Текст книги "Первая зорька"

Автор книги: Анатолий Дементьев

Соавторы: Анатолий Дементьев,Григорий Устинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

ЛИСТЫ ИЗ БЛОКНОТА

1. В день открытия охоты

В СУББОТУ вечером, накануне открытия осеннего сезона охоты, я с товарищем сел в пригородный поезд Челябинск – Шумиха. Ехали до станции Каясан. Оттуда по знакомой дороге направились к небольшому, почти сплошь заросшему тростником, озеру Улянды. За последние годы озеро сильно высохло, и птицы на нем было мало. Решив, что делать здесь нечего, мы пошли на соседнее глубокое и неприветливое озеро с пугающим названием – Могильное.

На том берегу, где тянется узкая полоска березового леса, заночевали, а с рассветом начали охоту. Моему товарищу посчастливилось найти лодку. Он забрался в тростники, а я пошел берегом.

Самые худшие предположения оправдались: обойдя вокруг озера, я не сделал ни одного выстрела.

Было десять часов утра. В полдень обещал вернуться к месту бивака товарищ. Времени еще оставалось достаточно, и я, немного отдохнув, пошел на Кочковатик – болото, раскинувшееся поблизости, за бугром.

Каждый охотник знает, как утомительно ходить по болоту. Но у Кочковатика имелось преимущество: устал – садись на любую кочку, покрытую пышным султаном осоки, и отдыхай. Отдохнули ноги, иди дальше, пока опять не устанешь. Обычно я выбирал какое-нибудь небольшое плесо и садился недалеко от него на кочку. Маскироваться не надо – осока и тростник укрывали надежно. Вот только стрелять приходилось с таким расчетом, чтобы птица падала обязательно на чистую воду. А если свалится среди кочек – ни за что не найдешь. И еще одно преимущество было на Кочковатике: ровное, невязкое дно и небольшая глубина. В длинных резиновых сапогах я исколесил его во всех направлениях и ни разу не зачерпнул воды.

В тот день походил я по болоту, обшарил все большие плеса, но не встретил ничего достойного выстрела. Присел на кочку, выкурил папиросу и пошел дальше. Только сделал несколько шагов, неподалеку из травы поднялись две вороны. «Надо посмотреть, что они там делали», – подумал я, направляясь к тому месту. Внезапно над одной из кочек взметнулась большая бурая тень. Это болотный лунь, заслышав мои шаги, торопливо удирал прочь.

Я вскинул ружье к плечу и выстрелил по хищнику. Пернатый разбойник затормозил полет и, не складывая крыльев, описывая круги, упал поблизости. Когда я подошел к птице, она была уже мертвой. Я отыскал то место, откуда вылетел хищник, и увидел на траве остатки кряковой утки. Стало понятно и присутствие ворон: они ждали объедков со стола своего крылатого собрата.

Хорошо бы привезти луня домой, но таскать такую птицу не хотелось, и я ограничился тем, что отрезал крылья и лапы, а остальное выбросил.

Первый день охоты для меня закончился полной неудачей. Товарищу тоже не повезло: он убил одну молодую чернеть. Ее мы сварили на ужин.

Ничего не изменил и следующий день. Утро выдалось хмурое, ветреное. Над серединой Могильного перелетали небольшие табунки, но подобраться к ним было невозможно, а к берегу они не приближались, несмотря на довольно сильную волну.

Товарищ опять забрался на лодке в тростники, а мне ничего не оставалось, как бродить по берегу и окрестным болотам. Заглянул еще раз и на Кочковатик. И вот, когда я подходил к месту, где вчера убил луня, из кочек взлетела крупная птица. В ней не трудно было распознать самого зловредного хищника – ястреба-тетеревятника.

Слишком поздно заметил меня ястреб. Этому, видимо, способствовал ветер – он дул в мою сторону и заглушал шаги. Выстрел оказался удачным, и хищник упал почти туда же, откуда вылетел.

Но самое интересное заключалось в том, что ястреб, оказывается, терзал тушку застреленного мною вчера луня. Наверное, трудно ему жилось в последнее время, если не побрезговал своим собратом-лунем.

Крылья и лапы ястреба я тоже отрезал и положил в рюкзак.

Стал накрапывать дождь. Все небо затянули низкие мутные тучи. Надеяться на хорошую погоду было нечего, на удачную охоту тоже. В тот же день мы вернулись в город. Мне и раньше случалось возвращаться домой без трофеев или, как говорят охотники, «попом». И надо честно признаться – приятного в этом ничего нет: товарищи, родственники и просто незнакомые люди, увидев охотника без дичи, иронически улыбаются, задают каверзные вопросы, в шутливой форме выражают свое соболезнование неудачнику. Но в этот раз я не испытывал неприятного чувства и огорчения по поводу неудачной охоты. Убиты два хищника, два злейших утиных врага. А это совсем не плохо. Отличные трофеи!

2. Королевская дичь

ЮРКИЙ болотный долгоносик всегда вылетает неожиданно, с резким скрипучим криком, от которого невольно вздрогнешь и, пока хватаешься за ружье, – время для верного выстрела упущено. Летит кулик не прямо, а с неожиданными поворотами. Это затрудняет стрельбу. Вдобавок ко всему: бекас – птичка-невеличка, попробуй-ка, попади в него.

Знатоки ценят болотного кулика выше всякой другой птицы за его нежное, вкусное мясо. Недаром бекаса издавна называют королевской дичью.

Но после того, как не стало Люкса, я забросил бекасиную охоту: без четвероногого помощника ничего не сделаешь.

А вот недавно привелось пострелять бекасов и без Люкса. Дело было в начале сентября. Неожиданно погода резко изменилась. По ночам температура падала ниже нуля, и вода в лужах покрывалась тонкой ледяной коркой.

Вечером зашел ко мне товарищ и предложил поехать с ним на Улянды за утками.

– Птицы там нет, – возразил я. – Нынче два раза ездил на это озеро. Пусто.

– Было.

– Что было?

– Пусто было. А сейчас утки есть. Летом их местные охотники распугали, и на Улянды никто не стал заглядывать. Теперь снова птица с дальних озер пришла. Спокойно ей там, никто не тревожит. Поедем, не пожалеешь.

На другой день мы были на Уляндах. Предложение моего товарища полностью оправдалось. На озере действительно собралось много кряквы и чирков. Изредка попадала широконоска и свиязь. Охотились мы хорошо, но по ночам сильно мерзли. Спали в копнах сухого тростника, который не защищал от холодного пронизывающего ветра. Часто просыпались и, чтобы согреться, бегали по маленькому островку, на котором расположились.

На третий день товарищ сказал:

– Отстреляем вечернюю зорьку – и домой.

Что ж, домой так домой. Признаться, мне тоже надоело бегать ночами по островку вместо того, чтобы спать. К тому же и патронов оставалось мало, кончались продукты.

На вечернюю зорьку я устроился посреди небольшого болота на островке размером в обеденный стол, заросшем высокой травой с белыми пушистыми цветами. Я поставил чучела, залез в гущу травы, срезал лишние стебли, чтобы иметь хороший обстрел, и стал ждать.

Прошло около часа. Ни одна живая душа не появлялась. Потом, наконец, довольно высоко пролетела пара свиязей. Следом за ними стремительно, «на бреющем полете», пронеслась стайка чирков и поблизости опустилась. Маленьких уточек трудно было разглядеть среди травы. Я кашлянул, и чирки взлетели. После дублета две птицы выпали из стайки. Не успели скрыться эти чирки, как над болотом закружились другие.

Пока я ждал, когда они подлетят ближе, откуда-то сбоку вывернулся бекас и сел на кочку метрах в двадцати пяти. Впервые удалось увидеть бекаса не в воздухе, а спокойно сидящим. Я забыл о чирках. Осторожно перезарядил ружье патронами с мелкой дробью, тщательно прицелился в кулика, выстрелил и попал. Едва рассеялся легкий дымок, как над водой мелькнул другой бекас, за ним – третий. Долгоносики летели с одной стороны, и все опускались на болото. Наверное, они собирались здесь на ночевку. После каждого выстрела уцелевшие бекасы с тревожным криком уносились прочь, но на смену им подлетали другие.

Быстро догорела короткая вечерняя заря. Сумерки спустились над болотом, и охоту пришлось закончить. Выйдя из своего укрытия, я зажег карманный фонарик и стал разыскивать добычу. Два чирка и десять бекасов!

Подошел товарищ.

– Ты здорово стрелял, – сказал он. – Небось много наколотил?

Я показал связку долгоносиков.

– Бекасы! А я-то думал, ты по уткам канонаду открыл.

– Что утки, попробуй бекасов настрелять без собаки.

– Везет же тебе, – не без зависти сказал приятель. – Только вот уж очень маленькие кулички.

– Мал золотник, да дорог. Это, брат, королевская дичь. Раньше бекасов цари да короли ели, а теперь и мы с тобой отведаем.

3. Глухари на лиственнице

ЖИВЯ в деревне, раскинувшейся у подножия высокой, покрытой лесом горы, я часто выезжал на соседнее горное озеро, где не было много уток, но с пустыми руками возвращался редко. В одну из таких поездок мне встретился старый рыбак, колхозный сторож дед Никифор. Мы разговорились и, когда я пожаловался на однообразие утиной охоты, он предложил пострелять глухарей.

Надо ли говорить, что его предложение живо заинтересовало меня. Старик рассказал, что на горе есть несколько лиственниц, и к ним часто прилетают глухари. Была как раз та пора, когда хвоя лиственниц уже закисала, то есть желтела. Значит, можно рассчитывать на успех. Сам Никифор идти отказался.

– По горам-то лазить я уж не мастак, – сказал он, – ноги не те стали. А ты молодой, шутя доберешься.

Подробно расспросив, как разыскать лиственницы, я, не откладывая, решил попытать счастья. На поиски лиственниц я потратил времени больше, чем полагал, пока наконец увидел среди сосен и редких берез восемь красивых деревьев с темно-красными узловатыми стволами и плотной корой. Своеобразные тонкие иголки вместо листьев очень напоминали сосновую хвою.

Под деревьями валялись мелкие ветки, помет и перья. Я терпеливо стал дожидаться своего охотничьего счастья. С горы хорошо были видны окрестные озера, несколько деревушек, дым со стороны Кыштыма и даже узкоколейка на Карабаш, по которой в это время шел поезд. Отсюда он казался игрушечным – вагоны не более спичечной коробки.

Был седьмой час утра, и птицы могли прилететь каждую минуту. Выбрав укромное место в кустах неподалеку от лиственниц, я затаился.

Как всегда в таких случаях, время тянулось медленно. Минутная стрелка полностью обошла циферблат и начала второй круг. Я уже стал подумывать, что, пожалуй, именно сегодня глухари не появятся. Но в это время одна из веток на ближней лиственнице качнулась. Бесшумно опустился глухарь. Рядом села копалуха (глухарка), а на соседнее дерево – еще три птицы. Притаились, внимательно осмотрели соседние деревья, один из глухарей несколько раз клюнул пожелтевшую хвою, его примеру последовали другие.

Я долго наблюдал за птицами, потом, вспомнив, зачем сюда пришел, прицелился в ближнего петуха. После выстрела четыре птицы, громко хлопая крыльями, улетели. Пятая осталась под деревом.

В. КУЗНЕЦОВ

ВОЛЧЬИ БОЛОТА

Охота на козла срывалась уже третий год. Общество охотников отказало в лицензии, а без нее не поедешь.

И вот, нежданно-негаданно редактор нашей многотиражной газеты Максим Николаевич Мощевитин познакомил меня с одним охотником, которого случайно довелось видеть года три назад на хозяйстве озера Уелги.

Они заявились ко мне поздно вечером. Я заканчивал смазку ружья. Незнакомец, не раздеваясь, бесцеремонно развалился на диване и сострил:

– На зимнюю смазочку ружьецо? Зря, зря.

– Знакомься, – как бы опомнившись, представил мне своего соседа Максим Николаевич. – Михаил Абрыков. Охотник со стажем.

– Ваш новый компаньон, – добавил тот басом, привстав с дивана, чтоб пожать мою руку. На его широкоскулом лице расплылась многозначительная улыбка. – Рад попасть в компанию порядочных охотников. Он пошарил в нагрудном кармане пиджака и нашел нужную ему бумагу. – Персональная, так сказать, – самодовольно воскликнул Абрыков, протянув мне небольшой листок.

– Вы, видать, большой активист, – сказал я, – нынче, говорят, лицензии кое-кому из актива выдали.

– Да, я активно помогаю обществу моих коллег… Случается, случается… Мне охотсовет не откажет ни в чем.

Отъезд назначили на субботу. В нашу компанию мы пригласили еще и слесаря ремонтного цеха Костяшина, с которым у меня была давняя дружба. У него свой «Москвич» старого выпуска. Он управлял им заправски и чутьем находил дорогу.

Дождь, какие нередко бывают на Южном Урале в конце октября, поливал через день, но нам положительно повезло: с четверга установилась сносная погода. Никто не заставил себя ждать, и в назначенное время темно-желтый «Москвич» и новенький зеленый мотоцикл торопливо мчались в сторону Бродокалмака. Мощевитин, удобно усевшийся в коляске моего мотоцикла, едва лишь осталось позади озеро Второе, продрог и перебрался в машину.

Было по-осеннему холодно. Хмурое небо, почти сплошь заволоченное отяжелевшими грязно-дымчатыми облаками, подгоняемыми северным ветром, предвещало снег.

Минуло два с лишним часа. Бродокалмак был позади. Становилось совсем темно. Вскоре мы попали в объятия кизячного дыма Алабуги. С трудом миновав еще не просохшую от осенней мороси улицу, «Москвич» почти уперся в ограду небольшого домишка, прилепившегося к восточной окраине села. Хрипло залилась дворняга. Скрипнула дверь.

– Кто там? – громко окликнули со двора.

– Принимай гостей, Захар, – отозвался Максим Николаевич, узнав по голосу хозяина.

* * *

Пока мы собирали негромоздкое охотничье имущество, хозяйка приготовила ужин. За столом познакомились и разговорились.

Захар Петрович Веслов, приходившийся Мощевитину двоюродным братом, работал трактористом. Ему было под пятьдесят, но выглядел он довольно молодо. Охотником в деревне считался одним из лучших.

– Сызмальства в Алабуге живу, – не с нарочитой гордостью заявил он, – с десяти лет по местным лесам да по болотам брожу. Все окрест знакомо. Волков обкладывал с мужиками. Лису и зайца промышляем. Птицы у нас на озерах полно всякой…

– А такая «птичка», как козелок, есть? – спросил Абрыков.

– Козел? – удивился Захар Петрович. – Но ведь нынче его того… отстрел-то запретили. По разрешениям, сказывают, охота.

– А у нас, братуха, лицензия, – пояснил Максим Николаевич.

– Тогда другой разговор будет. Места у нас хороши. Помнишь, Максим, Волчьи болота? Туда ехать надо. Там козел испокон веков водится.

У Абрыкова сверкнули глаза. Он заерзал на скамье и смотрел, не отрываясь, на Веслова.

– А почему болота называются Волчьими, когда козлы там водятся? – опередив меня, спросил молчавший до того Костяшин.

– Сказывают старики, что когда-то в тех болотах деревенские охотники волчьи выводки находили, – пояснил Захар Петрович.

– Ну, а сейчас? – допытывался я.

– Не-е. У нас в районе они зимой-то редко нос кажут. Мы их тут не жалуем. Чуть что – облаву.

Наутро решено было отправиться в Волчьи болота. Захар Петрович отложил поездку за сеном и с большим желанием примкнул к нашей компании.

* * *

Ночь у охотника коротка. Захар Петрович поднял нас после вторых петухов. Заря уже занималась. Хмурившееся накануне небо совершенно очистилось. День обещал быть погожим.

Поблагодарив хозяйку за гостеприимство, мы тронулись в путь. Выехали на малоезженный проселок. Вскоре дорога залевила и привела нас в окруженное лесом сухое болото, сплошь заросшее осокой и редким кустарником. Посреди болота прямо и косо маячил пегими стволами гнивший березовый сухостой, над которым изрядно поработали дятлы.

– Здесь сделаем первый загон, – пояснил Захар Петрович, указывая на примыкающий вплотную к болоту довольно обширный березовый колок.

Я вызвался идти с Захаром Петровичем в загон.

– Гон начнем минут через пятнадцать. Хорошо маскируйтесь. Не курите. Козел – чуткий, повернет сразу – не успеешь и глазом моргнуть. А еще, не спешите с выстрелом. Выскочат два, три, выбирайте который крупнее – это самец-рогач. Его и бейте. А самку не трожьте. Козлуху грех бить.

– Послушай, старина, – отозвал его Абрыков, – а в лицензии не сказано, что отстрел самки запрещен. По-моему, что козел, что козлуха – мясо в диком состоянии.

– Я тоже когда-то так думал, – возразил ему Захар Петрович. – Нельзя козлуху бить. Убьешь козла – урон небольшой, а самку – грех. Козлуха приплод дает. Потом она меньше, намного слабее рогача, чаще волку в пасть попадает. Козел же сильный, выносливый. Потому-то козлов всегда больше, чем козлух.

Абрыков недовольно смолчал. Мы отправились краем колка. Я шел за проводником и удивлялся тому, как тот неслышно ступает по сухим прошлогодним веткам, притаившимся в пожелтевшей траве.

«Он настоящий следопыт», – подумал я. Меня удивляла и его дисциплинированность в охоте. Наслушавшись от многих городских охотников побасенок, что деревенские жители обычно не считаются ни с какими сроками и законами охоты, я считал их до сих пор кровожадными браконьерами. И вот рядом со мной шагал Захар Петрович. Как не похож он на тех, о которых мне говорили.

– Захар Петрович, а как другие охотники в деревне, козлух бьют, а? – задал ему я вопрос.

– Нет, не бьют. У нас тут свой закон, местный: не в сезон не стрелять, самок беречь. Козел – не волк, тот разбойник, пакостник. Не столько съест, сколько напакостит. А козлы – они безвредные, больше для украшения природы. Без козла и лес сирота. Он в наших краях – красота лесная.

Колок, между тем, кончался. Дальше шла стерня. В стороне стоял крытый соломой ток. Мы разошлись. Через несколько минут с левого фланга раздался условный сигнал Захара Петровича: «Гоп! Гоп!!» Гон начался.

Метрах в семидесяти от нас, легко, будто качаясь на волнах, показался козел. Я встал, как вкопанный. «Вот он – настоящий, дикий!..»

Мощевитин был в неописуемом восторге. Еще бы, впервые за все годы охоты он поймал в объектив своей лейки лесного красавца и успел щелкнуть два кадра!

– Тоже мне, охотник, – пробурчал Абрыков, – на съемку что ли приехал? Под носом был…

– Не мог я стрелять, Михаил, козлуха же, – начал было оправдываться сконфуженный Максим Николаевич.

Лицо Абрыкова побагровело, под нахмуренными густыми ржавыми бровями бешено метались белые яблоки глаз. Зубами он точно пережевывал крупно зернистый песок.

– Охотничек!

Мы переглянулись, а он тем временем продолжал:

– Надо бы, чтоб козел в твой глупый лоб врезался. Одним бы идиотом меньше было. Определил: козлуха. Ты ей под хвост заглядывал?

– Перестань, Михаил, по пустяку злиться, – умоляюще попросил Максим Николаевич.

– Балда ты и только, – огрызнулся Абрыков.

– Ну, будет вам… успокойтесь, – вмешался я.

– Чего шуметь, – вступился в разговор Захар Петрович. – Поехали к Волчьим болотам.

Абрыков что-то пробурчал и не спеша направился к стоянке.

* * *

Чуть набитая дорога, то и дело петлявшая среди сплошь заросших подлеском колков и сухих болот, привела нас вскоре к небольшому массиву парового поля. На его южной окраине за редкими стройными березами начинались Волчьи болота. Они тянулись с севера на юг, окаймленные по краям совершенно не видевшим топора березняком, осинником, черноталом.

– Волчьи болота для волков, – сказал я нашему проводнику.

– Может, и верно, – согласился Захар Петрович, – но никто из деревенских давно волков не встречал. А вот козлы сюда к зиме собираются. Снегу тут не так много, лес нетронутый – глухомань, словом. Козлу раздолье. Молодой осинник и тальник кругом. А за лесом – поля, озими, клевер и солома в стогах. Ему и жизнь!

Захар Петрович посоветовал, как лучше устроить гон, распределил между нами обязанности. Сбросив плащи, я и Абрыков отправились в загон.

Взяв вправо от стоянки, мы прошли метров триста вдоль паров и очутились в лесной чащобе. Подождали немного, потом разошлись пошире и начали гон. Шли в направлении, намеченном Абрыковым, напрямик к болотам. Но вскоре я потерял Абрыкова из виду и лишь угадывал по треску ломающихся сучьев, где он должен быть. Лес все густел и преодолевать чащобу становилось все труднее.

– О-го-го-о-о! – подал я знак.

Абрыков откликнулся. Я позвал его и уселся на поваленный ствол.

– Что случилось? – спросил Абрыков, придерживая на плече «Зауэр».

– Мы не туда идем.

– Да брось ты ныть, – вскипел Абрыков. – Ну и попал я в компанию: один круглый дурак, другой агитатор, третий нытик.

Я не вытерпел и оборвал его:

– Будет тебе каждому ярлыки наклеивать. Посмотри на часы.

– Ну и что?

– Не многовато? Почти сорок минут, как покинули стоянку, а «волчьими» и не пахнет.

– Не выдумывай, иди за мной.

Шли около часа. Лес заметно поредел. Места были явно незнакомые. И когда наш путь пересекла лесная дорога, истоптанная отарой, сомнений в том, что мы заблудились, не оставалось.

* * *

Короткий осенний день угасал. Набежавший ветерок, слегка расшатывая верхушки деревьев и шурша сухой травой, повеял лесной сыростью. Впереди слева, будто дразня, краем выглянуло солнце, клонившееся к горизонту, бросило косые лучи на раздетые деревья. Оно словно предупреждало: «Торопитесь, охотники! Скоро вечер».

По голому стволу старой березы шныряли два больших черных дятла. Вот один, вцепившись острыми когтями в кору, пробарабанил торопливо. Где-то в отдалении глухо лопнул ружейный дублет.

– Давай-ка отдохнем малость, – предложил Абрыков.

Я не заставил себя уговаривать. Оба, как подкошенные, завалились в траву, а вслед упали первые капли дождя. Серое и неприветливое небо стало еще мутнее.

«Что сейчас делают наши? – подумал я. – Наверное, упрятались в «Москвиче» и шпарят охотничьи прибаутки. Дернул же меня черт в загон с этим «следопытом». Тащись теперь».

Дождь все усиливался и казалось, что ему не будет конца.

– Что делать? – спросил я Абрыкова.

– Известно что, искать надо. – И встал.

Я еле тащился, а тот вышагивал уверенно и спокойно. С его широкой, сутуловатой спины, спрятанной под армейское сукно куртки, стекали крупные капли.

– Всю охоту испортил. Будь он проклят… этот дождь, – нарушил я молчание.

– Дождь охоте не помеха, – пробубнил Абрыков и, помолчав, добавил: – Не дождь испортил, а дружок твой. На эту лицензию можно пять козлов отстрелять.

– Как это пять? В лицензии сказано одного.

– Все просто. Сегодня, к примеру, двух, следующий раз еще… А потом сдавай бумагу. Кто тебя проверять будет. Лицензия – формальность… По-твоему, каждый охотник по разрешению отстреливает одного козла?

– Конечно, иначе зачем же вводить разрешения?

– Глупый ты, – рассмеялся Абрыков. – В жизни все иначе… Вот достал я лицензию, вас пригласил. Убьем мы одного и дели рожки да ножки. Какая выгода от такой охоты? Никакая. Голову надо иметь. Достал лицензию, так и бей, пока есть возможность. А пригласил я вас потому, что одному козла не взять. Козел хитер. Даже вдвоем его в это время с ружьем не добудешь.

Я готов был поссориться, но сдержался.

– Уток на весенней охоте, вероятно, не раз гробил? – уставился на меня Абрыков.

– Почему ты всех на свой аршин меришь? – вскипел я.

– Оттого, что все охотники на один манер. Что такое браконьер, по-твоему? Одно понятие, не больше. Любой охотник в своем роде браконьер. Только один с умом, другой шалопай. Захар, думаешь, зимой по насту козлов не бьет? Бьет. За будь здоров! Знаю я деревенских.. На лыжах загоняют и ножами режут.

– Ты видел?

– Зачем видеть. Так везде, в каждой деревне охотятся… И они правы: чем волкам в пасть, лучше в кастрюлю.

И Абрыков поведал мне, как он охотился в сорок шестом году, когда в деревне жил.

– Бор у нас недалеко. Варламовский. Знаешь, может?

– Слышал.

– Так вот. Снегу той зимой уйму навалило. Зимища лютая: морозы, вьюги, метели. Козла в войну почти не стреляли. Некому было. Охотники – кто не вернулся с фронта, кто калекой пришел. Развелось козлов много. В декабре мы с одним деревенским в три приема двенадцать их взяли. Из карабина били. А сейчас какая охота? Убьешь на удачу, а сколько поездишь, намучаешься. Перевелся козел. Волков-то сколько расплодилось… Да что и говорить! Как вспомнишь те времена, сердце радуется.

Мне стало не по себе. Вот он каков, Абрыков!

Шли молча. Дождь не унимался. Вскоре оказались на каком-то покосе. Укладывавшие на автомашину сено трое мужиков в дождевиках оказались из Алабуги. Справились у них о Волчьих болотах. Положение прояснилось: мы очутились с той стороны, откуда к болотам подъезжали.

Побрели вперед.

– Надо подать сигнал, – предложил я, и по лесу тотчас разнеслось эхо двух дублетов.

– Чего палите, бродяги? – закричал кто-то совсем рядом.

Это была стоянка.

* * *

– Где же вас леший носит? – ворчал Костяшин. – Дорогу-то расквасило вконец. Как выбираться будем?

Удобно усевшись на заднем сиденье «Москвича», я уписывал бутерброды; возле примостился Абрыков.

– Пробродили, вымокли, с голоду чуть не пропали, – подтрунивал Максим Николаевич.

– Уймись, остряк, – огрызнулся Абрыков.

– Нам по положению подобает, – ответил Максим Николаевич. – У нас двойная удача. Покажи-ка, Палыч, – обратился он к Костяшину.

Тот как по команде выставил напоказ рогатую голову.

– Пять отростков. Будь здоров козелок!

Абрыков перестал жевать.

– Одного уложили? – спросил он, загораясь жадным любопытством.

– Сколько по лицензии, – ответил Захар Петрович. – А это без разрешения стукнули. – Он вытащил из-под машины волчью шкуру.

– Волка убили? – обрадовался я. – Ну и молодцы.

– Захар разбойника стукнул, а я – козла, – пояснил Максим Николаевич.

Перекусив, я потребовал у Абрыкова лицензию. Сначала он нерешительно посмотрел на меня, но, видимо, сообразив, что сопротивляться бесполезно, молча полез за борт куртки.

– Пусть охотсовет знает, какой ты «активист», – сказал я.

– Напрасный труд, – отмахнулся Абрыков. – Я не из робкого десятка.

– Кто знает… – вздохнул Захар Петрович.

…Когда мы выехали из Алабуги, была темная, хоть глаз выколи, осенняя холодная ночь. Свет фонаря мотоцикла то скользил по раскисшей дороге, то пробегал по придорожным кустам и березам, то уходил в ночную бездну. Прекратившийся было дождь, снова захлестал будто мелкими ледяшками по обветренному лицу, забирался под капюшон дождевика. Не в меру размоченная дорога окончательно превратилась в жидкую кашу. «Москвич» съезжал в кюветы, буксовал. Мы ползли адски медленно. А до города еще далеко-далеко.