Текст книги "Вторая планета"

Автор книги: Анатолий Димаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Мы свели все затраты к минимуму, – объяснял нам экскурсовод. – Коэффициент полезного действия у них очень высокий. Ведь они, кроме работы, больше ничем не интересуются.

– А еда?

– Да, им, к сожалению, нужно определённое количество калорий, чтобы пополнять энергию. Но мы сконструировали породу, которая питается очень низкокалорийной едой. Пищевыми отбросами…

– А сон?

– Над этой проблемой сейчас и бьются наши учёные. Мы снизили их потребность во сне до четырёх часов в сутки. Но это, согласитесь, неоправданная роскошь. Полчаса, ну, в крайнем случае, час – и хватит… И наши учёные добьются этого, будьте уверены! Хайль!..

– А сколько они живут?

– Ровно пятнадцать лет. Учёные подсчитали, что на протяжении этих пятнадцати лет у них наивысший КПД. Наибольшая отдача…

– А потом?

– А потом мы их сжигаем.

– Сжигаете?

– Да… Мы их отправляем в крематории, а переел используют как удобрение. И это самое лучшее удобрение!

После этой экскурсии я на овощи и фрукты смотреть не мог!..

В другой день мы уже вместе с папой посещали плантации держи-дерева. У орангов был какой-то праздник, лаборатория не работала, и папа зашёл за нами.

Плантации были за городом: огромные, огороженные колючей проволокой. Вообще я заметил, что орангам присуща какая-то необоримая тяга к высоким заборам и колючей проволоки. У них даже школы были за проволокой! И все ученики – в пропусками. Стоят двое огромных орангов возле входа и проверяют пропуска у малышни! Показали одноразовые пропуска и мы – орангам, которые были уже в чёрном, с луками и дубинками.

– А чего это они с луками и стрелами? – спросил я тихонько папу.

– Это ритуальное оружие специальных отрядов, которые охраняют держи-дерево, – объяснял папа. – Кстати, ты знаешь, откуда взялось это держи-дерево? – обратился он уже к тёте Павлине. – Оно сконструировано здесь, на этих плантациях. В качестве биологического оружия.

– И они его отпустили? – ужаснулась тётя.

– Ага…

Плантации держи-дерева были обнесены высокими и довольно толстыми стенами. На стенах вымощены узенькие дорожки, огороженные с обеих сторон заборчиками.

– Чтобы никто не упал вниз, – объяснил экскурсовод.

– Я если всё-таки упадёт?

Экскурсовод лишь усмехнулся. И ткнул рукой вниз.

Там шевелилось держи-дерево. Не прикрытое травой, оно то сплеталось в зелёные клубки, то расползалось, выбрасывая перед собой тысячи колючих плетей. Подползало к стене, пробовало подняться по ней, оседало и снова лезло наверх.

– Оно что, голодное? – поинтересовалась тётя Павлина.

– Да. Скоро его будут кормить.

– А чем вы его кормите?

– Вон тем…

Экскурсовод показал рукой в сторону, и мы увидели сотни стоящих впритык клеток. Одни из них были пусты, из других выглядывали мелкие существа. «Роботы».

– Вы кормите держи-дерево ими? – спросила тётя Павлина.

Её лицо побледнело.

– Конечно, – ответил немного удивлённый экскурсовод. – Это обходится дешевле всего. Попробуйте напастись дичи, чтобы прокормить этакую прорву! Пока не началась война, мы вынуждены кормить держи-дерево вот этими существами. А потом, я надеюсь, ему хватит корма, – усмехнулся переводчик. – Который час? Без четверти двенадцать?.. Ровно в двенадцать будем наблюдать захватывающее зрелище!

Я весь аж содрогнулся: вспомнил, как оранги бросали через костёр съёжившихся существ. Папу также не привлекала будущая процедура, и он холодно ответил:

– Спасибо, но у нас мало времени. А нам ещё нужно побывать в храме держи-дерева.

Храм держи-дерева стоял неподалёку от плантаций. Это было высоченное сооружение с позолоченным куполом. Над ним торчала гигантская чёрная колючка: символ держи-дерева.

Там уже были предупреждены о нашем приходе: нас встретила толпа жрецов. Все они были в причудливых плащах, напоминающих листья дерева, с непокрытыми гладко выбритыми головами. Старший жрец выступил нам навстречу, предостерегающе поднял нал головой плеть держи-дерева, усеянную ядовитыми колючками.

– Знаете ли вы, что эти нечистые существа не имеют права даже приближаться к храму? – гневно вопросил он и ткнул плетью в сторону Жорки и Ван-Гена.

– Знаем, – спокойно ответил папа. – Но мы получили разрешение.

– Знаете ли вы, что за нарушение этого закона мы должны немедленно бросить их держи-дереву? – наступал на папу жрец; его глаза так и пылали.

– Знаем, – точно так же бесстрастно отвечал папа. – Но разрешение нам выдал сам Оранг Третий.

– Наш фюрер не мог дать такого богохульного разрешения! – завопил жрец.

Папа полез за пазуху, достал небольшую золотую пластинку.

– Вот это разрешение!

Жрец уставился на ней так, словно не верил собственным глазам. потом неохотно вернул пластинку папе, склонил бритую голову:

Мы обязаны выполнить волю нашего божественного фюрера… Но в храм мы впустим только вас, без этих двоих нечестивцев!

Нам пришлось подчиниться.

Внутри было темно и мрачно. Высокие сёрные стены, такой же чёрный пол, застеленный толстой чёрной тканью, приглушавшей шаги. Мы невольно стали разговаривать шёпотом.

– Не подходи близко к стенам! – предостерёг меня папа.

Я присмотрелся повнимательней: со стен свисали плети держи-дерева. Ядовитые колючки торчали повсюду, а впереди, перед позолоченным алтарём, была словно бы нора, сплетённая из держи-дерева.

– Что это? – спросил я папу.

Папа не знал. Тогда мы спросили экскурсовода. Тот с видимым страхом посмотрел на нору.

– Это – путь для тех, у кого перед фюрером нечиста совесть, – неохотно объяснил он.

– Какой путь, что он городит? – тётя Павлина присела перед норой, попробовала заглянуть внутрь.

Старший жрец вдруг что-то выкрикнул. Глаза его триумфально блеснули. Несколько жрецов метнулись вглубь храма, к стене. Стена тут же раздвинулась, в ней образовался тёмный проход. Жрецы нырнули в него, затопотали вниз. Какое-то время стояла напряжённая тишина, потом из отверстия вырвался рёв.

Кто-то кричал, надсадно и страшно. Сперва низкий, рёв становился всё выше и выше, и в конце концов превратился в такой пронзительный визг, что у меня в голове зазвенело. Я заткнул уши, но визг проходил сквозь ладони, сквозь всего меня – я сам еле сдерживался, чтобы не закричать.

Вот жрецы снова появились в жуткой щели: они волокли какой-то тёмный клубок, извивающийся и визжащий.

– Кто это? – вцепился я в папину руку.

– Молчи! – прошептал он.

Клубок оказался орангом. Страшно грязным и голым. Шерсть на нём сбилась в сплошные колтуны, рёбра ходили ходуном, глаза бездумно блестели.

Старший жрец стоял неподвижно, ожидая, пока жертву подтащат к нему. Потом опустил ветку, толкнулся колючками оранга. Крик сразу же оборвался, по голому телу пробежала судорога. Оранг тут же обмяк, и жрецы, которые до сих пор держали его, расступились.

Оранг лежал на полу. Тяжело дышал, мелко дрожал.

Старший жрец подошёл к нему, пнул ногой. Что-то выкрикнул, властно и резко.

– Лезь! – перевёл нам толмач.

Оранг поднял голову. Глаза его всё ещё были бездумны; она, наверное, ничего не понимал.

– Лезь! – заорал жрец снова. – Помогите!

Жрецы тут же подскочили к орангу, потащили к норе. Бросили перед самым отверстием, ткнули головой в нору.

– Лезь!

И оранг полез. Прижимаясь к полу, извиваясь всем телом. Вот уже не видно плеч… Вот исчезла спина… У меня внутри всё сжалось, аж мышцы заболели, словно я сам сейчас лез по этой норе. Вот уже видны лишь ноги… Ещё немного, и оранг выберется с другой стороны, невредимый… Внезапно он громко вскрикнул, забился в конвульсиях, замер… Два жреца, стоявшие на той стороне, зацепили его двумя длинными крюками, поволокли прочь из храма.

– Он не выдержал испытания, – объявил старший жрец. – У него перед фюрером нечиста совесть, и священное держи-дерево его покарало.

– Пошли отсюда! – дёрнул меня папа.

Вышли из храма – старший жрец увязался за нами. Понурый его взгляд остановился на Ван-Гене, потом – на Жорке. Подошёл вплотную, стал разглядывать, долго и внимательно. Потом повернулся к папе, что-то спросил.

– Он спрашивает, где вы взяли этих существ, – перевёл нам толмач (папе переводить было не надо, он уже и так знал язык орангов). – Они не похожи на роботов.

Папа что-то ответил.

Застывшее лицо жреца сразу ожило, он с ещё большим интересом посмотрел на Жорку. Почему-то только на Жорку. Потом повернулся к папе, снова что-то спросил.

– Известно ли вам, что скоро наступит великий праздник цветения? – перевёл нам толмач.

– Да, я про это слышал, – ответил ему папа.

Лицо у него сразу сделалось встревоженное, он, должно быть, почувствовал, что жрец задумал что-то плохое.

– В это время держи-дерево покрывается цветами! – выкрикнул жрец; он аж раскачивался в экстазе. – прекрасными чёрными цветами, прекраснейшими на свете цветами! И тогда ми, жрецы, со священным трепетом подступаем к нему. Мы собираем его колючки, ибо во время цветения яд в них самый сильный, мы несём их в храм и обвешиваем стены. А потом изготавливаем из них стрелы для воинов храма… И в пору цветения, во время великого праздника цветения мы приносим в жертву вот этих существ, – он показал на Ван-Гена и Жорку. – Вы отдадите их нам!

Мы онемели. Папа побледнел ещё больше, а тётя Павлина метнулась к Жорке и схватила его за руку:

– Чёрта лысого!

Жрец и без толмача понял, что ответила тётя Павлина. На его лице возникло такое удивление, что я едва не рассмеялся. Потом он понимающе ухмыльнулся:

– О, я догадываюсь, почему вы не хотите с ним расставаться! – презрительный жест в сторону Жорки.

Поднял вверх руки, щёлкнул пальцами. И сразу же из низенького помещения, стоявшего недалеко от храма, появилась ещё одна группа жрецов: каждый из них вёл на цепочке «робота».

– Выбирайте… Берите себе любого…

– Скажите ему, чтобы убирался ко всем чертям! – взорвалась тётя Павлина. – Скажи этому остолопу, что нам его роботы не нужны.

– Двоих берите!.. Троих – вместо одного вашего! – выкрикнул жрец.

Я не знаю, чем бы закончился этот торг, потому что тётю Павлину уже трясло от злости, если бы не папа. Опасаясь, что тётя Павлина вот-вот накинется на жреца, он выступил вперёд и примирительно заговорил:

– Мы прилетели с планеты Земля впятером, и пятеро должны вернуться на Землю Таков наш закон. Пошли! – Папа отвернулся от жреца и пошёл прочь.

А мы двинулись следом. И тётя Павлина ещё долго держала Жорку за руку.

Прощаясь с нами, папа сказал:

– Берегите Жорку. Пусть не выходит на улицу один. От этих фанатиков можно ожидать чего угодно.

– Пусть только попробуют – я им храм разнесу! – ответила тётя Павлина.

Теперь она ещё старательней взялась за работу. С раннего утра до позднего вечера выводила свои формулы. Когда у неё что-то не получалось, рвала исписанный лист в клочки, швыряла под ноги. А в лаборатории била колбы. Схватит ступку или пробирку – и с колбу! Как махнёт – стекло так и брызнет! Оранги, которые с ней работали, боялись её, как чумы.

И вот одни утром из тётиного кабинета донеслось громкое пение. Тётя Павлина возбуждённо шагала и пела, воинственно надувая щёки:

 
Трумба, румба, тум!
Трумба, румба, тум!
 

Увидела меня, весело крикнула:

– Заходи! И позови сюда Жорку!

Я сразу сообразил: раз тётя Павлина созывает «публику», значит, изобрела что-то необычное. Сбегал за Жоркой.

Тётя Павлина ухватила нас за руки, подтащила к столу:

– Вот!

Мы стояли, немного разочарованные: перед нами лежал лишь лист бумаги, исписанный длиннющими формулами.

– Видите?

– Видим…

В наших голосах тёте Павлине что-то, должно быть, не понравилось: она внимательно на нас посмотрела и дала легонького щелбана сначала мне, потом Жорке.

– Эх вы, гомо примитивус!.. Это же гены!.. Гены агрессивности!.. Айда!..

В лабораторию ворвалась, словно вихрь:

– Колбы!.. Реторты!.. Раствор!.. Быстрее вы, остолопы!.. Термостат!.. Лазерные скальпели!..

Оранги метались, как ошпаренные, мы с Жоркой отошли подальше, чтобы не попасть тёте под руку. Ещё швырнёт колбой.

Я уже знал. Пробовал.

– Как ты думаешь, выйдет что-нибудь? – тихонько спросил мен Жорка.

– Выйдет! У моей тёти всё выйдет!

И у тёти Павлины таки вышло. Только не в тот же день, а на четвёртый. Представляю, сколько колб она перебила и сколько чертей наслала на несчастных орангов.

Нас ещё в первый день отослала домой.

– Идите спать! Нечего вам здесь делать.

– А вы? Уже ж поздно!

– Я ещё полчасика побуду, а потом тоже пойду.

Те «полчасика» растянулись на целую ночь. И весь следующий день… И ещё ночь и день. Тётя Павлина не выходила из лаборатории, пока не закончила. «И подмела за собой», – как она любила говорить.

Всё это время она там и ела, и спала. Урывками, по полчаса.

Появившись дома, аж шаталась от усталости.

– Ванну, погорячей!

Я уже знал, какую наливать – сплошной кипяток. Палец и то страшно обмакнуть. Жорка как попробовал, так сразу же и выдернул:

– Ты что?

– А что?

– Сварить хочешь?

– О, кого здесь хотят сварить? – Зашла тётя Павлина, уже в халате. Погрузила руку, поболтала её. – Добавь, Витя, ещё горяченькой! А теперь – марш отсюда, гененята чумазые!

Закрылась, полезла в ванну. Заухала так, что аж эхо по комнатам прошло. Потом зазвучала знакомая мелодия:

 
Трумба, румба, тум!
Трумба, румба, тум!
 

Вышла, красная, как рак. Горячий воздух так и струился вокруг неё.

– А теперь будем спать. Двадцать четыре часа. И не будить, даже если все на свете фюреры под дверями соберутся.

Упала на кровать и сразу же заснула. И проспала все двадцать четыре часа. Минута в минуту.

Проснувшись, позвала нас в кабинет.

– Сейчас я вам кое-что покажу.

Подошла к холодильнику, встроенного в стену, достала небольшую пробирку.

– Вот.

В пробирке был какой-то серебристый порошок и больше ничего.

– Это гены? – осторожно спросил Жорка.

– Детонатор… Детонатор для генов… Достаточно добавить лишь один миллиграмм в раствор, которым питают развивающихся в инкубаторах существа, и будущий агрессор готов! – Тётины глаза блестели возбуждённо и по-молодому. – Им захотелось агрессора – я дала им агрессора! Такого агрессора, что они ещё взвоют! – Тётя Павлина рассмеялась, полюбовалась пробиркой, осторожно понесла её к холодильнику.

* * *

В тот день в лабораторию набилось полным-полно орангов. Это были какие-то высокие чины, все в коричневой форме, с золотыми бляхами на груди. Прибыл даже сам Нг – ему почтительно уступили место в первых рядах.

Все столы были прибраны, тётя Павлина стояла в центре, серьёзная и важная. Заходя в лабораторию, наказала мне и Жорке:

– Стойте в дверях! И ни шагу дальше!

Мы, хотя ничего и не поняли, послушались. Только залезли на стол, чтобы лучше видеть.

Вот тётя отдала короткий приказ, и несколько ассистентов побежали в другой помещение, где стоял инкубатор. В зале нарастала напряжённая тишина, даже Нг замолк – только шею вытянул, пытаясь разглядеть, что там за дверями.

Ассистенты появились снова: волокли огромные носилки, на которых лежало что-то круглое, завёрнутое в белое.

Когда носилки опустили, тётя осторожно сняла покрывало.

По залу прокатились возгласы изумления. Налезая друг на друга, присутствующие пытались подойти как можно ближе к носилкам. А там, в большом стеклянном шаре с множеством трубочек сидело сгорбленное существо. Руками оно обхватывало ноги, голова лежала на коленях.

– Снимайте! – приказала тётя Павлина.

Ассистенты отвинтили стеклянную крышку.

Существо несколько минут сидело неподвижно, и нам с Жоркой уже начало казаться, что оно неживое. Но вот оно пошевелилось, подняло голову, раскрыло глаза. Потом начало медленно подниматься. Выбралось из стеклянного шара.

Это была настоящая гора мышц. На голову выше обычного оранга, и широченными плечами, с руками-колодами и ногами-столбами, оно стояло рядом с шаром и ничего, казалось, не видело: его глаза были пусты и бессмысленны, а морда с низким лбом и могучей нижней челюстью – каменно неподвижна. Оно ещё спало, и всё равно от его фигуры веяло такой могучей, дикой силой, что все оранги аж попятились от него.

– Колоссально!.. Невероятно!.. – прокатились возбуждённые голоса.

Эти голоса пробудили существо ото сна: оно моргнуло раз, моргнуло другой, и его глаза вдруг загорелись яростью. Существо заревело…

До сих пор я считал, что нет на свете рёва громче, чем рёв льва или раненного тигра. Но сейчас львиный рёв прозвучал бы комариным жужжанием: мы с Жоркой, оглушённые, едва не упали со стола, а оранги отшатнулись ещё дальше. Существо же, не сводя с них налитых кровью глаз, ревело и ревело, а потом, хищно протянув длиннющие руки с острыми когтями, кинулось прямо на толпу.

Всё в одночасье смешалось, перепуталось. Огромный клубок из коричневых униформ покатился по залу, и из этого клубка раз за разом вылетали истерзанные, разорванные напополам тела. Падая и давя друг друга, оранги кинулись к дверям, а вслед за ними и существо, размахивающее своими лапищами. Оно хватало их, грызло, душило, отрывало им руки и головы.

Как мы с Жоркой уцелели в этой кровавой катавасии, я и до сих пор не понимаю. Когда оранги пронеслись мимо, а за ними это жуткое существо, когда его дикий рёв стал потихоньку угасать, мы всё ещё стояли, словно приросли к столу.

Немного опомнившись, я сразу же подумал про тётю Павлину.

А она стояла у окна и внимательно смотрела на улицу, потом с сожалением сказала:

– Всё!.. Они его убили…

Повернулась к нам.

– Испугались?

– Испугались, – всхлипнули мы.

– Он бы вас не тронул.

Потом двинулась к выходу, устало обронила:

– Слезайте, ребятки, делать здесь больше нечего.

Во дворе мы увидели то существо: неподвижное, прожжённое насквозь.

Вокруг толпилась хмурая охрана.

Не успели мы выйти за колючую проволоку, как нас остановили гонцы из дворца.

– Оранг Третий приказывает вам немедленно явиться во дворец!

Тётя Павлина спокойно кивнула головой: словно предвидела этот вызов. Как была в белом халате, села в носилки, сказала нам:

– Бегите домой, ребята!

А у меня тревожно сжалось сердце.

* * *

Тётя Павлина вернулась только вечером. Чего только мы с Жоркой за это время не передумали!

Когда наконец хлопнула дверь и затопали по лестнице, мы сначала подумали, что это за нами. Замерли, боясь даже дохнуть.

– Хайль! – заревело внизу.

– Убирайтесь вон, оставьте меня в покое!..

Тётя Павлина! Мы так и кинулись к дверям. А она нам:

– А чего это вы в потёмках сидите?

Щёлкнула выключателем, комнату залил свет.

Мы, разогнавшись было навстречу тёте, так и замерли: на груди у неё висела здоровенная бляха.

– Не узнали? – засмеялась обрадовано тётя. – Из чистого золота, не какая-нибудь! Такая только у фюрера ихнего!

Мы ничего не понимали. А тётя подошла к большому зеркалу, полюбовалась на себя.

– Обязательно прихвачу на Землю.

Сняла бляху, положила на стол. Села в кресло, заложила руки за голову, закинула нога на ногу.

– Ф-фу, устала!.. Ну а вы тут, должно быть, тётку уже и похоронили? А она жива-здорова! Ещё и получила высшую награду – из рук самого фюрера! Видели бы вы, какая морда была у Ранга. Ведь даже у него только позолоченная!

Тётя засмеялась. А мы, понятно, к ней: расскажите, как там было!..

И тётя Павлина, подразнившись ещё немного, начала рассказывать…

Оранг Третий поначалу был очень разгневан. Весь аж пенился. То существо мало того, что убило десятка три орангов, оно оторвало голову самому Нг. Он же стоял впереди, вот оно с него и начало. По побоище в лаборатории первый узнал Анг, он же сразу кинулся к фюреру. Понятное дело, обвинил во всём тётю Павлину. Она, мол, всё специально подстроила.

Фюрер и взбесился:

– В тюрьму!.. На виселицу!..

Тётя Павлина даже вида не подала, что испугалась. А когда Оранг Третий немного перебесился, она и заговорила.

Кого её приказано было сконструировать? Агрессора?.. Существо, которое с первого же шага убивало бы и уничтожало, которое ничто не могло бы остановить… Выполнила она заказ или не выполнила?..

– Но твоя проклятая тварь перебила моих слуг! – завопил он. – Оно так и на меня могло руку поднять! – Это его, должно быть, больше всего бесило. – Агрессор должен убивать наших врагов, а не нас самих!

– Он это и будет делать, – пообещала тётя. – Ведь это первый опытный экземпляр. Главное, что я создала для вас идеального агрессора. Теперь надо ещё немного поковыряться в генах, чтобы обратить его в нужном направлении.

Спокойствие тёти Павлины понемногу повлияло на фюрера. Он успокоился и слушал её уже с интересом. А тут ещё тётю Павлину неожиданно поддержал Ранг: он не забыл, как Нг треснул его костью по темечку. Сказал, что тот, убитый, сам во всём и виноват. Зачем было лезть вперёд всех? Не мог разве спрятаться за свиту?..

Оранг Третий уже обмяк. Видя это, поспешили заговорить и другие: даже Анг, который на тётю первым и донёс. А сейчас уже распинался, восхваляя тётю Павлину и её гениальное изобретение.

Оранг Третий и вовсе растаял. Зашмыгал носом, пустил слезу. И, сняв с себя золотую бляху, торжественно повесил её тёте Павлине на шею.

– Вы бы видели, как все сразу кинулись меня поздравлять! – усмехнулась тётя Павлина. – Анг мне рули лизал и аж пританцовывал. А Ранг не знаю, как это и пережил: смотрел на бляху такими глазами, что проглотил бы, если б можно было!..

– А папа?

– Папа потом подошёл. «Это хорошо, – шепнул. – Это нам ещё пригодится»… Так-то, ребятки мои хорошие.

– Что же вы думаете делать дальше?

– Дальше? – вздохнула тётя Павлина. – Думаю лечь и выспаться.

Так я ей и поверил! Я знаю, что у нё уже есть что-то на уме, но она нам пока ничего говорить не хочет. Ну, не хочет – не надо. Я тоже ей ничего не скажу про наш разговор с Жоркой. Ещё днём, пока мы ждали её возвращения, мы тоже кое-что надумали. Правда, поспорили, даже потолкались немного, ну так что за спор без небольшой драки!

Начал Жорка. Когда мы сидели и тревожились за тётю, он внезапно спросил:

– Витя, а мензурка в холодильнике?

– Какая ещё мензурка?

– Ну та, с генами агрессивности.

– Ну, в холодильнике, – буркнул я неохотно. – Ты что, хочешь глотнуть?

Жорка ничего не ответил: сидел, про что-то думал. И при этом покачивался. Я уже давно заметил эту его привычку: чем напряжённее задумывается, тем сильнее раскачивается.

– Витя, а что если взять эту мензурку и высыпать в раствор? Которым кормят будущих слуг? Из них вырастут агрессоры?

– Да наверное… Ты же слышал, что тётя Павлина говорила.

– Похожие на того, что сегодня?

– А какие ещё!

– И они сразу начнут убивать орангов?

– Ясное дело, начнут. Тётя Павлина их так сконструировала…

Жорка снова задумался – ещё сильнее закачался.

– Вить, а той мензурки на много хватило бы? – спросил он немного погодя.

– Да на всю ихнюю фабрику!

Я представил себе, как из инкубаторов вырвалась бы вместо тех тихих покорных существ добрая тысяча агрессоров. Что бы она натворила! Аж рассмеялся.

– Вить, ты чего?

– Так… Просто представил себе, что бы было, если б и правда всыпать тот порошок.

И тут Жорка меня ошеломил:

– Вить, а давай всыплем!

Я аж вытаращился на него.

– Ты что, сдурел? Там же охрана! А вокруг – колючая проволока! И мышь туда не пролезет!..

– Я пролезу, Вить! – схватил меня за руку, умоляет: – Я запомнил то дерево.

– Какое дерево?

– Растёт возле фабрики. Над оградой. Мне перебраться через проволоку по ветвям – раз плюнуть. Ты же знаешь, как я по деревьям лажу!

Знаю. Видел не раз. Перелетает с ветки на ветку, словно птица.

– Ну, перелезешь… А дальше?

– А дальше проберусь на фабрику. И высыплю из мензурки в куб с физиологическим раствором. Там же охраны нет – охранники только снаружи!

Что правда, то правда. Я сам видел, когда мы ходили на фабрику.

– А ты найдёшь тот куб?

– Наёду! Он на втором этаже. Как идёшь по коридору, то вторая дверь направо.

Ну и память у Жорки! Я ни за что не запомнил бы.

Поговорили ещё. Про то, как было бы здорово, если бы и правда удалось насыпать. Тысяча агрессоров сразу – они не то что фабрику разнесут, а весь их города. Пусть бы оранги на собственной шкуре ощутили, что такое агрессия. Пусть бы попробовали! Сразу, наверное, забыли бы про мировое господство…

Высшая раса! Куда там!

Жорка так распалился, что хоть сразу беги за мензуркой. Но я его остудил:

– Ты что? Нам сейчас и шагу ступить не дадут. Надо подождать, пока не вернётся тётя Павлина.

– А если не вернётся?

– Вернётся! – аж закричал я на Жорку. – Слышишь, вернётся!

Жорка и обиделся. Надулся, на меня не смотрит. Ну и не смотри, раз такой. Раз тебе тёти Павлины не жалко. Ещё, видишь ли, ничего не известно, а он уже: не вернётся…

А потом пришла тётя Павлина. Я вспомнил я про разговор с Жоркой только тогда, когда она уже пошла спать. Потому и решил поговорить с ней про это уже утром.

Лёг и тут же заснул.

* * *

Проснулся я от того, что кто-то меня тормошил.

– Вить… Витя!..

Вскочил – какой-то тёмный призрак. Аж сердце заколотилось.

– Вить, это я… Жорка.

А чтоб тебе, так напугал!

– Ты чего? – спросил сердито: спать хотелось, аж глаза слипались.

– Витя, пошли.

– Куда?

– За мензуркой.

Тут я сразу всё и припомнил: весь наш вчерашний разговор.

– Ты что?!

А Жорка одно:

– Пошли, Витя, пошли!

– А может, в другой раз?

– Нельзя в другой – сейчас надо!

Я ещё немного почесал в затылке: так не хотелось из постели вылезать. И потом: кто его знает, удастся ли до той фабрики благополучно добраться. А если наткнёмся на патруль? Что тогда?..

– Ты, может, боишься?

– Я боюсь?.. Я?..

Вскочил с кровати, рубашку – р-раз! – штаны – р-раз!

– Пошли!.. Только если попадёмся, не пищать!

– Я не буду пищать!

Прокрались в тётин кабинет, нащупали в потёмках холодильник. У меня была ещё надежда, что тётя Павлина закрыла его на ключ, и тогда нам, хочешь не хочешь, придётся возвращаться в постели…

Не закрыла! Ещё и ключ торчит в замке! Ну и раззява же она!

Взял мензурку, закрыл холодильник.

Спустились по лестнице, вышли на улицу. Постояли, прислушиваясь. Тишина, ничто не шелохнётся. Дома стоят, будто немые, а небо так и переливается серебром. Ни единой тени, в случае чего негде будет спрятаться.

– По улицам нельзя, – говорит мне Жорка. – Пойдём дворами.

– А если кто проснётся и выглянет?

– Не выглянет… А по улицам патрули шастают…

Ну, дворам так дворами. Здесь и правда не так заметно: всюду деревья и тени под ними. Мы и перебегали – от дерева до дерева. А то и перелазили через каменные стены. Там и город кончился. Затаились под последним домом, а впереди – поле и фабрика. Огромный куб, обнесённые колючей проволокой.

– Вон дерево, видишь? – горячо шепчет Жорка мне в ухо.

– Где?

– Да вон!.. Правее смотри!..

И правда, растёт над самой оградой – как это его оранги до сих пор не срубили. Высоченное, кроной почти до стен фабрики достаёт.

– Залезешь?

– Залезу!.. Давай мензурку. Я пойду, а ты тут подожди.

Ага, чтоб я так товарища бросил! Нет, так у нас, Жора, не получится. Если мне и ждать, то только под деревом.

Жорка не стал спорить:

– Полезли?

– Полезли!

Опустились на локти, поползли. На небе ни единого облачка, и видно вокруг – не нужен и прожектор. А на вспаханном поле хоть бы один сорняк!

– Это они специально сделали, чтобы никто прокрасться не мог, – отдуваясь, шепчет Жорка.

Передохнули немножко – и снова вперёд. Пашне, казалось, конца-края не будет.

Ф-фу, наконец добрались! Легли под деревом, совершенно обессиленные. Хорошо, что здесь хоть тени немного есть, не так заметно, как на этой проклятой пашне.

– Вить, давай! – говорит Жорка, отдышавшись.

Взял мензурку, зажал в зубах.

– Жора, ты ж смотри, осторожнее! – Мне уже за него страшно. Уже и не рад, что согласился. Лежали бы сейчас в кроватях и горя бы не знали.

Жорка лишь головой кивнул. Потом примерился, ухватился за сук и сразу исчез в куще ветвей.

Заметил его уже над фабрикой. Чёрная фигура на фоне серой стены: застыла и не шевельнётся.

«Давай же, давай!» У меня аж кулаки от волнения стиснулись. А светло вокруг, а тишина – такая жуткая, что немеет затылок.

Наконец, Жорка двинулся. Дошёл до угла и снова прирос к стене.

«Ну что же ты!.. Давай!..»

А он обернулся в мою сторону да ещё и рукой махнул: всё, мол, в порядке. И лишь тогда свернул за угол.

Я лежал и боялся пошевелиться. Прислушивался…

Ничего не слышно… Ну, Жорка, молодчага!..

И только вот так обрадовался – раздался крик. Пронзил тишину, резанул ножом. Крик, топот и стон. Я так и вскочил, так и метнулся к проволоке. А там уже орали оранги, должно быть, охрана, потом завыла сирена. Всё вокруг вспыхнуло от света прожекторов, слепящие снопы стали ощупывать пашню, и она словно зашевелилась, загорбатилась.

Я упал на землю, прижался к пашне, а в уши бил Жоркин крик:

– Беги, Витька, беги!..

Его куда-то волокли, потому что голос становился всё тише и тише. Вот он совсем затих, и я остался один. Лежал и не шевелился, потому что прожекторы шарили и шарили, а повсюду метались всполошенные охранники. Несколько раз оранги пробегали мимо меня – так близко, что я мог бы схватить кого-то из них за ноги, но, к счастью, меня никто не заметил.

Вскоре сирена смолкла, погасли прожекторы.

Я полежал ещё немного и пополз прочь от фабрики.

Сколько полз – не помню. Лицо моё было мокро от слёз, а в ушах звенел отчаянный крик Жорки: «Беги, Витька, беги!» Он и в минуту опасности думал обо мне.

Дополз до крайнего дома, поднялся, пошёл не дворами, а по улице: теперь мне было всё равно. Встретил бы патруль – не стал бы и прятаться.

Не встретил – добрался до дому благополучно.

* * *

Когда я рассказал обо всём тёте, она аж за голову схватилась.

– Что вы наделали!.. Ты хоть понимаешь, что вы наделали?!

Давно не видел её такой рассерженной.

– Ну разве ж мы думали…

– Хоть бы со мной посоветовались!

Тётя Павлина уже одевалась.

– Сиди и никуда не рыпайся!

Дверью хлопнула так, что весь дом содрогнулся.

На улице уже светало. Я тяжело вздохнул. Что там с Жоркой? И надо же мне было его послушаться! Словно чувствовал – так не хотелось из постели вылезать.

Ходил из комнаты в комнату – места себе не находил. Эх, если бы сейчас махолёт! Долетел бы до фабрики, схватил бы Жорку – пусть стреляют вслед! Или чтобы целый отряд таких вот агрессивных существ, которых тётя Павлина сконструировала. Я с ними всю эту фабрику по камешку бы разнёс, а Жорку бы выручил.

Только где я его возьму, тот отряд?

Вернулась тётя. С папой. Бегала, значит, к нему.

– Вот он, вояка!

Папа тоже на меня сердится. Словно это я во всём виноват.

– Плохо, очень плохо! – хмуро сказал папа.

– Ты думаешь, его убили? – тревожно спрашивает тётя.

– Нет… Я другого боюсь…

Чего «другого», папа так и не сказал.

– Схожу во дворец, попытаюсь обо всём разузнать. Ещё: оставлю у вас Ван-Гена. Как бы он сейчас чего-нибудь не натворил.

– Он про Жору уже знает?

Папа кивнул головой. Вздохнул, посмотрел на меня с упрёком:

– Как же ты так?.. Не мог его остановить… Эх, ты!

Мне этот упрёк – в самое сердце! Хоть я Жорку и останавливал. Но кто мне сейчас поверит?

Вот и Ван-Ген не поверит ни за что. Сидит, оцепенев – не шевельнётся.