Текст книги "Рубеж"

Автор книги: Анатолий Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава шестая

1

Мельников в сопровождении Жигарева и Авдеева осматривал местность, где должны были проходить учения. Легкий и верткий газик проворно перебегал с одной высоты на другую, и всякий раз Ерош останавливал его не на самой верхотуре, а где-нибудь в ближней ложбинке, за камнем-валуном или в зарослях чилиги. Довольный сообразительностью водителя, комдив одобрительно кивал:

– Правильно, Никола, маскировка прежде всего.

Докладывал об особенностях местности начальник штаба дивизии Жигарев. Всегда живой и собранный, на этот раз он заметно нервничал, голос его забивала непривычная хрипотца.

– Ну что же, товарищи, – сказал Мельников, когда газик выскочил на главную высоту, которой в предстоящих учениях отводилась едва ли не самая важная роль, – участок в самом деле выбран нелегкий. Перед нами и песчаные дюны, и переправа с крутыми берегами, да и позиция наступающей стороны, пожалуй, менее выгодная по сравнению с позицией обороняющихся.

– Вот это и беспокоит меня больше всего, товарищ генерал, – сказал Жигарев. – Мы же умышленно идем на риск. А его не должно быть на таком ответственном учении.

– Не должно, говорите? По-вашему, мы должны на учениях всякий риск исключить? – спросил Мельников.

– Я хочу, чтобы учения стали действительно показательными во всех отношениях, – упрямо повторил Жигарев. – И чтобы командиры наши наглядно могли увидеть все положительное, а затем перенять его...

– Да, но почему факт риска вы относите к отрицательным явлениям?

– Вы не так меня поняли, товарищ генерал, – смутился Жигарев. – Я против того, чтобы на показных учениях планировать неудачи.

– Как это – планировать? – переспросил Мельников.

– При таком рельефе местности наступающая сторона сразу же окажется в невыгодном положении, и даже применение ракетного оружия едва ли поправит дело, потому что обороняющиеся смогут великолепно маневрировать.

Мельников повернулся к Авдееву:

– Вы слышите, подполковник? Что скажете на это?

– Я считаю, что наступающая сторона должна стремиться свое невыгодное положение превратить в выгодное. В этом смысл тактического замысла. И тут разговор о неудаче мне кажется преждевременным. Нужно не допустить неудачи, товарищ генерал.

Мельников, слушая Авдеева, подумал, что Степной гарнизон попал, по-видимому, в достойные руки...

После осмотра местности Авдеев привез комдива и начальника штаба на свой танкодром, где взвод прапорщика Шаповалова, укрывшись в узких противотанковых щелях, готовился к отражению танковой атаки. Солдаты нервничали. Одни, вытянувшись, напряженно следили за приближением тяжело громыхающих гусеницами машин. Другие то выглядывали из щелей, то снова прятались, стараясь плотнее прижаться к земле. Шаповалов чуть приметно подавал красным флажком сигналы, требуя от солдат выдержки и тщательной маскировки.

Наблюдая за танковой атакой с вышки, Мельников вспомнил, как сам во время войны встречал вражеские танки в таких же вот земляных щелях. Но тогда у него не было ни гранатомета, ни ракет. Только противотанковые бутылки с горючей жидкостью. Их нужно было бросать непременно на жалюзи, метя поближе к баку с соляркой. Сам он умел это делать. Умели это делать и его товарищи. И все же сейчас Мельников невольно сжался, когда танки всей своей тяжестью нависли над щелями и гусеницы вывернули и разбросали по ковылю ошметья коричневого суглинка. Танки прошли, и наступившую тишину внезапно прорезала команда Шаповалова:

– Вылезай!

Но солдаты, словно не слыша команды, даже не пошевелились.

– Вставай! – повторил прапорщик и первым поднялся во весь рост.

Отряхивая землю и песок с головы и плеч, то в одном, то в другом месте стали подниматься солдаты. Они с опасливой настороженностью поглядывали туда, где только что исчезли танки, оставившие глубокие следы от тяжелых гусениц.

Мельников в сопровождении Авдеева и Жигарева подошел к ближней щели, возле которой стояли два солдата, долговязый, с широченными сутуловатыми плечами, и малорослый, с низко посаженной огнистой головой. Лица обоих были вымазаны в грязи. Скрывая неловкость, солдаты стыдливо отводили глаза.

– Ну что, трудно? – спросил Мельников. Высокий солдат лишь тяжело и грустно вздохнул.

Рыжий, стараясь бодриться, ответил комдиву неестественно громко:

– Ничего, товарищ генерал, уже вроде отдышались. Земли только за ворот много набилось. Ну да это не беда, вытряхнуть можно.

– По ковылю, по ковылю покатайтесь – враз чистыми будете, – шутливо присоветовал оказавшийся неподалеку рядовой Зябликов.

Но долговязый шутки не принял, стоял с опущенной головой, задумчивый и хмурый.

– Да возьмите вы себя в руки, – сказал ему Мельников. – Нельзя же так малодушничать. Не по-мужски это, слышите?

– Постараюсь, товарищ генерал, – вымолвил наконец долговязый и принялся поправлять на себе помятое обмундирование.

Подошедший к комдиву Шаповалов спросил:

– Разрешите продолжать занятия, товарищ генерал?

– Продолжайте, – распорядился Мельников и, повернувшись к Авдееву, подсказал: – Щели только проверьте внимательно, чтобы осыпей не было.

Жигарев, оставшись наедине с комдивом, с нескрываемой тревогой сказал:

– Может, все же не заходить так далеко? Подержали солдат под танковыми гусеницами, и хватит.

– А вы, Илья Михайлович, никак не решитесь сломать этот свой противотанковый заборчик. Воздвигли и держитесь за него обеими руками.

– Так ведь хочется, чтобы у штаба дивизии была полная уверенность в выполнении тактического замысла на показательных учениях. До сих пор мы все меры для этого предпринимали, Сергей Иванович. И вы, если не ошибаюсь, были довольны работой штаба?

– Верно, – сказал Мельников, – но теперь понял: недоработали мы с вами, сблагодушничали. Так давайте сразу исправлять ошибки. Как говорят в народе: назвался соколом, набирай высоту.

– Но разве я против высоты? – Глаза у Жигарева расширились, брови возмущенно поползли кверху. – Я против того, чтобы рисковать ради эффекта, Сергей Иванович. Поймите, ведь этак можно сейчас же начать сооружать противотанковые ловушки для тренировки танковых экипажей. А потом начнем привозить сюда подъемные краны и вытягивать завалившиеся машины. Представляете, что из этого получится?

– Представляю, – сказал Мельников. – Только пример ваш не очень подходящий.

– Почему же? Он тоже из опыта войны.

– Не надо – чуть что – козырять военным опытом. Тем более когда речь идет о бесспорных вещах, – строго заметил Мельников, а сам подумал: «Конечно, причина для беспокойства тут есть немалая. И, чтобы не допустить ЧП, придется ухо держать, что называется, востро. Но ведь он, Жигарев, вроде не из слабаков...»

Со стороны степи снова донесся нарастающий гул танков. Они опять шли в направлении противотанковых щелей, где только что вторично укрылся взвод прапорщика Шаповалова. За танками в косых алых лучах закатного солнца росли густые коричневые хвосты пыли, образуя высокую плотную завесу.

– Кстати, учтите, – сказал комдив начальнику штаба, не отрывая взгляда от танков, – защищенные броней экипажи машин боязни в бою не испытывают. Это их преимущество.

Танки между тем достигли щелей, быстро проутюжили их. И снова ракетой взвилась над степью команда:

– Вылезай!

На этот раз солдаты поднялись гораздо быстрее, и многие сразу же принялись забрасывать танки «противника» гранатами. Но что это?! К одной из противотанковых щелей подбежало несколько солдат. Кого-то взяли под руки, отвели в сторону. Комдив спросил Жигарева:

– Что там произошло? Неужели зацепили кого-то?

– Похоже... – ответил тот, побледнев, и сдавленно прибавил: – Доигрались, товарищ генерал.

Комдив и начальник штаба заторопились к месту происшествия.

Пострадавшим оказался ефрейтор Бахтин. Он стоял с расстегнутым воротом, без пилотки. По его измазанному лицу ало вилась свежая струйка крови. Зябликов с распечатанным индивидуальным пакетом крутился возле раненого товарища, стараясь побыстрее оказать ему первую помощь. Однако кровь не останавливалась, все больше заливая лицо пострадавшего и руки санитара-добровольца.

– За врачом пошлите, быстро! – приказал Мельников.

– Уже послали, – доложил Шаповалов.

– Как это получилось? – спросил Мельников, повернувшись к командиру роты Суханову.

– Похоже, острый камень рассек надбровье, товарищ генерал, – ответил тот растерянно.

– Странно, – покачал головой комдив. – Это что же, выходит, лицом кверху лежал солдат под танком? Не знал правил, что ли?

– Не должно быть. Мы всех предупреждали.

– Значит, плохо предупреждали.

– А я сам виноват, товарищ генерал, – неловко переминаясь, сказал Бахтин. – Только на одну секунду повернулся, и вот... Но вы не расстраивайтесь, товарищ генерал. Ранка пустячная, заживет...

Появился фельдшер, сменил неловко наложенную повязку, сказал, что раненого нужно эвакуировать, чтобы не допустить инфекции.

– Везите на моей машине, – распорядился Мельников.

– А как быть с занятиями? – спросил Жигарев. – Прекратим, наверно?

– Нет-нет, – возразил Мельников и, подозвав командира полка, приказал: – Занятия с танками продолжать.

На щеках Жигарева заиграли тугие желваки. Когда минут через двадцать танки, заняв исходный рубеж, были готовы к новому заходу на оборонительные позиции мотострелков, Жигарев нервно вздрагивающим голосом предупредил Мельникова:

– В отношении танковых тренировок воля, конечно, ваша, товарищ генерал. Но всю ответственность за такой риск с себя слагаю.

– Может, вы и обязанности начальника штаба дивизии сами с себя сложить решите? – сердито сузив глаза, спросил Мельников.

Лицо Жигарева вспыхнуло, но он промолчал.

– Так вот, учтите, товарищ начальник штаба, ответственность с вас могут снять только командующий или партийная комиссия. Надеюсь, до этого дело не дойдет. А сейчас потрудитесь сделать все возможное, чтобы обучение солдат борьбе с танками проходило успешно и без ЧП. Полагаю, объясняться больше не будем.

2

Капитолина Яковлевна, склонив над столом русую голову, проверяла тетради своих учеников. Сын Слава, без рубахи, в одних полосатых трусиках, старательно сооружал что-то на полу из жестяных банок и передвигал пластмассовых солдатиков.

– И тут война! – устало вздохнул Жигарев, заходя в квартиру.

Сын еще секунду-другую играл, как бы не замечая отца, потом вскочил и кинулся к нему:

– Пап, а пап! А когда учения начнутся?

– А у нас каждый день учения, – сердито сказал Жигарев.

– Ну чего ты, пап? – надул губы Слава. – Не понимаешь? Я про большие учения спрашиваю. Про настоящие!

Жигарев подмигнул сыну:

– Про настоящие, значит? А это что? – Он кивнул на сооружение из банок на полу. – Боевая позиция?

Сын бодро, по-армейски вытянулся:

– Так точно, товарищ полковник!

– Ну, Славка! Ну, солдат! – Жигарев схватил сына на руки, подбросил его к потолку раз, другой.

Капитолина Яковлевна строгим, учительским тоном предупредила:

– Ты, Илюша, не играй с ним. Он сегодня серьезно наказан.

– За что?

– Представляешь, с Мишей Осокиным в драку ввязался. Хорошо, что Мишина мать растащила.

– Как же это? Чего не поделили?

– Спроси его.

– Интересно. Давай, солдат, сказывай.

Сын обиженно нагнул голову.

– Знаешь, пап, Мишка Осока говорит, что главный план учений подготавливает не начальник штаба. Не знает он, правда, пап?

– Конечно, не знает. Все готовит штаб, Славка. Все!

Мальчик просиял. Жигарев потрепал его за вихрастые волосы, сдерживая улыбку, подумал, что вот и сын уже воюет, отстаивая собственное мнение, даже кулаки поднимает на своего противника. А ведь совсем недавно, кажется, сидел в коляске с соской во рту. «Молодец, Славка, честное слово, молодец». Жигарев хотел снова подхватить сына на руки, но Капитолина Яковлевна властно остановила его:

– Я же сказала тебе: он наказан и гулять сегодня не пойдет.

Жигарев недоуменно пожал плечами, снял китель, сапоги и прошел следом за женой в большую комнату. Обычно Капитолина Яковлевна не выясняла с мужем отношений и не говорила о сыне в его присутствии. Жигареву эта ее сдержанность нравилась. Но сейчас ее придирчивость ему показалась излишней. Ну что это, в самом деле, за важность: сын поссорился со своим одноклассником.

– А ты чего, Капа, хочешь от Славки? – спросил Жигарев жену. – Библейского смирения?

– Я хочу, чтобы ты не толкал сына на новую ссору с Мишей Осокиным, – строго сказала Капитолина Яковлевна.

– Постой, постой. Значит, Славку нашего пускай бьют, а он должен молчать?

– Ну, это долгий разговор. А ты сперва поужинай. Кстати, у меня сегодня такие голубцы, такие голубцы!..

– Ладно, разогревай голубцы, – уступил Жигарев жене.

С Капитолиной Яковлевной они жили довольно мирно. Капитолина Яковлевна по своей учительской привычке умела вовремя властно остановить вспышку семейной ссоры. Как-то под горячую руку Жигарев все же заметил ей с усмешкой: «Ты, Капа, не забывай, что муж твой уже не из тех – не за партой». На что она ответила ему с чуть приметной улыбкой: «Да нет, Илюша, мы, сами того не замечая, всю свою жизнь сидим за партой». И Жигарев не стал спорить, снисходительно подумав: «Пусть тешится своей школьной философией».

– И как еще долго на Славку будут наложены санкции? – спросил Жигарев.

– Ох как громко: «санкции»!

– Не нравится? А ты представь, что я тоже весь день нынче размахивал кулаками, а вот никем не наказан.

Капитолина Яковлевна оторвалась от плиты, на которой уже шипели в тесной кастрюле голубцы, пристально посмотрела на мужа.

– Ты знаешь, Илюша, – сказала она серьезно, – мне кажется, что у нашего дорогого сыночка в точности твой характер.

Жигарев громко, от души, рассмеялся.

– Это же надо: мой! А мать, выходит, ни при чем?

– А ты присмотрись хорошенько.

– Что значит хорошенько? Бинокль взять, что ли?

– Зря ты смеешься.

– Ну ладно, ладно, Капа, пусть мой, но ты прости все-таки Славку. Материнское сердце должно быть отходчивым.

– Ох и любишь ты взывать к моему сердцу, – напуская строгость, сказала Капитолина Яковлевна и, приоткрыв дверь, позвала: – Слава, иди сюда!

Сын опять, как ни в чем не бывало, подступил к отцу с вопросами:

– Пап, а пап! А правда, что все планы в штабе подписываешь ты?

«Я, Славка, я», – хотел сказать Жигарев, но помешала Капитолина Яковлевна. Она взяла сына за руку и посоветовала ему поиграть пока в кабинете, дать отцу спокойно поужинать. Сын исподлобья посмотрел на мать, но все же подчинился, ушел. Жигарев ничего не сказал жене. А спустя некоторое время, как бы возвращаясь к недавнему разговору, спросил:

– Так, значит, тебя огорчает, что отец и сын одного поля ягода? Ты это хотела сказать, Капа?

– Я только хотела сказать, что дети очень чувствительны к словам и поведению родителей. Нельзя их посвящать в то, что происходит на службе.

– Ах вон ты о чем! – догадался Жигарев. – Значит, ты обеспокоена моим столкновением с начальством?

– Не только я, Илюша.

– Верно, не только ты, – тяжело вздохнул Жигарев. – Кое-кто хотел бы... Ну да что тут толковать! Жаль одного: комдив наш стал чрезмерно демократичен, не со мной, нет, с подполковником Авдеевым. И тут, конечно, наши столкновения неизбежны. Сама посуди, за работу штаба дивизии в ответе я, за план учений – тоже я. И за исход учений с меня спросят не меньше, чем с комдива. Понимаешь, какая ситуация?

– Понимаю, Илюша. Но комдив наш вроде собирается покидать нас, это верно?

– А тебе кто сказал?

– Да весь городок говорит.

– Так уж и весь?

– Говорят, что ему предлагают должность не то в штабе округа, не то в Генштабе.

Жигарев криво усмехнулся.

– А что, разве неправда? – спросила Капитолина Яковлевна.

– Не в том дело. Я вспомнил сейчас одного генерала, который в шутку говорил иногда своему адъютанту по поводу таких слухов: «Ты бы, голубчик, пошел да послушал, что люди толкуют о моем предстоящем переводе». Так и у нас получается: приказа еще нет, а люди уже сочиняют. Странно!

– Значит, пустые слухи?

– Нет, почему же, все правильно. Мельников давно должен уйти из дивизии. Но, видишь ли, сам он свой перевод оттягивает. Не закончил, как видно, творческие опыты над нашим братом.

– Ты шутишь?

– Какие тут шутки! Сплошная нервотрепка.

– Но ты же раньше был доволен комдивом?

Жигарев перестал есть, вскинул голову:

– Что раньше? Раньше он понимал меня, ценил. А теперь на каждом шагу только и выискивает повод, чтобы выкрутить руки.

Сын приоткрыл дверь, высунув голову, испуганно спросил:

– Пап, а это больно?

– Что больно? – не понял Жигарев

– Когда выкручивают руки?

– А ты не смей подслушивать, – прикрикнул на него. Жигарев и, повернувшись к жене, процедил сквозь зубы: – Воспита-а-ала!

Лицо Капитолины Яковлевны залилось краской, однако она молча взяла сына за руку и увела его обратно в отцовский кабинет. Жигарев отодвинул тарелку с недоеденными голубцами и стиснул обеими руками голову.

Зазвонил телефон. Жигарев нехотя встал из-за стола, снял трубку.

– Говорит майор Крайнов. Извините, товарищ полковник, что беспокою дома.

– Давайте, давайте, не стесняйтесь. А то вы совсем что-то притихли с новым начальством. Ну что там у вас?

– Уточнить хочу в отношении приказа на Бахтина. Может, какие указания будут?

– А вы что же, без указаний приказа написать не можете? Разучились?

– Да нет, не разучился. – Крайнов замялся. – Тут, как бы это сказать, разнобой нежелателен.

– Смотрите, какая предусмотрительность! – воскликнул Жигарев. – Когда предложения в тактический план вносили, разнобоя не боялись, а как дело дошло до ответственности... Вы это бросьте! Да, да, бросьте! – От гнева, перехватившего голос, Жигарев закашлялся, прикрыл трубку ладонью, но тут же открыл. – Алло! Алло! Ну где вы там пропали, майор?

– Слушаю, – отозвался на другом конце провода Крайнов.

– Да не слушать надо, а держать ответ. А то, видите ли, «разнобоя» испугались. Ну мудрецы! – Жигарев перевел дух, спросил уже помягче: – А как там Бахтин себя чувствует? Рана серьезная?

– Не очень. В госпиталь отправлять не стали.

– А настроение у него как?

– Домой просится. Говорит, как пострадавший, отпуск должен получить.

– Значит, улизнуть от учений хочет?

– Ну, может, и не так. Может, просто соскучился по дому.

– Гадаете? Эх, майор, майор! В общем, давайте, чтоб приказ был немедленно!

Опустив трубку, Жигарев долго сидел в глубокой задумчивости. Досадно и горько было оттого, что боевая подготовка в дивизии и вся жизнь в ее частях и подразделениях шли не так, как хотелось ему. Изменился даже майор Крайнов, на которого он надеялся как на самого себя, которого даже рекомендовал когда-то на должность командира полка.

3

К учениям готовились все напряженнее. Тактические занятия проводились днем и ночью. Опустевшими казались военные городки и штабы частей. В солдатских казармах можно было встретить лишь часовых, охраняющих помещения и воинские склады.

Вернувшись однажды с рекогносцировки, Мельников заглянул в почтовый ящик и вдруг обнаружил конверт, на котором под адресом отправителя было четко выведено: «Жогин Павел Афанасьевич». В первую минуту комдив не мог поверить тому, что увидел. Шутка ли, с тех пор, как бывшего командира Степного гарнизона освободили от должности и отозвали из дивизии, прошло много лет. За это время с ним не было встреч, не было от него и писем. Лишь от Жогина-младшего Мельников узнал как-то, что отец его некоторое время служил в штабе одного из южных округов, затем был облвоенкомом, тоже где-то на юге. Однако нигде долго не задерживался. Это не удивило Мельникова. Уж кому-кому, а ему-то хорошо был известен неуживчивый характер своего бывшего командира полка. Об этой неуживчивости свидетельствовал и затянувшийся разлад Жогина-старшего со своим сыном, который служил теперь в дивизии Мельникова.

Иногда Мельников спрашивал себя: а не попытаться ли ему все же как-то помочь Григорию наладить отношения с отцом? Но ничего разумного придумать не мог. Да и сам Григорий не очень хотел, как видно, чтобы комдив посредничал между ним и отцом.

Как-то месяца два назад, беседуя с Жогиным-младшим о предстоящих пусках, Мельников, между прочим, поинтересовался: «А что с батей у вас, Григорий Павлович? Старый лед не тронулся?» Майор хотел было уклониться от ответа, но смущенно признался: «Нет, Сергей Иванович, не тронулся...» – и всем своим видом показал, что разговор этот ему неприятен...

Мельников распечатал конверт и принялся читать письмо.

«Товарищ генерал-майор! – писал Жогин крупным почерком. – Теперь, когда время уже кое-что высветило и дало возможность лучше увидеть прошлое и сегодняшнее, не могу не высказать того, что думаю. Конечно, вы за эти годы сделали большой скачок в звании, заняли должность командира дивизии, а я ушел на пенсию. Но это, надеюсь, не помешает нам разобраться в том, что произошло и происходит сейчас. Я не стану утруждать вас доказательствами того, что конфликт, когда-то возникший между нами, был совершенно нелепым и даже в некоторой степени вредным. Теперь известно всем, что наша армия давно перешла на новое мощное оружие и прочно овладела им. И нет, вероятно, ни единой воинской части, где бы с этой задачей не справились. Но разрешите спросить: везде ли этот переход проходил так болезненно, как у нас? Наконец, во многих ли частях оказались снятыми с командирских должностей «консерваторы», каким был объявлен я по вашей инициативе? Конечно же нет. Полагаю, что вы с этим согласитесь, если будете искренни и обратитесь к собственной совести. Но сделаете ли вы это? Сомнение мое не случайно. Недавно я прочитал в военном журнале вашу статью об особенностях в руководстве боем и понял, что нет, не кончились после моего ухода из дивизии ваши поиски новых «консерваторов». Правда, противников своих вы предпочли в статье не называть, но я все же понял, что главная мишень сейчас – мой сын, командир ракетного дивизиона. Жаль, что сам он этого пока не видит. Боюсь, что такая наивная доверчивость будет стоить ему очень дорого. Кроме того, должен заметить, что попытка ваша сделать из ракетчиков, как говорится, мастеров на все руки – затея, по меньшей мере, сомнительная. Это же распылит силы подразделения и ослабит его боеспособность. Жаль, что редколлегия журнала не уловила здесь опасной мины. Извините за резкую откровенность, но душевная привязанность к дивизии и родительские чувства к сыну не позволяют мне больше играть в молчанку. Хочу знать ваше отношение к тому, что я затронул. Надеюсь, вы поймете мою тревогу и не оставите это письмо без ответа. Жду.

Полковник  Ж о г и н  П.  А».

«Так вот, оказывается, каким вы можете быть, Павел Афанасьевич, – подумал Мельников, уже в который раз пробегая взглядом по крупным строчкам письма. – А я думал, вы по-прежнему в трудном конфликте со своим Григорием. Выходит, плохо я знал вас, Павел Афанасьевич. Плохо».

Если бы письмо было написано в ином тоне – резком и грубом, присущем прежнему Жогину, Мельников, наверно, отнесся бы к нему спокойнее. Не мог он никак представить себе бывшего командира полка сдержанным, почти деликатным. Да еще проявившим вдруг заботу о сыне... Молчал, молчал человек столько лет, копил неприязнь и вдруг протягивает отцовские руки.

Мельников вспомнил, как однажды в разгар знойного лета он шел к полковнику Жогину домой, чтобы доложить о неприятных событиях в батальоне. Но перед самым крыльцом остановился, услышав песню, доносившуюся из распахнутой двери домика. Пел сам Жогин. Он сидел за пианино и пел под собственный аккомпанемент. Мельников был так обескуражен, что застыл на месте, не веря своим ушам. Ошеломленный, он решил повернуть обратно, чтобы не портить командиру полка лирического настроения. Было трудно понять, как это могут в одном человеке ужиться сухость, вероломство и лиричность. Вот и теперь Мельникова охватило то же чувство недоумения, что и тогда у жогинского домика. Раздумывая, он не заметил, как вошла вернувшаяся из поликлиники Наталья Мироновна.

– Ты дома? Почему в кителе? И свет не включил. Темно ведь, – устало сказала она.

– Да так, увлекся.

– Чем? – Наталья Мироновна не отводила от него пристального взгляда.

Мельников встал, сбросил китель и попробовал изобразить беспечную улыбку.

– Я получил письмо от Жогина-старшего, – сказал Мельников.

– От Жогина?! – Наталья Мироновна словно испугалась. – И что он от тебя хочет? Наверно, мечет в тебя все громы и молнии?

– Да нет. Дипломатом вроде стал.

– Что-то не верится.

– Если хочешь, почитай, – предложил Мельников.

– Очень хочу.

Она сняла плащ-пыльник, наскоро вымыла руки, поставила на плиту чайник и снова пришла в кабинет.

– А ты, я вижу, все же расстроен, Сережа, – отметила она с беспокойством. – Значит, послание не такое уж безобидное.

Он молча взял со стола письмо и протянул ей:

– А вот оцени сама.

Она села к столу, включила настольную лампу.

Мельников, чтобы не мешать, отошел к книжному шкафу, взял в руки первый попавшийся томик. Делая вид, что читает, он искоса наблюдал за выражением Наташиного лица. Сначала на нем было только любопытство, потом промелькнуло что-то вроде усмешки, а затем – явное и откровенное удивление.

– Так он, оказывается, следит за твоими выступлениями в печати. И ведь с каким вниманием! Разглядел даже новую мишень, в которую ты мечешь свои стрелы. Скажи пожалуйста, какой прозорливый, прямо оракул! Интересно, а сыну он все это напишет?

– Вероятно, – ответил Мельников.

– Тогда он устроит вам веселую жизнь. Обязательно устроит.

– А ты за кого Григория принимаешь? За младенца-несмышленыша?

На кухне суматошно задребезжала крышка закипевшего чайника. Всплеснув руками, хозяйка моментально исчезла. Мельников с минуту походил от стола до книжного шкафа и обратно. Позвонил начальнику политотдела.

– Вы отдыхаете, Геннадий Максимович?

– Какой отдых! Только с поля вернулся. Вас увидеть спешил, Сергей Иванович. Но в штабе не застал.

– А вы домой заходите, чего стесняться?

– Могу, конечно, и домой.

– Вот и шагайте прямо сейчас. Кстати, у меня к вам есть одно дело. Жду.

Когда пришел Нечаев, Мельников сразу провел его в кабинет. Спросил, как показались ему на сегодняшних занятиях ракетчики. Нечаев ответил, что расчеты действовали вяло, потому что для ракетчиков борьба с десантом «противника» – дело новое. Особенно туго, он заметил, перестраивались ракетчики, когда им нужно было отрываться от своих пусковых установок и выполнять роль стрелков-автоматчиков, затем снова возвращаться к своим вычислительным и прицельным устройствам.

– Так в этом-то и главная сложность, – сказал Мельников. – Тут напряжение должно быть предельное.

– А вы решили окончательно, что ракетный дивизион будет на учениях? – спросил Нечаев.

– Непременно, – сказал Мельников. – Хватит условностей, Геннадий Максимович. Ну что это, в самом деле, – ракетчиков нет, а мы даем вводную: «По противнику нанесен ракетный удар». Пусть на этот раз все почувствуют, что ракетчики действуют.

– Конечно, люди должны верить в реальность высадки десанта в расположение ракетного подразделения или даже в расположение одной ракетной установки, – заметил Нечаев. – А пока в солдатском представлении десант – это крупные силы противника на обширной территории.

– Это верно, – согласился Мельников. – Я уже приказал Горчакову немедленно выделить взвод разведчиков, который будет действовать в роли группы захвата в районе ракетных установок. Ну как, сила подходящая?

– Вполне.

– А теперь... – Мельников пристально посмотрел на Нечаева. – Теперь рассказывайте откровенно, Геннадий Максимович, что там было на полигоне. Взвинтил вас Жигарев опять?

Нечаев тяжело повернулся на заскрипевшем под ним стуле.

– Ну, хоть и не взвинтил, но на нервах немного поиграл. Сперва прямо при солдатах устроил разнос Суханову и Жарикову, потом в самый разгар занятий хотел снять с позиции взвод Шаповалова.

– За что же?

– Да видите ли, один солдат замешкался, когда занимали противотанковые щели, другой – команды не расслышал. Конечно, дисциплины требовать нужно, и меры нужны жесткие, но нельзя же устраивать базар на танкодроме... Пришлось вмешаться.

– Правильно сделали. – Мельников раскрыл и придвинул портсигар Нечаеву.

– Спасибо, не научился еще, – отказался Нечаев.

– Выходит, нервы у вас крепкие. А я вот, как видите, свои иногда дымком успокаиваю. – Он сунул в рот папиросу, сделал две легкие затяжки. – Значит, говорите, без вашего вмешательства не обошлось?

– Было дело. Хотя знаю, завтра на партийном бюро Жигарев станет метать громы и молнии – жаловаться начнет, что начальник политотдела вмешивается в сферу его служебной деятельности.

– Не начнет, одумается после нашей критики. Вы ведь, Геннадий Максимович, тоже молчать не будете, надеюсь, скажете обо всем откровенно, не стесняясь.

– Да уж, придется. Но вы мне, Сергей Иванович, объясните, откуда у него такая неприязнь к Авдееву. Чуть что – сразу на дыбы. Неужели ревность одолевает?

– А вы как думали? Ведь что ни говорите, а план учения скорректирован главным образом по предложениям Авдеева. Причем возражения Жигарева отметены. Вы все это знаете.

– Все, да не все, Сергей Иванович. – Нечаев торопливо пригладил упавшие на лоб волосы. – Ну предположим, к Авдееву у Жигарева ревность – здесь все же его кровная связь с полком дает себя знать. Но что у него за предвзятость к ракетчикам, скажите? Ведь Жогину он тоже житья не дает. Неужели у Жигарева столько болезненного самолюбия?

– А тут все вместе собралось: самолюбие – раз, – Мельников начал загибать пальцы на руке, – ревность – два, стремление любой ценой настоять на своем – три. Вот он какой, жигаревский кулак.

– Да, Сергей Иванович, кулачок мощный.

– Но я вам и другое скажу, Геннадий Максимович. Несмотря ни на что, Жигарев – преданный армии человек. Он сам ночами ради дела не спит. Его надо умело поправить. Ну а что касается Жогина... Этот – человек мужественный. Просто-запросто его не согнешь... Над прибором наведения работы не прекращает, так ведь?

– Да, конечно. И все же поведение Жигарева меня очень настораживает.

– А вот настороженность нужна, Геннадий Максимович. Тут вы правы. Кстати, у меня есть любопытная новость. – Мельников с загадочным видом вынул из ящика стола письмо Жогина-старшего и показал Нечаеву. – Узнаете?

Нечаев посмотрел на письмо, на комдива и снова на письмо.

– Неужели Павел Афанасьевич? Молчал, молчал – и вдруг?..

– А вы читайте, читайте, Геннадий Максимович...