Текст книги "Вторая планета"

Автор книги: Анатолий Димаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Ван-Ген, идёмте завтракать, – говорит ему тётя.

Молча поднялся, сел к столу.

– Ван-Ген, вилку-то возьмите.

Взял.

– Ван-Ген, вы ешьте.

– Ага, я ем… Ем…

И тырк-тырк вилкой мимо тарелки. Ожил лишь когда папа вернулся.

– Я, к сожалению, не ошибся, – сказал подавленно папа. – Жора уже в клетке.

– В клетке? – охнула тётя Павлина.

– В той, что на плантации… Где растёт держи-дерево… – Папе, должно быть, сейчас очень тяжело говорить: Ван-Ген упёрся в него взглядом.

– Жрецы? – тихо спросила тётя Павлина.

– Они…

Тут и я припомнил, как мы были в храме, и как старший жрец приставал, чтобы мы отдали ему Жорку. Жертвой для держи-дерева.

У меня аж мороз по коже прошёл.

Тётя Павлина схватила золотую бляху, стала поспешно надевать.

– Ты куда?

– К Орангу. Я ему скажу!.. Я наконструирую!.. Я ультиматум поставлю!..

– Не надо, – устало сказал папа. – Я с ним уже разговаривал.

– Ну и что?.. Что он сказал?! – закричала тётя Павлина.

– Здесь даже он бессилен, – глухо ответил папа.

– Не верю! – резко выкрикнула тётя Павлина.

– К сожалению, так оно и есть. Из той клетки дорога одна… Никто не имеет права выпустить из неё на свободу. Даже Оранг. Тот проклятый жрец знал, что делал, когда так быстро посадил Жору в ту клетку.

Ван-Ген, напряжённый, словно струна, вдруг направился к дверям.

Папа догнал его, обхватил за плечи.

– Куда вы, Ван-Ген?

– Пустите! – Ван-Ген попытался вырваться; взгляд у него стал совсем безумный. – Я пойду!

– Куда вы пойдёте?

– К сыну… В клетку…

Подбежала тётя, стала уговаривать его, а он всё рвался к дверям.

– Ван-Ген, милый, хороший, успокойтесь, мы что-нибудь придумаем…

– Что вы придумаете? – с болью в голосе выкрикнул Ван-Ген. – Что?! Пустите, я хочу умереть с сыном!..

И затрясся в немом плаче…

А я забился в угол. Чувствовал себя таким виноватым, таким…

«Я тоже пойду в эту клетку, – мрачно думал я. – Сяду с Жоркой рядом, пусть нас вместе и кидают…»

– Что же, – сказал папа, – поубивались, и хватит. Нужно действовать! Павлина, я снова пойду во дворец, а ты следи за Ван-Геном.

* * *

Папа вернулся только к вечеру.

– Всё по-прежнему… Но я кое-что надумал. – Лицо у папы волевое и решительное, он очень похож сейчас на тётю Павлину. – Мы будем Жору вызволять. Силой… Ещё посмотрим, чья возьмёт!

У тёти Павлины глаза так и загорелись: её хлебом не корми, дай только с кем-нибудь повоевать! Даже Ван-Ген – и тот ожил. Подошёл к папе, жадно прислушивается. Ну а про меня и говорить нечего! Да я за Жорку в огонь и в воду!..

– Вы знаете, что скоро праздник цветения держи-дерева?

Знаем. Будь он проклят, этот праздник.

– А что ему предшествует, знаете?

Нет, этого мы не знаем.

Я сам про это дознался только сегодня… Накануне праздника устраивается грандиозный банкет. По всей стране. Все оранги обжираются и напиваются в стельку…

– И охрана?

– Охрана вряд ли… Хотя, наверное, не удержится от искушения хлебнуть этого их адского пойла. Но мы на это рассчитывать не будем. Для охраны я прихватил кое-что другое…

Тут папа подошёл к столу, осторожно достал из-под полы какой-то длинный пакет.

– Что это?

– Сейчас увидите.

Стал разворачивать – так осторожно, словно внутри было полно гадюк.

– К сожалению, мне не удалось достать более эффективного оружия. Но я думаю, что обойдёмся и этим…

– Стрелы! – воскликнули мы.

– Да, стрелы… Осторожно, здесь смертельный яд!

Мы уже и сами это видели: на конце каждой стрелы была острая колючка. С держи-дерева.

– Но у нас же луков нет!

– А вы их натянете, те луки? – насмешливо спросил папа. – Вы видели, какие у них луки?

– Луки можно сделать, – тихо сказал Ван-Ген. Он заговорил впервые за всё это время, мы аж вздрогнули. Погладил нежно стрелы. – Луки я сделаю, было бы из чего.

– Ну, за этим дело не встанет! – сказала тётя Павлина. – Витя, бегай-ка на кухню, принеси нож.

Я со всех ног метнулся на кухню. Выбрал самый большой ножище – острющий, как бритва.

– Этот?

– Пойдёт и этот. – Тётя взяла у меня нож, провела пальцем по лезвию. – Вы побудьте тут, а мы с Витей мигом…

– Не попадитесь на глаза орангам!

– Не попадёмся! – весело ответила тётя. Махнула ножом, как мечом. – Витя, за мной!

Во дворе росло несколько деревьев. Тётя подошла до самого молодого, с тонким стволом.

– Залезешь?

Вместо ответа я тут же полез на дерево.

– Держи! – тётя подала мне нож. – Выбирай, чтобы прямые были и не очень толстые.

Я и стал выбирать. Одну ветку срезал, бросил вниз… вторую… третью… четвёртую…

– Хватит!.. Ты что, весь город вооружить хочешь?

Обстругали ветки, занесли в дом. Ван-Ген сразу вокруг них захлопотал: с обоих концов понадрезал, сделал насечки, а тётя уже несла длинный шнур из крепчайшей нитки.

– Выдержит?

– Выдержит!

Не узнать сейчас Ван-Гена: глаза блестят, движения точные и уверенные. Смастерил один лук, взялся за второй. Папа вложил в готовый лук тяжёлую стрелу, натянул тетиву, целясь в дверь.

– Далеко не полетит, – сказал с сожалением. – Стрела многовато весит.

– А нам далеко и не надо, – ответила тётя Павлина. – Что мы, подкрасться не сможем?

– А попасть?

– Дай сюда!

Тётя Павлина отобрала у папы лук, повесила на дверь маленький кусочек бумаги. Отошла на другой край комнаты, прицелилась.

– Смотри, в нас не попади! – насмешливо сказал папа.

Тётя Павлина лишь бровью повела. Отпустила тетиву – стрела свистнула, впилась в дверь.

– Ур-ра! – закричал я во всё горло.

– Тихо, шалапут! – Папа подошёл к двери: стрела пробила бумажку точно посередине. Подёргал стрелу, спросил изумлённо: – Где ты научилась так метко стрелять?

– Где-то да научилась, – скромно ответила тётя.

А  припомнил огромный лук, который висел у неё дома.

Тем временем Ван-Ген закончил с луками. Я выбрал самый красивый, попросил у папы:

– Можно и мне стрельнуть? Хоть разок!

– Нельзя! – тихо ответил папа. – И так одну стрелу испортили. – завернул стрелы в пакет, спрятал в сейф, а ключ положил в карман: должно быть, чтобы я не достал. – Если уж так свербит пострелять, смастери себе несколько стрел, и стреляй, сколько хочешь. Кстати, это тебе не помешает: хоть немного руку набьёшь.

Я и стрелял несколько дней: с утра до вечера. Снова лазил на дерево, выбрал несколько веточек, чтобы ровные были и тонкие, нашёл кусок проволоки для наконечников, заточил…

Под конец набил руку так, что не мазал ни единого раза.

Ну, оранги, берегитесь!..

* * *

Тем временем подошёл день праздника. Весь город украсили флагами со свастикой, портретами Оранга Третьего, лозунгами, изображениями держи-дерева: на ветке с ядовитыми колючками – чёрный цветок. Во всех домах варилось и жарилось, возбуждённые оранги, громко перекликаясь, тащили огромные бутыли с адской жидкостью.

– Скоро начнётся, – сказал нам папа: он забежал на минуточку, чтобы дать последние указания. – Всё приготовили?.. Еду не забыли?

– Не забыли. Ты сам, смотри, не напейся!

– Мне пить нельзя. Не забывай, что я обязан записывать каждое слово Оранга. Значит, до вечера…

Тётю Павлину тоже приглашали на банкет во дворец, но она прикинулась больной. Тогда оттуда приволокли запеченную антилопу и здоровую бутыль с жидкостью – подарок самого Оранга…

– Жаль, что не сможем взять её с собой всю, – вздыхала над антилопой тётя. – Кто знает, сколько мы будем в дороге.

Отрезала ногу, завернула в бактерицидную плёнку – теперь мясо хоть месяц в ней пролежит и не испортится, и запихнула в набитый с верхом рюкзак.

Мы решили бежать не с ту сторону, откуда нас привезли, а в противоположную – в горы. Потому что в долину нечего и думать спуститься: повсюду высоченная четырёхсотметровая стена, только один вход и есть, которым пользуются оранги, но он бдительно охраняется. К тому же, если бы на даже перебили всю охрану и прорвались бы в долину, нам всё равно ещё нужно бы было перебраться через неё. Там, в высокой траве, притаилось держи-дерево. Не напрасно оранги, отправляясь туда, брали с собой побольше слуг: чтобы было, чем откупиться…

Поэтому мы решили податься в горы. Там тоже была стена, не ниже той, что обрывалась в долину, но папа с Ван-Геном, которые уже там побывали, твердили, что в ней есть несколько трещин, промытых водой. Куда они ведут, можно ли по ним выбраться на самый верх, папа и Ван-Ген не знали, но у нас не оставалось другого выхода.

– Выберемся! – заверяла тётя Павлина.

Она вся аж кипела. Ходила из комнаты в комнату, воинственно пела:

 
Трумба, румба, тум!
Трумба, румба, тум!
 

Теперь нам оставалось только ждать, пока все оранги перепьются.

Я ежеминутно бегал во двор, смотреть на горизонт. И мне каждый раз казалось, что оттуда наступают тучи.

– Уже ползут! – врывался я в дом.

– Смотри, ливень накличешь! – осаживала меня тётя Павлина. – А то поплывём без пересадки – прямо в долину…

А место тем временем погружалось в празднество, в какую-то дикую оргию.

Сначала оранги пьянствовали по домам. Из каждого окна доносился глухой рёв, топот и звон. Потом им стало тесно в комнатах – вывалили на улицы. С бутылями, с кусками мяса, самцы и самки, взрослые и дети, все в коричневой форме, измятой, порванной, заблёванной. Они горланили, визжали, прыгали, били пустые бутыли о брусчатку, усеивая улицы битым стеклом, хохотали и плакали, обнимались и дрались, падали, одурманенные алкоголем, и никто их не поднимал, по ним топтались те, кто ещё держался на ногах.

Более отвратительного зрелища мне ещё не приходилось видеть.

Лишь когда зашло солнце и с запада набежали тучи, потихоньку закрывая серебряное сияние в небе, на улицах стало потише. Те. кто ещё как-то держались на ногах, поползли отсыпаться по домам, остальные же сопели, храпели, стонали прямо на улицах. Лежали вповалку – и стар, и млад.

– Раса господ! – бормотал с отвращением Ван-Ген. – Властелины мира!

Смотрел на неподвижные тела с такой ненавистью, что если б мог – всех бы уничтожил!

– Где же твой папа? Уж не загулял ли во дворце?

Переставлял с места на место рюкзаки, несколько раз принимался натягивать на лук тетиву.

– Успокойтесь, Ван-Ген, он вот-вот появится, – уговаривала его тётя Павлина. – Всё равно ещё рано.

А я Ван-Гена понимал. Мне и то, как подумаю, что Жора сейчас в клетке сидит – как-то не по себе становится.

Сорвался бы и побежал…

А вот и папа.

– Ну, всё!.. Едва вырвался.

– Чего так долго? – тётя с упрёком. – Мы уже чего только не передумали!

– Да говорю же: не мог никак вырваться! Оранга потянуло на разговор по душам. Едва отцепился.

– Никто не заметил?

– Вроде никто… Вы уже собрались?

– Давно. Тебя только ждали.

– Тогда выступаем. Вот только стрелы достану.

Вытащил пакет, дал по две стрелы каждому.

– Осторожно держите, чтоб не поцарапаться. Стрелять только в случае крайней необходимости. Мы идём не убивать, а выручать Жору.

– А если погоня?

– Тогда будет видно… Пошли!

Двинулись: Ван-Ген впереди, за ним – папа, тётя Павлина и я. На улице темно, хоть глаз коли! Небо в тучах, аж чёрное. Идём, спотыкаемся об орангов, которые лежат повсюду, словно трупы.

Остановились аж за крайним домом – передохнуть. Потому что рюкзаки, сперва вроде лёгкие, становились всё тяжелее и тяжелее.

– Значит, так, – сказал папа, когда мы прошли всё поле и остановились перед проволокой. – Рюкзаки оставим здесь – там они будут мешать. Мы с Ван-Геном пойдём немного впереди, а вы нас будете прикрывать. И смотрите: будем подходить к воротам – чтобы ни звука!

Наложили стрелы на луки, пошли вдоль проволоки. Папа с Ван-Геном едва чернеют впереди, так вокруг темно. А я всё думаю: а что, если охрана додумается включить прожекторы? Жаль, папу я про это не предупредил, а теперь уже поздно.

– У них прожекторы, – говорю тёте Павлине.

– Тс-с-с! – сердито ответила она.

Остановилась, к чему-то прислушивается. Замерли впереди и папа с Ван-Геном.

– Часовой, – прошептала тётя Павлина. – В воротах.

Теперь я услышал: впереди что-то топает. Туп-туп-туп… Туп-туп-туп… То тише, то громче.

Папа с Ван-Геном снова двинулись вперёд – теперь уже согнувшись, а за ними и мы.

Вот они вдруг исчезли. Словно под землю провалились!

– Ложись! – дёрнула меня за рукав тётя Павлина.

И только я луг, сразу же увидел часового. И ворота из металлических прутьев. Чёрная фигура в них ходит туда-сюда, как заведённая.

Куда же делись папа и Ван-Ген?

Всматриваюсь вперёд и ничего не вижу. Кроме часового и ворот. Хотел немного приподняться, но тётя Павлина так надавила мне на голову, что я аж крякнул.

– Ты можешь хоть минуту полежать? – зашипела сердито в ухо.

Могу. Только зачем так бить по затылку? Всё лицо в земле. Хотел огрызнуться, но тут вдруг что-то впереди запищало. Тоненько, как мышь. Часовой тут же остановился, и писк прекратился. Да только он двинулся, как мышь отозвалась снова.

Часовой пробормотал что-то себе под нос. Отомкнул ворота, пошёл по пашне, прямо на писк. Мышь снова затихла, часовой остановился. Постоял, постоял, вслушиваясь, потом двинулся назад. Только не прямо, а чуть-чуть левее – на нас!

А чуть ли не врос в пашню. Смотрел на надвигающуюся тёмную гору – вот-вот наступит на голову, и всё во мне одеревенело. Тут вспомнил про лук, схватил стрелу, но никак не мог нащупать тетиву – она словно оборвалась…  Лихорадочно нашаривал её, а фигура уже нависала надо мной. Я аж всхлипнул от напряжения – часовой тут же отскочил, замахнулся чёрной дубинкой. Я сразу ощутил, как напряглось тело тёти Павлины. Тенькнула тетива, белая молния метнулась вперёд, впилась в огромное тело. Часовой вскрикнул, схватился за грудь, упал…

Какое-то мгновение мы лежали, оглушённые вновь навалившейся на нас тишиной. Тётя тяжело дышала, а меня била дрожь. Потом прозвучал еле слышный шорох: кто-то полз прямо на нас. Я непроизвольно схватился за лук, но тут же сообразил, что это папа и Ван-Ген.

– Живые?

– Живые! – ответила тётя Павлина. – Как же вы его отпустили?

– Так он же от нас отвернул. А мы боялись промазать впотьмах.

Папа подошёл к мёртвому, снял колчан со стрелами:

– Пошли, у нас ещё много работы.

Мы поднялись и пошли. Не к клеткам, а в сторону храма.

– Папа, Жорка же не там!

– Знаю… А чем ты откроешь замок?

– А ключ у кого?

– У старшего жреца.

Я вспомнил двухэтажный дом, стоящий у самого храма. Как же мы в нём разыщем этого старшего жреца? Ведь там до чёрта комнат! Но папа, должно быть, там уже бывал, потому что сразу же повёл нас на второй этаж.

Повсюду горел неяркий, приглушённый свет. И везде – на полу, на широких тахтах, среди обгрызенных костей и пустых бутылей валялись пьяные оранги.

Наконец добрались до большой комнаты, застеленной коврами, с позолоченными стенами и потолком. Повсюду свисали ветки держи-дерева, а посередине, на возвышении, стояла широченная кровать и на нём, поверх золотистого одеяла, спал совершенно голый оранг. Он был очень старый, жалкий и сморщенный, из щербатой пасти вырывался храп.

– Вот он, мудрец и пророк, – насмешливо сказал папа. – И перед такой немочью дрожат все оранги… А ну, просыпайся, пророк!

Папа ткнул его между рёбер тупым концом стрелы, и старик подскочил, словно ошпаренный.

– Кто вы? – перепугано забормотал он. – Кто вас пустил?

– Не узнаёшь? А ты присмотрись внимательней! – Папа приблизился к старику почти вплотную, а стрела, которую он держал в руках, теперь уже была нацелена наконечником прямо в сердце.

В выцветших глазах жреца вспыхнул дикий страх. С проворством, которого мы от него не ожидали, он отполз на край кровати и заорал:

– Стража!.. Убивают!..

– Замолчи! – угрожающе прозвучало сзади.

Старик обернулся и увидел Ван-Гена: тот целился ему прямо в лицо.

– Закрой свою поганую пасть, если хочешь ещё немного пожить!

Жрец сразу же замолк. Дрожал всем телом, скулил, как побитая собака.

– Ключи! – приказал папа. – Немедленно! – И едва коснулся острием жёлтой кожи.

Жрец перепугано отшатнулся, перевернулся на четвереньки, пополз к лежавшей в головах подушке. Но Ван-Ген его опередил: засунул под подушку руку, выдернул связку ключей.

– Вот они! – воскликнул он победно. – Вот они!.. Вот!..

Жреца сразу как подменили: лицо его перекосилось, глаза запылали жгучей ненавистью.

– Все!.. – захрипел он, тыкая в нас пальцем. – Все вы будете принесены в жертву!

Аж булькал, задыхаясь от злости.

– Пошли, – качнул головой папа. – Здесь нам больше делать нечего.

Под проклятия обезумевшего жреца мы вышли из комнаты. Все, кроме Ван-Гена.

– Подождём, – сказал папа.

Лицо у него было неумолимое и суровое.

За дверьми всё ещё звучали проклятия. Потом они разом прекратились.

Появился Ван-Ген. Стрелы у него в руках уже не было – только ключи. И он что есть сил прижимал их к груди.

* * *

– Здесь нам не выбраться.

Папа смотрит на нависающую над нами скалу и снова повторяет:

– Здесь нам не выбраться.

Скала и правда неприступна. Вздымается над нами вертикальной стеной, и ни единой трещины, ни единого выступа, за который можно бы было уцепиться. Вода, что сотни лет падала сверху, так её отшлифовала, что у нас не остаётся никакой надежды выбраться наверх.

– Что же делать? встревожено спрашивает тётя Павлина. – Не возвращаться же назад.

И смотрит вниз.

Под нашими ногами начинается узкая расщелина, длинная и крутая. Несколько часов мы взбирались по ней наверх, обходя огромные валуны, перебираясь через высокие пороги, балансируя на камнях, которые каждую секунду могли сорваться и потянуть нас собой в бездну. И поглядывали на небо. Всё время поглядывали на небо: не ползут ли чёрные тучи? Потому что тогда нам конец. Ливень моментально заполнит расщелину бурным потоком, который не то что людей – многопудовые валуны швыряет, как пёрышко! Небо пока относилось к нам благосклонно, хоть и хмурилось тучами, а вот расщелина приготовила нам под конец неприятный сюрприз.

– Назад нам нельзя! – решительно говорит папа. Вы что, не видите?

Видим. Где-то с полсотни орангов, столпившихся внизу, у входа в расщелину. Наше счастье, что все они из охраны храма и вооружены ритуальными луками, а то бы нас уже давно уничтожили. А может, им приказали захватить нас живыми?

Воинственно размахивая дубинками, они что-то злобно выкрикивают, но сунуться в расщелину дальше не отваживаются – мы их таки хорошо проучили.

Когда передовой отряд с яростным воем кинулся вслед за нами, мы как раз одолели здоровенную глыбу. Перелезали через неё полчаса, если не дольше – она вся шевелилась, словно дышала, готовая вот-вот сорваться в пропасть. Мы аж попадали, когда её одолели: дрожали руки и ноги, а сердце билось где-то под горлом. И тогда тётя Павлина, взглянув вниз, сказала:

– Вот они, голубчики!

Мы посмотрели вниз и сразу же увидели первых орангов.

Они тоже заметили нас, потому что расщелина была прямая, как стрела. Воинственно потрясая дубинками и луками, яростно завывая, они сразу же начали взбираться наверх.

– Наверх!.. Быстро!.. – приказывает папа.

Но Ван-Ген, который всё время не отходил от Жорки, покачал головой:

– Не успеем… Они нас всё равно догонять…

И вместо того, чтобы взбираться вверх, он начал спускаться вниз по каменной глыбе.

– Ван-Ген, что вы надумали?

– Вернитесь, Ван-Ген!

Ван-Ген будто и не слышал. Некоторое время он рассматривал камни, потом позвал нас:

– Идите сюда!

Мы спустились к нему, хотя оранги были совсем рядом. Но Ван-Ген вдруг начал спускаться ещё нижу – навстречу орангам. Нам показалось, что он сошёл с ума.

– Папа!

– Ван-Ген!

Ван-Ген уже стоял внизу – под самым камнем, внимательно что-то разглядывал, а потом поднял к нам голову:

– Здесь поваленное дерево. Достаточно его сдвинуть, и вся эта гора обвалится!

– Подождите, я сейчас к вам спущусь! – крикнул папа.

– Не нужно, я и сам справлюсь… Кроме того, вдвоём мы не успеем отскочить! – Ван-Ген уже дёргал бревно, пытаясь вытянуть её из-под камня.

– Ван-Ген, подождите!

– Назад! – закричал Ван-Ген на папу.

И папа подчинился. Отступил к нам, всё время повторяя:

– Но ведь один он не справится!..

А Ван-Ген раскачивал и раскачивал придавленное камнем бревно. Не смотрел на орангов, которые подступали всё ближе. Они взбирались по отполированному водой каменному руслу, подсаживая друг друга, и не было, казалось, силы, которая могла бы их остановить.

А Ван-Ген всё дёргал и дёргал. И огромная груда камней, нависавшая над ним, шевелилась и с каждым его усилием едва заметно оседала вниз.

Вот двое передних орангов остановились, натянули свои страшные луки, прицелились.

– Ван-Ген!

– Папа!

Свистнули стрелы; одна из них, не долетев, слепо ткнулась в камень, другая же ударила рядом с Ван-Геном. Выстрелив, оранги сразу же достали из-за спин новые стрелы.

Ван-Ген ещё крепче вцепился в дерево. Подлез, начал разгибаться, выворачивая его из-под камня. Дерево трещало, камни шуршали, сыпалась глина, а оранги уже накладывали стрелы на луки.

– Ван-Ген!!!

Ван-Ген рванулся, и бревно, словно выпущенное из лука, взлетело высоко вверх. Тёмное тело Ван-Гена метнулось в сторону, а огромные глыбы, обгоняя друг друга, со страшным грохотом понеслись вниз. Они подскакивали, взлетали в воздух, брызжа каменными осколками, и весь отряд орангов был в одно мгновение смят, сбит с ног, и сметён беспощадным потоком.

Лишь одному орангу каким-то чудом удалось спастись. Уцепившись за выступ нависавшей над руслом скалы, он долго висел, поджав колени к самому животу, а потом сорвался и с пронзительным визгом покатился вниз.

Тётя Павлина уже хотела пустить ему вслед камень, но папа её удержал:

– Не нужно… Он теперь уже ни за что не полезет.

И вот мы стоим под стеной и не знаем, что делать дальше.

Наконец, Ван-Ген вроде что-то придумал. Он долго разглядывает нависшую над нами скалу, ещё дольше стоит под отвесным желобом, промытым водой. Потом обращается к тёте Павлине:

– У вас есть капроновый шнур?

– Ван-Ген, что вы надумали? – с тревогой спрашивает папа.

– Я попробую подняться по этому желобу.

– Но это ведь самоубийство!

– А что вы предлагаете? – спрашивает Ван-Ген. – Спуститься в объятия вон тех?

Папа молчит. А я со страхом гляжу на желоб. Он поднимается вверх, как огромная разрезанная вдоль труба, и в нём не видно ни единого выступа или трещины, за которые можно бы было уцепиться.

– Слушайте меня! – говорит Ван-Ген: он взял у тёти Павлины длинный тонкий шнур и теперь наматывает его вокруг пояса. – Если мне удастся взобраться, я спущу шнур вниз. И по очереди вас втащу. Помните: упирайтесь руками и ногами в противоположные стены. Всё время упирайтесь!.. Первым полезет Витя, потом – вы, – это тёте Павлине, – потом – вы, – это папе, – а потом уже ты.

– А почему Жора последним?

– Потому что он среди вас самый ловкий… Ну, я пошёл…

Ван-Ген встал в желоб, спиной к скале. Широко расставил ноги, а руки занёс над головой. Ладони его словно приросли к каменной поверхности. Вот он весь напрягся и начал медленно, сантиметр за сантиметром, передвигать вверх левую ногу. Передвинул, вдавил её в стену, шевельнул правой. Так и стал подниматься, постепенно, сантиметр за сантиметром. Лицо его покраснело, на лбу выступил пот.

Поджав ноги, застыл, потом точно так же осторожно стал передвигать руки…

Замерев, мы смотрели на Ван-Гена. Было такое чувство, словно не Ван-Ген – каждый из нас взбирался сейчас по этому отвесному желобу. Аж мышцы сводило, аж болело внутри от невольного напряжения; мы боялись проронить хоть слово, потому что нам казалось, что тогда Ван-Ген не удержится.

А снизу долетел крик: оранги увидели Ван-Гена в трубу и снова нырнули в расщелину.

– Вот я вас угощу! – закричала тётя Павлина.

Подскочила до здоровенного валуна, стала его раскачивать, пытаясь сдвинуть с места. Мы сразу кинулись её на помощь.

Валун долго не поддавался, намертво врос в глину.

И – раз!.. Ещё – раз!.. И ещё!..

И каменное чудовище, наконец, сдвинулось. Сперва медленно  и словно бы нехотя, а потом всё быстрее и быстрее, с таким страшным грохотом, что аж содрогнулась расщелина. Оранги так и посыпались вниз. Драпали, сбивая друг друга с ног.

– Ага, не нравится! – крикнула тётя Павлина. – Лезьте ещё, камней тут хватит!

Глухое завывание, полное бессильной злобы, донеслось снизу.

А Ван-Ген взбирался всё выше и выше. Осторожно и не спеша, как улитка, всем телом вжимаясь в скалу. Он был уже так высоко, что у меня голова пошла кругом и потемнело в глазах.

Он часто замирал, отдыхая. И мы замирали вместе с ним. И каждый раз нам начинало казаться, что Ван-Ген дальше не полезет – начнёт спускаться. Слишком уж там было круто и страшно. А он, передохнув, снова начинал подъём. Еле заметно, сантиметр за сантиметром – жалкая мошка на отвесной стене!

Время от времени мы бросали вниз камни – напоминание для орангов. И каждый раз они взрывались злобными воплями.

Вот фигура Ван-Гена совсем исчезла. Какое-то время ничего не было слышно, потом донёсся шорох: сверху серебряной ниткой быстро спускался капроновый шнур.

– Ур-ра! – радостно закричали мы, а оранги завыли ещё громче.

И новая порция камней покатилась вниз.

Для профилактики.

– Витя, давай!

Жорка ухватил конец, шнура, протягивает мне.

– Упирайся руками и ногами, – говорит папа, обвязывая меня. – И смотри только вверх!

Я киваю головой, потому что говорить не могу. Всё во мне дрожит, и я что есть сил сжимаю зубы.

– Ты крепко его обвязал? – Тётя Павлина осматривает узел, пробует затянуть его крепче. – Ну, Витя, ни пуха, ни пера!

Я подхожу к желобу и становлюсь в него спиной к скале. Расставляю руки и ноги, пытаясь делать всё, как Ван-Ген, и шнур зразу же натягивается. Петля врезается в тело, ноги отрываются от земли.

Что есть сил цепляюсь за стенки, а натянутый шнур аж звенит.

Всё выше и выше… Руки-ноги болят всё сильнее, я, кажется, посдирал с них всю кожу, меня начинает раскачивать в желобе, стукать то об одну стенку, то об другую. А шнур всё тащит и тащит вверх, словно там не Ван-Ген, а какая-то неумолимая машина.

Не выдержал – глянул вниз. Прозрачная жуткая пустота дохнула в лицо, закачалась, завертелась, к горлу подступил тошнотворный комок. Я икал и икал, даже когда очутился на скале.

– Живой?

Ван-Ген отволок меня подальше от края, положил на горячие камни, стал быстро освобождать петлю: возиться со мной ему было некогда.

Пока он вытаскивал тётю Павлину, я пришёл в себя. Вытер лицо, подошёл к Ван-Гену:

– Давайте помогу.

Ван-Ген показал глазами на шнур, который кольцами ложился позади него. Я нагнулся, поднял, что есть сил вцепился в него.

Сначала появились руки, а потом красное от напряжение лицо тёти Павлины.

– Втащим теперь рюкзаки, – сказала она, немного отдышавшись. – А потом уже их.

Ван-Ген только кивнул головой – говорит не мог.

Втроём стало совсем легко – рюкзаки мы втянули запросто. Перед тем, как спустить шнур снова, тётя его осмотрела, прощупала каждый метр.

– Хоть бы что!.. – сказала довольно. – Не даром я его везла аж с Земли.

– Да чтоб вас! – сказал нам папа, когда вы подняли и его. Разве ж можно так тащить?.. Я упираться не успевал, болтался мешком!

Жорку мы тянули ещё быстрее: оранги, увидев, что мы взялись за последнего, снова нырнули в расщелину.

Но было поздно: Жорка уже стоял наверху, а первый оранг только приближался к скале.

– Двинули? – спросил папа.

– Подождите.

Ван-Ген достал нож, отрезал метров пятнадцать шнура.

– Что вы делаете? – воскликнула тётя Павлина.

Ван-Ген поискал-поискал взглядом, подошёл к обкатанному валуну. Килограмм сто, если не больше. Обвязал крепко шнуром, а второй конец закрепил за другой валун, крепко вросший в глину.

– Помогите спустить. Осторожно, чтобы шнур не оборвался… Вот Так! – Выпрямился, удовлетворённо сказал: – Теперь пусть лезут!

Ну Ван-Ген!.. Ну молодец!.. Папа снова хотел отправляться, но тётя Павлина попросила:

– Давай подождём. Посмотрим, что из этого выйдет.

Папа неохотно согласился: он со всё большей тревогой поглядывал на небо, затянутое тучами. Хоть Ван-Ген его и успокаивал, что ливня сегодня не будет.

Какое-то время было тихо. Потом послышался шорох.

– Лезут, – шепнула тётя Павлина.

Шуршание усиливалось. Но вот оно оборвалось, послышалось удивлённое бормотание. Снизу что-то крикнули, вероятно, спрашивали, что там стряслось, оранг, который был под валуном, сердито ответил. Внизу ещё покричали, потом замолчали, а мы услышали, как валун, висевший на шнуре, стукнулся о скалу раз, другой, а шнур аж зазвенел, натянувшись.

– Пытается подняться, – шептал Ван-Ген. – Повис на камне…

Он снова вытащил нож, видимо, чтобы перерезать шнур, если орангу удастся взобраться на валун. Но валун стукнулся ещё раз, и тут же прозвучал отчаянный крик. Шнур ослаб и замер.

– Всё! – довольно сказал Ван-Ген. – Больше они сюда не полезут!

Потом мы поднимались в горы. Три дня, с утра до вечера. Взбирались на скалы, преодолевали расселины, и Ван-Ген всегда был впереди, и ему доставалось больше всех. Дважды нас заставала гроза – жуткий венерианский ливень, и один мы пересидели в пещере, а другой – под огромной нависающей скалой. Ночевали же где придётся: падали прямо на каменистую землю и сразу же засыпали от усталости.

Мы страшно исхудали, а одежда превратилась в лохмотья. Тётя Павлина посшивала их какими-то колючками и стала похожа на ходячий репейник.

Потом мы спускались, тоже три дня. И спускаться было ещё труднее.

К тому же мы голодали: съели всё мясо, осталось лишь немного сушёных фруктов; папа выдавал их каждое утро по пригоршне. Фрукты он нёс в рюкзаке, и я часто ловил себя на том, что не могу оторвать взгляд он его спины.

Когда горы, наконец. закончились, мы все едва держались на ногах. Стояли на возвышенности и жадно смотрели вниз.

Там лежала холмистая равнина. Высокая трава, одинокие деревья, многочисленные стада диких животных. И наши руки невольно потянулись к лукам и стрелам, потому что уж очень мы были голодны.

Такого весёлого костра ещё не было в моей жизни, а поджаренное мясо показалось самым вкусным на свете.

Скоро нас разыскал вертолёт, и мы полетели к маме.

* * *

Рейсовый корабль Земля – Венера стартовал через месяц. За это время на Венере произошли большие изменения: исчезло государство орангов. Венериане долго спорили, что делать с орангами, звучали даже призывы объявить им войну и истребить их всех, но большинство придерживалось другого мнения. Что все оранги – больные, и поэтому их следует не убивать, а лечить. Подтвердилась и причина их вырождения. Искусственный ген интеллекта, который поставил орангов на одну ступень с людьми, оказался неустойчивым, и в орангах проснулись звериные наклонности. Были спешно построены огромные госпитали, а потом в воздух поднялись армады вертолётов с баллонами, заполненными газом. Газ этот не убивал, а лишь усыплял.

Так орангов обезвредили и постепенно свезли в госпитали, где их ожидала целая армия врачей.

А тех несчастных полусуществ-полуроботов решили оставить доживать на старом месте. Только уничтожили все фабрики-инкубаторы и плантации держи-дерева.