кто смеялся, кто проклинал. Камарад Эберт возвратился в канцелярию.

Между тем обеспокоенный Тренер звонил всю ночь. «Фельдмаршал и я теряем наше терпение. То, как вы ведете переговоры, подрывает боевой дух последних верных офицеров войск»[440]. Тренер подтвердил свою решимость разогнать революционных матросов.

Утренний туман рассеялся, и матросы на башнях увидели полевые орудия на мосту и «рынке Вердера»; войска, располагавшиеся перед ними, были вооружены пулеметами. В половине восьмого утра от правительственных войск вышли парламентеры с белым флагом. Если морской дивизион не сдастся через десять минут, войска начнут штурм. Около восьми утра ударило орудие правительственных войск – пробоина у ворот № 4 – в нескольких метрах от того балкона, с которого кайзер Вильгельм провозгласил в августе 1914 г., что в Германии «теперь нет политических партий, есть только немцы». Со стороны Люстгартена и дворца кронпринца заработали пулеметы. Им ответили пулеметы из окон замка. Через час с небольшим из замка с белым флагом вышли женщины и гражданские. Орудия уже сделали двадцать залпов. Через полчаса перестрелка возобновилась. Штурмовые войска бросились вперед, круша городскую резиденцию германских кайзеров. Но Замок на удивление оказался пустынным – матросы отступили к соратникам из полицейского президиума.

Взяв троих пленных, верные правительству войска двинулись дальше. Переговоры в районе десяти часов утра привели к тому, что матросам пообещали заплатить предназначенные им 80 тыс. марок, как только они сложат свое оружие и покинут центр Берлина. Но Вельс и его помощники должны быть освобождены незамедлительно. Люди Эйхгорна вывели Вельса и его помощников – раздетых и отнюдь не бравых.

Перед Королевским замком собралась толпа, в которой было довольно много членов «Союза Спартака» и других революционеров. Со стороны Александерплац подошел грузовик, с которого соскочил оратор в очках. Смысл его страстной речи был в том, что «матросы принесли в столицу революцию, и с их уходом она будет задушена». Оратор проклинал шейдеманов и других классовых предателей, клеймил предавших рабочий класс правых социал-демократов. Накал страстей, выстрелы в воздух, повсюду красные стяги. Но это не помешало солдатам уже в одиннадцать часов утра начать обстрел соседнего старинного здания. Следующая пауза произошла в полдень. Толпа бросилась в зону развороченного асфальта, срезанных деревьев, порушенных старинных стен. Со стен кричали: «Они нам дали десять минут на уход, чтобы отвести нас в тюрьму. Но мы еще здесь!»[441]. Толпа фактически не позволила солдатам продолжить обстрел старинных зданий центра. «Эффект воздействия войск оказался ограниченным»[442]. Генерал возлагал вину на Рождество, на традиционную берлинскую ярмарку, на поток сметающей все на своем пути толпы. Собственно, он видел свое будущее.

А «Спартакусбунд» устроил парад своих сил. 25 декабря – в Рождество – спартаковцы мобилизовали свои силы и прошли мимо Колонны Победы, повернули на Бель-Альянсплац и «взяли штурмом» – просто заполонили редакцию газеты социал-демократов «Форвертс», газеты конкурентов – правых и умеренных эсдеков. Праздник революции вступил в свою силу. Новый номер газеты – под руководством нового коллективного редактора – был напечатан на бумаге красного цвета с таким чарующим слух подлинных революционеров текстом: «Да здравствует дивизион революционных матросов, революционный пролетариат, международная социалистическая мировая революция! Вся власть рабочим и солдатским Советам! Долой правительство Эберта – Шейдемана! Оружие рабочим!»

На следующий день «Форвертс» возвратился к своему обычному политическому курсу, а непосредственным результатом нашествия левых было то, что «Форвертс» стал самым агрессивным их противником, все более жестким и бескомпромиссным. Не было теперь более последовательного противника «Спартака», чем социал-демократический «Форвертс». Теперь его тексты в отношении левых были далеки от умильности. «Предосудительные действия Либкнехта и Розы Люксембург унижают революцию и ставят под угрозу все ее достижения. Эти брутальные звери желают принизить и разрушить при помощи лжи, клеветы и насилия всех, кто осмеливается им противостоять»[443]. Что же тогда говорить о буржуазной «Локаль анцайгер» (оставленной революционерами в ноябре), для нее левые были просто «голодными гиенами».

Рекламные тумбы были заклеены объявлениями на красной бумаге. Стояла холодная погода. Длинные очереди подчеркивали мизерное положение рабочего класса, ставшего главной жертвой мировой войны. В праздничных одеждах рабочие и служащие устремились в рождественские дни к Королевскому замку, широко раскрывая глаза на разрушения в центре столицы. Особое впечатление производила пробоина рядом с балконом, с которого, как хорошо помнили берлинцы, выступал кайзер Вильгельм Второй. Моряки с красными бантами буквально водили экскурсии по местам недавнего боя, по внутренним помещениям, где были взорваны картины и повреждена мебель, где особенно пострадали личные покои бежавшего императора. На полу валялась переписка Вильгельма с британской королевой Викторией.

На улице исчезла граница между торговыми зонами и прежде дисциплинированными гражданскими территориями. Вся эта лоточная торговля проходила на фоне массового дефицита. Даже в самых богатых кварталах продавались шинели, предметы военного быта – ботинки, сигареты, теплые вещи.

Берлин не голодал, но в нем открылись неведомые прежде язвы. К примеру, детская смертность была невероятно высокой, а в город все прибывали бездомные дети. Продуктовая связь между городом и деревней была тоже нарушена. Экономика Германии не погибла, но она испытывала значительные трудности. Механизм правительства не вынес четырех лет войны и ухода кайзера с его прусской кастой. Безработица достигла в январе 1919 г. 6,6 % от всего трудоспособного населения. Под новый, 1919 год в Берлине было 80 тыс. безработных согласно официальным отчетам правительства. Современные историки доводят эту цифру до четверти миллиона[444]. Это была огромная армия. На нее и полагался Карл Либкнехт.

Что ни говори, а немцы извлекли определенный урок из трагедии Александра Керенского. Зимой 1918/19 г. мэрия Берлина не жалела средств, чтобы не привести четверть миллиона индустриальных рабочих в Красную гвардию. Для Эберта в этот критический час не было идеи важнее, чем «хлеб – по возможности, работа – любой ценой». Правительство заставило с не меньшей силой, чем Керенский, работать печатный станок, деньги решали многое. На виду угрозы революции неизбежная инфляция казалась очень малым злом. В первые два с половиной месяца своего существования правительство Эберта выпустило 16,5 млрд. марок без всякого обеспечения. Да и кто мог остановить печатный станок – ведь парламента не существовало. И моряки получили свои марки не потому, что германское правительство перераспределило приоритеты, а потому, что государственный банк напечатал дополнительные искомые суммы[445].

В начале 1919 г. Берлин имел самую высокооплачиваемую в мире массу безработных. Осознает она свои классовые интересы или пойдет по «национально-оберегательному» пути? Ответ на этот вопрос имел, без преувеличения, всемирное значение.

Германской буржуазии хотелось, чтобы самые энергичные прочли многочисленные объявления о наборе в новые вооруженные силы. Полк Рейнгарда рекрутировался в Моабите, полк Супа – на Фазанен-штрассе, полк Гуэльцена – в Потсдаме. Пункты рекрутирования открылись в Деберице и Цоссене. Та армия, что четыре года сражалась со всем миром, исчезала, но возникала новая, основой которой была система «фрайкоров» – свободных воинских объединений.

Эберт намеревался покинуть рейхсканцелярию, переместившись в более безопасное место. Лично он мечтал спрятаться в какой-либо дружеской квартире и отоспаться. Пусть тогда «Спартак» штурмует пустое строение, центр власти ускользнет от него.

Генерал Тренер не страдал от переутомления. Его окружение испытывало в это Рождество определенный подъем – запись в добровольцы шла полным ходом.

А большевики просто отказывались верить, что германские братья по классу откажутся поддержать своих самых горячих и многолетних сторонников. В великом недоумении и испытывая безмерное разочарование, 12 декабря 1918 г. внушительная советская делегация (в которую входили Бухарин, Иоффе, Радек и Раковский), так и не сумев пересечь германскую границу, вынуждена была возвратиться в Москву. Только Радек сумел тайно пробраться в Берлин – здесь он 30 декабря присутствовал при создании в Берлине Коммунистической партии Германии. Немецкие официальные лица определили его миссию как «осуществление совместно с германскими рабочими вооруженной борьбы против Антанты на линии Рейна». На всякий случай 4 января 1919 г. М. Эрцбергер прозондировал отношение Запада – потребовал узнать, согласится ли Антанта принять сдачу Радека и Иоффе в плен западным союзникам в Спа?[446]

Вопрос о власти в Германии вступил в решающую фазу накануне нового, 1919 г. Сценой общенационального по значимости действия стал Берлин, в централизованной и дисциплинированной Германии иначе и быть не могло. Правые силы увидели свой центр в комендатуре на Унтер ден Линден. Отсюда все глаза с величайшей настороженностью смотрели на расположенный через канал Королевский дворец. Отсюда еще не ушли на Марсовы поля (как было обещано) главные среди левых сил – революционные матросы. В здании из красного кирпича – полицайпрезидиуме на Александерплац функционировал второй революционный центр, также надеявшийся только на Королевский замок. Новых союзников левые получили с созданием Германской коммунистической партии (Лига Спартака), чья штаб-квартира располагалась неподалеку – на Фридрих-штрассе. Здесь было немало теоретиков, которые пытались в точности установить, на какой (буржуазной, промежуточной, социалистической) фазе находится германская революция, что и должно продиктовать дальнейшую тактику левых в разворачивающейся революции.

Правительство рейха в растерянности застыло в рейхсканцелярии на Вильгельм-штрассе: достаточно представительно ли оно после ухода независимых социал-демократов? Не пора ли переносить столицу рейха из революционного Берлина в спокойные Веймар или Кассель?

Особенностью Берлина было наличие значительных войск как в столице, так и в округе. В некоторых из казарм популярны были революционные взгляды. Так, в бараках «Майбуг» живы были воспоминания о Ноябрьской революции. Солдаты крепости Шпандау отчетливо выражали свою симпатию по отношению к революционным деятелям Службы общественной безопасности Эйхгорна и к революционным матросам лейтенанта Дорренбаха в Королевском замке. Революционной настроенностью отличались и войска, расквартированные в соседнем Франкфурте-на-Одере. Но жестко противостоящей им силой становились «вольные войска» (Frei Corps), численность которых росла в Потсдаме, Цоссене, Моабите. Враги пролетарской революции вполне могли положиться на эти соединения.

Город был охвачен забастовками. Некоторые из них были просто экзотическими – такие, как забастовка официантов. По улицам накануне нового, 1919 г. шагали всевозможные демонстрации; отчетливо выделялись коммунисты, протестанты, католики. Работодатели пытались договориться с профсоюзами, но эра немецкой упорядоченности, кажется, канула в Лету. Не многие газеты осмеливались вести борьбу с захватившим у прусского государственного назначенца Ойгена Эрнста пост главы берлинской полиции Эйхгорном. Выдвигались доказательства того, что Эйхгорн получает от коммунистического российского агентства «РОСТА» ежемесячно 1700 марок, позволяя все виды коммунистической пропаганды. Эйхгорн находился в тесном взаимодействии с расположившимися в Королевском замке матросами; Эйхгорн взял под свой контроль почту, телеграф, телефон. Он был серьезным революционером – в полицайпрезидиуме стояли пушки, в решающих местах в ближайших зданиях и кафе расставлены пулеметы. Ситуация приблизилась к развязке 4 января 1919 г., когда прусское правительство официально сместило Эйхгорна и восстановило Ойгена Эрнста на посту главы берлинской полиции.

Эйхгорн сразу бросился в центральный комитет «независимых социал-демократов», благо заседание этого комитета (совместно с представителями революционных профсоюзов) происходило именно в полицайпрезидиуме Берлина. Переход прусского правительства к прямому противостоянию сразу же затмил прочие обсуждавшиеся вопросы. Догматиков от революционного марксизма смущало: перешла ли революция ко второй, социалистической фазе, только в этом случае можно было выдвинуть призыв к свержению правительства Эберта. Теоретики революции пока не увидели такого перехода. «Независимые социал-демократы», революционные профсоюзы и коммунисты издали совместную декларацию: «Этот удар, нанесенный полицайпрезидиуму Берлина, направлен против всей германской революции, против всего германского пролетариата, и на него нужно ответить». Декларация призвала к массовым демонстрациям: «Речь идет о судьбе революции»[447]. Возможно, наиболее последовательными в своей революционности на данном этапе были профессиональные союзы крупных берлинских предприятий.

Строго говоря, столь открыто выраженный призыв «сохранить революцию» был именно тем, в чем более всего нуждалось правительство Эберта – Шейдемана. Теперь проще, чем прежде, можно было обвинять «Спартак» в попытке политического переворота, в стремлении к путчу.

Ожидаемая массовая демонстрация началась во второй половине дня в воскресенье на Аллее Победителей. Это было самое массовое проявление чувств немецкого народа. Со всех рабочих пригородов к центру германской столицы устремились толпы тех, кто в кастовом прусском государстве всегда был в основании социальной пирамиды. Реяли красные знамена, блестели штыки, и Карл Либкнехт выступал, казалось, на всех перекрестках. В революционном фольклоре уже отличали «Карла Великого» – Карла Либкнехта от «Карла Малого» – российского посланника Карла Радека (прибывшего в Берлин на Рождество).

Грандиозная демонстрация шла с запада на восток, минуя Королевский замок и устремляясь к «замку Эйхгорна» – полицайпрезидиуму на Александерплац. Именно здесь состоялось совещание семидесяти одного профсоюзного лидера и независимых социал-демократов. Новая сила – коммунисты были представлены Карлом Либкнехтом и Вильгельмом Пиком.

Бесшабашный Эрнст попытался уговорить собравшихся в полицайпрезидиуме. Он охладел в своем порыве весьма быстро – как только увидел нечто вроде военного лагеря: вагонные платформы с пулеметами, прибывающие из Шпандау грузовики с оружием, вооруженных винтовками рабочих. «Герр Эрнст, – обратился к нему Эйхгорн, – место, как вы видите, занято»[448]. Узнав, что в зале наверху рабочие лидеры проводят совещание, Эрнст предпочел за благо поспешно удалиться.

Периодически один из заседавших вождей выходил из зала на балкон и обращался к присутствующей толпе. Серьезным пунктом их речей было утверждение, что двухнедельного подготовительного срока недостаточно для подготовки к всегерманским выборам. Теперь теоретики революции склонялись к выводу, что наступила «вторая фаза».

Карл Либкнехт еще в ноябре 1918 г. объявил, что «Германия беременна революцией». Не наступил ли момент родов?

Представители революционных партий и профсоюзов призвали к еще более впечатляющей демонстрации в понедельник утром. На этот раз отношение к официальной власти было выражено более определенно и последовательно: «Вперед к борьбе за социализм! Вперед за власть революционного пролетариата! Долой правительство Эберта – Шейдемана!» Совещание выдвинуло революционный комитет из 53 членов во главе с Либкнехтом, Ледебуром и Шольце. Последовало обращение к германской нации: «Товарищи! Рабочие! Правительство Эберта – Шейдемана скомпрометировало себя. Нижеследующим оно объявляется низложенным Революционным комитетом, представителями революционных социалистических рабочих и солдат (представителей независимой социал-демократической и коммунистической партий). Нижеподписавшийся Революционный комитет временно взял на себя правительственные функции»[449].