Текст книги "Первая зорька"

Автор книги: Анатолий Дементьев

Соавторы: Анатолий Дементьев,Григорий Устинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

В ЛИСТВЕННИЦАХ

Как-то пришлось мне жить в лесу, где была хорошая охота на глухарей. Утром и вечером они слетались для кормежки на лиственницы. Закисшая от октябрьских заморозков хвоя привлекала птицу.

Идешь, бывало, по лесу и радуешься… Свежий воздух бодрит, под ногами мягкие мхи. Взглянешь: направо – червонным золотом горят трепетные листья осин и берез, а среди них кроваво-красные кусты рябины; налево – не налюбуешься на могучую рать прямоствольных сосен и лиственниц с пестрым подлеском. Так хорошо кругом, так сказочно вплела осень эти цветистые узоры в уральский лес!

Прислушаешься, ухо поймает то далекий, мелодичный посвист рябчика, то монотонную долбежку дятла да писк длиннохвостых синиц.

Но не торопись, послушай еще! Вот с далекой елани доносится мощный и грозный рев:

– Гау! Гау! Гау!

Что это за страшный зверь? Да это же козел-рогач, наша безобидная красавица косуля!

Уже хочешь идти, как совсем рядом раздается шелест коготков и резкое:

– Цок! Цок! Цока цок!

То подбежавшая белка испугалась тебя и бросилась на дерево. Вон она, как искусный акробат, уже раскачивается на ветке! Спинка серая, зимняя, но кисточки на ушах еще не распушились, и шейка тонкая линяет…

Бесшумно идешь дальше, зорко вглядываешься в лиственницы со слегка пожелтевшей хвоей и замечаешь глухаря. Он вышел на боковой сучок и стал срывать корм. Расстояние – метров семьдесят. Что значат они, когда из винтовки «Франкотки» на сто метров пули без промаха укладываются в «яблочко»?

Встаешь на колено и, прислонившись слегка левым боком к сосне, прицеливаешься. Но… опускаешь винтовку, еще смотришь на лесного красавца. А тот уже насторожился, вытянул шею.

– Кво! Кво!

Пора! Резкий щелчок винтовочного выстрела, и птица, сбивая хвою, грузно валится в порыжевшие осенние папоротники. Сколько радости, удовлетворенной охотничьей страсти! Подбежишь, поднимешь глухаря за шею и любуешься на красные надбровья, широкую сизую грудь и пушистые рябоватые перья на «штанишках»!

* * *

Был со мной один случай… Моя централка тогда находилась в ремонте. Ходил в лес только с винтовкой. Но стрельба пулей не всегда устраивает. Влет птицу, например, не сшибешь. А у моего товарища, Георгия Петровича, лежала хорошая двустволка пражской фирмы «Новотный». Принадлежала она его тестю-инженеру, который изредка приезжал поохотиться на козлов и глухарей.

Уважил мою просьбу Георгий Петрович, но пошутил:

– Ты теперь, Андреич, с двумя-то ружьями, на донкихотского оруженосца смахиваешь. Бери, только дичь – пополам!

Вечерком поднялся на гору за «Максимовой курьей», где росли вековые лиственницы. Тут и начались страдания…

Ходить тихо в лесу с двумя ружьями вообще нелегко. То одно за куст стволом зацепится, то другое. А тут еще забота – которое же в руках наготове держать? Решил, что винтовку, рассчитанную на дальние выстрелы по сидячей птице, использовать всегда успею, а централку – нет. И я закинул винтовку за плечи и пошел с двустволкой в руках.

Только вышел на полянку… прямо, на дальней лиственнице, сидит копалуха[3]3
  Копалуха – самка глухаря.


[Закрыть], а из ружья не взять, далеко. Пока возился, винтовку с плеч снимал – улетела птица.

– Тьфу, будь ты неладная! – выругался я. Закинул централку за плечи и отправился уже с винтовкой в руках. Вдруг справа сорвался с дерева глухарь, полетел мимо меня. Так удобно было его стрелять, а… дробовик-то за плечами!

Сел на валежину, покурил, успокоился.

Осенний вечер короткий, начало смеркаться. Торопливо пошел дальше. Слышу, где-то слева квохчет копалуха. Приседаю, осматриваю лес да тихонько у ружья курки взвожу. Но разглядеть затаившуюся глухарку мне не удается, а подходить ближе не решаюсь – услышит чуткая птица, улетит. Снова приглядываюсь. На лиственнице закачались ветки… Вот, думаю, счастье, хоть одного сегодня заполевать успею! А сидит глухарь не близко..

Положив двустволку на землю, прицелился из винтовки и выстрелил. Пуля чмокнулась о тушку, я вскочил, как мальчишка, да и туда! А глухарь-то оказался только раненый, с перебитым крылом. Я к нему, а он от меня… Известно, у глухарей ноги крепкие, бегают здорово. До густых сумерек носился за ним по лесу, на бегу стрелял из винтовки, но, конечно, не попал.

Отпустил охотничье счастье! Закружился в лесу, не нашел оставленного на земле чужого ружья и только ночью притащился домой.

…Какая длинная ночь! Лежу и думаю: как сказать Петровичу про ружье?

А позор-то какой: ружье потерял! Охотничек!

…Ни свет ни заря – побежал к Петровичу. Тот выслушал меня, спросил:

– Место, где стрелял глухаря, найдешь?

– Конечно.

– Тогда созовем соседей и начнем искать…

Часа через два шестеро поднялись мы на гору. Я не торопясь шел впереди и, стараясь во всех подробностях вспомнить обстановку вечера, искал место, откуда стрелял.

– Здесь где-то, – наконец проговорил я неуверенно.

Петрович огляделся. Затем отвел нас всех назад и распорядился:

– Пойдем ровной цепью. Не торопитесь. Если не найдем, завернемся. А кто поднимет ружье, тому с Андреича магарыч!

Тут я вспомнил одну деталь и громко сказал:

– Товарищи! Забыл совсем, ружье-то лежит со взведенными курками, осторожнее!

Прошли так метров шестьдесят, кто-то закричал:

– Нашел! Нашел!

Все бросились на крик, но с противоположного конца другой заголосил:

– И я нашел… Вон он, сердешный, лежит!

Куда идти? Кто нашел ружье? Мы с Петровичем отправились к тому, кто закричал первый. Петрович наклонился, поднял централку, взглянул на курки, вскинул стволы вверх.

– Трах! Трах!.. – гулко прокатился по лиственницам салют радости.

Тут подбежал другой и подал мне… безголового глухаря. Вероятно, ночью моего злосчастного подраныша загрыз какой-то зверек, отъел ему голову.

Пошли домой. Петрович затянул веселую песню, обрадовавшись, что нашел ружье, а я смущенно брел сзади с безголовым глухарем под мышкой.

Никому не советую ходить в лес с двумя ружьями.

ХАПУГА

Как-то в августе по проселочной дороге шла грузовая автомашина. В кабине рядом с кудреватым шофером сидел толстый и румяненький Иван Петрович Брючкин. В коленях он сжимал заряженное ружье.

В кузов были погружены лодка, ящик с подвесным мотором, бочка горючего и другое имущество. Тут же разместились и спутники Ивана Петровича – Пуночкин и Коробков. Пуночкин, широко расставив ноги, держался за кабину, а Коробков сидел в лодке.

Вскоре машина свернула в сторону и подошла к стогу колхозного сена. Иван Петрович вылез из кабины и распорядился:

– Скорее, товарищи! Пока никого нет, набирайте сена. Ехать будет удобнее, да и на ночлеге пригодится.

Натаскали сена.

– Лезьте сюда в кузов, Иван Петрович! Сидеть помягче, воздух чистый, да… может, кого и подшибем, – угодливо предложил Пуночкин.

– И то верно. Яша! Давай, нажимай вдоль кустов к березовому колку. Луга здесь ровные – что твоя карта! – сказал шоферу Брючкин, забираясь в кузов с ружьем.

В это время из кустика выскочил заяц. Шофер повернул за ним, с кузова загремели выстрелы. Зайца подбили и загнали.

– Вот и «с полем»! – захлебываясь от радости, закричал Пуночкин, закидывая зайца в лодку.

Охотники исколесили на машине все окружные луга и перелески, проехали вдоль кромки болот. Выстрелы с кузова хлопали один за другим. Стреляли во все живое.

Из зарослей куги поднялась кряква. Брючкин выстрелил, но не попал. За ним сдублетил Пуночкин, и утка упала в болото.

– Вот вы как ее! – улыбнулся Пуночкин. – Сплавать, достать?

– Ну ее к черту, только время терять. Поехали дальше! – распоряжался Иван Петрович, перезаряжая ружье.

Мимо пролетел большой табунок долгоносых куличков. Затрещали выстрелы… Серые птички, сбитые дробью, валились в болото. Уцелело их не более десятка. Охотники смеялись, а машина шла дальше и дальше. Наконец выехали на дорогу. Показались тростники, и автомашина подошла к озеру. А через час озеро уже заполнилось громом выстрелов, трещанием мотора и дикими, ошалелыми криками:

– Сюда, сюда подворачивай… Жарь ее!

– Добивай шестом!

– Лупи из обоих стволов.

…Только поздно вечером компания возвратилась к рыбацкой землянке, где решили расположиться. В лодке лежало более сотни молодых уток, лысух и гагар.

– Вот это охота! Постреляли!.. А находятся чудаки, сидят с чучелами да ждут, когда к ним утки подлетят. Разве это дело? Охота должна быть активной, с использованием техники, – авторитетно заявил Иван Петрович, развалившись у автомашины на сброшенном сене.

– Давайте, товарищи, по маленькой пропустим за нашего смелого моториста, а потом и утятины наварим, – выкрикнул Коробков.

– Дров здесь нет, берег-то голый, – хмуро отозвался шофер, подсаживаясь к компании.

– Дров нет? Чепуха это, дорогой. Можно вон нары в землянке разобрать. А рыбаки поспят и на полу, мы им сена оставим, – высказался Иван Петрович.

Вскоре на берегу разгорелся яркий костер. Над озером понеслась недружная песня подгулявшей компании:

 
По До-о-о-о-ну гуляет казак молодой!
 

* * *

Пришла зима. Охотники города начали сдавать установленный охотничий минимум, оформлять новые охотничьи билеты.

Пришел на собеседование и Брючкин.

– А почему, товарищ Брючкин, не посещали бесед и практических занятий? – спросил секретарь, заглянув в билет.

– Загружен работой.

– Мы все загружены работой.

– Сколько лет вы занимаетесь охотой? – задал вопрос председатель комиссии.

– Лет двадцать, – не моргнув глазом, солгал Брючкин.

– Ну вот, старый охотник, а дисциплину общества нарушаете. У вас какое ружье?

– Двенадцатого калибра. Штучное Тульского завода, с золотой гравировкой, – громко ответил Брючкин.

– Хорошее оружие… Вот на столе гильзы и все необходимое. Зарядите нам один патрон для выстрела по утке и один для стрельбы волка. Пожалуйста! – предложил председатель.

Поморщившись, Иван Петрович начал перебирать на столе боеприпасы и разные приборы. Патрон-то он, собственно говоря, никогда сам и не заряжал. Покупал готовые или заряжали Пуночкин с Коробковым.

– Ну, что же вы? – спросил один из членов комиссии.

Тогда Брючкин решительно поддел большой меркой бездымный порох и высыпал его в гильзу. Запыжил войлочным пыжом. Затем такую же мерку насыпал дроби номер два и начал укладывать картонный пыж. Но дробь лежала вровень с краями гильзы, и у него ничего не получалось. И он отсыпал часть дроби обратно в мешочек.

– Все? – спросил председатель.

– Все. А что еще? Патрон, как патрон.

В комнате среди охотников послышались смешки.

– Этот патрон у вас на утку или на волка? – улыбнулся председатель.

– На… утку. Но можно бить и волка… Ружье у меня с очень резким боем. Да по зверю можно сразу ударить из обеих стволов!

– Значит, универсальный патрон?! А где же капсюль, почему его не вставили?

– Это можно сделать в любое время, – с достоинством заявил Брючкин и потянулся к коробке с капсюлями.

– Нет уж, просим здесь таких экспериментов с заряженным патроном не делать, – поправил его председатель и отодвинул от него коробочку. – Вы насыпали в патрон более трех граммов бездымки «Сокол»… – продолжал председатель. – При стрельбе волка залпом, устоите ли вы на ногах, не разлетится ли ружье ваше вдребезги?

Брючкин молчал.

– Ну, хорошо. Вот висит зоогеографическая карта нашей области, – обратился к нему снова председатель. – Здесь нарисованы все наши охотничье-промысловые звери и птицы. Размещены они в трех зонах области по наибольшей плотности. Перечислите и покажите тех, которых у нас разрешается уничтожать круглый год!

Иван Петрович в левом углу увидел медведя. Быстро назвал и показал его.

– А волк, рысь, суслик, хомяк, вредные хищные птицы? – подсказывал председатель.

Но Иван Петрович больше ничего не показал на карте. Да это и понятно. Рысь он искал в степной зоне, суслика – в горно-лесной, а в хищных птицах совсем не разбирался.

Назвать и показать животных, отстрел которых круглый год запрещен, Брючкин также не сумел. Он вспомнил только лося, но вместо него указал на пятнистого оленя в Ильменском заповеднике.

Члены комиссии переглянулись… Председатель сказал:

– Расскажите, как вы охотитесь на уток? По многу убиваете?

Брючкин нервно покрутил пуговицу на пиджаке, ответил:

– Обыкновенно… как и все.

– Да?.. У вас какой номер грузовой автомашины? ЧА…

– А что? – оборвал его Брючкин.

– Вот поступило заявление, что с этой машины охотники истребляли молодняк водоплавающих, гоняли по озеру на моторке. Вы с ними были?

– Может быть… Что это за следствие? Я стрелял дичь в разрешенное время! Кому до этого дело? – вспылил Брючкин.

– Вот такие охотнички, как вы, Брючкин, и подрывают запасы дичи в наших угодьях! Они готовы истребить все живое в природе. Комиссия отказывается выдать вам новый охотничий билет. Она поставит вопрос о лишении вас права охоты.

…На улице Иван Петрович сел в машину и зло захлопнул за собой дверцу. Не ожидал такого наказания.

МЕДВЕЖИЙ ОСКАЛ

В зимние школьные каникулы Юра Пестов приехал погостить к своему дяде Василию в Миньярский район. Он надеялся сделать там много интересных фотоснимков и походить на лыжах по Уральским лесам.

Дня через два во время охоты за куницей собаки дяди нашли берлогу медведя. Василий решил убить хищника. Юрий, конечно, не мог спокойно сидеть дома, когда готовится такое дело. Он начал просить, чтобы и его взяли с собой.

– Я вас, дядя, на этой охоте сфотографирую. Вот будет здорово, правда?

– Отвечай там за тебя, фотографа. Не дело это, с аппаратом у берлоги топтаться. Посиди дома, – не соглашался Василий.

Но за Юрия заступилась и тетя Наташа – уговорила кое-как.

– Ладно уж. Только стоять там, где будет показано. Не мешаться, – сказал дядя.

Через день отправились к месту спячки медведя. В помощники дядя пригласил своих товарищей – кузнеца Игната и его подручного Максима, которые тоже были охотниками. Забрали четырех собак.

Километров десять проехали на двух подводах по узеньким лесным дорогам и остановились в овраге. Здесь лошадей привязали и дали им сена. Затем взяли собак на сворку, встали на лыжи и пошли сначала вдоль оврага, а потом в горку.

Громадные пихты и ели обступили охотников. Юрий, живший в Красноармейском районе, еще не бывал в таком лесу. Кругом стояла тишина, если не считать редкого писка и шорохов поползней и пищух на толстых стволах деревьев. Угрюмый лес и предстоящая встреча с его хозяином – медведем волновали паренька.

Впереди шел дядя Василий, за ним товарищи, а сзади Юрий. Разговаривать нельзя – берлога близко. Вдруг слева из снега, громко хлопая крыльями, поднялся глухарь. Юрий вздрогнул от неожиданности, а бывалые охотники спокойно шли и шли.

Но вот дядя остановился, показал рукой на видневшуюся впереди полянку, снял с плеча двустволку. Взял в руки ружье и Игнат. Василий что-то шепнул Максиму, и тот с собаками ушел в обход справа, а все остальные повернули влево, тихо обходя берлогу сзади, со стороны горки.

Вблизи берлоги росла старая береза. Дядя подманил к себе Юрия, шепнул:

– Залезай на дерево. Там и сиди, да тихо!

Юрий отстегнул ремни лыж и, сунув рукавички за пазуху, быстро вскарабкался на березу. Здесь уселся на толстый сук, огляделся. «Чело» берлоги было где-то под ним, всего метрах в пятнадцати, а дальше по склону простиралась полянка.

– Только бы не прозевать, когда медведь выйдет из убежища, да как начнут его стрелять, – с волнением размышлял Юра, подготавливая фотоаппарат и наблюдая за тем, что происходит внизу.

А там дядя Василий уже встал правее берлоги, отоптал ногами снег, подготовил ружье. Игнат то же самое делал. Подошел и Максим. Он спустил со сворки всех собак, поднялся с ружьем на берлогу. Собаки подбежали к заснеженным корням вывороченной ветром пихты, под которыми лежал зверь. Лайка дяди, Кукла, обнаружившая берлогу во время охоты за куницей, первая подскочила к «челу», принюхалась, злобно залаяла. Ей ответила вся свора.

Угрюмый лес заполнился ожесточенным лаем собак, которые то подбегали к самому отверстию в берлоге, то отскакивали в сторону и яростно вызывали на бой хищника. А медведь уже проснулся. Он грозно фукал на лаек, глухо ворчал, и до Юрия доносился этот приглушенный голос зверя, как далекий гул грома.

Вдруг лайки опять рассыпались в стороны. Из-под корней пихты вывалилась мохнатая, темно-бурая масса. Собаки смело атаковали зверя, пытаясь ухватить его зубами.

«Снимать надо!» – решил Юрий и поднял фотоаппарат. Но «Смена» дрожала в руках и видоискатель никак не хотел попадать на объект съемки.

В это время медведь круто обернулся, ловко ухватил лапой одну подвернувшуюся лайку, смял под себя. Послышался отчаянный собачий визг и рев обозленного хищника.

Зверь повернул морду… и, увидев людей, в ярости оскалил зубы.

Этот страшный оскал медвежьих зубов поверг Юру в ужас. Ему показалось, что зверь сейчас вот разинет пасть и стащит его за валенок вниз. И он бессознательно начал карабкаться вверх, до вершины березы.

Раздались выстрелы…

Юра посмотрел вниз. Медведь повалился, взревел, но тут же поднялся и, не обращая больше внимания на хватавших его собак, пошел на Игната.

– Бах! Бах!.. – загремели снова ружья.

Мохнатое чудище сунулось мордой в снег. Подскочившие лайки злобно вцепились в его тушу.

– Что же это я… А? – прошептал опомнившийся Юра, быстро слезая обратно на толстый сук березы.

Первый снимок он сделал, когда охотники подошли уже к убитому медведю.

* * *

Большой костер весело потрескивал. Клубы дыма со смолистым запахом поднимались вверх, обволакивая острые вершины пихт и елей.

Охотники снимали шкуру с медведя. В сторонке отдыхали на снегу три собаки.

Максим был грустный. Это его Джека задавил медведь, а хорошая собака для охотника – лучший друг и помощник в лесу.

– Да, жаль Джека! – тихо прошептал он.

– Ну что теперь сделаешь? Конечно, жаль. У Куклы хорошие щенки будут. Вырастишь нового помощника. Не тужи! – сочувственно сказал Игнат.

Юра задумчиво сидел у костра; ему вспомнился страшный оскал медвежьих зубов, испуг… «Хорошо, что дядя не видел, как я на вершину березы полез», – краснея, подумал он. Но дядя вдруг спросил:

– Ты, Юра, сфотографировал, как мы косолапого били?

Племянник опустил голову.

– Что молчишь, фотограф?

Охотники засмеялись.

– Ничего. В другой раз это сделаешь, – сказал дядя Василий, похлопав его по плечу.

От этих слов Юре стало почему-то сразу легко, легко.

ПЕРВАЯ УТКА

В августе ехал я в командировку из района в колхоз «Красное знамя». Попутчиком моим был агроном Лука Семеныч. Его большой дорожный чемодан ерзал в передке тарантаса, давил мои ноги.

«И что только везет он в этом сундуке? Неужели семенной материал для колхозных полей?» – зло подумал я, вытаскивая из-под надоедного багажа то одну, то другую ногу.

Особенно неудобство это я почувствовал, когда с районного тракта мы свернули на проселочную дорогу. Начались рытвины, качка. В одной яме Лука Семеныч так притиснул меня к стенке тарантаса, что я не выдержал, крикнул подводчику:

– Вася, остановись!

Паренек задержал лошадь, и я перебрался к нему на широкий облучок.

– Что, тесновато? – как-то виновато спросил Лука Семеныч.

– Ничего… – ответил я, счастливый, что избавился, наконец от его багажа.

Дорога пошла вдоль берега озера. Впереди раздался выстрел. Подъехав ближе, мы увидели подростка в мокрой рубахе и штанах, с ружьем и уткой, прошмыгнувшего от нас в прибрежный березняк.

– Ишь, шельмец! Охота открывается через три дня, а он уж утку застрелил, – проворчал агроном, – догнать бы вот да отобрать ружье!

– Петька Селезнев это. И ружье-то не его, а братово, – уточнил Вася.

– Озорство! Распустили!.. – не унимался Лука Семеныч.

Я удивился горячности спутника и спросил:

– Уж не охотник ли вы, Лука Семеныч?

– Был когда-то, а сейчас уж не то. После тридцати лет полнеть начал. Как год, так на несколько килограммов прибавка. Все испробовал: голодом морил себя по несколько дней, гимнастикой занимался, не одно ведро всякого лекарства перепил – ничего не помогает. Пухну и все тут.

– Петька-то, мой сосед… Первую утку зашиб, вот и побежал, обрадовался, – вмешался в разговор Вася.

– Первую, говоришь? Да, это дело серьезное… Была и у меня эта первая утка, была. До революции еще дело получилось. Исполнилось мне четырнадцать годков и потянуло к ружью. Отец иногда приносил уток и куропаток, но мне запрещал даже близко подходить к одноствольной централке. А всегда ведь к запрещенному-то сильнее тянет. Стрелять я уже умел. Мы с ребятами немало переделали всяких самопалов. Как только найдем какую трубку, так обязательно из нее «ружье» смастерим. Другу Федьке все лицо порохом спалило. Если живой, то и сейчас, наверно, пестренький. Порошинки-то не скоро из кожи выходят. Ну, а мне… мне от разрыва такого самопала половину уха оторвало. Вот… – и Лука Семеныч сдвинул шляпу на левую сторону. – Охоту на уток тогда разрешали с Петрова дня, в первой половине июля. Ох, и ждал же я этих денечков! Все равно, думаю, на охоту с централкой схожу, испытаю это счастье. Все обдумал, ко всему подготовился.

Как-то отец уехал дня на два в волость. С соседним обществом из-за покосов судились. Рано утром, мать еще не вставала корову доить, тихо снял я ружье со стены, взял четыре патрона и выскользнул из дома. Побежал босой и без фуражки, а сердце так и прыгает от радости, петухом поет. Направился за полтора километра к Прудкам. Было у нас три таких прудка на полевом ключе, в которых мужики каждое лето мочало мочили.

Добежал. Мало-помалу успокоился. Подкрался к среднему прудку, осторожно выглянул из-за навалов старых лубков и обомлел. Прямо передо мной, метрах в двадцати, четыре здоровых крякуши плавают. А над водой-то утренний туман стелется, и утки оттого кажутся крупнее соседских гусей. Валандаются себе милые, меня не замечают.

– Кряк! Кряк!

Положил я ружье на лубки, прицелился, да и пальнул… Централка так ударила по щеке, так ахнула, что в ушах зазвенело. Очухался я от боли, – смотрю, а на воде кружится одна подбитая утка.

Надо было мне добить ее другим выстрелом, а я бросил ружье на бережок, да и плюхнулся в прудок прямо в чем был. Плыву, отфыркиваюсь от вонючей воды, только рубаха на спине, чувствую, горбом пузырится.

В прудке было много разных кольев и коряг, прижимавших ко дну плотики из луба, чтобы не всплывали на поверхность. Я ударялся о них то коленями, то животом, но терпеливо пробивался вперед. В одном месте встал ногами на лубяной плотик, да поскользнулся и упал, окунувшись с головой и хлебнув вонючей слизи.

А крякуша, увидев меня тут, на другой берег подалась. Так мы с ней и переплыли прудок. Утка запряталась в прибрежной осоке, а я еле-еле из воды вылез. Вид у меня был ужасный! Голова и разорванная рубаха в слизи и водорослях. Коленки, живот и руки в ссадинах и кровоподтеках…

А утро-то выдалось тихое, ясное. Над прудком уж веселое солнышко поднялось. Туман растворился да осел на кустах и осоке. В прибрежной траве заискрились росинки, запрыгали пучеглазые лягушки. Увидел я лягушек, вспомнил, как глотнул противной воды, и… началась у меня рвота.

Отлежался кое-как и пошел искать свою крякушу. Долго бегал за ней по осоке, а она опять на бережок да в воду. В прудке и поймал ее за хвост, снова искупавшись по горло.

Потом целый день пролежал на сеновале, ничего не ел, все у меня болело. Вот она, первая-то уточка, как досталась!

Выслушав Луку Семеныча, мы с Васей весело рассмеялись. Потом подводчик подстегнул задремавшую лошадь, спросил:

– Отец-то потом как?

– Отец? Понял он, что я охотник, и из меня этой дури не выбить. Только посмеялся над моей опухшей щекой да сказал, чтобы в другой раз спрашивал, а то я забрал патроны с крупной дробью и прошлогодней зарядки.

Мы въехали в село и остановились у дома с вывеской: «Правление сельхозартели Красное знамя». Я соскочил с облучка и помог попутчику своему выбраться из тарантаса. Потом вытащил его чемодан и спросил:

– Какой тяжелый! Уж не семена ли новые везете, Лука Семеныч?

– Какой там! Пробуду я здесь долго, а через три дня охота… Ночевать придется и на полевых станах и у озер. Поняли? Ружье тут с патронами… – тихо ответил агроном и, подняв чемодан, тяжело направился к крыльцу.

Я шел за этим грузным человеком в шляпе набекрень и улыбался. Мне было приятно, что ничто в жизни не помешало ему остаться охотником.

У крыльца Лука Семеныч поставил чемодан и, обернувшись, крикнул подводчику:

– Вася! Зайди сейчас же в правление.

А мне он тихо, но веско сказал:

– На Петра Селезнева надо составить акт. Пусть парень знает. Его первая-то утка… штрафная!