Текст книги "Черные кипарисы"

Автор книги: Анатолий Мошковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Глава 17
СКВОЗЬ ПЕНУ И БРЫЗГИ

Аня открыла калитку и побежала к домику, к журчанию и плеску воды, к бормотанию отца. Он сидел на ступеньке крыльца со свесившимися на лоб волосами, мутноглазый, краснолицый, и, нелепо размахивая руками, давал матери руководящие указания по части сада, а она кричала на него, упоминая имя Егора, рабочего их гастронома, отцовского собутыльника и пьянчуги; Егор выгружал из машин-холодильников замерзшие бараньи и свиные туши, и руки его при этом сильно тряслись, как у нервнобольного; после того как месяц назад мать погнала его от порога их дома с пол-литрой в кармане и закуской, они с отцом стали пить в других местах… Эх, отец!

Аня прошмыгнула мимо, переоделась в старенькое расползающееся платье и нырнула в прохладную листву сада. Она кончила работать за полчаса до встречи, написала шифрограмму, переоделась, причесалась и принялась ждать.

Феликс явился точно, как и обещал.

Билетерша, глянув на Аню, задержалась рвать билеты – пустить ли? – но, увидев Феликса, разорвала. Они прошли в фойе, до отказа набитое людьми, так что нельзя было протолкнуться ни к буфету, ни к мороженому. Знакомых ребят среди зрителей было мало, да и Витьки нигде не было видно.

Внезапно Аня чуть не присела от волнения и дернула Феликса за руку:

– Смотри, он… – и осторожным движением головы показала на светловолосого человека в синем костюме и белой рубахе с темным галстуком. Он был невысок, скуласт, худощав – загорелые щеки впали.

– А… этот шоферяга! – весело сказал Феликс. – Явился! Прибежал! Не вытерпела душа!

– А у тебя бы вытерпела?

– Не случалось сниматься в кино, – сказал Феликс. – Но после всех этих съемок, которые мы видели, – лихтвагенов, дигов, декораций и разболтанных актеров – не очень-то верится, что они сняли что-то стоящее… А тебе верится?

– Не знаю… Посмотрим… – уклончиво ответила Аня, не выпуская из виду Василия Калугина, водителя-таксиста, ставшего ныне знаменитостью Скалистого.

– И смотрит героем, – сказал Феликс. – Хочет, чтоб его узнали.

– Ничего он не хочет.

Калугин и вправду ничем не выделялся из зрителей, разве только тем, что не стоял на месте, не шутил с приятелями, а все время ходил из угла в угол, и лицо у него было очень напряженное. Ведь через несколько минут он должен был вторично присутствовать при той опаснейшей операции, которая навсегда вошла в историю войны на Черном море, закончилась полным успехом, и… И так трагически.

– Где же Витька? – спросила Аня, все еще не спуская с Калугина глаз.

– Не волнуйся, вон его голова, – ответил Феликс и показал подбородком в темноту.

– Своего места не нашел? Нужно его позвать!

– Не надо. Я ему взял билет туда: так нам с тобой лучше будет.

– Почему?

– В кино он так переживает, что мешает смотреть: все дергает за рукав, и шепчет, и поясняет…

«Буду молчать, – дала клятву Аня, – буду сидеть, набрав в рот воды».

После короткого киножурнала на экране заколыхалось море, и сквозь пену и брызги его всплыли, словно со дна, темные буквы и одна за другой строго выстроились, будто бойцы морской пехоты, в шеренгу: «Черные кипарисы». Аня вся замерла и сжалась – так это все было далеко по времени и так близко: все вокруг хорошо помнили войну, и даже следы ее до сих пор были видны в Скалистом: на окраине, где и ныне была нефтебаза – громадные, прямо-таки марсианские серебристые резервуары с горючим, – возвышались развалины довоенного дома отдыха партийных работников – немцы, отступая из Скалистого, взорвали, и почему-то этот дом до сих пор не восстанавливали, а все, что можно было взять, местные взяли на кирпич, и Аня с ребятами бегала в его обгоревших, заросших лебедой, полынью и акацией развалинах среди скрученных в жгут прутьев ржавой арматуры…

В картине была и любовь, и жизнь маленькой военной энской базы, и боевые выходы в море, и отражения воздушных налетов «юнкерсов» и «хейнкелей», и залпы с моря по берегу. А потом – сообщение о новом очень ответственном задании: ликвидировать нефтебазу, где заправлялись суда противника. В одну из холодных штормовых ноябрьских ночей к берегу, захваченному врагом, подошел сторожевой катер. На палубе его главные герои фильма – члены диверсионной группы, командир, его заместитель, командиры отделений и рядовые десантники. В темноте видны провалы щек и глазниц, сжатые губы, сухой блеск напрягшихся глаз. И среди них затерялись глаза и скулы Андрея, старшины 1-й статьи, кончик его носа, и морщины лба из-под косо надетой бескозырки…

– Не завидую им, – негромко сказал Феликс, – Сейчас будут холодный душ принимать.

Катер уже у самого берега, дальше нельзя – камни. А ветер сильный, и волны перекатываются через палубу. Берег стоял перед ними черной стеной. И вот десантники, в бушлатах, с автоматами в руках, с гранатами и мешками с толом, с пулеметами на плечах, стали прыгать в воду, в брызги и пену, и, кто по пояс, кто по плечи, а кто и по шею – оружие в руках над головой, – пошли к берегу. Их накрывали волны, хлестали по лицу, норовили сбить с ног.

Аню прямо-таки стало колотить, когда одного моряка волны сбили и унесли в открытое море…

– Того самого, помнишь? – сказал Феликс. – Калугин потребовал, чтобы одного сшибли волны, и потом другие спасали его и, как тюленя, выволакивали за конец…

– Помню, – шепнула Аня. – Не надо сейчас.

– И делали семь дублей, швыряли беднягу в волны, и он так нахлебался воды, что хоть откачивай, хоть «Скорую помощь» вызывай…

– Потом, Феля, – опять шепнула Аня.

Ее глаза впились в экран. И весь зал молчал. Только было слышно, как кто-то покашливал, да стрекот киноаппарата, плотный луч которого упирался в экран.

Десантники уже ползли по гальке и валунам, по узкому коридору среди минного поля – агентура доставила примерную карту. Потом, пригнувшись, с автоматами в руках, углубились на территорию городка, обходя его с тыла, и на моряков надвигались силуэты кипарисов, темных и настороженных, как бы предупреждающих об опасности. И совсем нельзя было узнать из душного зала этих мест, настолько их преобразила война и чувство страха, сидевшего в Ане. Вот впереди уже контуры строений нефтебазы, и немцы с прожекторами, и отдаленный лай собак. Небо было безлунное, черное. Ни просвета. И это было хорошо. Но Ане было жутко. И зал был натянут до предела. Потом десантников обнаружили, вспыхнули прожекторы, открылась беспорядочная пальба, и не было никаких сил сидеть в зале и смотреть.

– Разве с такими автоматиками уйдешь? – сказал Феликс. – Слезы, а не автоматы! То и дело заедали. И прицельность плохая…

– Замолчи ты! – Аня ткнула Феликса локтем в бок.

Стучали пулеметы, моряки ползли под огнем, и бросали гранаты, и перебежками бежали вперед, чтобы пробиться, подавить огневые точки, разрезать колючую проволоку и снять охрану нефтебазы, подложить тол и взорвать. И они это сделали, но как сделали!.. Некогда было прилаживать к толу бикфордов шнур, чтобы поджечь его издали, – немцы могли перерезать, и Андрей, приказав своему напарнику, тащившему в мешке тол, уходить, взорвал тол вместе с собой.

Все меньше оставалось в живых десантников. Одна группка подорвалась на противотанковой мине. Уцелевшие, окруженные с трех сторон тащили с собой раненых, ползли к морю, где, отчетливо видный в зареве пожара, мотался на волнах сторожевой катер. Одни уже достигли воды, другие лежали на гальке и отстреливались, прикрывая своих, защищая этот крохотный временный плацдарм…

Глава 18
ГРУСТЬ

Зажегся свет, но секунду все сидели, не в силах двинуться. Так, по крайней мере, казалось Ане.

Потом Феликс встал, поднялась и она.

– Как ты думаешь, они спасутся или нет? – полушепотом спросила Аня.

– С такими автоматиками? В полном окружении? Ты что?

– А почему по картине это не ясно?

– А ты хотела бы, чтобы они все спаслись? Все до единого?

– Хотела б! – сказала Аня. Глухо и тоскливо сказала: – А ты бы не хотел?

– Почему ж нет, хотел бы… Но так не бывает. И ты хорошо знаешь, чем все кончилось тут у нас…

Аня больше не произнесла ни слова.

Внезапно ее кто-то схватил за руку, и она услышала голос Витьки:

– Ну как?

– Сильная. А тебе понравилась?

– Очень… Я чуть не умер от волнения… Как ты думаешь, наши уйдут или нет?

Он задал ей в точности тот же вопрос, что и она Феликсу!

– Не знаю, – сказала Аня, хотя до ответа Феликса была абсолютно уверена, что уцелевшие спасутся и уйдут на сторожевом катере на свою базу.

– Разве что с божьей помощью, – заметил Феликс, шагавший рядом.

Они вышли на улицу.

Ане вдруг захотелось побыть одной, чтобы успокоиться и в тишине подумать обо всем.

Вокруг творилось невесть что. Одни уходили, другие, столпившиеся в дверях, готовились ворваться в зал на последний сеанс. «Ну как?» – сыпались вопросы. «Ничего…», «Нормально!..» «Здорово!» – звучали ответы.

– Значит, тебе совсем не понравилась? – спросила Аня у Феликса.

– Так себе. Могли бы снять и поинтересней… Учитывая, сколько возились.

Аня, признаться, и представить не могла, как можно было сделать эту картину лучше.

– А что тебе не нравится?

– Уж очень герои простоваты… Говорят о пустяках… Где их сложность? Интеллект? Это ведь нехитро – пойти и пожертвовать собой ради этого горючего…

«Что он говорит?» – в некотором смятении подумала Аня. Как же так это нехитро и просто? Что же тогда сложно, если не это? Что? Ползти по минному полю, подорвать себя вместе с толом – это так себе? Тащить раненого товарища на спине под огнем, когда и сам ранен, – это каждый сможет? А как сильно любила Андрея, главного героя фильма, Ольга, медсестра из того городка, где была их база! Она вроде всем в госпитале строила глазки и принимала ухаживания, но это только казалось. А какие эти ребята, в бескозырках, какие верные и настоящие! Ведь года на четыре-пять старше их, Ани и ее товарищей, а какие уже отчаянные и самостоятельные, и война-то ведь была выиграна из-за них… Говорили они и правда часто о пустяках, шутили и даже ссорились перед высадкой десанта, но это ведь у них все снаружи, и нарочно, и даже специально… Да, да, специально говорили они о пустяках и насмехались друг над другом, чтобы не казаться особенными, а не потому что недоразвитые…

– Ты не согласна? – спросил Феликс. – Не ищи в них того, чего нет… Чего от них можно еще ждать? Уровень нашего Калугина…

Что-то вдруг захлестнуло Аню.

– Нет, ты ерунду городишь! – крикнула она. – Он не такой, как ты думаешь! Он…

– Ты очень добра, – прервал ее Феликс, – и я тебе это охотно прощаю.

– Спасибо! Только и ждала этого. – Аня насупилась. – А ты тоже считаешь, что герои безнадежно глупы? – запальчиво спросила она у Витьки.

Тот быстро посмотрел на Феликса и сунул руки в карманы.

– Нет, не считаю.

– А разве я говорил, что они глупы? – спросил Феликс. – Отсутствие большого интеллекта еще не глупость… Скажи, Вить, я говорил, что они глупы?

– Не помню. – Витька вдруг заторопился. – Ну, я пойду. – И затерялся в толпе.

Он, как показалось Ане, не хотел слишком явно выступать против Феликса, да и к тому же слегка обиделся на них за место. Уж лучше бы он сидел рядом и мешал ей смотреть.

Он мешал, а не Феликс.

– Надо было взять места рядом, – сказала Аня. – Мы ведь все товарищи, правда?

– А я ему взял неплохой ряд.

Они свернули с Центральной улицы в проулок и, оставив сзади высокий обелиск с тяжелой якорной цепью и большими пустыми минами, вышли к морю. Прямой, твердой шеренгой стояли над ними кипарисы. Черные и молчаливые. Они такие деревья, что не очень-то шумят даже под ветром, не то что добродушно говорливые платаны или каштаны. Их руки вытянуты вверх, к звездам, и плотно прижаты к стволу. Они могут только раскачиваться под ударами штормового ветра, который обрушивается на город поздней осенью или зимой, и молчать…

И наверно, они, эти вот самые кипарисы, помнят ту холодную ноябрьскую ночь, взрыв нефтебазы и тяжелый бой десантников – может, в их коре даже сидят осколки и пули.

Аня остановилась и стала ощупывать прохладный шершавый ствол кипариса – вначале одного, потом другого.

– Ты что? – спросил Феликс.

– Просто так.

Аня хотела спросить у Феликса, почему так называется картина, но не спросила.

Над морем, не мигая, горели звезды, луна дробилась в легких волнах. Они спустились на прибрежную гальку. На ту самую гальку, по которой когда-то ползли моряки, и отстреливались, и тащили раненых товарищей на себе, и умирали, обливая кровью эту гальку, гальку, до блеска обмытую ныне теплыми курортными волнами Черного моря…

Потянуло свежестью, солью и гниющими водорослями. Феликс шел у самой воды. Ему, видно, захотелось нарушить серьезность и молчание. Он то и дело дурашливо вскрикивал и отскакивал от накатывающихся волн. Аня шла чуть подальше от моря, и ей не надо было отскакивать.

Да и не хотелось.

– Знаешь что, – неожиданно сказала она. – Я уже говорила тебе, что не в восторге от твоего Адъютанта, но все равно давай помирим его с Витькой – ведь это же так глупо: вместе ходим и дружим, а они так и дуются, даже Ваня это заметил…

– Дался тебе твой Ваня! – сказал Феликс. – Крепко засел он у тебя… Может, даже нравится?

– Ни капельки, – сказала Аня, и сказала довольно искренне, потому что Ваня в самом деле почти не нравился ей. – Но он… согласись, он такой необычный…

– Верно, голова у него необычная, в буграх и кочках… И нахальства – будь здоров! Если б не Димка, показал бы ему.

– Ну и надо было показать, – сказала Аня. – Подумаешь, Димка… Это меня он может презирать. А тебе что?

Феликс остановился и мягкими тихими глазами посмотрел на нее:

– Ты обиделась на меня? Ну признайся, обиделась?

Аня молчала: все равно он ничего не понял бы!

– Давай искупаемся? – предложил вдруг Феликс.

– Не хочу.

Глава 19
КВАКОГРАФИЯ И МУХОЛОГИЯ

Феликс вернулся к дому раньше, чем думал.

Что-то Аня сегодня была не в духе: вначале глупо спорила об этой картине, потом замкнулась и молчала. И шифрограммами они обменялись у ее калитки не так, как прежде. Не так таинственно. Она довольно вяло взяла у него сложенный листок, сунула ему свой и в темноте пошла к домику. Он хотел было окликнуть ее, сказать что-то, рассмешить – нельзя же, чтобы она уходила такая грустная, но…

Но ничего не крикнул ей вслед, потому что был уверен, что он прав. А только крикни – и он лишится этой правоты.

Обычно в это время доминошники уже расходились со двора, но сейчас у столика было шумно. На скамейке сидели Ваня и большинство их мальчишек и смеялись. Потом смех оборвался, Ваня, сверкая под фонарем стриженой головой, опять что-то сказал, и снова раздался смех. В другие дни в это время родители загоняют их спать. Но сегодня почти все были тут. Даже Аркаша.

Феликсу вдруг захотелось окликнуть их, сказать им что-нибудь… Но что? Ничего не шло в голову. Уж очень громко и заразительно смеялись они. Даже Артема что-то развеселило: вон как блестят в свете фонаря его крупные плоские зубы! И Димка заливается вовсю…

Феликс не хотел, чтобы его видели, и встал за ствол мамонтова дерева.

– Ну и не верь, – сказал Ваня Семке, – это же ученые заявляют: даже кузнечик стрекочет не просто так, а чтобы переговариваться со своими приятелями: один исследователь записал на магнитофон пятьсот видов стрекота!

– Смех! – сказал Захарка. – Значит, и лягушки квакают не просто так?

– Разумеется… Занялся бы изучением.

– Захар Семеркин – великий открыватель лягушечьего языка! Автор учебника «Квакография»! – торжественно возгласил Аркаша, и его слова заглушил хохот.

– А вы знаете, что означает на гусином языке шесть «га-га»? – снова спросил Ваня. – Нет? Так вот что: «С едой тут плохо, пощиплем травку – и дальше!» А если пять слогов – «га-га-га-га-га» – «Быстрее шаг!», а четыре – «га-га-га-га» – «Полный вперед! Опасность!»

– Прочел где-нибудь? – спросил Артем, выпуская клуб дыма.

– Да, – сказал Ваня. – И вороны, и галки, и даже рыбы отлично понимают друг друга.

– А как насчет мух? – спросил Захарка. – Что-нибудь установлено наукой?

– Этим займется Артем и добьется присуждения Нобелевской премии! – сказал Аркаша, здесь уже даже Феликс чуть не фыркнул в ладонь.

– И напишет «Мухологию»! – ввернул Димка.

– Ну ты… – перекрывая смех, рявкнул Артем на Аркашу. – Сейчас у меня как муха взлетишь… Выше крыши!

– А повыше ты не можешь?

– Почему не могу? Я все могу…

Феликс почти вжался в ствол дерева.

– Из вас кто-нибудь видел «Черные кипарисы»? – спросил Ваня. – Я час проторчал в очереди – кончились билеты.

– Надо Нонку попросить, – предложил Семка, – через ее мать можно купить билеты.

– Она ведь не билетерша, а буфетчица в «Волне», – сказал Захарка.

– Ну и что с того? Они все связаны… Купит!

– Связываться с ними! – буркнула Лида. – И Аня будет против, и вообще…

– Надо с Феликсом согласовать, – сказал Захарка, – а то он будет недоволен, ведь Нонка…

– Ну иди к нему, иди и согласовывай, – усмехнулся Артем, – иди, а мы тебя подождем… Иди ищи его!

Феликс сильней прижался грудью к дереву и почувствовал, как тяжело бьется его сердце.

– И пойду! – озлился Захарка. – И найду.

– И пожалуйста, лизни его туфли язычком, – сказал Артем. – Чтобы лучше блестели!

Захарка отскочил от стола и вне себя от обиды крикнул:

– Тебе далеко до него!

– Мне? Ха-ха!

И здесь опять послышался голос Вани:

– Ну чего вы, ребята? Все бы вам ссориться и колотить друг друга… Делать больше нечего? Какие же вы нудные! Первый раз таких встречаю! Ваш Скалистый – прекрасный, и Феликс совсем не плох… А вы? Не понимаю…

– Знаешь ты его, – сказал Дима, – если б знал, не говорил бы так…

Феликс оцепенел. Думал ли он еще три дня назад, что будет вот так, как частный детектив, тайком подслушивать их болтовню из-за дерева? И о ком? О себе же? Надо взять и выйти. Выйти из-за дерева и поставить все на свои обычные места…

Но выйти он не мог. Что-то держало его. Словно проволокой был прикручен он к этому дереву. Что-то сделал он не так. Ошибся. К нему подбиралась опасность, и от нее надо было уйти. Но как?

Глава 20
САМЫЙ ПЛОХОЙ ДЕНЬ

Услышав новый взрыв хохота, Феликс метнулся от дерева, прокрался в темноте к подъезду и взлетел вверх по лестнице. И долго не мог открыть замок. Ключ тыкался то левее, то правее щелки. Наконец попал, нажал с силой и толкнул ногой дверь.

И ударил мать, что-то делавшую в передней.

– Прости, – сказал Феликс.

Мать глянула на него.

– У моего сына большие неприятности? Земля сошла с орбиты?

– Нет, – ответил Феликс. – Не замечал.

– А я уж думала, что сошла… Мировая скорбь? С кем-нибудь поссорился?

– Нет. Все хорошо.

Больше мать не задавала вопросов, только спросила:

– Страшно голоден?

– Что верно, то верно. – Феликс взял себя в руки. Так взял, что по его лицу уже ни о чем нельзя было догадаться.

Мать поставила на плиту подогревать картошку с котлетой, а Феликс заходил по кухне, где отец пил чай, вошел в комнату, в одну, потом в другую, и, услышав за окном голос Вани и смех ребят, быстро вернулся на кухню, потому что ее окна выходили не во двор, а на Центральную улицу.

Поужинав, Феликс вдруг спохватился и побежал в комнату, где был его угол, вытащил из специально подпоротого ледерина тома «Золотого теленка» и «Двенадцати стульев» шифр, достал из заднего кармана шифрограмму, наложил на нее шифр и стал жадно читать… «фелька боюсь даже сказать тебе как хочу увидеть черные кипарисы хочу чтобы она была прекрасная хочу вечером побродить и поболтать с тобой всего а».

Феликс спрятал шифровку в карман ковбойки. Все получилось не так. Не так, как о том просили мягкие округлые буквы шифрограммы! И все из-за этих проклятых «Черных кипарисов»!

В это время его отвлекли от мыслей голоса родителей на кухне.

Отец вначале говорил громко, потом резко снизил голос, и Феликс в предчувствии чего-то интересного подошел к двери.

– Да, я забыл сказать тебе, – проговорил отец, – сегодня ко мне приходила жена нового хирурга, Марья Сергеевна, чтоб записать в школу своего сына, и ты знаешь, он, оказывается, не родной им, а приемный…

– Вот не сказала бы! – произнесла мать. – А Ваня знает это?

– Нет. Марья Сергеевна просила никому не говорить об этом. Когда они усыновили его, он был маленький и уверен, что они его настоящие родители, и они с мужем до сих пор не решили, стоит ли ему сказать об этом, и если стоит, то когда – сейчас или позже…

Голоса на кухне замолкли.

«Ну и дела! – подумал Феликс, отходя от двери. – Сколько новостей: Ванька – приемный и не догадывается об этом, Аня за что-то разобиделась на него, Артем с Димкой из зависти к нему продолжают мутить воду…»

Феликс лег и стал думать, что делать, как выйти из положения. И думал долго, пока сон не одолел его.

А утром само собой пришло решение: он больше, по крайней мере сегодня, не выйдет во двор. Пусть обойдутся своими силами, может, и получится что.

И к Ане не пойдет, и ответа не напишет. И не передаст шифрограмму, как каждый вечер. Опомнятся…

Феликс не ошибся: ребята то и дело звали его, особенно старались Захарка и Лида. Но Феликс делал вид, что его нет дома, и только два раза высунулся, когда ему крикнули Аркаша и Ваня. «Не могу, занят», – ответил он Аркаше, а Ване сказал: «Сегодня много дел, может, завтра приду…»

Он ждал Аню. Она после обеда пришла во двор, но не звала его и не зашла. За нее, надрывая горло, старался Адъютант. Феликс не откликался.

Это был плохой день, самый плохой в его жизни, – Феликс томился от скуки и безделья.

Утром следующего дня, когда родители ушли на работу, во дворе послышался голос. Феликс вскочил с постели и стал заниматься с гантелями. Он заставил себя не смотреть в окно, потому что сразу узнал этот голос.

Потом Феликс умылся, поставил на газ сковороду с завтраком и, не вытерпев, выглянул сквозь занавеску во двор. Конечно, там был Ваня, и он… – нет, это невозможно было представить! – он разговаривал у подъезда с Нонкой. Она держала под мышкой какие-то книги… Нет, не какие-то, а из «Библиотеки приключений», с серебром на обложке и корешках…

Хитрец! Хочет завести блат в кино.

Во дворе было тихо, и Феликс слово в слово слышал, как Ваня говорил:

– Так пойдем сегодня вместе купаться?

«Вместе – это кого он имеет в виду? – вдруг подумал Феликс. – Не нас ли всех?»

– Не знаю, – слегка рисуясь, ответила Нонка, – У вас ведь есть Нюшка! Вам с ней не скучно…

– А кто это? – спросил Ваня.

– Не знаешь? – послышалось с Нанкиного балкона, и толстушка в майке и коротенькой юбочке появилась из балконной двери. – Анька! Она всех умней и красивей, куда нам с ней тягаться!

– Ну бросьте вы, – сказал Ваня, – и ты, Нана, идем с нами, вы ведь сами хорошие девчонки, и Нину позвали бы…

– Ты в своем уме? – спросила Нанка. – Ты здесь новенький и ничего не знаешь.

– А что тут знать? – сказал Ваня. – Вы когда-нибудь спускаетесь на землю? Или только Нонна?

– Иногда… Они колотят нас… Злющие – ужас!

– Да, да, – подтвердила Нонка и вдруг стала пугливо оглядываться по сторонам. – А за что? Как будто мы какие сплетницы, а мы любим, чтоб все было справедливо…

«Ну и лгуньи! – подумал Феликс. – А он губы и распустил!»

– Приходите ко мне в гости, а потом – с ребятами на море…

– Побьют!

– А вот нет. Даю слово, что нет.

Феликс чуть не подпрыгнул. Клянется! И недели не прожил здесь, а уже такой уверенный. А кто сам-то? Может, какой-нибудь подкидыш, без отца-матери рос. Даже крикнуть захотелось это… Но нет. Нельзя. Что бы ни случилось между ними, а этого Феликс не крикнет. Отца не подведет. Да и подло попрекать такими вещами…

Резкий запах гари коснулся ноздрей Феликса, он бросился на кухню, где его ждала на сковородке сильно подгоревшая картошка и полуобуглившаяся котлета. Он так и не узнал, решили они пойти на пляж или нет, но понял: надо действовать! Он стоял и подслушивал ребят за деревом – это же позор! А вчера, как глупо вел он себя вчера! Хотел сделать им хуже, а кому сделал хуже? Ребята ведь любят его, ценят, а он… Эх, дурак!

Феликс быстро съел все, что осталось съедобного на сковороде, поставил ее под кран, налив воду, чтобы матери легче было отмыть, потуже затянул ремень, посмотрелся в зеркало и вышел из квартиры.

К Димке и Артему он не пойдет – глупо идти к ним, но к другим сходить нужно, и немедленно. До того, как Ваня потащит на берег балконных крыс…

Феликс уже спустился на второй этаж и тут решил – и ему стало немножко стыдно от того, что он решил и поддался примеру Вани… Он вернулся к себе. Отодвинув на подвешенной к стене полке стекло, достал спрятанную за томами Анатоля Франса книгу в синем переплете – повести Киплинга. Это было редкое довоенное издание, и Феликс не давал читать книгу товарищам, потому что с книгами всякое бывает.

С Киплингом под мышкой сбежал он по лестнице.

Во дворе уже не было Вани с Нонкой, балконы были пусты, и Феликс быстро зашагал к подъезду корпуса, где жил Аркаша… Интересно, встал он уже?

Аркаша уже встал и даже успел позавтракать.

– Есть Киплинг, – небрежно бросил Феликс. – Волнует?

Аркаша вырвал из его рук книгу и раскрыл.

– Откуда взял? Спасибо… Ох ты! – он поскреб голову рукой.

– Отцова… Когда учился в Ленинграде, купил.

– Чего так долго зажимал?

– Забыл про нее… Завалялась…

– А больше ничего не завалялось? – После броска в горы Аркаша казался еще более худым и бледным.

– Не знаю, надо покопаться.

– Будь добр, – попросил Аркаша.

Да, он был хил, его могла обидеть даже муха, был он незаметен, тих, не принимал участия в шумных спортивных соревнованиях, но ребята за это не презирали его и не считали ниже себя… Где там – ниже! Они по-своему любили Аркашу, побаивались его всезнайства и острых, как шило – не напороться бы! – глаз, бегали к нему за советом, расспрашивали о том о сем, и в жизни двора всегда чувствовалось его присутствие и даже влияние…

– Отдышался от вылазки? – спросил Феликс. – Сошло?

– Кажется… Что это ты пер как сумасшедший! Говорил ведь, что гонки не будет…

– А разве была гонка? Не заметил. Чего ж тащиться по-черепашьи? Напрасно ты с нами пошел. Да и ничего интересного не было! – А сам подумал: «Сидел бы ты дома со своими книгами и не рыпался».

А книг у Аркаши было великое множество. Отец собрал. Он был журналистом, работал в газете в Кипарисах, и маленькая квартирка их буквально начинена замечательными книгами, которые, конечно, и сыграли свою печальную роль с Аркашей – вон во что превратили его!

– Ничего интересного? Да я б каждый день лазил на Гору Ветров. Ох, если б я был покрепче!..

– Стал бы Пржевальским? Магелланом? Миклухо-Маклаем?

– Неплохо бы. Всегда хочется стать тем, кем невозможно.

– Не всегда… – заметил Феликс. – Наш Артем не прочь сделаться дворником.

– Ну нет, сомневаюсь… Он не так прост, как кажется. Ох, если б я…

– Ты все прибедняешься, – пожурил его Феликс. – Ты, конечно, не Геракл, но голова у тебя будь здоров! И знаешь, чего хочешь…

– Ничего я не знаю! – сказал Аркаша. – Вот Ваня – тот знает…

– Ванька? – Внутрь Феликса неожиданно потек холодок. – А что он знает?

– Ты не разговаривал с ним?

– А что с ним разговаривать? До тебя ему, как до звезд.

– Ошибаешься… Ты слышал, у него вчера кровь носом пошла?

– Кровь?.. Отчего?

– Рапаны с Витькой доставал с лодки, глубина большая – не рассчитал. Какие-то сосудики лопнули, что ли…

У Феликса что-то стронулось внутри.

– Разве они так знакомы с Витькой?

– Долго ли ему? У Нанки уже дома побывал, и у меня утащил книгу про Микеланджело, и знаешь, что еще?

– Мне надоело о нем слушать. – Феликс потер глаза. Все в нем так и ходило. Пока он вчера сидел дома и ждал к себе чуть не делегацию, этот самый успел подцепить на крючок не одних балконных крыс. – Ну, мне некогда, я пошел. – Феликс двинулся к выходу.

– Феля, спасибо за книгу! – крикнул Аркаша в спину ему. – Большущее! Будет цела, не бойся…

– Это ты бойся, а не я! – ответил Феликс, и голос его прозвучал резко и несправедливо: чего ж должен бояться Аркаша?

Лучше бы не носил ему книгу, а то может подумать, будто хотел подластиться к нему, угодить… Зачем Феликсу это? И потом, Аркаша не Витька, хотя и тому он дает кое-что просто так, из-за доброты…