Текст книги "Рубеж"
Автор книги: Анатолий Рыбин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Но я же сам просил их дать мне возможность именно здесь, в дивизии, завершить свою новую работу о взаимодействии войск и рапорт на имя министра писал. Вы-то, Кирилл Макарович, знаете.
– Знаю, конечно, – охотно подтвердил Павлов. – А товарищи из министерства почему-то уверены, что работа ваша уже близка к завершению.
– Близка-то близка, но не закончена.
– Вот и я сказал им это. Но тем не менее будьте готовы, Сергей Иванович, к серьезному разговору с кадровиками после больших учений. А работу свою давайте на рассмотрение нам. У нас пишете, у нас и разговаривать будем.
– Спасибо за внимание, Кирилл Макарович.
– Ну с этим вы пока не торопитесь, мы еще посмотрим, кто спасибо заработает. Словом, дела покажут. А насчет экспедиции наведу справки и сегодня же вам позвоню.
3
Ракетчики возвратились с полигонов еще до захода солнца. А когда городок окутали сумерки и на темном небе появились первые звезды, пусковые установки уже стояли в парке, тщательно вычищенные и заботливо укрытые брезентом.
Подполковника Нечаева встретил дежурный офицер, доложил, что командир все еще находится в своей служебной комнате на втором этаже казармы.
В комнате был полумрак, горела только настольная лампа под зеленым низким абажуром, освещая густо заполненные цифрами листки и логарифмическую линейку. Майор не сразу заметил начальника политотдела и оторвался от расчетов, лишь когда Нечаев подошел вплотную к столу и спросил с укором:
– Значит, ракетчики все еще трудятся?
– Извините, товарищ подполковник. – Жогин встал, не выпуская из рук логарифмической линейки, выпрямился. – Проверяю работу операторов.
– Вижу, вижу. А я проверить жалобу пришел.
– Какую жалобу? – Жогин удивленно посмотрел на подполковника.
– А дочь ваша, Машенька, пожаловалась. С полигона, говорит, папка вернулся, а домой не идет.
– Э-э-э, неправда, товарищ подполковник, – заулыбался Жогин. – Я раньше всех дома побывал, сразу, как технику в парк поставили.
– Мало побывали, значит. Надо было с дочкой в кино сходить, с женой погулять под звездами. Вечер-то какой!
– Не до этого, Геннадий Максимович. – Жогин тягостно вздохнул. – Я сейчас вроде провинившегося школьника. Того и гляди, в угол поставят.
– За что?
– Не догадываетесь? Ладно, скажу. Как раз сегодня на полигоне я понял, что не за тот гуж мы тянули. Оно, конечно, установленные нормы перекрыли, и командующий похвалил нас. Но это все лишь секунды... секунды... – Жогин разочарованно развел руками. – А хочется большего. И ведь есть такая возможность, есть! Только заходить нужно с другого фланга. Прибор наведения меня беспокоит. Именно в нем скрыты резервы ускорения подготовки точных данных.
– Интересно. Но ведь это, как я представляю, уже область большой рационализации. Вы с полковником Осокиным советовались?
– Пока в общих чертах.
– Помощь обещает?
– Не очень. Ему сейчас, после замечаний командующего, не до рационализации.
– Ну как бы там ни было, а он непосредственный начальник ваш. К тому же за всю рационализацию в дивизии в ответе. А вы, значит, за этот прибор уже всерьез взялись? И как... проясняется что-нибудь?
– Одна идея уже в руках вроде. Но времени маловато. Урывками работаю.
– Что ж, тогда не буду мешать, Григорий Павлович. Работайте. Только не забывайте, что и отдыхать нужно.
Жогин улыбнулся.
– Спасибо, товарищ подполковник.
Внизу Нечаева опять встретил дежурный офицер, проводил в ленинскую комнату, где солдаты читали газеты, писали письма или тихо разговаривали, разделившись на маленькие группки.
– Скучновато у вас что-то, – сказал Нечаев, присаживаясь к столу, заполненному подшивками газет и журналов. – Устали вы, похоже, основательно.
– Не в том дело, товарищ подполковник, – заговорил было ефрейтор Машкин и вдруг замялся, умолк.
Нечаев знал ефрейтора как хорошего оператора, веселого, артельного товарища и как самого голосистого запевалу в гарнизоне. Месяца два назад после соревнования на лучшее исполнение строевых песен он сам вручал ему приз с шутливой надписью: «Волжанину, земляку Шаляпина, ефрейтору Машкину Константину Степановичу с благодарностью от командования».
– Так вы чего приуныли? – спросил Нечаев. – Никогда раньше я вас такими вроде не видел.
Ефрейтор нехотя стал объяснять:
– Обидно, товарищ подполковник, в своем ракетном деле все как надо было, а тут...
– А тут не свое дело, значит? Выходит, борьба с десантом противника дело постороннее. Странно вы рассуждаете.
Машкин в замешательстве посмотрел на молчавших товарищей.
– Не то чтобы постороннее, товарищ подполковник, но и не прямая наша задача, как, например, подготовка к пуску.
– Не прямая, говорите?
– Конечно. Сами посудите, если не будет расчетных данных ко времени, то и никакого ракетного удара не произойдет.
– А если десант противника захватит всех нас вместе с пусковыми установками, тогда удар произойдет? – Нечаев строго посмотрел на растерявшегося Машкина. – Ну, ну, отвечайте.
Машкин долго переглядывался с товарищами, как бы спрашивая: «А вы чего молчите?»
Наконец кто-то сказал без энтузиазма:
– Охрана ж должна быть.
– Верно, охрана должна быть, – подхватил Машкин.
– Ладно, допустим, что подразделения для охраны пусковых установок выделены командованием. Но ведь они могут опоздать, да и противник в любой момент отсечь их может от расположения ракетных установок. Как быть в таком случае? – спросил Нечаев.
– Тогда, конечно... Сами тогда должны защищаться, – согласился Машкин. – Но ведь это исключительные обстоятельства, товарищ подполковник.
– Исключи-и-тельные... – протянул Нечаев. – Да при современных воздушных средствах десантные действия могут приобрести самые массовые размеры. Или вы такое не допускаете?
– Нет, почему же, допускаю, – сказал Машкин. – Мы на такой случай дополнительные обязательства приняли.
– А где же они, ваши новые обязательства? – спросил Нечаев.
Все посмотрели на рослого бритоголового солдата с густыми рыжими бровями, что сидел неподалеку от ефрейтора Машкина. Тот мгновенно встал, громко доложил:
– Рядовой Омелин, оператор. По совместительству художник, товарищ подполковник.
– Знаю, – улыбнулся Нечаев. – Значит, обязательства у вас?
– У меня, товарищ подполковник. Разрешите показать?
Омелин метнулся к шкафу, достал тетрадь, проворно раскрыл ее на столе перед начальником политотдела. В тетради карандашом было записано:
«Добиваться в боевых расчетах полной взаимозаменяемости номеров, уметь отлично стрелять из автоматов, бросать в цель гранаты, постоянно держать при себе противогазы...»
– Что ж, разумно, – сказал Нечаев. – Но тут, я думаю, нужно особо подчеркнуть роль боевых расчетов в защите пусковых установок, о чем как раз и толковали мы только что. Как вы считаете, товарищи?
– А так и считаем: записать, – ответил за всех Машкин.
– Вот теперь ясно, – сказал Нечаев. – Но все это нужно написать крупным шрифтом и повесить на видном месте. Не прятать же обратно в шкаф.
Омелин с деловым видом полистал тетрадь, потом молча достал из шкафа ватман, банку с краской, кисточку. Бумагу прикрепил кнопками к столу, начал разводить краску.
– Правильно! – одобрительно кивнул Нечаев и, только теперь приметив в глубине комнаты черноглазого Николу Ероша, воскликнул: – О, да у вас гость!
Нечаев не раз уже видел, с каким старанием этот малоразговорчивый украинец помогал расчетам приводить в порядок пусковые установки после полевых занятий.
– Значит, дружба с ракетчиками крепнет, Никола? Хорошее дело!
– А мы его в наводчики готовим, – снова вмешался в разговор бойкий ефрейтор Машкин.
– И как, успешно?
– Времени мало. Его бы к нам насовсем. Способный он человек, товарищ подполковник.
– Так вот и учите без отрыва от основной службы. Никто же не запрещает.
– Без отрыва трудно, – серьезно сказал Машкин.
– А он трудностей не боится. Верно, Никола?
Ерош смущенно пожал плечами, но сказать ничего не успел. В ленинскую комнату вбежал дневальный и, вытянувшись в струнку, доложил, что начальника политотдела просит к телефону командир дивизии. Нечаев посмотрел на часы: было без четверти десять. С того момента, когда он выбрался из комдивского газика у подъезда своего дома, прошло уже более трех часов. За это время могло случиться всякое: произойти ЧП, поступить важный приказ из штаба округа, наконец, сам комдив мог объявить тревогу в какой-либо части.
– Что ж это получается, Геннадий Максимович? – послышался в трубке шутливо-упрекающий голос комдива. – Я считаю, что вы дома отдыхаете, а вы сбежали, оказывается?
– Ничего подобного, Сергей Иванович. Просто решил прогуляться после ужина. Погода уж очень располагающая: тишь, звезды, листья багряные с кленов падают.
– А серенады никто не поет?
– Вот чего нет – того нет.
– Ну если так, приходите ко мне, – предложил Мельников. – Хочу видеть вас... неотложно.
– Серьезное что-нибудь? – спросил Нечаев.
– А вместе под кленами постоим, на звезды посмотрим, – уклончиво ответил Мельников.
И всю дорогу, пока добирался до комдивского дома. Нечаев терялся в догадках: что же все-таки произошло? Лишь придя к Мельниковым и увидев за столом свою жену и хозяйку, понял: волновался совершенно зря.
– Хитро разыграли вы меня, – сказал Нечаев, уважительно пожимая руку Наталье Мироновне. – С радостью прочитал о вас в газете. – Он протянул ей кленовую ветку с яркими ажурными листьями.
– Смотрите-ка! – всплеснула руками Ольга Борисовна. – А я и впрямь думала, что у него дела служебные.
Наталья Мироновна лукаво заметила:
– Ты, Оленька, зря притупляешь бдительность.
Мельников взял гостя под руку и, как бы защищая от колких женских реплик, усадил возле себя.
– Ну что там у ракетчиков? – спросил он. – Все разбираются, наверно, что у них главное и что не главное? Вот же проблема появилась!
– Но мы сами виноваты в этом, – сказал Нечаев. – Всюду же только и твердили: «Ракетчики – наша молодая интеллигенция», «Наша боевая инженерия». Вот они и возомнили о себе бог знает что.
Мельников задумался.
– А что, верно вы подметили, Геннадий Максимович. Мы даже в гарнизонный караул не выделяли людей из ракетного подразделения, чтобы не отвлекать от рационализаторских дел. Так ведь? – Он пристально посмотрел на Нечаева. – Что умолкли? Не хотите критиковать командира дивизии?
– Не в том дело, Сергей Иванович.
– Чего там «не в том»! Что было, то было. Оно всегда так: одно налаживаешь – другим поступаешься и сам того не замечаешь. А теперь вот разбирайся. Ну как все же там, в подразделении? Самого командира видели?
– Видел. Но не стал с ним говорить о просчетах. Пусть сам хорошо подумает. Он человек мыслящий.
Мельников грустно покачал головой:
– Вот так и я полагал: «мыслящий», «думающий», а теперь развожу руками... Ах, Григорий, Григорий! И как же я верил ему, как верил!
– А теперь не верите? – удивленно спросил Нечаев. – Так вот сразу и разуверились?
– Не в том дело. Жогин сам должен понять: он – прежде всего командир подразделения и главным в его деятельности была и остается работа на пусковых установках, а инженерные поиски уже потом.
Нечаев молчал. Он хотел было рассказать о намерении Жогина изменить устройство прибора наведения, но решил, что сейчас не стоит подливать масла в огонь. Да и не было у него уверенности, что идея эта у Жогина окончательно отстоялась. Он мог ведь еще в чем-то усомниться, а то и вовсе охладеть к своему замыслу.
Нечаев обернулся к женщинам, которые, как ему показалось, загрустили в одиночестве, шутливо сказал:
– Все, больше не будем о ракетчиках! Хватит!
– Почему хватит? – неожиданно возразила Ольга Борисовна. – А может, я тоже хочу покритиковать их.
Нечаев снисходительно улыбнулся, как бы говоря: ну-ну, отведи душу. Но тут же лицо его снова сделалось серьезным, потому что Ольга Борисовна принялась вдруг обвинять Жогина в равнодушии к культурному отдыху солдат, к их участию в читательских диспутах. Нечаев попробовал остановить ее:
– Зачем же сгущать краски? Поговорила бы сама с ним...
– А то я не говорила. Специально в штаб к нему ходила.
– Вот это интересно. И что же он вам ответил? – спросил Мельников.
– Принял меня, посочувствовал – и больше ничего. Говорит, время сейчас трудное, не до диспутов. Пришлось извиниться за причиненное беспокойство. – Ольга Борисовна нахмурилась, маленький носик ее досадливо наморщился. – Мне, Сергей Иванович, жаль Машкина и Ячменева, которые сами хотят в литературных диспутах участвовать. И такие у них суждения интересные. Будете в библиотеке – загляните в книгу отзывов. Не пожалеете.
– Загляну обязательно, – пообещал Мельников и спросил Нечаева: – А на это что вы скажете, Геннадий Максимович?
– Чего же тут толковать? На бедного Макара все шишки посыпались.
– Это майор-то Жогин бедный Макар? – засмеялся Мельников и покачал головой. – Ну нет, он сам любому шишек наставит. Уверяю вас.
4
В эту ночь Мельниковы долго не спали, ожидали телефонного звонка от Павлова. У Натальи Мироновны время от времени покалывало сердце, и она, не в силах унять боль, то откидывала одеяло, то снова натягивала на плечи. Сергей Иванович молчал, делал вид, что ничего этого не замечает. А когда жена, подняв над подушкой голову, потянулась за таблеткой, не вытерпел, сказал:
– Может, вызвать «скорую»?
– Не выдумывай, – отмахнулась Наталья Мироновна. – Спи лучше, тебе завтра на службу.
– Да какой уж тут сон! – Мельников закинул руки за голову.
Наталья Мироновна повернула к нему освещенное тусклым ночником лицо и долго смотрела, прежде чем спросить:
– О чем ты сейчас думаешь, Сережа?
Они были связаны давнишним уговором отвечать в таких случаях правду, ничего не сочиняя.
– Я вспомнил твои дальневосточные похождения, – ответил Мельников. Заметив, что жена не отводит от него пристального взгляда, повторил: – Верно, то ледовое происшествие.
Он в самом деле только что вспомнил, как однажды – было это на Дальнем Востоке – жена, позвонив ему из больницы, срочно улетала в далекую рыболовецкую артель. А потом ему сообщили пограничники, что льдину с рыбаками и не успевшим взлететь самолетом оторвало от берега и угнало в океан. Лишь в конце дня военный катер сумел отыскать льдину и уже ночью подтянул ее к берегу.
– А чего ты вдруг ударился в воспоминания? – настороженно спросила Наталья Мироновна. – Может, хочешь оправдать этим Володю?
– Нет, я просто подумал, что у него твой характер.
– Значит, мой? – сказала она обидчиво. – А ты, выходит, ни при чем? Тогда вспомни, как отправил меня с Дальнего Востока в Москву и велел ожидать твоего приезда, а сам вместо Москвы оказался бог знает где, в степи. Что, молчишь?
– Молчу, Наташа, молчу. – Мельников в знак капитуляции поднял руки. – Давай поделим Володин характер пополам и будем спать. Хорошо?
– Ты еще можешь шутить?
Павлов позвонил после двенадцати ночи. Он сообщил Сергею Ивановичу, что Володя с группой врачей уже вылетел во Вьетнам для доставки в разрушенные войной районы медицинского оборудования и организации медпунктов для населения. Когда же трубку взяла Наталья Мироновна, Павлов объяснил все гораздо подробнее, стараясь всячески подбодрить ее и так настроить, чтобы она не сердилась на сына за его самовольное решение.
– Да где уж тут сердиться, – тяжело вздохнула Наталья Мироновна. – Но ведь там такая тяжелая война, Кирилл Макарович!
– Верно, война нелегкая, – сказал Павлов. – Особенно женщинам и детям тяжело там. Помочь им нужно. Так что у Володи вашего очень благородная миссия.
– Ой, боюсь я за него, Кирилл Макарович, очень боюсь, – призналась Наталья Мироновна. – А кроме всего, там ведь тяжелый климат. Сгубит он Володю, сгубит.
– Юг, он лечит, я слышал... – не очень уверенно утешал Павлов. – Там никакие болезни не приживаются.
– Если бы так! Но ведь юг югу рознь... Вьетнам, в моем представлении, – это сплошные огонь и страдания.
– Обождите, обождите, Наталья Мироновна, мы еще к сыну в гости проводим вас, – пообещал Павлов.
– Ой, Кирилл Макарович, кажется, полетела бы хоть сейчас. Честное слово!
Мельников, внимательно следивший за разговором жены, с радостью подумал: «Нашел все же Павлов ключик к материнскому сердцу. Нашел». И когда Наталья Мироновна, положив трубку, отошла от телефона, сказал:
– Вот видишь, все и прояснилось.
– Проясни-и-лось! – Она печально покачала головой.
– А что, молодец наш Володька, мужественный человек! Разве не так?
– Может, и так, но посоветоваться с родителями он должен был.
– Опять ты за свое... Ведь он тебя преждевременно расстраивать не хотел. И давай, дорогая Наташенька, спать. Спать немедленно.
Утром Мельников поднялся с постели неслышно, чтобы не потревожить заснувшую наконец жену. Он, как всегда, облачился в легкий спортивный костюм и вышел в сад. На кустах акации и на кленах щебетали воробьи. Увидев человека, воробьи разом стихли. А когда Мельников вскинул руки, стал делать зарядку, они дружно вспорхнули и унеслись к реке, в ивняковую рощицу.
После гимнастики Мельников тоже отправился к реке. Выбитая за лето купальщиками тропка вела сперва через опустевшие уже огороды, потом по косогору между ракитовых кустарников прямо на крутой, в красных суглинистых обрывах берег. Вода в реке была такой прозрачной, что даже на полутораметровой глубине отчетливо обозначались каждая ракушка и каждая стайка плотвы, льнувшая к зеленым космам тихо колыхавшихся тинников.
Раздевшись, Мельников неторопливо, с наслаждением погрузился в воду. Она была совсем как в июле, даже за ночь не нахолодилась.
Солнце только что оторвалось от горизонта, и лучи его, словно пробудившиеся птицы, перескакивали с куста на куст, цеплялись за торчавшие из обрывистых берегов камни-валуны и вот уже приноравливались коснуться речной глади. Вода игриво толкала Мельникова напористыми струями в бок, в спину, а он, с удовольствием пошевеливая сильными лопатками, думал, как все-таки хорошо распорядилась природа, пристроив эту неказистую речонку в такой суховейной местности. Конечно, широко поплавать тут негде, да и пляжи, как само речное русло, совсем крохотные. Но все равно купальщиков здесь летом набирается, как на больших курортах. Да что там летом! Приди он, Мельников, сегодня сюда на два-три часа позже, едва ли нашел бы подходящее место для купания. А если бы и нашел, то не застал бы воды такой чистой, как сейчас.
Когда Мельников возвратился домой, жена уже встала и приготовила завтрак.
– А я не спешил, – сказал он виновато. – Думал, поспишь еще.
– Не спится, Сережа, – пожаловалась Наталья Мироновна. – У меня столько работы теперь. Столько работы!
– Но может, отдохнешь хоть сегодня?
– Нет, Сережа, пойду.
– Не бережешь ты себя.
– Так мне же на работе лучше. А тут я за день измучаюсь. Ты знаешь мой характер.
Сам Мельников свой служебный день, первый после учебных сборов, решил начать с оперативного совещания, чтобы сразу определить хотя бы некоторые задачи на ближайшее время. Правда, командующий сказал ему, что подошлет в дивизию офицеров-специалистов для оказания помощи. Но это Мельникова нисколько не утешало. За долголетнюю службу в войсках он убедился, что старая поговорка «на помощь надейся, а сам не плошай» – очень хорошая и забывать ее не следует никогда.
Проходя по коридору, комдив увидел начальника штаба, поджидающего его у кабинета.
Полковник Жигарев был тщательно выбрит, подтянут и сосредоточен.
– Вы что-то сообщить хотите? – спросил Мельников, жестом приглашая Жигарева войти в кабинет.
– Так точно, – коротко ответил Жигарев и положил на стол папку с надписью «Личное дело подполковника Авдеева Ивана Егоровича».
– Разве это так срочно? Может, мы его потом посмотрим? Или там что-нибудь не в порядке?
– Желательно сейчас, товарищ генерал, чтобы быть в курсе, – сказал Жигарев как можно официальнее. – Откладывать не следует. Нужно принимать какие-то меры.
– Даже так? А мне кадровики представили его опытным, думающим командиром. Не гладеньким, конечно, нет... Ну давайте, что там вас насторожило?
Жигарев раскрыл папку, отыскал нужную страницу и подчеркнуто выразительно прочитал:
– «Имеет привычку вступать в пререкания со старшими. Иногда бывает невнимателен к приказам и распоряжениям командования. В повседневной учебе и особенно на учениях допускает ничем не обоснованные вольности, за что неоднократно предупреждался».
– Но это в прошлом, – сказал Мельников. – Что еще?
Жигарев молча перевернул страницу и после небольшой паузы стал читать дальше:
– «Был случай, когда подполковник Авдеев вопреки приказу руководителя учения остановить батальон до подхода соседних подразделений самовольно форсировал водный рубеж». И вот еще: «Невнимателен к замечаниям командования и поэтому ошибки свои слабо исправляет».
Мельников задумался. Густые темные брови его, что минуту назад были удивленно приподняты, теперь недовольно нахмурились.
– А что в других характеристиках вас насторожило? – спросил он коротко и строго, будто сердясь на начальника штаба за медлительность.
– Другие в основном положительные, – сказал Жигарев. – Правда, в одной имеется замечание по поводу пристрастия подполковника к дискуссиям о тактике. На этом, конечно, можно было бы не останавливаться, но вчерашняя встреча меня лично насторожила, товарищ генерал.
– Чем именно? – Комдив пристально посмотрел на Жигарева.
– Во-первых, – Жигарев вытянул руку и загнул палец, – попытка затянуть прием полка вопреки обстановке; во-вторых, – загнул второй палец, – явное стремление подчеркнуть, что он, видите ли, лучше знает, когда доложить о положении в полку, а что там командир дивизии...
– Да, но в характеристике речь идет в основном о тактике, – сказал Мельников. – И характеристика эта, как я понял, тоже не последняя.
– А не все ли равно, товарищ генерал, – заметил Жигарев. – По-моему, что есть в характере, того не спрячешь, оно выпрыгнет не сегодня, так завтра. Не может же человек жить строго по нотам: сейчас так, а через час иначе.
– Конечно, – согласился Мельников. – Но с выводами мы все же спешить не будем. Надо полагать, что те, кто направлял его к нам, тоже думали и взвесили его достоинства и недостатки.
Жигарев развел руками, как бы говоря: каких только оплошностей в жизни не бывает. Он постоял еще немного молча и нехотя закрыл папку.
Но Мельников знал наперед, что Жигарев на этом не успокоится, что каждый новый шаг Авдеева теперь будет им контролироваться с особым пристрастием.
– Ладно, – сказал Мельников, – не будем терять времени. Собирайте быстрей офицеров и приносите план боевой подготовки.
* * *
В кабинет комдива почти одновременно пришли штабные офицеры, начальник ракетных войск и артиллерии, дивизионный инженер. Пришел также со своими офицерами подполковник Нечаев. Мельников сжато сообщил о смысле и целях только что прошедших сборов командного состава, о ракетчиках дивизии, которым, по его мнению, было оказано большое доверие – первыми в округе осуществить пуски из новых мощных ракетных установок.
– Но доверие это... – Комдив сделал паузу, чтобы привлечь внимание офицеров. – Доверие это, товарищи, пока лишь право на серьезный экзамен. Именно право! Не больше! А сам экзамен впереди, и успех его будет зависеть от усилий всей дивизии. – Он говорил как всегда негромко, но внушительно, умело выделяя то, на чем хотел сосредоточить внимание присутствующих. – До сих пор, как вы знаете, у нас шло освоение новой боевой техники. И занимались этим главным образом ракетчики. Теперь же вся дивизия в самые сжатые сроки должна научиться в полной мере использовать новое боевое оружие, и, естественно, придется изменить формы войскового боя. А дело это не из легких. Хотя кое-кто у нас склонен считать, что новые ракетные установки облегчат действия мотопехоты и других войск. Главное, дескать, нанести удар. Есть ведь такие настроения? – Он предостерегающе поднял руку. – Это заблуждение, товарищи офицеры. Задача дивизии усложняется. В этом вы убедитесь очень скоро.
Затем, после небольшой паузы, Мельников предоставил слово начальнику штаба. Тот быстро встал, жестко уперся обеими руками в широкий стол, на котором лежал план боевой подготовки с пометками и поправками, твердо сказал:
– Я считаю, нам нужно сосредоточиться главным образом на двух проблемах: взаимодействии войск и максимальном использовании новой боевой техники. Прежде всего это касается ракетчиков. Их план до сих пор какой-то обособленный. Вот посмотрите... – Жигарев склонился над столом, отыскал нужное место в плане, прочитал: – «Выезд на исходные позиции, развертывание, подготовка к пускам»... опять «развертывание»... Может, майору Жогину все это нужно для своих экспериментов?
– При чем тут эксперименты? – недовольно заметил длинный, сухопарый полковник Осокин, сидевший, как всегда, в глубине кабинета. – Ракетчики должны уметь быстро и точно наносить удары по противнику. Да, да, Илья Михайлович, мощные ракетные удары.
– Думаю, затевать спор по этому поводу вряд ли необходимо, – вмешался Мельников, – противник в боевой обстановке непременно будет стремиться уничтожить пусковые установки любыми средствами, а значит, и с помощью десантов.
Жигарев пристально посмотрел на комдива и глубокомысленно заметил:
– И все же если речь вести об ученых изысканиях майора Жогина, то мне непонятно, почему он не свяжется с научно-исследовательским институтом?
– Это не совсем так, – снова не удержался от реплики полковник Осокин. – Майор Жогин с институтом связан. Но, поймите, Илья Михайлович, его связь с научно-исследовательским институтом не освобождает нас от участия в его, как вы выразились, изысканиях.
Жигарев скептически скривил губы.
– Тогда давайте начнем изобретать пусковые установки. Так, выходит?
– А вы предполагаете изобретательство запретить?
– Я предлагаю навести порядок. Самый жесткий.
В разговор вмешался молчавший все это время Нечаев. Он иронично заметил, что запретить человеку мыслить вообще невозможно. А вот заставить его прятать свои мысли – добиться нетрудно.
– Что значит прятать? – не понял Жигарев.
– Ну, не делиться своими размышлениями и сомнениями, не все ли равно.
– Нет, это не все равно, – раздраженно бросил Жигарев. – Мысль, извините, не пусковая установка, ее под землю не спрячешь. Да и нагрузку мы можем дать ракетчикам такую, что с утра до вечера из обмундирования пот выжимать будет некогда.
Слова начальника штаба неприятно покоробили многих офицеров.
– Пот выжимают из обмундирования, как известно, руки, а головы в это самое время способны думать. Не все, конечно, – снова не удержался от колючей реплики Нечаев.
Мельников в душе был согласен с Нечаевым. Но ему не хотелось служебное совещание превращать в пикировку колкостями. Чтобы покончить с пререканиями, он сказал твердо:
– Давайте, товарищи, ближе к делу. Что касается неприятности с ракетчиками на полигоне, то это прямой результат нашей общей неорганизованности. Тут иного мнения быть не может. – Комдив повернулся к Жигареву: – Продолжайте, пожалуйста, только без... без лишних отступлений.
– Хорошо, я постараюсь. – Жигарев был явно доволен, что комдив не сделал замечания ему лично. – Так вот, перспектива наших боевых дел как будто ясна. До начала больших учений мы должны провести свои, полковые. Времени на подготовку мало, а сделать нужно многое. – Он взял в руки план и как бы взвесил его. – Главное внимание сейчас необходимо обратить на уплотнение занятий в частях, особенно тактических. Главным образом это касается Степного гарнизона, где новый командир, как вы, товарищ генерал, знаете, не желает ускорять прием полка. В таком случае... – Жигарев словно не докладывал, а отдавал распоряжения, не подлежащие обсуждению. – В таком случае не следует ли использовать такую возможность: пусть на учениях по-прежнему командует полком майор Крайнов, а подполковник Авдеев тем временем присматривается. Он может быть посредником. Я лично считаю такой вариант вполне допустимым.
– А вам известно, как будет реагировать на это сам Авдеев? – спросил Осокин.
– Поговорим, убедим, – не задумываясь ответил Жигарев. – Дивизия, конечно, выиграла бы от этого.
– В каком, извините, смысле? – недоуменно вскинул брови Осокин.
– Во всех. По крайней мере, меньше будет всяких неожиданностей.
– Вы хотите сказать, Илья Михайлович, что Крайнов знает, чем можно похвалиться, а чем нельзя, – заметил Нечаев. – Но у нас нет оснований выражать Авдееву недоверие.
У Жигарева нервно задергались брови. Не дав Нечаеву полностью высказаться, он принялся настойчиво доказывать, что иного выхода из создавшегося положения он не видит.
Мельников на этот раз полемики не останавливал. Ему важно было узнать мнение всех присутствующих о неожиданном предложении начальника штаба. И еще ему хотелось, чтобы сам Жигарев понял наконец: нельзя же вот так, с категорической прямолинейностью, решать важнейшие проблемы боевой подготовки в дивизии, не взвесив мнение других штабных офицеров.
Когда страсти несколько поутихли, Мельников сказал Жигареву:
– Ваше предложение, Илья Михайлович, не ключ к решению задачи. Гораздо разумнее будет сократить срок приема полка. И мы это сделаем.
Начальник штаба, привыкший к решениям и приказам комдива относиться с профессиональной сдержанностью, на этот раз никак не мог скрыть эмоций. Чувствовалось, что молчание ему дается с трудом; губы Жигарева упрямо, до морщинок на подбородке, сжались.
Мельников встал из-за стола, показав тем самым, что совещание окончено и что он больше никого не задерживает.
Офицеры один за другим покинули кабинет. Взяв план боевой подготовки, ушел и начальник штаба. Мельников и Нечаев остались вдвоем. Понимая настроение начальника политотдела, комдив спросил:
– Вы еще не успокоились, Геннадий Максимович?
– Стараюсь, но предложение Жигарева не может не настораживать, – сказал тот, вздыхая.
– Так ведь это лишь предложение.
– Но предложение серьезно обдуманное. И вы напрасно не принимаете в расчет убежденность Жигарева в своей ложной правоте, Сергей Иванович.
– Не принимаю? – Мельников посмотрел в лицо Нечаеву. – А вы уверены, что настойчивость Жигарева сильнее настойчивости подполковника Авдеева и майора Жогина?
– Вот этого не взвешивал, – пожал плечами Нечаев. – Меня беспокоит жигаревская категоричность, стремление подмять тех, кто в чем-то не согласен с ним. Этак мы всякую живую мысль подавим, Сергей Иванович.
– Зачем же впадать в крайности, Геннадий Максимович? – возразил Мельников. – У вас политотдел, целая армия политработников в частях, партийные организации. Нашли тоже, чем стращать.
– И все же позиция Жигарева не так уж безобидна, как вам кажется, Сергей Иванович.
Зазвонил телефон. Мельников замял в пепельнице папиросу, взял трубку. Говорила Наталья Мироновна, торопливо, сбивчиво, усталым голосом. Она просила машину для поездки в дальнее казахское селение к больному.
