Текст книги "Счастливый конец света"
Автор книги: Анатолий Горло
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
2
Познакомился со всеми членами команды: первое впечатление вполне благоприятное. Несмотря на то, что состав экспедиции менялся несколько раз – три последние замены были произведены, когда уже шел обратный счет времени, т. е. с вопиющим нарушением Правил, – у меня возникло ощущение, что все они хорошо знают друг друга и не нуждаются в притирке. Опять же не могу отделаться от мысли, что не последнюю роль в этом принадлежит Дваэн: она словно магнит притягивает к себе всю команду, помогая нам почувствовать себя одной семьей.
Вот как выглядит окончательный состав третьей экспедиции на Терру:
Допотопо, начальник экспедиции.
Двапэ, помощник начальника по техническому обеспечению.
Дваэн, помощник начальника по жизнеобеспечению.
Душегуб, командир корабля.
Брут, помощник командира.
Бешенка, штурман.
Крошка-Гад, помощник штурмана.
Жига, бортинженер.
Буфу, разведчик.
Квадрат, разведчик.
Невидимка, разведчик.
Юпи, связист.
Поли, оператор-переводчик.
Сладкоежка, оператор-кулинар.
Манана-Бич, санитарка, прачка, техничка.
Нейтрино, посыльный.
Хрумс, посыльный.
Фейерверкер, пожарный.
Апуа, спасатель.
Орис, спасатель.
Циклоп, хранитель информации.
Шива, слесарь аварийной службы.
Битюг, грузчик.
Переписав в дневник служебный список, я вдруг подумал, что в действительности все выглядит несколько иначе: у иных занимаемые должности далеко не соответствуют их реальному положению на «Лохани». В первую очередь это относится к Буфу. Несмотря на все, что он сделал для нас – его заслуги в успешном старте трудно переоценить, во всяком случае, таково твердое мнение Допотопо, – меня не покидает чувство, что от него постоянно исходит какая-то скрытая опасность, причем угрожающая не мне лично (хотя его «опытов» q датчиком я до сих пор не могу забыть и иногда все еще ощущаю покалывание в затылке), а скорее тому порядку вещей, образу жизни, который был для меня привычным и который он, как мне казалось, собирался подорвать, уничтожить.
Его желтое, лишенное каких-либо следов растительности лицо напоминало посмертную маску, точно копирующую черты подлинника и именно потому еще более неживую; его небольшие редкие зубы, обнаженные до десен в неизменной улыбке, словно наглядно демонстрируют собеседнику, как будет выглядеть его череп после того, как с него спадет верхний кожно-эстетический покров; его ровный с металлическим тембром голос вызывал у слушателя желание найти где-нибудь на его теле регулятор и покрутить, чтобы сделать звук более приятным для слуха; его замедленные движения были лишены плавности, и их угловатость в сочетании с точностью невольно вызывали в памяти образы первых роботов, выставляемых в витринах и собирающих толпы зевак. Я знал, что маэстро – биологически чистая особь (в моем несгораемом шкафу хранятся данные обо всех членах экспедиции), более того, я никогда не испытывал неприязни или предубеждения к «нечистым» – на Триэсе симпатии и антипатии распределялись главным образом между сторонниками покорителей и покровителей, и в каждом из лагерей оказывались представители всего спектра существенно-вещественного мира – и все же я чувствовал, как от желтолицего разведчика веяло чем-то неживым, леденяще-безликим и опасным именно по причине необъяснимости, неопознанности этой опасности.
Тем более непонятна привязанность, которую испытывают к нему Дваэн и Допотопо, не говоря уже о других членах команды, как, скажем, Квадрат и Невидимка: хотя в нашей табели о рангах они занимают одинаковую с Буфу ступеньку, на самом деле они исполняют роль его верных слуг. И вообще у меня складывается впечатление, что за главного на «Лохани» все-таки Одинэр, по прозвищу Буфу, скромный разведчик космоса…
Что касается моих непосредственных обязанностей по техническому обеспечению, их как-то незаметно перераспределили между собой Брут, Бешенка и Крошка-Гад – вторая тройка, лидером которой, по-моему, является Брут. Когда я попытался проверить надежность креплений электромагнитных подвесок маховика-стабилизатора, Бешенка молча взглянул на Крошку-Гада, тот на Брута, который авторитетно заявил мне, что надежность креплений он гарантирует, чего не рискует сказать о солнечных батареях и полюбопытствовал, на какой стороне свалки я их нашел, на южной или северной. Не чувствуя подвоха, я подробно объяснил местонахождение батарей: часть была подобрана на южной стороне, часть на восточной и северо-восточной. В ответ они дружно загоготали, тыча друг друга в бок, а когда я, нахмурившись, потребовал у них объяснений, Брут сказал, что мусорная свалка – единственное место, где части света не имеют никакого значения…
Поначалу я, естественно, обижался на такое об«ращение, но затем понял, что ребята они толковые, в ничьей опеке не нуждаются, а если вдруг от них что понадобится, они в лепешку разобьются, но сделают. Даже находящиеся в моем прямом подчинении Циклоп, Битюг и Шива проявляют определенную склонность к независимым действиям и корпоративности. Программы алгоритмов распознавания, которыми они напичканы до упора, сложнейшая система манипуляторов, позволяющая им производить операции, не доступные их начальнику, способность к автономному существованию, невозможному для живого организма в условиях космоса, – эти и другие свойства моих помощников, возможно, и явились побудительными мотивами некоторой, я бы сказал, вежливой надменности в их поведении. Для наглядности приведу один пример.
Я отдаю распоряжение Шиве прочистить канализационную трубу в тринадцатой кабине. Приказание передаю по каналу внутренней связи и жду ответа.
Вместо ответа является Шива собственной персоной. Согнувшись в светском полупоклоне, он произносит сиплым (от долгого лежания на свалке) голосом:
– Соблаговолите повторить вашу просьбу, сэр.
– Надо срочно прочистить канализационную трубу в тринадцатой кабине, – повторяю я, оставляя за ним право решать, что это – просьба или приказание.
В голове у Шивы что-то жужжит, поскрипывает, потрескивает, затем он медленно, с расстановкой говорит:
– Как вам хорошо известно, сэр, канализационная труба, проходящая через тринадцатую кабину, на втором уровне проходит через двадцать шестую кабину. Следовательно, если ограничиться чисткой ее верхней части, незамедлительно поступит сигнал со второго уровня, сэр.
– Хорошо, – раздраженно соглашаюсь я, – прочистите заодно и в двадцать шестой.
Опять слышится задумчивое жужжание и потрескивание.
– Ну что там у тебя еще, Шива?
– Простите великодушно, сэр, но, как вам хорошо известно, вышеозначенная канализационная труба, впрочем, как и все остальные, достигнув третьего уровня, соединяются посредством системы клапанов с насосной станцией. Следовательно, если ограничиться прочисткой лишь двух уровней, сигнал может поступить от одного из клапанов, сэр.
– Так сделайте и это, кто вам мешает? – я не выдержал, повысил голос.
– Нам мешают неточно сформулированные просьбы, сэр, – склонив голову, с достоинством просипел Шива.
Во мне все закипело: этот ржавый унитазный ерш задумал меня учить!… Но не будешь же связываться с «веществом»…
– Ладно, – я с трудом взял себя в руки. – Ну что ж, сэ-эр, подскажите мне, как я должен был сформулировать свое приказание, простите, просьбу?
– В тринадцатой кабине забилась канализация. Просьба разобраться и устранить дефект, – с готовностью подсказал Шива.
– По-моему, я сказал почти то же самое…
– Вы попросили срочно прочистить канализационную трубу в тринадцатой кабине, сэр. Если бы я был ржавый унитазный ерш, как обо мне думают некоторые, я бы в точности исполнил вашу просьбу, прочистил бы трубу в тринадцатой кабине, забив ее в двадцать шестой. Вы бы опять обратились ко мне с просьбой срочно прочистить трубу в двадцать шестой, что я бы немедленно исполнил, забив один из клапанов и т. д. Не лучше ли вместо всего этого попросить Шиву разобраться, и, уверяю вас, сэр, Шива во всем разберется.
– Ладно. – Я чувствовал себя несколько неловко от того, что он прочел мои мысли, честно говоря, не ожидал я, что наш слесарь-сантехник к тому же и телепат. – Ступайте, Шива. Разберитесь и устраните.
Но слесарь не уходил, точнее, сделал вид, что уходит, затем остановился:
– А еще лучше, сэр, если впредь вы будете обращаться со своими просьбами не непосредственна к нам, а через нашего старшего друга, хранителя информации мудрейшего Циклопа. Он уж точно во всем разберется, даже если ваша просьба будет неточно сформулирована, сэр. И вам будет легче, и нам.
И с видом старого аристократа, закончившего слишком утомительную для него аудиенцию, Шива направился к двери, шаркая своими многочисленными конечностями.
Я тут же связался с Циклопом и сообщил, что отныне все мои «распоряжения, указания и просьбы к сэру Шиве и сэру Битюгу» будут проходить через него.
– Как вам будет угодно, сэр, – тщательно копируя мой голос, сказал Циклоп.
И я лишний раз убедился, что еще не знаю своих подчиненных: один, оказывается, читает мысли, другой – неплохой имитатор, и оба – вероятно, как и их остальные собратья по искусственному разуму – предпочитают выполнять просьбы, а не приказы, причем идущие не от неотесанного, не умеющего четко формулировать мысли сапиенса, а от своего мудрейшего друга, мудрейшего потому, что нафарширован никому не нужной информацией…
Когда я поделился с Допотопо своими первыми впечатлениями о команде, упомянув о существовании троек, лидеров, а также об аристократических замашках моего технического персонала, о том, что они знают больше, чем им положено, и не скрывают этого, он слушал меня с рассеянным видом, кивая, словно то, что я говорил, было ему давно известно. Лишь когда речь зашла о Буфу, мой наставник вышел из задумчивого состояния.
– Может быть, я ошибаюсь, но по-моему, всем тут заправляет он, – сказал я. – Нисколько не умаляя его заслуг, все же, мне кажется…
– Да-да, – поспешно прервал он меня, – ты прав, хлопчик, мы ему очень многим обязаны. Без маэстро мы ровным счетом ничего не добились бы. Твоя правда, хлопчик, это ты точно подметил.
Теперь пришел мой черед призадуматься. Было очевидно, что наставник уводит разговор в сторону, внушая мне, чтобы и я последовал его примеру. Скорее всего, начальник экспедиции все еще страдал манией преследования. Судя по тому, как он спокойно выслушал мои критические замечания об остальных членах команды и встрепенулся лишь при упоминании маэстро, предприняв неуклюжую попытку переиначить смысл моих слов, чтобы они ласкали слух невидимого наблюдателя, нетрудно было заключить, что невидимкой был или сам маэстро, или кто-нибудь из его окружения. Такой поворот дела совершенно не устраивал меня, значит, игра в кошки-мышки продолжается, а я, так сказать, правая рука игрока, остаюсь в полном неведении! С другой стороны, это подтвердило мое подозрение насчет маэстро…
Тем временем Допотопо подсказывал мне, как усыпить бдительность слушателя-невидимки:
– Не мешало бы тебе поближе сойтись с ним, хлопчик, и ты сам убедишься, что значит для нас маэстро… Если мы с грехом пополам отчалили от Триэса, если сейчас худо-бедно движемся в своей старенькой «Лохани» и если, даст бог, когда-нибудь доберемся до Терры…
– За все это мы должны благодарить маэстро, – саркастически закончил я.
– Умница, правильно мыслишь! – он сделал вид, что не заметил моего издевательского тона.– Между прочим, он уже как-то намекал мне в беседе, что не совсем понимает, отчего ты сторонишься его. Если из-за того испытания…
– Не испытания, а пытки! – нарочито громко уточнил я.
– Хотя бы и так,– спокойно заметил наставник,– но без нее ты не попал бы на корабль, хлопчик, вот ведь какое дело… Нет, надо вам как-то встретиться и откровенно поговорить. И ты поймешь, кто такой маэстро. Договорились?
– Как вам будет угодно, сэр,– сказал я, зачем-то подражая голосу хранителя информации. А про себя решил: не стоит спешить с этим разговором. Если какой-то задрипанный сантехник без труда читает мои мысли, то о маэстро и говорить нечего: он выведает у меня даже то, чего я сам не знаю… Выпотрошит и отшвырнет, как ненужный хлам…
Нет, одному мне не справиться. Раз уж все тут разбились на тройки, попробуем образовать и мы одну: Допотопо, Дваэн и я. Формальным лидером будет, конечно, наставник, а по существу…
Нет, не с Буфу надо поговорить, а с Дваэн.
3
Разговора не получилось.
Она была настроена игриво, слушала рассеянно, то и дело закрывая мне рот поцелуями, которые каждый раз становились все длительнее к изощренее. В такой ситуации говорить о серьезных вещах было нелепо. Сначала это меня раздражало, но вскоре она заставила меня забыть о тройках да и вообще обо всем на свете…
Когда я очнулся, ее уже не было. На столике лежала записка:
«Линктусик! Я согласна возглавить нашу тройку. Условие – беспрекословное подчинение! Допотопчик уже дал свое добро. А ты?
Твоя Ндушечка»
Я чувствовал, что меня опять одурачили. Казалось бы, надо радоваться, ведь исполнилось то, к чему я стремился, причем гораздо быстрее, чем я мог предположить. Однако меня не устраивал сам процесс исполнения: если Допотопо согласился войти в Нашу тройку, почему он не сказал мне об этом? Почему Дваэн не давала мне говорить, хотя сказать было что? И наконец «беспрекословное подчинение» – как это понимать? Опять превратиться в безропотного исполнителя «что прикажете?» Я представлял нашу тройку как содружество единомышленников, у которых нет друг от друга тайн и которые, полностью доверяя друг другу, могли бы действовать как одно целое, обезопасив себя от возможных козней со стороны других троек. Вышло же совсем иное, и мне опять предлагается роль мальчика на побегушках. Роботы, вон, и те обижаются, когда им кажется, что кто-то посягает на их чувство собственного достоинства, но я ведь не робот, черт меня побери!
Зашифровывая эту запись в бортовом журнале и, следовательно, перечитывая ее, я обнаружил, что после того, как мы стартовали с Триэса, со мной творится что-то неладное (а, может быть, наоборот, это стремление к ладу?). Наступило если не прозрение, то, во всяком случае, какое-то, надеюсь, не временное, просветление. Мне уже не хочется жить бездумно, точнее сказать, я уже не могу жить как прежде. Во мне пробудилось, казалось бы, навсегда угасшее чувство беспокойства за все, что делаю я, за все, что творится вокруг меня. На Триэсе я постоянно подчинялся чужой воле, у меня всегда были поводыри – Допотопо, Нда или Триэр. Если заглянуть дальше, в отрочество, проведенное в детском приюте, меня и тогда не покидало чувство, что на мне строгий ошейник, шипы которого больно впивались в глотку всякий раз, когда я пытался посмотреть по сторонам, и буквально душили меня, когда я делал шаг в сторону от начертанной наставниками линии поведения. И лишь теперь, на борту «Лохани», готовой в любую минуту развалиться и выбросить нас, как мусор, в открытый космос, я вдруг ощутил, что избавляюсь от «ошейничьего синдрома»…
Что ж, пусть будет так, как хочет Дваэн: если непокорный Допотопо согласился на «беспрекословное подчинение», куда уж мне, слабохарактерному, болтливому и по уши влюбленному хлопчику-линктусику? Однако я знаю, чувствую, как во мне ворочается и вот-вот проснется некто другой, которого уже не удержать ни на коротком, ни на длинном поводке, который не захочет ни подчиняться ни подчинять и который, даже входя в тройку или эталонную пару, останется самим собой, способный самостоятельно думать и действовать. И я невольно вспомнил снежного барса, изображенного на нашем семейном гербе: может, во мне оживает именно этот, считавшийся вымершим, одинокий охотник из семейства кошачьих?… Как бы то ни было, бездумью приходит конец. Вот вопросы, на которые я должен найти ответ:
Что происходит на Терре? (Уверен, что это ключевой вопрос: чем больше я узнаю о террских событиях, тем легче мне будет ориентироваться здесь, на борту «Лохани»).
Почему погибли две предыдущие экспедиции спасателей?
Каков был состав этих экспедиций, кто возглавлял их?
Кто действительно, а не формально руководит нашей экспедицией? Как отразились интересы покровителей и покорителей в подборе ее состава, другими словами, кто есть кто?
На кого работает Допотопо? Кого или чего он боится? Почему он безоговорочно доверяет Триэру, Буфу, Дваэн, но не доверяет мне?
На кого работает Буфу? Какому из Орденов он служит за страх, а какому за совесть (если таковая у него имеется)?
Как возникли тройки? Сформировались ли они на Триэсе или уже здесь, на «Лохани»? Какую цель (цели) они преследуют и каковы отношения между ними?
Что побудило каждого члена команды принять участие в нашей, по общему мнению, обреченной на гибель экспедиции?
На кого работает Дваэн? Как ни грустно признаваться, но сейчас, когда наступил если не момент истины, то, во всяком случае, момент отрезвления, многое в истории наших отношений видится в ином, не столь розовом свете. И если с моей стороны это все еще продолжающаяся история любовного безумия то с ее (пока что это голословное утверждение) проглядывают контуры профессионального сценария на любовную тему. Кто автор сценария? В каком жанре он задуман – драма, комедия, фарс? Почему протагонистом выбран именно я? Какую цель преследовал автор, вовлекая меня в эту историю?
И, конечно же, никак не отвертеться мне от главного вопроса: а кто я такой? Чего хочу? На кого работаю? Почему очутился на этой «Лохани»? Какова моя цель и здесь, и на Терре, и вообще в этом лучшем из миров?
4
…………………………………………………………………………………… [96] [96] Эти записи, где я пытался ответить на некоторые вопросы, были кем-то с мясом вырваны из моего дневника Я рад: значит, я на верном пути! Что ж, будем записывать лишь то, что известно всем, остальное – держать в уме
[Закрыть]
5
Полет протекает нормально, если не считать того, что штурман Бешенка свернул голову хранителю информации Циклопу, выдернул половину конечностей у слесаря аварийной службы Шивы и сейчас занят тем, что пытается вытолкнуть в открытый космос грузчика Битюга…
Рано или поздно это должно было произойти: они вели себя вызывающе. Создавалось впечатление, что перед тем как попасть на борт «Лохани», Циклоп, Шива и Битюг покоились не на мусорной свалке, а в Вестминстерском аббатстве [97] [97] Вестминстерское аббатство – усыпальница английских королей и выдающихся деятелей Великобритании.
[Закрыть].
Чтобы уберечь свою нервную систему от излишних перегрузок, я последовал совету Шивы и избегал с ними прямого контакта, сообщаясь с Циклопом по интерфону. Правда, и эти разговоры нередко вызывали раздражение: Циклоп (не знаю, вольно или невольно) пародировал собеседника, подражая его голосу, интонации, стилю, и у меня возникало ощущение, что я говорю сам с собой! Дело этим, однако, не ограничивалось после подобных разговоров я ловил себя на том, что, общаясь с другими, непроизвольно стараюсь подражать Циклопу, то есть пародирую самого себя!… Разумеется, я сознавал, что Циклоп тут ни при чем, что это действует кем-то когда-то заложенная в него программа, что в остальном он поистине незаменим, являясь не только источником ценной и практически неисчерпаемой информации, но и консультантом по ее наилучшему использованию (тот, кто вырвал из дневника мои записи, надеюсь, смог лично убедиться в этом…). И все-таки я не в силах отделаться от мысли, что Циклоп не только демонстрирует свое превосходство и смеется над собеседником, но и заставляет его признать это превосходство и смеяться над собой!…
Манией величия, правда, в более скрытой или, как сказал бы Циклоп, латентной форме, страдали и его приближенные. Шива с Битюгом не признавали над собой никакой иной власти, кроме циклоповой, однако и Циклоп был для них всего лишь Primus inter! pares [98] [98] Первый среди равных (лат.).
[Закрыть] – и они нередко вступали с ним в изысканно, вежливые пререкания.
Впервые столкнувшись с этими замшелыми лордами, я решил уступить им, подумав, что дело – а дело свое они знали! – важнее их причуд и что, в конце концов, их аристократические замашки все же приятнее, чем варварские манеры других, одушевленных членов экспедиции.
В отличие от меня штурман Бешенка повел себя в полном соответствии со своим прозвищем.
Сдав смену своему помощнику Крошке-Гаду, Бешенка завалился на койку и предался любимому занятию – решению кроссвордов. Поскольку он здорово поднаторел в этом деле, и на один кроссворд у; него обычно уходило не более пяти-десяти минут, Бешенка решил усложнить себе задачу и захватил в полет полуистлевший «Сборник крестословиц», изданный на Терре в XIX в до н. н. э. Не будучи знатоком пренатальной цивилизации, он споткнулся на первом же слове по горизонтали, затем на третьем по вертикали, и, спустя полчаса, уже энергично колотил кулаком в дверь к Допотопо (на сигналы интерфона тот не реагировал). Он долго не открывал, затем появился на пороге, заспанный и сердитый, что его разбудили:
– Что случилось?
– Помоги, старик! Ты же у нас из пренатальных, ты должен знать! – торопливо заговорил Бешенка.
– Кого знать?
– Дневную бабочку, которая носит имя вашего древнего философа-стоика! Ну!
– Что ну?
– Назови! Слово из восьми букв!
– Пошел вон, – сказал Допотопо и потянул к себе дверь.
Бешенка успел просунуть в щель ногу:
– . Здесь букв-то восемь, но два слова, а мне надо одно.
– Бешенка, ты меня знаешь, я могу послать тебя и одним словом. Убери ногу!
– Допотопо, не терзай мне душу, ну назови хоть одного философа! – взмолился тот.
– Федоров. Убери ногу!
– Фе-до-ров. Семь букв. Надо восемь.
– Прибавь ер, будет восемь.
– Какой ер?
– Спроси у Циклопа, он все знает, – сказал Допотопо и резко захлопнул дверь.
Циклоп! Как это ему раньше в голову не приходило!
После безуспешных попыток связаться с Циклопом по интерфону Бешенка явился к нему лично.
Циклоп сидел, развалившись в кресле, и потягивал через соломинку какую-то жидкость из масленки. В спертом воздухе Бешенка безошибочно уловил запах «трифаносомы»…
– Циклоп, ты почему не отвечаешь на вызов? – сердито спросил Бешенка и опять повел носом. – Ты чего там пьешь?
– Техническая профилактика, сэр, – не отрываясь от соломинки, отозвался тот.
– Выходит, ты не можешь отвечать на вопросы?
– На два вопроса я уже ответил, сэр.
– На какие два?… Ах, да, – Бешенка опять принюхался. – А ты знаешь, Циклоп, я тоже давно не проходил профилактику, так что пару глотков с твоего позволения… – он потянулся к масленке.
– Мой долг предупредить вас, сэр, – отстраняя;! масленку, сказал Циклоп, – что в этом горюче-смазочном коктейле интересующая вас «трифаносома» занимает лишь четверть объема, остальные три четверти составляет ворвань, сэр.
Бешенка вырвал у него масленку, сделал глоток, с отвращением выплюнул:
– Фу, гадость!
– Я уже говорил вам, сэр, – ласково поглаживая возвращенную масленку, сказал Циклоп.
– Все, хватит! – оборвал его Бешенка. – Ты мне лучше скажи, был такой древнетеррский философ – Федоров?
– Это был великий философ, сэр, – сходу ответил Циклоп.
– А что такое ер?
– Двадцать седьмая буква старорусского алфавита и тридцатая буква церковнославянского алфавита, сэр.
– Где она должна стоять в слове «Федоров»?
– В конце, сэр.
– Так, – Бешенка заглянул в кроссворд, – тогда еще одно слово по вертикали, чтоб можно было зацепиться, а дальше я уже сам…
– Как вам будет угодно, сэр.
– Название углеводорода, который получил Карл Грэбе…
– Простите, это не тот, – прервал его Циклоп, – что был профессором химии в Кенигсберге, а потом возглавлял кафедру в Женеве?
– Не знаю, сэр – Это невольно вырвавшееся «сэр» смутило Бешенку, и он со злостью отрезал: – Циклоп, не морочь голову, слушай и отвечай!
– Я весь внимание, сэр.
– Значит, название углеводорода, который по Карл Грэбе в результате синтеза хризена… Слово из двадцати одной буквы, начинается с…
– Фениленнафтиленэтилен, – опередил его Циклоп.
– Так, так, – быстро просчитывал Бешенка, – двадцать букв и ер впереди, двадцать одна, подходит…
– Ер позади, сэр, – мягко поправил Циклоп.
– Но мне надо впереди!
– Нет слов, которые начинались бы с ера, сэр.
– Это точно?
– Абсолютная гарантия, сэр.
– Значит, Федоров не подходит.
– Как вам будет угодно, сэр.
– Тогда, сэр, тьфу! Циклоп то есть, назови дневную бабочку, которая носит имя древнетеррского философа-стоика.
Циклоп вынул из ротовой щели соломинку, почесал ею за нержавеющим ухом и снова окунул в масленку:
– Такой бабочки нет, сэр.
– Как так?
– Точнее, есть, но она не носит имя философа-стоика, просто ее название звучит и пишется так же, как имя философа-стоика. Бабочка и философ – омонимы, сэр.
– Какая разница! Назови!
– Разница большая, сэр. – Циклоп опять присосался к соломинке. – Взять, к примеру, меня. Не станете же вы утверждать, что я ношу имя пещерного людоеда и невежды – одноглазого Циклопа?
– Ну, тебя прозвали так из-за сходства с другим «Циклопом» – энциклопедией доктора Фокса. А Фокс-то уж не был невеждой!
– Фокс хуже – он ученый невежда, сэр. Quod licet bavi, noli licet Iovi [99] [99] Что дозволено быку, то не приличествует Юпитеру (лат.).
[Закрыть], другими словами, что дозволяется быку, то…
– Знаю, знаю, то запрещается корове, – оборвал Бешенка. – Не морочь мне голову, назови бабочку!
– Хризипп, сэр.
– Хри-зип. Шесть букв. Надо восемь.
– Хри-зип-п. Восемь букв, сэр.
– Ага, с двумя пэ. А в конце ер, сэр?
– Совершенно верно, сэр.
– Так, так… – Бешенка был растерян. – Но позвольте, сэр, повторяется та же история, что и с Федоровым, третье слово по вертикали не может ведь начинаться с ера?
– Нет слов, которые начинались бы с ера, сэр.
– Что же делать?
– Дайте мне кроссворд и через пять-шесть секунд я решу его, сэр.
– Вы-то решите, – уныло протянул Бешенка, – а мне от этого какой интерес, сэр?
– Если уж говорить начистоту, сэр, – с важностью заговорил Циклоп, не вынимая соломинки изо рта, -мне тоже нет никакого интереса тратить свой драгоценный интеллект на такие пустяки. Да еще во время технической профилактики, когда мне нужен полный покой, чтобы коктейль равномерно смазал все мои шарики…
У Бешенки опять зашевелились ноздри: сквозь отвратительную вонь ворвани пробивался родной запах «трифаносомы»…
– Вы сами делаете свои коктейли, сэр? – вкрадчиво спросил он. – Мне тоже не мешало бы смазать свои шарики, сэр. Клянусь, сэр, дайте мне пару глотков чистой «трифаносомы», и от этого кроссворда останется мокрое место, сэр!
В масленке началось хлюпанье и бульканье: Циклоп изображал сардонический смех.
– Вы, сапиенсы террского происхождения, презабавные существа, сэр. – Теперь Циклоп никому не подражал, говорил своим хорошо темперированным бесполым голосом. – Вы создаете законы, правила, чтобы тут же их нарушать. Вместо того, чтобы наилучшим образом использовать те более чем скромные умственные способности, коими наделил вас Эр, вы делаете все возможное, чтобы лишиться их, превращаетесь в нищих духом, а затем обвиняете в этой нищете всех, кроме себя. Усилиями многих поколений вы создаете себе надежных помощников – мыслящие машины, чтобы затем использовать их для прочистки забитой канализации или для разгадывания глупых кроссвордов…
Чувство превосходства над окружающими всегда было отличительной чертой Циклопа, но сейчас оно полностью завладело им. Лениво прикрыв ресницеобразными шторками свои немигающие телескопические глаза и с тихим похрюкиванием посасывая соломинку, он продолжал говорить, не замечая, что его слова, как искры, сыплются на взрывоопасного собеседника.
– Взять меня, к примеру. Хочу обратить ваше внимание, сэр, что на данный момент в рабочем режиме находятся лишь два процента моих интеллектуальных мощностей, остальные девяносто восемь, как я уже упоминал в начале нашего коллоквиума, проходят техническую профилактику. Как вы изволили убедиться, сэр, этих двух процентов оказалось достаточно не только для того, чтобы дать исчерпывающую информацию по любому интересующему вас вопросу, но и чтобы уберечь вас от нарушения Правил и, таким образом, не дать вам возможности снова стать тем, кем вы совсем недавно были и к чему у вас, несомненно, есть тяга, – жалким отбросом, сэр. Более того…
В это мгновение Бешенка рванулся вперед, схватил Циклопа за большие нержавеющие уши, как за штурвал, и резко свернул ему голову. Послышался треск, из ноздрей и ротовой щели Циклопа повалил густой дым, но Бешенка продолжал яростно откручивать ему голову. В комнату ввалился Шива, обхватил штурмана своими многочисленными конечностями;
– Что вы делаете, сэр? Опомнитесь, сэр! Это безумие, сэр!
Гнев Бешенки обрушился на слесаря-аварийщика. Повалив его на пол и придавив корпус ногой, он стал выдергивать у Шивы конечности и ими же дубасить его по изъеденным ржавчиной бокам. Бедный Шива наверняка приказал бы долго жить, если бы не Битюг. Он с грохотом и скрежетом вкатился в бокс на своих несмазанных роликах и, заключив в могучие объятия Бешенку, поднял его в воздух, повторяя гулким басом:
– Так нельзя, сэр. Сэр, так нельзя. Так нельзя, сэр…
Штурман беспомощно дергался в железных тисках грузчика, в то время как в его голове происходила лихорадочная работа. За свою долгую и беспорядочную жизнь Бешенка побывал и не в таких передрягах и, если остался цел, то не в последнюю очередь благодаря своей способности сохранять ясность мысли даже в периоды безумия. Более того, именно в припадке бешенства его мозг, обычно работающий в двухпроцентном режиме, достигал двухсот процентов проектной мощности!
Самым простым решением было бы позвать на помощь. И самым глупым: помощь оказали бы Битюгу и остальным двум роботам, а Бешенку бы связали и бросили в холодную. Холодная!… Как он раньше об этом не подумал!
На «Лохани» поддерживалась искусственная гравитация, по силе соответствующая триэсскому тяготению. Исключение составлял находящийся под брюхом корабля обширный трюм, где царила невесомость. Там находились одно– и многоместные модули, скафандры, другое снаряжение, оттуда разведчики выходили в открытый космос, туда же возвращались. Когда приходилось принимать посланцев иных миров, трюм превращался в гостиную или в зал для переговоров. И, наконец, он служил карцером-холодной для нарушителей Правил: их бросали туда, крепко связав по рукам и ногам, и они болтались там, бились о ребристую обшивку трюма до тех пор, пока на них не оставалось живого места…
Обычно доставлять провинившихся в холодную поручалось Битюгу, и делал он это не без удовольствия. Полуторатонный грузчик свято чтил заложенные в его нехитрый мозг Правила и терпеть не мог тех, кто их нарушал. Будь на то его воля, он затолкал бы в холодную всех живых членов экипажа («От них одна порча», – утверждал Битюг во время бесед с Циклопом и Шивой), и сейчас, зажав в своих лапах-ковшах Бешенку, он терпеливо ждал приказа «в холодную!».
– В холодную! – приказал Бешенка.
Из конической головки Битюга пошел легкий дымок: в ней не было заложено, чтобы сам нарушитель отдавал подобные приказы, и его гибридная интегральная микросхема покрылась испариной, что, собственно, и уберегло ее от самовозгорания.
Бешенка догадался, в чем дело, и скорректировал команду:
