Текст книги "Мир без милосердия"

Автор книги: Анатолий Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)

Роже едва успел вильнуть в сторону, как ля Гост повернулся вдруг поперек дороги и стал. Его лицо улыбалось счастливой улыбкой измученного человека, которому уже все равно.

«На одного «котенка» в «поезде» меньше! Везет же человеку – он может поступить как ему хочется! Подобное чувство я испытываю, лишь когда иду впереди: волен выбирать между тяжелым боем и еще более тяжелым».

К своему удивлению, Роже достал не одного ля Госта. Швейцарец сгорел, пытаясь решить непосильную задачу: достать стартовавшего раньше бельгийца. Ля Гост сдался, когда до намеченной жертвы оставалось полсотни метров. Фернанд, как эстафету, передал бельгийца Роже. И тот стал новой целью Крокодила. На мгновение боязнь повторить ошибку ля Госта шевельнулась в Роже, но он упрямо полез за бельгийцем.

Ярко-зеленая майка впереди идущего потускнела. Грузноватое тело сползло набок. Бельгийцу было уже не по силам сидеть в седле. Настигая бельгийца, Крокодил вдруг услышал резкий металлический щелчок.

«Что это?!»

И сразу же сорвалась на пол-оборота цепь. Холодный пот прошиб Роже. Но уже следующий оборот педалей вновь толкнул его вперед.

«Неужели сдает трещотка? Если она – то конец! Все затраченные усилия пропадут. Но ведь трещотка системы «Компаньола»! Она не должна сдать! Нет лучше, в мире трещоток, чем «Компаньола»! Я столько раз воспевал ее и по телевидению, и в газетных интервью. Четыреста часов непрерывно обкатывается она, и только потом ставится знак фирмы. И после этого «Компаньола» служит годами.

Служит годами, чтобы подвести именно сейчас, именно в такую минуту!»

Он сделал несколько ослабленных нажимов и сразу ощутил, как усталость с двойной силой навалилась на него.

«Гадай не гадай, а выхода нет. Летит трещотка – летит этап». Но потом подумал, что не только этап – может полететь вся гонка.

Стиснув зубы, Роже, как бросаются в море с высокой скалы, ринулся в еще более стремительный, чем прежде, темп работы. Дважды жалобно трещала «Компаньола», и дважды Роже казалось, что это конец. Даже обгон бельгийца, а потом еще двух почти остановившихся соперников не доставил ему обычной радости. Забывшись на мгновение, он опустился на седло, давая отдохнуть спине. Нестерпимая боль прожгла тело, и дорога поплыла перед глазами – чирей жестоко напомнил о себе.

«Господи, за что, – успел подумать Роже, – за что?!»

Крокодил покачнулся в седле, но удержался скорее волей случая.

Заныло сердце. Крокодил судорожно оторвал руку от руля и схватился за грудь. Но сердце тряслось под мокрой перчаткой, подобно агонирующей птице, сбитой не совсем удачным выстрелом.

Легкий спуск, даже не спуск, а перепад высот наверное, и спас его. Он не помнил, как закончил этап. Оттолкнув Макаку, слез с машины и долго стоял, закрыв глаза и пошатываясь. Только вопли обалдевших зрителей, экстаз при виде измученных гонщиков и неразбериха при раздельном старте позволили Роже как-то скрыть смертельную усталость.

Лишь две минуты – и он снова был в себе. Когда Оскар подскочил к нему, целуя, заорал: «Твое время лучшее, Роже!», Крокодил пожал плечами, словно и не могло быть иначе.

– Скажи лучше Жаки, чтобы занялся машиной. Трещотка полетела к черту! Я едва добрался до вершины.

– Что с ней? – Жаки стоял за спиной.

– Тебе лучше знать. Чем пьянствовать вечерами, за велосипедами смотрел бы! Деньги не за сидение в баре платят!

Роже стянул майку через голову, зацепив ремень подтяжки, больно хлестнувший по спине.

Но что за боль по сравнению с той, которую он нанес Жаки! Роже даже не взглянул на Макаку. Оскар промолчал. Мадлен, стоявшая в стороне, слышала весь разговор. Она рванулась к Роже, но он молча отстранил ее рукой и начал лихорадочно хватать протягиваемые со всех сторон блокноты. Он подписывал, не глядя на листки, – вкось, вкривь, кверху ногами. Это был экстаз упоения собственным величием. Единственный человек понимал состояние Крокодила – Оскар Платнер. Он стоял, прикрыв глаза, и считал про себя до ста, чтобы успокоиться.

Французская команда завтракала молча. Оскар поел первым и ни разу за столом не обратился к Роже.

– Позовите врача, у меня идет кровь. Вся задница мокрая.

– Врач будет через пятнадцать минут. Я его уже предупредил, – ледяным тоном ответил Оскар.

Место Жаки, обычное место рядом с ним, пустовало. Жаки не пришел завтракать, и все понимали почему.

Роже громко бросил вилку и вышел из-за стола. В дверях столовой он столкнулся с Жаки. Тот устало улыбнулся, почти виновато взглянул на Роже.

– Трещотка в порядке. Проволочка попала между зубьями...

Роже хлопнул Макаку по плечу, то ли соглашаясь с диагнозом, то ли прося извинения за грубость на финише, и этот жест на виду команды сразу снял напряжение. За столом загомонили. До старта второго полуэтапа оставалось два часа.

«Пойти и вздремнуть часик? – подумал Крокодил. – Пожалуй, сон расслабит. Да и вряд ли удастся заснуть. Сердце заходится, словно кто-то сидящий в нем задерживает дыхание. Не заглянуть ли к доктору?»

Роже направился к амбулатории – огромному фургону на мощной раме военного грузовика, ослепительно белому, с гигантскими крестами на бортах и крыше. Вид амбулатории подействовал на Роже успокаивающе.

Постучав по пластмассовой двери, он забрался внутрь и, к своему удивлению, увидел на диванчике папашу Дамке в полном кухонном облачении. Повар сидел на стуле, и Ричард, врач гонки, перевязывал порезанный палец. То ли вид поварского наряда, столь необычного в медицинской машине, то ли неожиданность самой встречи рассмешила Роже.

–Ага, папаша Дамке, и вас гонка доконала?

– Еще бы, не могу пожаловаться на аппетит своих малышей! Мне кажется, они едят быстрее, чем едут!

– И то верно, – отсмеявшись каламбуру Дамке, согласился Роже. – Молодые еще, толком не понимают, где надо торопиться!

– Да, это не Гентская шестидневка! Там каждый сидящий в седле – настоящий гурман. Большие мастера понимают толк в пище. Хоть иногда и капризны. А здесь давай попроще, да побольше! Правда, и вы, месье Дюваллон, что-то не балуете меня вниманием! Я бы мог приготовить вам кое-что вкусненькое, вы это знаете.

– Спасибо, папаша Дамке! Но «вкусненькое» – почти допинг! К счастью, вполне легальный. Хочу его поберечь на вторую половину горки. Я уже старый человек, и надо разумнее распределять свои силы.

Папаша Дамке замахал руками:

– Вы молоды, как никогда! Я видел вас сегодня на горе. Это было славно. В духе великого Коппи. Кстати, я вам уже говорил, что вы похожи с ним носами и славой.

Папаша Дамке довольно захихикал.

– А что вас привело в амбулаторию, месье Дюваллон? – Он сдвинул свой высокий накрахмаленный колпак почти на затылок.

– Стыдно признаться, папаша Дамке. – Роже решил умолчать о сердечной боли. – Но мои беды куда меньше ваших – всего лишь чирей на заднице!

– По-прежнему беспокоит? – вмешался в разговор Ричард.

– «Беспокоит» – не то слово!

– Я приготовил три специальных тампона, сделанных фирмой «Астро». Они должны держаться.

– В нормальных условиях, доктор. А когда твоя задница не знает покоя шесть часов подряд – никакой тампон не выдержит.

Ричард показал на кушетку, и Крокодил, раздевшись, лег.

– Ха-ха, никогда не доводилось, – засмеялся папаша Дамке, – видеть, как заклеивают то, что должно быть всегда открыто...

Папаша Дамке любил соленые шуточки.

– Не беспокойтесь, папаша Дамке, я не намерен изменять конструкцию Крокодила, – отпарировал Ричард. – Тихо, тихо! – прикрикнул он на Роже, сотрясавшегося от смеха. – А то действительно заклею не то, что нужно!

Ричард смазал розовое пенопластовое колечко какой-то пахучей мазью и пришлепнул на место. Прохладная наклейка чуть остудила горячий зуд, и, одеваясь, Роже сказал:

– Ну, папаша Дамке, готовьте ужин! Если мой чирей с помощью мистера Ричарда доберется до сегодняшнего вечернего финиша, я вам доставлю много хлопот на кухне.

– Повинуюсь и уже сейчас начинаю готовить «корону».

Роже ли не знать, что такое «корона»! Это был высокий торт из заварного крема, обложенного эклерами с лимонным кремом. И это сооружение крепилось тягучим жженым сахарным сиропом и было любимым блюдом Роже. Тронутый тем, что папаша Дамке вспомнил о кондитерской страсти Крокодила, Роже сказал:

– Тогда непременно доберусь сегодня до финиша. За «короной» папаши Дамке каждый готов отправиться хоть на край света.

Болтовня в амбулатории несколько сняла нервное напряжение, вызванное утренней гонкой и всем, что произошло на финише. Роже перешел улицу и завернул в крохотный бар, который вмещал едва десяток людей. Высокий бородатый бармен, похожий на Иисуса Христа, поставил перед ним заказанный стакан холодной «колы» со льдом и лимоном.

«А сердечко-то побаливает. Но к врачам лучше не обращаться! Через час станет известно всем!»

На заре своей спортивной славы, когда величие наступает так зримо и безудержно кружит голову, Роже обзавелся собственным врачом. Случилось это вскоре после того, как он пресытил свою страсть к новым костюмам, которые шил в разных городах у самых дорогих портных и которые почти не носил – отправлял домой, объясняя Мадлен, что костюмы – рекламный презент и ему ничего не стоят.

Цинцы и сегодня не может без смеха вспоминать ту медицинскую историю. У Комбин есть право смеяться: не вмешайся она, невесть чем закончилась бы дружба Крокодила с итальянским доктором.

Роже был очень горд, обзаведясь личным врачом. Медицинские термины и обаятельность Джиани Докато, экспрессивного итальянца, проживавшего в Монако, буквально ослепили Роже. Он не делал и шага без его совета. Еще бы, Джиани был специалистом по мускульной биохимии и открывателем закона зубчатого взаимодействия мышц. Роже абсолютно ничего не понимал в биохимии, но Джиани клялся, что сделает его величайшим гонщиком, всех времен.

«В век двадцатый нельзя жить, как жили наши пещерные предки, – говорил он. – Науку следует использовать во всю ее мощь».

Джиани высчитал, что ему, Роже, хватит трех-четырех часов сна в сутки. Долгий сон лишь расслабляет его, и теряется природная резкость. Реакцию организма Джиани проверял на каком-то сложном дозаторе, им самим изобретенном и заказанном на деньги, естественно извлеченные из кармана Крокодила. Он ввел в рацион Роже овощную диету, что по его мнению, способствует длительной напряженной работе на пределе. Профессор любил повторять мудрое арабское изречение: «Здоровье – единица, любовь – ноль, слава – ноль, деньги – ноль. Поставьте единицу перед нолями – и вы богатый человек, уберите единицу – и все равно нулю!»

Джиани стал фактически руководить командой, в которой Роже был лидером. Возник конфликт с менеджером. Роже готов был уже порвать с командой, заплатив неустойку, но тут со свойственной, ей энергией в дело вмешалась всезнающая Цинцы. Она со скандалом собрала консилиум врачей, на который Роже явился с большой неохотой, и провела медицинское обследование. Оказалось, что он не только не стал сильнее, но, наоборот, был на грани нервного и физического истощения. Все решило письменное заключение: стимулятор, подсунутый Роже какой-то итальянской фирмой через доктора, оказался нейтральным порошком. Крокодил порвал с доктором, но подозрительность к врачам, с одной стороны, и к собственному здоровью, с другой, осталась и по сей день.

Потягивая воду, Роже внимательно разглядывал Иисуса-бармена и что-то мучительно вспоминал. Иисус тоже временами пристально смотрел на него. Если Роже не валился с ног после трудного этапа, он легко вспоминал даже незначительные детали. Это было его бедой. Он помнил слишком многое.

Крокодила называли самым интеллектуальным парнем из всех сидящих в седле. Это и льстило Роже, и огорчало. Он-то знал, во что обходится интеллектуализм. Цинцы точно сформулировала давно глодавшую его мысль: «Чем выше интеллект, тем ниже болевой предел». Коллеги Крокодила зачастую легко проходили там, где он прорывался буквально харкая кровью. И все, потому, что умом и сердцем переживал будущие события во всей полноте, задолго до момента свершения. Опасности, которые в действительности легко миновал, он преодолевал их в душе с полной отдачей сил. И страх, нет, не страх, а скорее понимание того, что ждет, делали его не сильнее, а, наоборот, слабее. Такова, быть может, парадоксальность интеллектуальной спортивной натуры. Цинцы уверяла, что это касается не только велоспорта.

– Послушайте, – Роже обратился к бармену, – мне кажется, я видел вас в Париже. Не вы работали в баре на бульваре Капуцинов напротив «Олимпии»?

Бармен залился краской, и его библейская бородка задергалась от волнения.

– Теперь и я вас узнал, месье Дюваллон. – Бармен бросил протирать посуду и подошел к Роже, перекинув полотенце через плечо.

– Частенько к вам заглядывал, – мечтательно сказал Роже, – был такой милый, уютный бар. И вы нисколько не изменились.

– У вас поразительная память, месье Дюваллон. То, что я вас помню, – естественно! Вас знает весь мир. Но помнить меня...

– О, пустое! – Роже махнул рукой. – Мне приятно встретить знакомое лицо именно сегодня и именно здесь. Кстати, а чем объяснить перемену? – Роже сделал неопределенный жест, показывая на окружающее.

Бармен пожал худыми плечами, на которых мешком висел белоснежный смокинг из дешевой рогожки, и весело сказал:

– Осложнение в семье... – Он, видно, не хотел развивать эту тему дальше. – Пришлось свернуть дело. Уехал сюда, в Квебек. Все-таки французская культура, язык... А деньги почти американские...

– Скучаете по Парижу?

– Да. Очень! Но куда денешься? А вы отдыхаете здесь?

– Работаю. Идет «Молочная гонка».

– Да? Не слышал. Впрочем, я не читаю газет, а телевизор поставить в баре, сами видите, негде. У меня есть проект загнать его вон туда, в проем над дверью. Но надо ставить специальную балку. Впрочем... Простите, вам это неинтересно...

Он снова принялся перетирать стаканы и улыбался чему-то своему. Роже взглянул на часы. Самое время собираться на старт.

– Вы долго пробудете здесь? – спросил бармен. – Простите, я никогда особенно не интересовался спортом.

Роже рассмеялся.

– Очень долго. Чуть больше часа. Каждый день ночуем в другом городе.

– Понятно... Тогда, пожалуйста, поцелуйте от меня ручку родному Парижу.

– Боюсь, что попаду туда не раньше вас.

– Ах да, ведь вы все ездите! – Бармен умолк, видно вновь уйдя в свои воспоминания.

– Но при случае я с удовольствием выполню вашу просьбу, – добавил Роже поспешно, чтобы хоть как-то утешить хозяина.

На старте он появился последним. Все делали вид, что сегодня ничего не произошло. Только Жаки нигде не было видно. И это опечалило Крокодила.

«Неужели обиделся, и обиделся всерьез? Да, мы все постарели... Прежде и на мои более злые выходки Макака смотрел спокойнее!»

Оскар подозвал Роже. Все столпились вокруг, ожидая последнего напутствия менеджера.

– Следите внимательно за Крокодилом. Ориентируйтесь в ходе этапа. Могут быть сюрпризы. И учтите: если не выиграете этап, останетесь без обеденной порции вина! – Оскар скорчил страшную гримасу.

«Поезд» начал выстраиваться на шоссе. Роже с удовольствием поглядывал на огромное полыхавшее табло. Буквы бежали безостановочно, повторяя три слова:

«Лидер – Роже Дюваллон».

Этап сложился так, что о нем можно было написать целый эпохальный роман, построенный на одних катастрофах и технических поломках. Роже отпустил вперед только троих, а сам занял свое излюбленное место в головке «поезда». И горькая чаша неудач миновала его. Словно справедливость требовала освободить от дополнительных переживаний человека, которого боль, растекавшаяся от чирья, заполняла всего.

Если бы не тампон Ричарда Роже чувствовал – он не смог бы добраться до финиша. Когда Роже подъехал к французской «техничке», он заметил Мадлен – она с тревогой смотрела на финишный створ, привставая, как девочка, на цыпочки. Увидев Роже, она щедро улыбнулась. И Роже понял – Мадлен переживала за него, встревоженная долгим отсутствием.

– Что-нибудь случилось? – Она обняла его двумя руками и погладила по голове, словно маленького Жана.

Непривычная ласка после такого трудного этапа казалась пыткой.

– Ты что-то задержался, и я беспокоилась.

– Заезжал к приятельнице в гости, – довольно грубо ответил Роже и тут же пожалел. – Не каждый же раз быть первым. Когда-то надо быть... – Он обернулся к электрическому табло. Те же сверкающие буквы, только мелкие, будто самим размером выражавшие презрение, выводили: «36-й – Роже Дюваллон».

Роже сделал три глубоких затяжных вдоха, стараясь прийти в себя.

– Дай чего-нибудь глотнуть, – попросил он Мадлен.

Та бросилась к большому сине-красно-белому термосу и нацедила «лимонника».

Роже пил крупными, жадными глотками. Сок тек по подбородку, капал на грудь, образуя мутные слезки на висевшем нагрудном лягушонке.

– Устал? – участливо спросила Мадлен, пытаясь навести еще один мостик.

Но Роже было лень сделать ответное усилие.

– Как обычно... Сто миль – не прогулка.

Он отвернулся от Мадлен и стал натягивать тренировочный костюм. Одевшись, не дожидаясь машины и остальных, поехал с бельгийцами по дороге, тянувшейся к колледжу.

Теперь, когда этап закончился, у него было время вспомнить о чирье. Он несколько раз пробовал рукой, на месте ли тампон.

«Доктор не подвел. После душа надо сходить и поставить свежий».

При одной мысли о душе его передернуло. Он представил, как горячие струи воды обожгут растертую кожу нестерпимой болью. И это будет так же нелепо, как однажды во время гонки Париж – Бордо, измучившись от жажды на протяжении многих километров, он ворвался в кабачок, оказавшийся публичным домом. Только этого ему не хватало в ту минуту!

Роже стоял у порога в душевую, как у порога в ад: клубами катил пар из кабин, плеск воды, глухим эхом отдающиеся под сводами голоса, белоснежные ванны и темный средневековый потолок так контрастировали, что не могли не усилить тревоги. Роже шагнул под душ, как шагают во время расстрела навстречу залпу.

За ужином он вкусно и жадно поел. Папаша Дамке угостил на славу. Сам разрезал огромный торт и первому положил кусок «короны» усталому Роже.

– Спасибо, папаша Дамке, – пробормотал растроганный Крокодил.

Оскар зашел в массажную, когда после ужина Роже только что лег на стол.

– Мадлен спрашивает, что ты собираешься вечером делать?

– Спать. Я очень устал. Да тише ты! – крикнул он массажисту.

– Роже, – Оскар присел на высокий массажный стол и отодвинул в сторону пузырек с вонючей растиркой. – Это, конечно, не мое дело... Но должен тебе сказать, что ты ведешь себя с Мадлен неправильно...

Роже, лежавший на животе, поднял голову со скрещенных рук и вопросительно посмотрел на менеджера.

– Не ее вина, что она здесь не к месту. Но девочка мучается. И ты, по-моему, должен быть к ней внимательнее.

– Хочешь, чтобы я сегодня переночевал у нее? – насмешливо спросил Роже. – Этого хочешь?

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. – Оскар встал. – Это не относится к проблемам тактики, поэтому я только дал тебе совет. Поступай как знаешь!

– В общении с друзьями, как и в общении с богом, мы допускаем одну и ту же ошибку – слишком много им рассказываем.

Взбешенный Оскар вышел. Роже остался лежать, блаженствуя под железными пальцами Дюка. Насмешливая кличка массажиста уже давно потеряла свою соль. Старый верный Дюк – горбатый старик с крупным лицом, короткими руками и головой, сидевшей прямо на плечах, – напоминал Квазимодо. А по молчаливости мог спокойно перещеголять нотрдамские камни. Уже двадцать лет Дюк ездил с лучшими гонщиками мира. Уродливость молчаливого Дюка забывалась сразу, как только начинали двигаться по телу его железные короткие руки, покрытые щекочущей рыжей шерстью. Какая-то плавная, убаюкивающая сила гоняла боль по телу и выдавливала ее наружу, принося облегчение и свежесть. Дюк шлепком перевернул Роже, и тот невольно взглянул в лицо урода, прежде чем вновь блаженно зажмуриться.

«Боже, и как только не измывается жизнь над людьми! Одних уродует еще в утробе матери, других корежит десятки лет, пока не сведет в могилу. Том так хотел жить! Был молод, красив. А Дюк, само появление которого на свет – ошибка природы, жив. И будет жить долго. – Злость проснулась в Роже непроизвольно. – Он еще и меня переживет». И злость эта была скорее мимикрией, чем желанием хотя бы мысленно оскорбить Дюка.

Массажист, как дьявол из преисподней, появлялся после гонки из своего автобуса, в котором вслед за рекламным караваном отправляются все массажисты. И так же тихо исчезал вечером в постели до следующего утра. Он даже ел отдельно от всех за пятнадцать минут до открытия столовой. Где-то, кажется в Мюнхене, Роже застал Дюка за трапезой вместе с папашей Дамке. Тот любил Дюка – кулинарным мастерством пытался скрасить жизнь урода. И Дюк много раз пытался отблагодарить повара своим трудом, но, папаша Дамке только смеялся.

– Массировать меня, Дюк, все равно что пытаться сбить крем из воды!

– Ты будешь долго жить, – бурчал Дюк, – никто не знает массажа лучше, чем я.

– Не сомневаюсь, старина, не сомневаюсь. Но мы оба должны работать на других – такова наша судьба. А сами уж как-нибудь...

И начинал угощать Дюка. Тот ел много и жадно, будто едой старался восполнить недоступные ему радости жизни. Именно тогда Роже потрясли руки массажиста: скупыми движениями, словно подъемные краны, они подавали пищу к толстым, навыкате губам. Нижняя челюсть с тяжелым подбородком просто оседала вниз, открывая огромный, до ушей, рот. У Дюка были дивные своей красотой руки. Особенно когда скользили по усталому телу.

– Эй! – вскрикнул Роже. Дюк принялся массировать ноги и слишком глубоко запустил свои пальцы-клещи в бедро. – Эй! – он вскрикнул вновь. – Там чирей!

Дюк перестал массировать ногу и стал внимательно рассматривать прыщ, будто читал интересную, захватывающую книгу.

– Завтра будет легче, – мрачно изрек Дюк. – Если потерпишь, я обработаю кругом...

– Валяй! – Роже умолк и стал прислушиваться, как толчками утихает боль.

Наконец знакомый щелчок по затылку, означавший конец блаженству, поднял со стола.

После массажа Роже, прихватив тесьму, отправился в гараж. Лязг металла, шипение насосов и запах керосина, которым промывались трещотки и цепи, обрушились на Крокодила, заставив сразу забыть о тишине массажной. Жаки менял трубку, а грузный механик русских что-то кричал ему через весь зал и строил смешные физиономии, от которых остальные механики покатывались со смеху. Жаки даже не взглянул на Роже. Крокодил решил с ним не разговаривать: он сделал первый шаг к примирению, второго от него Макака не дождется.

Взяв замшу, Роже стал демонстративно протирать свою машину, хотя она сверкала, подобно хирургическому инструменту. Жаки сопел, сопел и наконец не выдержал:

– Какого черта ты трешь чистую машину?! Шел бы лучше спать!

Роже рассмеялся:

– У всех есть нервы. И каждый успокаивается как может. Тру я не потому, что хочу тебя уесть, а потому, что нечего делать.

– Сходил бы к Мадлен...

– Что вы меня все сегодня к жене посылаете? Или сговорились?

Жаки не ответил.

– И впрямь, сходить надо. Все равно сегодня рано не засну.

Он быстро размотал старую тесьму на перьях руля и, склонив от старания голову, начал накручивать новые тесемные – ручки. Закончив работу, прямо из гаража пошел в «Бельведер» – отель, где остановилась Мадлен. Ключ оказался у портье, что его несколько озадачило.

– Не знаете, где мадам? – спросил Роже.

– А кто, простите, спрашивает?

– Ее собственный муж...

– О, месье Дюваллон! Тысячу извинений! Как я мог вас не узнать?! У меня дома висит ваш большой портрет. Цветной. Из «Пари-матч». Когда вы выиграли «Тур де Франс», помните?

– Да, да, помню. Но все-таки где моя жена? – Роже довольно бесцеремонно оборвал портье.

– Ваша жена в баре, месье Дюваллон. Полчаса назад она прошла в бар.

В темном зале на столиках, покрытых красными скатертями, горели толстые пахучие свечи. Табачный дым клубами ходил под красноватыми плафонами. Стойка бара тонула в полумраке, и только белокостюмные кельнеры парусными кораблями плавали по шумному залу.

Роже постоял, пока глаза привыкли к полумраку.

– Месье Дюваллон, пожалуйте к нам! – кто-то окликнул справа. Но Роже не ответил. Он увидел Мадлен. Жена сидела за дальним столиком. Полупустая бутылка виски стояла перед ней. Мадлен была одна. Даже второго стула не было рядом. Она смотрела на него, пуская кольцами дым, и не звала. Роже подошел, пододвинул стул от соседнего стола и сел. Мадлен была пьяна. В глазах стояли слезы. Слезы текли по напудренным щекам, оставляя сверкающие полосы. Выражение глаз напугало Роже.

– Что с тобой, Мадлен? – только и мог произнести он.

Мадлен устало посмотрела на мужа и достала новую сигарету. Половина старой дымилась в пепельнице, полной окурков, таких же больших и судорожно смятых.

– Пью... Что еще остается женщине, пятнадцать лет старавшейся изменить привычки мужа и вдруг понявшей, что он не тот, за кого ей следовало выходить замуж...

Мадлен протянула руку к бутылке, но Роже остановил ее.

– Мадлен, на сегодня хватит! Кельнер! – окликнул он официанта. – Я вернусь и заплачу.

Кельнер поклонился.

Роже встал и взял жену под руку. Ожидал, что та будет сопротивляться, но Мадлен покорно дала себя увести. Ему показалось, что никто не заметил, насколько она пьяна.

Роже раздел жену и уложил в постель. Открыв окно на улицу, залитую фиолетовой рекламой, отчего лица прохожих походили на восковые слепки, он постоял, дожидаясь, пока Мадлен уснет. Она, тихо, постанывая, свернулась клубком и, подсунув кулачок под щеку, мгновенно заснула. Плотно закрыв за собой дверь, Роже зашагал домой. В голове назойливо, подобно мошке, вилась невесть откуда взявшаяся фраза: «Спокойствие – это когда прозрачные туманы спят на белых лилиях...»