Текст книги "Мир без милосердия"

Автор книги: Анатолий Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)

– Роже! Роже! – истошный крик рядом с Крокодилов ударил в уши.

Роже обернулся. «Техничка» шла рядом, а бледный Оскар, ведя машину одной рукой, другой тянулся к нему.

– Что с тобой?! Тебе плохо? Я уже раз десять кричу «Роже!», но ты не слышишь.

Крокодил нагнулся и заглянул под крышу низкой, распластанной на дороге, машины. Мадлен, забившись в дальний угол, смотрела со страхом на все безнадежные попытки Оскара окликнуть мужа.

– Все отлично, – пробормотал Роже и, еще раз нагнувшись, показал Мадлен большой палец. Не веря, что беда пронеслась, Мадлен рванулась к окну. И если бы не тяжелая запертая дверца, она готова была выскочить на полном ходу.

– Я замечтался! – виновато откликнулся Роже.

– Так промечтаешь и финиш!

Роже хмыкнул. Сейчас ему совсем не хотелось спорить с Оскаром.

– Первые далеко? – спросил Роже.

– Минута с четвертью. Сзади – почти три.

– Отлично.

– А выдержишь до финиша в одиночку?

– Зачем в одиночку? Постараюсь достать...

Роже как бы расправил плечи.

– Боюсь, сделать труднее, чем сказать... Парни работают на совесть. Мы были впереди.

– Сколько осталось до финиша?

– Двадцать пять миль.

– Крутить да крутить...

– Тебе ничего не нужно?

– Глупый вопрос! Комиссар сзади, все видит, не передашь!

Роже достал бидон и потряс. Несколько глотков вылил на голову и только одним ополоснул рот.

– Вода еще есть. Дотяну...

– Ну, тогда мы назад. От Мадлен тебе привет, и не пугай нас больше!

«Додж» откатился так же стремительно, как и появился. А Роже остался на дороге один – не считать же комиссара! До двадцатимильного знака еще было время. Почему-то опять стало тоскливо. Роже вспомнил детство. Пришлось рано оставить школу и устроиться на работу развозчиком вина в местном магазине. Он доставлял на велосипеде тяжелые картонные коробки с дюжинами и полудюжинами бутылок. Потом первая гонка...

В прошлом году, несмотря на страшную тренировочную загрузку осеннего периода, он выбрался в родной городок, где впервые научился кататься на велосипеде. Ему бы и в голову не пришла мысль отправиться туда. Предложила Цинцы. Она почти насильно отвезла его на родину тайком от всех. Даже телевидение ничего не пронюхало.

Встреча с земляками растрогала его до слез. Крокодилу поднесли большое деревянное блюдо с серебряной фигуркой согнутого в три погибели гонщика с витиевато выполненной надписью:

«Роже Дюваллону, земляку, чемпиону мира».

Церемония проходила в здании старой школы, которую Крокодилу не довелось закончить. Зал битком набили ученики и гости. Старый учитель, который, наверно, и не помнил его толком в школьные годы, торжественно сказал:

– Мы удостоены чести видеть перед собой первого человека из нашего городка, ставшего чемпионом мира. Его пример – доказательство мужества, способности побеждать!

Роже в ответной речи что-то лопотал о волнующем дне, об уверенности, что он не последний чемпион и славный городок даст еще немало великих спортсменов.

Цинцы, слушая этот юбилейный лепет, счастливо улыбалась, а потом, вечером, прижавшись к нему в постели большого и неуютного номера, шептала:

– Ты говорил сегодня блистательно! Жаль, не было телевидения. Твою речь должна, была выслушать вся Франция. И выслушать стоя...

Цинцы любила аффектации. Она ведь была женщиной, да к тому же еще журналисткой.

Белое полотнище двадцатимильного знака отвлекло Крокодила от воспоминаний и вернуло в день сегодняшний. Он пошарил по карманам, вытащил полгорсти мятого изюма и бросил в рот. Потом достал таблетку сердечного стимулятора, завернутую в целлофан и лежавшую на дне нагрудного кармана. Повертев таблетку в руках, он решительно сунул ее обратно в карман: «Пусть полежит до худших времен».

Проехавший «маршал» показал на доске, что разрывы между первой двойкой, им и «поездом» резко сократились. Теперь «поезд» использовал всю свою мощь.

«Да, уже не осталось джентльменов среди нашего брата, которые бы терзались мыслью, что неудобно въезжать в рай в чужом шарабане! Сейчас все хотят быть «звездами» на финише!

Когда однажды я прокололся возле самого старта, весь «поезд» остановился, чтобы подождать. А во время прошлогоднего «Тур де Франс» Форментор обозвал меня свиньей только за то, что я, дескать, начал спуртовать в минуту, когда он упал. Подонок! Как только с ним случается неприятность, он сразу же ищет козла отпущения. Для оправдания он готов полить грязью родную мать. Форментор прекрасно знал, что я пошел в отрыв раньше, чем он упал. В конце концов, надо научиться сидеть в седле как подобает. И вообще, мне порядком надоели подобные заявления. Упади он еще раз в подходящий момент – только он меня и увидит! Сомневаюсь лишь, что теперь доведется идти с ним в одной гонке...»

Мелькнул плакат – осталось десять миль. Роже пронесся через небольшой – в одну улицу – городок. На порогах домов боязливо жались зрители. Вой полицейских сирен, который слышал Роже сквозь свист ветра, и выманивал обитателей домов на улицу, и пугал. Лишь за милю до финиша Роже догнал голландский дуэт.

Роже не успел подумать, что второй голландец вполне подходящая для него жертва, как тот упал на повороте. Упал нелепо, смешно, будто в шутку.

Проносясь мимо и скосив глаза, Роже увидел голландца, уже сидящего на асфальте и широко открывшего рот. Может быть, он и кричал. Роже не слышал – от напряжения заложило уши. Даже рев толпы казался не громче ленивого морского прибоя.

Роже проскочил финиш вторым. И сразу же показался «поезд», финишировавший стремительной массой, и где-то там, в четвертом десятке, приплелся упавший голландец.

«Вот тебе и рок! Было второе место, а оказалось... Зато один приз, несомненно, его – приз самому несчастливому гонщику этапа...»

Сейчас, когда гонка закончилась, сознанием снова завладел страх: как накажут за ошибку? Роже сидел прямо на земле, даже не подстелив по обычаю снятую майку. У него было лицо человека, которого только что уличили в преступлении. Собственно, так и было. Пересечение двойной линий своего рода технический допинг. Он нарушил закон – и его как минимум ждет десять штрафных минут.

«Если денька через два меня поймают на настоящем допинге – вот кое-кто порадуется!

Подскочил Оскар:

– Что случилось – главный судья собирает коллегию?

– Началось, – вяло проговорил Роже. – Я заскочил за двойную осевую... Видел только Ивс... Донес все-таки...

– Но ведь это десять минут... – Лицо Оскара вытянулось.

Жаки, стоявший рядом, схватился за голову и пошел прочь. Французы притихли. В воздухе пахло скандалом.

Возле пункта допинговой проверки Роже столкнулся с комиссаром Ивсом. Они посмотрели друг на друга. Роже показалось, что тот смотрит презрительно. Он не знал, как смотрит сам. Мысль, что комиссар мог прочитать какую-то просительность в его взгляде, показалась Крокодилу омерзительной, и он, демонстративно отвернувшись, прошел мимо.

У Машины Крокодила встретила Кристина.

– Добрый день, Роже. – Кристина говорила, как пела: протяжно и мягко. – Не беспокойтесь. Все обошлось.

Роже зло на нее посмотрел:

– Я думал, вы дочь господина Вашона, а вы, оказывается, провидица!

– Так оно и есть, – миролюбиво согласилась Кристина. – Почти пророк. Комиссар Ивс доложил о нарушении, – я была на коллегии случайно, с отцом, – предложили на первый раз не наказывать. Нарушение не злостное, техническое...

Роже вспыхнул до корней волос: было унизительно слышать такое от девчонки, да еще в присутствии посторонних. Но Кристина не понимала смысла, который был ясен каждому специалисту.

– Вам сделано замечание. О нем будет сообщено в вечернем бюллетене результатов. И всех на вашем примере предупредят, чтобы ехали повнимательнее.

Трудно сказать, какое из наказаний оказалось бы тяжелее – прибавить десять штрафных минут или выставить на посмешище перед всей этой оравой сопляков. Роже готов был взорваться, но добродушные глаза Кристины смотрели на него с печальным восхищением. Печали было в них меньше, чем восхищения, и это помирило Роже с самим собой, с глупышкой Кристиной и со всем миром.

– Можно, я буду вас называть Крокодилом? – Кристина засмеялась. – Это ведь не должно вас обижать? Если вы возражаете...

– Нет, почему же. Возражать уже поздно. Десять лет, как весь мир зовет меня Крокодилом с легкой руки вот этой женщины.

Роже кивнул в сторону подходившей Цинцы. Она громко поздоровалась со всеми членами команды, чмокнула Оскара в щеку. Кристина смотрела на нее с таким нескрываемым интересом, что Цинцы спросила:

– Опять этот великий француз сказал обо мне какую-нибудь гадость?

– Что вы, что вы! – испуганно замахала руками Кристина. – Он о вас говорил очень хорошо...

Роже начинала нравиться эта искренняя дуреха. Конечно, она уступала Цинцы. Одна – толстуха с полным круглым лицом, курносая, с белыми мохнатыми бровями и веснушками на щеках и шее. Другая – поджарая, подавляющая изысканностью и вкусом. Но за плечами Кристины стояла молодость...

«Почему бы не сравнить их как следует, по всем статьям! – впервые озорно подумал Роже, рассматривая обеих женщин. – Толстуха, хоть и глуповата, очень милая, добрая девочка. И, кажется, не прочь пару раз укусить Крокодила. Или мне, старому хрычу, это только кажется?»

– Хотите поехать до колледжа в моей машине? – Кристина показала рукой на кофейного цвета открытый «олдсмобиль».

– А велосипед попросим отвезти в наше богоугодное заведение, скажем, Цинцы? – Роже тут же пожалел о шутке, увидев смущение Кристины, и, скорее чтобы поддразнить Цинцы, добавил: – А вот после массажа, с удовольствием прокатился бы по окрестностям. Если вы свободны?

Цинцы сделала вид, что не расслышала последних слов Крокодила.

– Давайте, давайте! Двинулись домой, а то простудитесь! – Оскар захлопал в ладоши, разгоняя любителей автографов, облепивших команду. – Жаки, забирай сумки!

Он сам подхватил пару высоких темно-синих сумок с вещами первой необходимости. На сумках, как и на всем, что окружало гонку, светились надписи:

«Молочная гонка».

Вечером Роже, честно говоря, забыл о приглашении Кристины на прогулку. Выглянув во двор, он неожиданно увидел автомобиль дочери Вашона, и ему стало не по себе.

«Бедная девочка, она ведь прождала почти час! А этот горе-медик так долго возился с моим чириком. Но если за ночь мазь не вытянет чирей – завтра хоть вешайся!» – подумал Крокодил, направляясь к вашоновской машине.

Кристина не приняла извинений.

– Перестаньте, Крокодил, вы же на работе, а мне быть здесь, среди гонщиков, одно удовольствие. Поедемте? – Она показала на руль и, не дожидаясь ответа, передвинулась на соседнее, пассажирское сиденье.

– Не боитесь? Это же автомобиль, а я могу погнать его так же рискованно, как велосипед. Только с еще большей скоростью...

Кристина пожала плечами:

– Машина застрахована. Моя и ваша жизнь тоже. Папа сделает на наших смертях неплохие деньги.

– Значит, никакого риска. А то каждый раз, когда я вижу плакат: «Проезжая под недостроенной конструкцией, действуете на свой риск», я думаю: «А на чей же риск я езжу во всякое иное время?»

Они рассмеялись.

– И все-таки давайте оставим вашего папу бедняком...

«Глупо, такая никудышка, а так меня разволновала. Как мальчишку. Если заметит Оскар, не даст мне покоя, засмеет...»

Роже повернул машину в боковую улицу и внезапно выскочил на автостраду. Не оставалось ничего иного, как нестись по ней до следующего разворота. Знаки показывали, что до него десять миль...

– Скажите, Кристина, что вы делаете в гонке?

– Ничего. Помогаю отцу, когда понадобится. Я говорю на пяти языка, кроме французского. А здесь так много разных людей. Я учу русский, и мне очень симпатичны эти ребята. Но плохо их понимаю...

– Они слабые гонщики...

– Может быть. Я не специалист. Мне интересно говорить с ними по-русски.

«Нет, поистине ее привычка краснеть очаровательна! Она наливается соком, подобно помидору!»

Он решительно обнял Кристину одной рукой, как делал, разъезжая с Цинцы. Ему нравилась эта привычка сегодняшних молодых девчонок прижиматься к парню за рулем, словно кто-то третий занял все остальное место на переднем сиденье. Роже ждал, что Кристина отпрянет, но она охотно пересела к нему поближе и покорно уставилась снизу вверх своими добрыми глазками.

– Девочка, ты веришь в гороскопы? – вдруг невесть почему спросил Крокодил.

Впрочем, он сделал это, наверно, потому, что вся затея с поездкой на автомобиле Кристины была глупостью. Глупым был и сам вопрос. Ну что общего у него с этой девчонкой? Некрасивой, смешной, наивной... О чем он мог еще говорить с ней? Роже невольно подумал, что за последние годы он вообще разучился говорить о чем-нибудь, кроме гонок. Не потому ли Цинцы так легко удалось вытеснить из его жизни многих, даже более интересных и расположенных к нему женщин?

Кристина не ответила на его вопрос. Пока Роже разворачивал автомобиль по плавной дуге автострадного съезда и вслушивался в писк резины, не выдерживавшей напора инерции, Кристина достала небольшой золотой медальон с крестом и, раскрыв, извлекла из него многократно сложенный листок тонкой бумаги.

– Что это?

– Мой гороскоп.

– И ты всегда его возишь с собой?

– Конечно. Это одновременно и мой талисман.

– Сегодня случайно я наткнулся в газете на свой...

– Прежде ты не знал своего гороскопа?

– Нет, мне было не до предсказаний судьбы. Я всегда предпочитал вершить ее сам!

– Одно другому не мешает!

– Не секрет, что написано у тебя?

– А ты не будешь смеяться?

– Нет. Даже если он такой же глупый, как мой.

Кристина начала читать:

– «Знак огня. Характер властный...»

«Господи, у этого-то теленка властный характер! До чего смешны люди! Они порой верят в совершенно абсурдные вещи, словно кто-то накинул им повязку на глаза. «Властна» – да она ягненок по сравнению с Цинцы!»

Кристина смущенно продолжала:

– «...Натура богатая. Поскольку знак огня находится под покровительством солнца...» – Бумага вырывалась из рук Кристины от упругого напора встречного ветра. И дорога, и машина, и эта скорость – стрелка спидометра завалилась за сто двадцать миль в час, – и эти почти языческие заклинания создавали шальное настроение. Роже нагнулся и поцеловал Кристину в шею, захватив губами розовую мочку уха. Кристина продолжала читать, будто молилась:

– «...ему приходится трудно – слишком много искушений применить свою власть и силу. И потому основное влечение его души – доброта... Человек, родившийся под знаком огня, всегда естествен. Это привлекает к нему сердца. Рядом с ним каждый чувствует себя понятым и может рассчитывать на помощь. Знак темпераментен, импульсивен. У него огромные внутренние силы...»

Роже вырвал руку из-за спины Кристины и сделал резкий вираж – идущая впереди машина внезапно пошла на обгон. «Олдсмобиль» взвыл баллонами по бетонному барьерчику. От колесных дисков, как от точильных камней, посыпались искры. Кристина лишь вопросительно взглянула на Роже – ни доли страха перед, казалось, неминуемой катастрофой не было в ее глазах. Хотя даже у привыкшего к опасностям Роже защемило в груди.

– «...Знак способен на подвиг. Он наивен, легко попадает в ловушку. Отсутствие психологического чутья приводит к ошибкам, иногда настоящим трагедиям. Но, как бы трудно ему ни пришлось, редко теряет веселость духа. Знак щедр, обожает богатство и роскошь, любит азартные игры...»

– Ну вот... – Кристина умолкла. – Теперь ты знаешь обо мне все.

Она сложила гороскоп и сунула медальон обратно за пазуху. Роже резко затормозил. Поставив машину на пустой площадке отдыха, обнял Кристину и поцеловал. Она отвечала горячо, поспешно, словно понимая, что время, отпущенное им, скоро кончится...

Вернувшись в колледж довольно поздно, Роже решил побродить перед сном.

Все происшедшее с Кристиной наполняло его тревожным предчувствием, как в то амстердамское утро, когда он узнал о смерти Тома. Роже не должен был всего этого допускать... Особенно сейчас, здесь, когда Мадлен, находится где-то в ближайшем отеле, может быть, не дальше одной-двух миль. Он не должен был допускать этого и по другой причине – гонка непременно отомстит за случайное легкомысленное удовольствие.

Когда он вернулся к себе, огромный зал был погружен в полумрак. Команды спали, спали тревожно и шумно.

VI глава
ДЕНЬ ПЯТЫЙ

– Оскар, Оскар! – Роже расталкивал Платнера, но тот не реагировал.

Вчера на радостях, что Крокодил легко отделался за свое нарушение, Оскар вместе с Макакой хватил лишку. Это было видно, вернее, слышно – Жаки храпел так, что казалось – все распятия длинного мрачного зала, разделенного специальной мебелью на условные кельи, готовы были посыпаться со спинок кроватей. Роже не слышал, когда вернулись гуляки, хотя сам долго не мог заснуть – тревожил чирей. Было похоже, что мазь не только не принесла облегчения, но, наоборот, чирей продолжает набухать. Он заснул и проснулся с одним ощущением – свербящая боль в левой ягодице.

«Ну вот, как говорят итальянцы, «комплетто»! Ко всем бедам теперь еще и чирей на заднице – стоя ехать придется!»

Оскар медленно протирал глаза, не понимая, кто и что от него хочет. Потом вздрогнул и сразу проснулся.

– Это ты, Роже? Что-нибудь случилось? – Не дожидаясь ответа, Оскар начал натягивать тренировочный костюм.

– У меня чирей, – сказал Роже так, будто признавался в любви.

– Где? – озабоченно спросил Оскар.

– На левой ягодице...

– Сидеть сможешь? Вытяжной пластырь надо поставить. Что же вечером молчал?

– Говорить было некому. Вы же гуляли до утра!

– Сам не маленький, надо было подумать.

– А слышал ли ты о чудаке, который просил лифтера: «Мне на пятый этаж, пожалуйста, если нам по пути».

Оскар положил Роже на свою кровать и долго ощупывал чирей. Потом, пришлепнув пластырь, молча стал собирать свои вещи. Молчание означало, что дела плохи.

Роже вышел, забрался в «техничку» и поехал за газетой. Усевшись в зеленом квадратике сада, он принялся шуршать бумагой. «Шуршать» было самым точным словом, поскольку, глядя в газетный лист, Роже думал о своем. Единственное, что заинтересовало его, – гороскоп, и, вспомнив прочитанное Кристиной, Крокодил отыскал свой месяц и знак Рака. Шла какая-то абракадабра, но она, наверное, как никогда, соответствовала настроению Роже.

«Знак под покровительством Луны. Характер сильный, натура мечтательная. Рак не самый загадочный знак из всего зодиака. Луна обостряет его чувствительность, влияет на душевный мир, и потому Рак кажется окружающим странным и непонятным. Обладает тонкой нервной системой...»

«Вот уж точно! А где тонко, там и рвется».

«...Интуиция Раков настолько велика, что они нередко становятся гипнотизерами...»

Роже присвистнул.

«...Они живут по одним им понятным законам...»

«Закон у нас один – гони вперед своего коня, пока не свалится конь, или седок, или оба вместе!»

«...Им чужда логика...»

Роже задумался. Что бы это значило для него? Ранняя женитьба, глупое желание протянуть в седле подольше?

«...Что другим кажется пустяком, для них вырастает в подлинную трагедию. Поэтому рожденные под знаком Рака часто раздражают окружающих и вступают с ними в конфликт...»

«Подумаешь! Я уже пятнадцать лет в конфликте со всем миром, в конфликте с самим собой».

«Однако люди сильные любят покровительствовать таким натурам. Им внушает жалость отрыв человека от реальности. Кроме того, рожденные под этим знаком люди чаще всего порядочные, верные друзья и интересные собеседники...»

«Сильные люди? Уж не Цинцы ли? Хотя почему бы и нет! Для женщины она просто всесильна. Да кое-кому из мужчин даст двести метров гандикапа!»

«...Рожденные под созвездием Рака любят природу, уединение, охотно путешествуют. На работе по причине сложного характера у них всегда осложнения. Рак – это тип мыслителя, ученого, музыканта. При отсутствии таланта становятся добросовестными чиновниками...»

Роже отбросил газету.

«Бред какой-то! Столько напутано, что из этой кучи ничего невозможно отвергнуть. И насчет таланта, это, пожалуй, верно. Боюсь, чиновника из меня не получится. А вот о женщине под знаком Рака. Ведь мы с Мадлен появились на свет в одном месяце».

Роже вновь поднял газету и нашел нужный гороскоп.

«К женщине, рожденной под знаком Рака, можно отнести многое, что касается мужчин. Еще больше страдают оторванностью от реального мира, Они женственны, верные подруги и превосходные матери. Чувство долга для них превыше всего. Из них получаются героини или истерички. Особенно неблагоприятен союз Рака с Тельцом, Весами, Единорогом...»

«Единорогом меня, конечно, не назовешь, но и брак с Мадлен благоприятным тоже».

– Ты ел? – Голос Мадлен не удивил, словно появление жены в такую рань было естественным и обусловлено всем его вчерашним поведением.

– Обычно ты спишь дольше...

– Это можно понимать как «доброе утро»?

– Прости, считай, что я поздоровался раньше...

Мадлен села рядом с ним.

– Я и считаю... Считаю всю жизнь... И даже когда ты забываешь поздравить меня с днем рождения, мотаясь где-то в Голландии, считаю, что ты поздравил...

– Совершенная жена – такая жена, которая не требует от мужа быть совершенным!

Не реагируя на шутку, Мадлен продолжала:

– ...Когда мне тяжело на душе, а от тебя ни строчки – лишь из газет узнаю, где мой муж сейчас, – считаю, что ты рядом...

– Не надо, Мадлен... – покорно попросил Роже, словно щитом прикрываясь покорностью.

Мадлен была права тысячу раз, но начинать этот нелепый разговор здесь, сейчас...

День вчерашний лишь усугублял его вечную вину перед Мадлен, которую он особенно остро ощущал в минуты приступа пессимистического настроения. Роже встал.

– Мне пора собираться. Утром индивидуальная горная гонка. Вон на тот шарик. – Роже кивнул в сторону голой горы, напоминавшей бильярдный шар, как бы случайно кем-то заброшенный в эту равнинную местность.

– Знаю. Жаки довольно подробно объяснил мне... Просил не опаздывать.

Что-то в голосе Мадлен, когда она говорила о Жаки, показалось Роже странным, но он не смог понять это сразу, а задумываться не особенно хотелось.

– Мне показалось, что тебе здесь немножко скучно? – спросил Роже.

– Наоборот. Весело. Особенно по вечерам. Столько симпатичных парней. И славный старикашка Вашон...

– Прости, что я не могу быть с тобой...

– Какой разговор, ты занят делом... Знаешь, Вашоны решили пригласить нас к себе в день отдыха. Как мне поступить?

Роже, не ожидавший такого вопроса, пытался лихорадочно, словно за партией бриджа, прикинуть возможную раскладку карт в вашоновском доме.

– Как хочешь, я не против.

– Ну иди, опоздаешь. – Мадлен поднялась на носки, поцеловала Роже и снова села как истукан. Роже чувствовал, что жене не по себе, так же как и ему. Он не привык быть рядом с Мадлен в подобные минуты. Что предпринять? Обнять, приласкать жену ему казалось нелепым и никчемным. Он пошел прочь.

Мадлен не смотрела на него. Она достала сигарету и закурила. Она делала это тайком от Роже, когда он оказывался дома. Правда, и без него Мадлен курила не часто, когда уж очень хотелось с кем-нибудь поговорить. Лучше сигаретного дыма она не знала собеседника.

«У меня есть целое утро. Целое утро, чтобы сидеть и думать. Наверное, я зря нарушила традицию – не следовало ехать на гонку... Лучше бы никогда не видеть этой женщины. Знала, что встреча с ней меня подавит. Годы, в течение которых слышала, что они близки, не зачеркнуть. Нет, как она говорит о нем, как он смотрит на нее! Это уже не страсть, это больше, чем страсть – это любовь. Собственно, чего это я? Все давно известно... Хотя разве беда становится меньше, если знаешь о ней заранее? Может быть, но не когда теряешь близкого... Особенно страшно, когда понимаешь, что не можешь его возвратить!

Уж и не помню, как все надломилось во мне и безразличие затопило душу. Вдруг почувствовала себя одинокой. Да, одинокой, почти незамужней женщиной! Есть, наверно, философия одиночества. И нелегко в ней разобраться. Одиночество – высшая школа человеческих страданий. В страданиях притирается все – будущее и настоящее, подлинное и фальшивое... Вдруг решаешь, что лучше иметь дело с мужчиной, который принадлежит другой, чем принадлежать мужчине, которого практически с тобой нет. Я не знала удовольствий от случайных встреч. У меня не было подруг: считала мужа вернее любой подруги.

Часто я спрашивала себя: зачем нужна Роже? Ведь даже бесчувственный чурбан понимает, что он повязан супружеским долгом. Профессия? Или эта авторучка в юбке? К сожалению, все сложнее. Роже нужна жена только для показа. Он считает себя преданным мне по-своему. Говорят, верность, рожденная в долгой совместной жизни, приходит на смену любви, хотя люди и перестают волновать друг друга...»

Слезы, словно холодные дождевые капли, случайно попавшие на ресницы, застилали глаза. Но Мадлен поленилась смахнуть их рукой. Сквозь слезы, в которых солнечные лучи создавали радужную игру красок, мир выглядел веселым.

«Жизнь многому научила меня. Я привыкла не задавать Роже вполне определенных вопросов, ибо не хотелось получать заведомо определенные ответы. Вечная ложь Роже, когда я знала о нем, может быть, даже больше, чем он сам о себе. Что делать? Развестись? Но как жить дальше? И где гарантия, что жизнь не пойдет аналогично по второму кругу? Потом, женщине не так легко совместить любовь и независимость. Даже финансовую. Любовник платит за вино, ресторан, подарки... Это просто хороший тон. А что такое хороший тон в семейной жизни?»

Мадлен встала, посмотрела на часы и побрела к старту.

«Весь ужас в том, что я еще не встречала в своей жизни счастливой женщины. Ни одинокой, ни замужней... Жизнь вдвоем – далеко не цепь удовольствий, цветов и подарков к рождеству. Девчонкой мне казалось, что замужество какой-то залог счастливой жизни, любви и покоя. Но я узнала лишь борьбу, скуку, болезни, постоянные тревоги, заботу, как свести концы с концами в скромном семейном бюджете. И в этом растворилась молодость. Пришли деньги – пришли заботы о детях. Я пыталась понять Роже – наверное, были моменты, когда ему хотелось уехать куда глаза глядят. Но он не хотел понять, что и мне иногда хотелось уйти в монастырь.

Я покупала наряды и одевалась – ни для кого... Посещала выставки – ни для чего. Любила сына... А он сказал, провожая меня в Канаду, что будет гонщиком и отец для него самый великий и добрый человек в мире. И я поддакивала ему. А где ложь, там не может быть любви. Даже материнской любви».

Мадлен вышла на площадь. Церемония торжественного старта уже началась.

В центре толпы, отрезанные от массы людей тяжелыми канатами, стояли голые по пояс французы, сняв национальную форму и ожидая новую: с пятого этапа команда лидеров облачалась в белые майки. Право на это давали десять секунд запаса в командном зачете. Как мало порой определяет успех! Десять секунд на шестерых!

Мэр раздавал майки, которые французы надевали под одобрительные крики зрителей. Роже стоял на возвышении в своей желтой форме, совсем не торжественный, не подходящий для этой минуты. Крокодил смотрел на столпившихся вокруг и не видел никого. Гортанный голос комментатора, перечислявшего его результаты вперемежку с подробностями биографии, не доходил до сознания. Дикая боль раздувшегося фурункула забивала все. Ни одному из тысяч окружающих людей даже не приходило в голову, как плохо было их кумиру в минуту триумфа. Они видели лишь камуфляж – лидерскую майку, гордый орлиный нос, слышали хвалебные пожелания, в которых слова «самый-самый» звучали чаще других.

Подскочивший репортер всплеснул руками:

– Месье Дюваллон, скажу вам откровенно – так на нашей земле не приветствовали даже Елизавету...

– Откровенность за откровенность, – Роже поморщился. – Это и естественно – она ведь всего королева!

Оставив растерявшегося репортера тугодумно осмысливать сказанное, Крокодил взял машину из рук Жаки и двинулся к линии старта.

«Ну посмотрим, на что вы способны, салажата! Индивидуальная горная гонка – это пресс, способный выжать из гонщика все, что он накопил за долгие годы в кладовых своего мастерства. Сегодня у нас нет имени – есть только номера. На трех милях горной гонки каждое колесо становится колесом великого Балдини! Но я покажу вам, чем отличается настоящий Крокодил от сушеных миссисипских крокодильчиков!»

Даже себе Роже не хотел признаться, что сегодня это его единственный шанс – выиграть горную гонку. Почти подвиг в таком состоянии пройти второй полуэтап даже с «поездом»

Они стартовали через каждые полминуты. Роже сразу же взял быка за рога. Он напоминал сегодня представителя так им презираемой категории гонщиков, выступающих жестоко, как дикари. Для них победа заслоняет все. Уйдя от любительства, они еще не пришли к профессионализму. Они гонятся за выигрышем вопреки всем законам логики, невзирая на дорогу, на собственное состояние, на гандикап, данный другим самой природой и талантом. Публике нравятся эти гладиаторы дорог...

Когда Роже с трудом вытянул первый подъем – он показался ему бесконечным, – то увидел – рукой подать – спину стартовавшего перед ним швейцарца. Он очень хорошо знал этого плейбоя велосипедного мира Фернанда ля Госта.

«Ну вот, Фернанд, мы уже почти в аду! И ты, кажется, скис, как мокрая курица. Сойдешь, если будет невмоготу! Ты можешь себе позволить слабость, а я нет...»

Эта мысль как бы придала Роже силы. Он остервенело включил меньшую передачу, стараясь набрать ход. Но вялость предательски разливалась по телу. Ноги гудели. Надо было преодолеть мертвую точку...

«Обычно она наступала позднее. И проходила легче...»

И чтобы отвлечься от дальнейших рассуждений, он стал считать метры, оставшиеся до ля Госта. Не помогло...

«Это самый ленивый гонщик, которого я встречал. Лишь однажды, помню, он стал дьяволом. Тогда, в Пиренеях, это был его день. Фернанд ушел в отрыв, боролся до конца и победил в одиночку. Никто не ждал от него такой прыти – привыкли видеть элегантного, холеного, темноволосого симпатягу с большими глазами и постоянной улыбкой на устах. Многие любили его за неиссякаемый поток шуток. Большинство же – за то, что он никогда не займет место настоящего профессионала, не заставит потесниться в «поезде» настоящего гонщика.

Ля Гост гоняется для себя. Его белый «альфа-ромео» с откидным верхом весь сезон кочует по Европе. Мальчик в светлых обтягивающих брючках, модной рубашке и кашемировом свитере совсем не похож на мальчика в спортивной форме. И все потому, что Фернанд не живет с гонки. Деньги с лихвой поставляет папаша. Чтоб выступать в компании с лучшими гонщиками, он сам оплачивает все расходы по поездкам. И кто ему не позавидует? Пожалуй, только я. И то не каждый раз. У парня есть достоинства: изящные манеры, хорошо подвешенный язык, своеобразное мышление, щедрый кошелек, набитый деньжатами... И полное отсутствие спортивного таланта...»