Текст книги "1991 год - Дневник помощника президента СССР"

Автор книги: Анатолий Черняев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

О самом Горбачеве изданы десятки книг и сотни статей в разных странах. Теоретики "лидерства" пытаются подвести его под какой-то определенный тип лидера, хотя само понятие это – с весьма размытыми границами. Тем более что в русском языке слова "лидер" и "руководитель" не идентичны. Лидер должен обладать чертами оригинальности и реальной значительности. А руководителем называется шеф любой конторы, но даже и государства, даже большой партии. "Лидером" такого обыкновенного руководителя величают лишь в ироническом контексте.

Горбачев скорее подходит под тот тип лидерства, для которого характерно соединение политики с моралью. Думаю, это главное, что отличает Горбачева как личность в политике.

В этом – величие Горбачева, но в этом же и истоки его личной драмы. Ибо для слишком большого влияния морали на политику время еще не наступило, а у нас – тем более.

Будучи физически и душевно очень здоровым человеком и не избалованный жизнью в детстве и юности, он искренне ужаснулся тому обществу, тем порядкам и нравам, с которыми вроде свыклись, но которые открылись ему во всем своем безобразии, когда он оказался в столичном эшелоне руководящего слоя партии и государства.

Конечно, связав свою судьбу с таким грязным делом, как политика, он подчас ловчил, хитрил, маневрировал, сознательно тянул с неприятными решениями, лукавил – словом, отступал от принципов строгой морали. Но нравственный стержень в своих действиях сохранял. И если он и злоупотреблял своей почти абсолютной властью, то при этом не оторвался от этого стержня.

Горбачев понимал – как кто-то однажды написал, – что в таком искусственном казарменном обществе надо "скомандовать" делать перестройку. И он "скомандовал".

Готовность подчиняться и слушаться, ставшая генетическим признаком общественной психологии, позволяла Горбачеву рассчитывать на то, что можно встать на путь перемен, и он со своими "затеями" не будет тут же сброшен.

Повторяю: в течение первых трех лет перестройки он мыслил улучшение общества в категориях марксизма-ленинизма, уверенный в том, что, если бы Ленин умер не в 1924 году, а хотя бы лет десять спустя, с социализмом в СССР было бы все в порядке.

Однако очень скоро он столкнулся не только "с сопротивлением материала" (употребляю технический термин, имея в виду тяжелейшее, по существу кризисное экономическое наследие, пассивность населения, отсутствие кадров, способных участвовать в преобразованиях), но и с сознательным сопротивлением.

Он не отступил. И на ПБ не раз говорил: отступим – погубим все дело! И еще круче. "Выбирайте, – говорил он коллегам, – но я связал себя с перестройкой лично и политически и не отступлю".

Летом 1987 года в Крыму, когда он работал над своей знаменитой книгой "Перестройка и новое мышление", он мне как-то сказал: "Знаешь, Анатолий... Я пойду далеко, очень далеко. Никто не знает, как далеко я пойду". Меня поразило и вдохновило это признание. И я всегда его вспоминал, наблюдая его дальнейшую деятельность.

Он действительно далеко пошел... Вернее, начатое им дело пошло далеко. Причем с 1988 года все чаще случалось так, что развязанные им процессы опережали его самого. Он все меньше мог контролировать общественные и интеллектуальные силы, которые сам раскрепостил.

Возьмите гласность. Она ведь задумана была как орудие партии для пропаганды идей перестройки, т. е. в старых представлениях – об "идеологическом обеспечении политики КПСС". Но джинн (если не выскочил сразу) стал вылезать из бутылки. Сам Горбачев не раз негодовал по поводу своеволия печати. Но когда Лигачев и К° предпринимали попытки запихнуть джинна обратно и закупорить бутылку, Горбачев противился. Не давал снимать редакторов газет и исключать из партии авторов статей и передач (тогда еще это было страшное наказание). А когда гласность оборачивалась против перестройки, как в истории со статьей Нины Андреевой, он давал бой. И тем самым еще больше развязывал руки средствам массовой информации.

В результате гласность становилась все более самостоятельным, если не решающим фактором перемен. Освобождала общественное сознание от социалистическо-сталинских стереотипов, а главное, становилась все более критичной по отношению к существующим порядками и к тем, кто стоял на страже этих порядков, – партийным чиновникам, номенклатуре.

Горбачев сам оказался в сфере воздействия гласности, все чаще признавая ее справедливость. Более того, он все основательнее отстаивал и брал на вооружение ту массированную правдивую информацию, которую несла гласность, превращавшаяся в реальную свободу слова. Он узнавал об обществе, которое начал реформировать, такое, о чем раньше только подозревал. А главное, не мог не считаться с тем, что наиболее интеллигентная часть общества и самой партии, которая ранее сочувствовала и даже поддерживала диссидентство, идеологически уже перестроилась. И именно она выступала главной, если не единственной, опорой лично Горбачева.

Словом, Горбачев сам вынужден был меняться в атмосфере, освобожденной от жестокого идеологического плена.

Значит, лидерство его в этой сфере можно оценить как импульс, последствия которого он не вполне предвидел, но которые он имел мужество признать и защищать, следуя своему принципу нравственности в политике.

Возьмем более сложную проблему лидерства – отношения Горбачева с партией.

В "лучших" ленинско-сталинских традициях Горбачев с самого начала провозгласил партию авангардом перестройки. И если возможно было бы подсчитать процент времени, нервов, усилий, потраченных на то, чтобы этого добиться, то, наверное, будет около 80. Но, поскольку у самого Горбачева менялись представления о сути перестройки и поскольку общество быстро менялось, заглатывая все больше свободы, задача эта оказалась неразрешимой.

Не то чтобы он не принимал в расчет разницу между почти 20-миллионным членским составом КПСС и партийным аппаратом, который фактически олицетворял силу и роль партии, был по существу государственной структурой. Он отчетливо видел эту разницу. Но до последнего момента полагал, что в ходе демократизации общества коммунисты изберут руководителями тех, кто искренне станет превращать партию в нормальную общественно-политическую организацию, и даже помогут новым гражданским властям научиться править демократически.

Он упорствовал в этом убеждении, несмотря на то что от этапа к этапу в ходе перестройки, от пленума к пленуму ЦК, от выборов к выборам в партийных органах, где только за 1985–1990 годы сменилось три состава секретарей, враждебность номенклатуры к делу перестройки нарастала и становилась все более открытой.

Не убеждало его и то, что бурно пошел процесс отторжения общества от партии, и не только в среде интеллигенции, но и в рабочем классе. Это уже отчетливо проявилось на выборах в народные депутаты СССР весной 1989 года, на первом Съезде народных депутатов. А потом вылилось в требование отмены 6-й статьи Конституции, чему Горбачев долго противился.

...Горбачев учитывал, что номенклатура все наглее действует против него, переходит к прямой персональной критике. И в качестве Председателя Президиума Верховного Совета (с осени 1988 года) он стремился компенсировать потерю влияния в правящем слое партии активностью в государственных инстанциях, настаивая на соблюдении формальных норм демократии. В этом смысле символично, что на первом Съезде народных депутатов (май – июнь 1989 года) члены Политбюро – когда-то абсолютная и всесильная высшая власть -сидели не в президиуме Съезда, не на почетном возвышении, а в зале, среди других депутатов. Это поразило общественность больше, чем многое другое на этом уникальном и небывалом у нас форуме.

Именно к этому времени относится крылатая фраза Лигачева из его книги, вышедшей недавно: "Упустили мы Горбачева, просмотрели. Вижу в этом главную свою ошибку!"

Горбачев подтверждал свой дивиз: "Пойду далеко!"

Но почему же он не ушел с поста генсека? Не только я – многие из его близкого окружения настаивали на этом. Позже довольно зло он отреагировал: "Сначала потому, что хотел реформировать партию и поставить на службу перестройке, а потом – чтобы держать при себе этого монстра, который, если спустить с цепи, мгновенно разрушил бы все мое дело!"

Какое-то объяснение в этом есть. Но несколько упрощенное. Думаю, что было несколько мотивов:

– синдром человека, вся политическая жизнь которого и вся карьера были обязаны партии;

– идеологический мотив: Горбачев долго, до 1992 года, продолжал клясться верностью социалистическому выбору. А значит, нужна была и партия с социалистической доктриной. Никакой другой у нас не было. Я уже не говорю о мифологии, которая срослась с общественным сознанием, что без партии вообще ничего невозможно сделать, немыслимо само существование государства;

– третий мотив прагматический: реальная, особенно на местах, власть в значительной степени до самого августа 1991 года сохранялась в руках первых секретарей обкомов и райкомов. Отвернуться от них значило бы окончательно утратить важнейшие каналы управляемости обществом. Замены им так и не возникло.

По этим же причинам он не посягнул всерьез на КГБ, на Министерство внутренних дел, на Министерство обороны: там по-прежнему царили партократы самого худшего толка. Он полагал, что эти структуры еще пригодятся (на всякий случай!) – без силовых опор власть существовать не могла. Потеряв их в августе, он утратил и реальное влияние на ход событий.

Спорят до сих пор, следовало бы и тогда Горбачеву отказаться от генсекства...

Думаю, он до сих пор для себя не решил, была ли тут роковая ошибка с его стороны, или он все равно не смог бы осуществить свой разрыв с партией. Что этого нельзя было сделать в первые 4 года перестройки, для меня очевидно – через неделю, не позже, он стал бы "пенсионером союзного значения". Но осенью 1990 года, мне кажется, уйти было возможно и необходимо. Партаппарат тогда был уже достаточно деморализован, чтобы открыто восстать.

Во всяком случае – в контексте нашей темы о лидерстве – отношения Горбачева с партией, пожалуй, решающий пункт, где надо искать причину того, что он не смог довести преобразования до какого-то приемлемого рубежа и вынужден был уйти.

Проблема лидерства – это и проблема точного выбора промежуточных целей.

Обладал ли Горбачев чутьем, пониманием и умением вычленять эти цели, ставить их в необходимой последовательности? И да, и нет.

Это можно проследить на многих примерах. Перебрать все их здесь невозможно.

И все-таки: Афганистан. Что с войной надо кончать, Горбачев сказал в своем кругу чуть ли не на другой день после его избрания, еще до ключевого апрельского Пленума 1985 года. Назвал Афганистан одной из первоочередных своих задач. Но ушли мы из Афганистана только через 4 года!

Почему? Главное "оправдание" – продолжение "холодной войны", в которой Афганистан стал полигоном соперничества с США за "третий мир". Затем вьетнамский синдром – боязнь выглядеть позорно бегущими – непереносим для имиджа сверхдержавы. Но не сопротивление с чьей бы то ни было влиятельной стороны – ни в ПБ, ни в армии. Маршал Ахромеев, который был тогда начальником Генштаба (кончил самоубийством после августовского путча), был решительным сторонником вывода войск; министр обороны Соколов (которого сняли за Руста) выступал против интервенции, еще когда она замышлялась в 1979 году.

Как бы то ни было, Горбачев, вопреки всем своим принципам и личному отвращению к афганской авантюре, позволил превратить (в сознании многих) эту брежневско-андроповскую войну в "горбачевскую". И кое-что потерял на этом. Инерция наследия, которое он получил, и идеологические шоры, которые не сразу все были отброшены, помешали ему это сделать быстро. Здесь он не выполнил своей роли лидера.

Аграрный вопрос. Горбачева до сих пор упрекают, что он не начал перестройку экономики с сельского хозяйства. Помешала опять идеология, отдававшая "теоретическое" предпочтение тяжелой промышленности. Но он с самого начала (к тому же вышедший из крестьянской среды!) чувствовал, что сельское хозяйство надо раскрепощать (коллективизацию он не стесняясь называл вторым крепостным правом). Много занимался. Изучил все, что связано с ленинским нэпом. "Без хозяина на земле – не накормим страну. И вся перестройка пойдет под откос" – его слова. Беда, однако, заключалась в том, что при Ленине у нас еще было крестьянство, хотя и замордованное двумя войнами и "военным коммунизмом". А при Горбачеве крестьянина как такового, со всем необходимым набором качеств, у нас уже не было. А взамен его появился миллионный слой аграрных "генералов" в лице председателей колхозов, директоров совхозов и чиновников вокруг них. И у них было мощное политическое лобби во главе с Лигачевым и большинством секретарей обкомов, которые (обратите внимание!) на 90 процентов происходили из аграрного, т. е. колхозно-совхозного, слоя советского общества. И чтобы в этих условиях работника на селе сделать свободным, надо было произвести "коллективизацию" наоборот, т. е. насильственно уничтожить этот слой, господствовавший в деревне (уговорами и новыми идеями убрать его с дороги до сих пор не удается – даже Ельцину).

Да, Горбачев долгое время был противником частной собственности на землю. Отстаивал идею всеобщей арендизации. Даже добился соответствующего решения Пленума ЦК. Но дело не прошло. И это было объективно обусловлено. А поступить, как Сталин в 1929–1933 годах, только с обратным знаком, – такие советы раздавались – не мог: средства опять, как и тогда, уничтожили бы цель.

Во всяком случае аграрную проблему я бы не поставил в упрек Горбачеву как лидеру. Обстоятельства были выше возможностей быстро и кардинально изменить ситуацию, накормить страну, а следовательно, предотвратить и нарастающее недовольство Горбачевым и его "перестройкой".

Внешняя политика. Что так жить нельзя, как жили, не только внутри страны, но и с внешним миром, Горбачев дал понять сразу – в первых же своих выступлениях в качестве Генерального секретаря. Он выступил инициатором прекращения "холодной войны". И сделал очень много, чтобы ему поверили. Главный его аргумент был: мы начали такое грандиозное дело, как перестройка, и поэтому нам нужен мир и нужны огромные средства, растрачиваемые пока на военно-промышленный комплекс. Впрочем, идеологически миролюбие по-прежнему обосновывалось нашей партией и пропагандой в критериях противоположности "социализм – империализм", где добро на одной стороне, а зло – на противоположной, западной. Достаточно прочитать доклад Горбачева на XXVII съезде КПСС. Итак, первое время считалось (как и при Брежневе, который подписал Хельсинкский акт), что можно снять угрозу войны, ограничившись проблематикой разоружения.

Лично Горбачеву поверили, не сразу, потом поверили – Тэтчер, Миттеран, Рейган, Коль, общественность Запада. Но в реальной мировой политике практически ничего от этого не менялось. Гонка вооружений продолжалась. Ибо не верили, что в условиях советского режима Горбачев в состоянии выполнить то, что провозглашал. Об этом писала пресса. Я слышал это собственными ушами от высоких собеседников Горбачева на конфиденциальных беседах.

Да и надо сказать, что на первых порах новое мышление (если вычленить из него искренность Горбачева в отличие от Брежнева, Андропова и др.) тоже исходило из того, что с "холодной войной" можно покончить, договорившись только о сокращении вооружений, о прекращении гонки.

Принципиальный перелом во всей концепции перестройки произошел тогда, когда Горбачев понял и решился трансформировать это свое понимание в политику – что с "холодной войной" и с угрозой войны не покончить, если продолжать исключать из процесса права человека и демократию, что не может быть особой демократии, социалистической, что либо она одна для всех, для Востока такая же, как и для Запада, либо ее нет вообще.

Вот тогда новое мышление начало наполняться общечеловеческими ценностями и одновременно началась – ив менталитете лидера, и в его политике – эрозия социализма. Сначала, примерно к 1990 году, Горбачев выхолостил из него марксистско-ленинское содержание. Проект Программы партии, которую должен был принять намеченный на конец 1991 года чрезвычайный съезд КПСС, был, по сути и по форме, социал-демократическим. Сам Горбачев его так и характеризовал. Еще позднее, уже уйдя в отставку, он отверг социализм и как общественную систему в любом варианте.

В этом контексте надо поставить и окончательный отказ от имперского комплекса в отношении Восточной Европы и "третьего мира". А также признание того, что одной из причин "холодной войны" был социализм в его сталинской интерпретации, социализм, который М. С. Горбачев позже назвал милитаризованным тоталитаризмом.

В реальной жизни, в практической политике это "преобразование" в самом Горбачеве происходило не прямолинейно, с откатами и проволочками, с сомнениями и переживаниями, в борьбе с противниками и коллегами, в ходе постоянного живого и доверительного диалога с зарубежными политиками и интеллектуалами.

Значительность и неординарность Горбачева как личности и политического лидера прежде всего в этом – в том, что он сумел совершить в себе этот "идеологический переворот" и превратить новое мышление из эмоционального порыва и тактической концепции в реальную мировую политику.

Можно ли датировать этот поворот? Нет. Он был растянут на годы и происходил на разных направлениях не синхронно.

Способность меняться вместе с политикой, которую сам же породил, под воздействием ее результатов, – важнейшее качество лидера. Это можно проследить по многим направлениям деятельности Горбачева: в национальной политике, в его взглядах на реформирование Советского Союза, на движение к рыночной экономике, к правовому государству, в вопросах свободы эмиграции, в еврейском вопросе и т. д.

Теперь, если вернуться к теории лидерства. Посмотрим, как феномен Горбачева выглядит, скажем, по тем классическим пяти критериям (признакам), которые сформулировал задолго до Горбачева Макс Вебер.

Первый. Наличие кризисной ситуации, в которой лидер появляется как "спаситель".

Да, кризисная ситуация была – в смысле общего кризиса советской тоталитарной системы и угрозы мировой ядерной войны. Но и то и другое не носило остро чрезвычайного характера: и советское общество в застойном виде, и "холодная война" могли бы продержаться еще и 10 и 15 лет.

Значит, лидерство Горбачева в данном случае состояло в том, что он понял жизненную необходимость менять ситуацию заблаговременно.

Второй. Наличие соратников, последователей, организованной силы, на которых лидер мог бы опереться. Из того, что сказано выше, видно, как обстояло дело у Горбачева. Он рассчитывал совершить перестройку с помощью правящей коммунистической партии. Это была ошибка. Перестроечные общественные силы в лице прежде всего демократической интеллигенции начали формироваться уже в ходе преобразований. Но они не сложились своевременно в нечто цельное, а Горбачев не смог целиком опереться на то, что уже имелось, из-за своей привязанности к партии как таковой, к единственно властному институту и орудию управления.

Он еще в 1986 году призвал партийцев "учиться работать в условиях демократии". Повторял это не раз. Но сам, по-моему, не научился. Он оказался плохим организатором в условиях свободы. И полагался больше на личное обаяние и на личное вмешательство во все дела.

Неправильно, что он не разбирался в людях. Он редко ошибался, давая личную характеристику тому или иному человеку. Но почти всегда назначал их почему-то "не туда" или очень медлил с перемещением или увольнением.

А что касается непосредственно его окружения, ближайших последователей и помощников, то обычно среди главных называют Яковлева и Шеварднадзе. Это особая тема. Одно скажу: роль Яковлева слишком сильно преувеличена, главным образом, его собственными тщеславными стараниями, развернутыми в международном масштабе. Роль Шеварднадзе представлена не совсем правильно, хотя она была (в определенном, ограниченном смысле) значительной.

Третий критерий. Личные качества лидера.

Было ли чувство "призвания", "избранности"? Не думаю. Он мне говорил: знаешь, когда умер Черненко и в Политбюро опять, как и после смерти Андропова, стали шептаться: выбирать ли Горбачева, я для себя решил: выберут – не откажусь. Потому что – кто же тогда... в этом ареопаге наполовину маразматиков?

Итак, было чувство ответственности, долга. Оно очень высоко в нем развито. И частично объясняет его сверхчеловеческую работоспособность и активность.

Политический "стиль". Да, новизна стиля сразу всем бросилась в глаза. Сначала в партии и в обществе заговорили как раз о "стиле", а не о содержании выдвинутого политического курса, который, кстати, воспринят был в традиционном русле – как естественное желание новою начальства "поднять", "повысить", "улучшить" и т. д.

Но суть-то "стиля" была проста: быть самим собой, не надуваться, не важничать, уважать людей, заставлять себя их выслушивать, словом, быть демократом – это ему удавалось...

Эмоциональность. Склонность вспыхивать, взрываться... от негодования. Впрочем, редко когда он позволял себе действовать под влиянием таких взрывов чувств. Но бывало.

Способность в решающие моменты к мощной концентрации энергии. И тогда он демонстрировал великолепные экспромты своеобразного атакующего красноречия. В первые годы они приносили ему неизменные победы в любой аудитории – будь то пленум ЦК, партийная конференция, массовый митинг или съезд народных депутатов, парламент...

Ему очень нравились эти частичные победы, он потом буквально наслаждался своим мастерством... Но они же и мешали ему иногда видеть кратковременность, иногда эфемерность таких мгновенных успехов... Обнаруживал он это с опозданием...

В его своеобразном красноречии и выразительной убедительности, в изобретательности как полемиста, в находчивости ума – секрет и его политического обаяния.

Редкая способность "не унывать" (или как он сам говорит – "не паниковать"). Поразительно быстро он восстанавливает душевное равновесие, даже после очень тяжелых случаев и больших неприятностей. Это свойство к быстрой "реабилитации" удивляет до сих пор... Я почти ни разу не видел его в угнетенном состоянии, разве что в Форосе, "на другой день".

Ставшая "легендарной" склонность к компромиссу, страсть всех мирить. И отсюда – лукавая готовность соглашаться с тем, с чем он на самом деле не был согласен. Но... надо было унять, утихомирить оппонента, предотвратить какие-то нежелательные с его стороны

выводы и поступки. Потом, мол, все "образуется", "договоримся". В этой черте Горбачева – и сила, и слабость его как политика и личности.

Четвертый признак лидерства, по Веберу, – "революционный" характер образа действий. "Революционный" по отношению к традиционным и бюрократическим методам и ценностям. Авторитет такого лидера, согласно Веберу, носит больше иррациональный характер, опирается на пренебрежение правилами.

Это, пожалуй, не характерно для Горбачева. Он не любит иррациональных поступков... А что касается "революционности", то правилом он считал для себя: революционная по сути цель, но эволюционные методы. В этом он с Ельциным и разошелся.

Он очень быстр на инициативу, склонен к острой постановке вопроса, внимателен ко всякой новизне, уважает оригинальность мышления, даже когда не согласен с самими мыслями.

Пятое – нестабильность призвания лидера, т. е. ограниченность отпущенного срока для выполнения замысла.

Горбачев переоценил свои возможности довести начатое дело до очевидного успеха. Он был инициатором. В этом его подвиг. Но ему не хватило какого-то внутреннего импульса ограничить "срок" своего подвига и вовремя отойти в сторону, когда стало ясно, что процессы, вызванные им самим к жизни, перехлестывают через него и начинают "топить" его образ лидера. Помешали обостренное чувство долга и избыточная активность натуры.