Текст книги "Черный передел. Книга I"

Автор книги: Анатолий Баюканский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

– По-настоящему?

– Не знаю, что вы именно вкладываете в это понятие? – машинально спросила Нина Александровна. – Я обычная женщина, ничто мне не чуждо. А вот как это по-настоящему, просто ума не приложу.

– Я не поэт, да и не наивен, не про луну речь веду, ближе к земле. Любить можно и кошку за то, что красиво выгибает спинку.

– Спуститесь на землю, дорогой фантазер, – Нина Александровна легонько погладила его по плечу, покосилась на часы, – лучше просветите меня по дружбе: думаете ли подписывать, наконец, злосчастную справку? Тысяча людей одного ждет. – Понимала, сейчас не время говорить о справке, однако нарочно захотелось разозлить упрямца. Вспыхнуло пламя в груди, и затушить его можно было только желчью.

– Гнете свою линию открытым текстом? Вы мне – тридцать пять к зарплате, а я вам – справочку подпишу. Дешево покупаете!

– Я у директора служу. Неужто не поймешь, давно мир вокруг раскололся. Одни служат государству, другие – вполне конкретному лицу.

– Новость для меня. По простоте душевной думал: все мы у государства на службе.

– Ивашка вы дурачок! – зло вырвалось у Нины Александровны. – Ивашка – красная рубашка. Кстати, на тюремном языке еще с древних времен имя «Иван» обозначало «главарь», по-нынешнему – лидер, а вы… Одна внешность, мишура. Хотя, если по-честному, в вас что-то есть, изюминка, даже меня, рыбку, не клюющую и на золотой крючок, сумели зацепить. Иногда мне нестерпимо хочется по-грубому оскорбить вас, иногда… поцеловать. Я сумасбродка. – Она взяла ладонь Русича, подивилась ее необъятности, с опаской втиснула в нее свою узкую кисть. Зря опасалась. Он не стиснул ее руки, но и не отпустил. Нина Александровна удивленно вскинула брови. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. И, наверное, впервые было в этом неожиданно обоюдном взгляде откровенное смятение. Русич осторожно приподнял женщину, потянул к себе. Она, к его удивлению, не стала сопротивляться. Русич погладил Нину Александровну по голове, руки скользнули к щекам, прическа-башня обрушилась, роскошные волосы рассыпались по плечам.

– Нина Александровна! Нина!

– Ну, что? Что? – задохнулась она.

– Не уходи, пожалуйста, прошу тебя. – Он произнес фразу вслух, а возможно, ему показалось, что произнес. – Ты верно подметила: я старомодный, наивный, глупый, но и ты – не подарок. О, нет, нет! Я совсем потерял голову. Ты для меня – большой подарок!

– Пусти, медведь! Ты хочешь подвести меня и себя под монастырь? – в голосе референта директора впервые он услышал нежные нотки. – Сюда могут войти.

– Могут, могут! – Русич на ощупь, за ее спиной, отыскал ключ в двери кабинета, повернул его на два оборота, не отпуская женщину, чувствуя, что она становится податливой, крепче и крепче прижимается к нему.

Шло время. Звонил телефон, кто-то дергал дверь. Русич и Нина Александровна ничего не слышали…

Нина Александровна оправила одежду, подошла не совсем твердой походкой к запыленному зеркальцу, забытому на тумбочке кем-то из женщин-контролеров, стала поспешно приводить себя в порядок: подкрасила губы, причесалась. Спохватилась, достала знакомое ему округлое зеркальце с витой ручкой.

– Задурил ты меня, Русич! Про свое зеркало даже забыла. Ну, медведь косолапый, приоткрой осторожно дверь, выгляни в коридор. Если рядом никого не обнаружишь, я уйду. Больше к тебе никогда не приду, страху натерпелась. – Перед тем, как выскользнуть из кабинета, крепко обняла Русича, привстав на цыпочки. – Я очень боюсь за тебя. Не дай бог, если что-то выйдет из-под моего контроля. Теперь Петр Кирыч не может избавиться от тебя, как причина не может избавиться от следствия, вы теперь с ним задушевные друзья. – Сделала красноречивый жест, взяв себя за горло.

– Чепуха! – храбро отмахнулся Русич. – Мне теперь море по колено. Как любит повторять моя приемная мама: дальше фронта не угонят, меньше взвода не дадут. – Как-то не вполне естественно засмеялся. – Прекрасно, когда за тобой даже в ссылку есть кому идти.

– Ну, положим, я лично – не декабристка. И все намного сложней, чем ты думаешь. Сам до конца не подозреваешь, что медленно, но верно пилишь дерево, на котором сидишь, на котором покоится благополучие, даже будущее Петра Кирыча. Хочешь мой искренний совет?

– Хочу.

– Не связывайся с Щелочихиным. Страшная лавина обрушится на твою буйную голову, сметет в тартарары. Кирыч – опасный, мстительный, главное, могущественный человек. Он не остановится ни перед чем. Даже я, можно сказать, его правая рука, бывает, дрожу перед ним. Оправдать директора трудно, но понять можно: для него «Пневматика» – ставка, крупная ставка. Как в кино, помнишь: «Ставка больше, чем жизнь».

– Загадки, загадки, я опомниться не могу, а ты… – пожал крутыми плечами Русич. – Погоди, не уходи, еще минутку. Объясни, какая спица я в его колеснице?

– Раскинь мозгами. «Пневматика» – последний трамплин для Петра Кирыча перед прыжком в столицу, можно сказать, пропуск наверх. Хоть он и обещает мне в столице златые горы, но… боюсь, обманет, бросит, как отработанный материал. Мы все для него, как бы сказать, ступеньки, по нашим спинам…

– Что же мне посоветуешь предпринять?

– Береженого бог бережет. Подпиши ты эту проклятую справку… Он уедет, скатертью дорожка, а мы останемся. – Нина Александровна прижалась к его плечу, снизу вверх взглянула на Русича, поразилась мгновенной перемене: лицо закаменело.

– Нина! Погоди, погоди Боже мой! – Он отодвинул женщину, пораженный догадкой, показавшейся невероятной. – Неужели ты сыграла все это по его приказу? – Тяжело опустился на стул, обхватил голову руками. Скулы затвердели.

– Сдурел? Вот психованный, – с неестественным спокойствием проговорила Нина Александровна, – тебе и впрямь лечиться нужно. Медведь, ты просто люб мне.

– Люб не люб, – он словно возвращался в сознание после наркоза, еле шевелил губами, – но, учти, если обманула…

– А справка?

– Тьфу! Опять вшивый про баню! Нет! Не пойду я против совести, хоть четвертуйте! Я не флюгер!

– Вольному воля! – Перед Русичем снова стояла прежняя спокойная, уверенная женщина, которая твердо знала, что хочет. Чтобы как-то заполнить опасную паузу, возникшую в разговоре, потянулась к календарю, сорвала листочек. – Отстаешь от жизни. – Впервые, кажется, она не могла найти четких, убедительных слов, чтобы достойно выйти из положения. – Думаешь, Нина Александровна бессердечная мегера, расчищающая правдами и неправдами путь к успеху? Нет! Нет! – махнула рукой. – Да, обстоятельства заставили окунуться головой в дерьмо. Творила и творю зло, хотя порой и делаю это с тяжелой душой. Ты сильный, упадешь – встанешь, забудешь про ушибы и синяки, а вот я давно переступила через себя, натворила бог весть чего. – Испуг проступил на побледневшем лице Нины Александровны, вновь слезинки в глазах застыли хрусталиками. Мертвыми хрусталиками. – Щелочихин мне измены не простит. Особенно сейчас, когда впереди у него крупные неприятности. – Спохватилась. Этого говорить бы Русичу не следовало. Однако, к ее радости, он просто пропустил последнюю фразу мимо ушей.

– Нас вместе никто не видел. Чего же ты дрожишь?

– Глупыш! – покровительственно, как взрослая ребенка, погладила его по голове. – У Петра Кирыча, как в царском сыскном отделении, всюду свои люди. Думаю, не выдашь меня. Каждый твой шаг, да и мой, конечно, тоже, просматривается его негласными соглядатаями. Думаешь, он зря служил в охране лагерей, многие ему обязаны. Его филеры служат на заводе. Я сама почти никого из них не знаю. Шеф с ними встречается вне работы.

– Филеры? Странное слово в наши дни. Может, не я, а ты – фантазерка? Напридумывала всего. Хотя… Погоди-ка, погоди. – Русич притянул женщину к себе. – Скажи, я очень прошу тебя, Нина. Меня хотели убить или напугать, помнишь?

– Скорее всего припугнуть, мне так кажется, – отвела глаза.

– Нет, ты, пожалуйста, не отворачивайся, ответь честно Никто не узнает, могила.

– Спрашивай.

– В сборочном есть завскладом – У Русича яростно заколотилось сердце.

– О, нет, нет! Я ничего не знаю! – попыталась вырваться из его рук. – Хочешь погубить меня и себя? – Впервые Русич видел Нину столь напуганной. – Если тебе на все наплевать, то я жить хочу.

– В подъезде был Пантюхин, завскладом. Это он меня?

– Ничего больше не спрашивай.

– Нина, Ниночка, ну, умоляю тебя. Клянусь матерью, ни одна живая душа не услышит твоего имени, даже под самой страшной пыткой – Русич уже все понял. Нина Александровна побледнела, ее трясло, как в лихорадке.

– Русич, забудь обо всем. Ты случайно ступил на тропу… Я скажу одно: ты впутался в крупное, страшное дело. Тебя могут обвинить в чем угодно. Люди, о которых я лишь догадываюсь, – убийцы, лжесвидетели, махинаторы. А жизнь твоя отныне вообще висит на волоске. Пусти! – Она вырвалась из его рук, поправила прическу. – Коль на то пошло… в «Народной воле», я читала, имелся человек в полицейских верхах, который упреждал действия жандармов и тайной полиции. Я, конечно, трусиха, но… попробую просвещать, предупреждать, словом, рискну поработать на обе стороны. Ну что смотришь телячьими глазами? Думаешь, это очередная выходка сумасбродной дуры? Нет, Алексей, во мне иногда просыпается нечто высокое, человечное, ты это, возможно, со временем поймешь. – Нина Александровна выскользнула за дверь…

* * *

Генерал Ухтомский подал рапорт об отставке, отлично понимая, что недруги, которых у него было предостаточно, позаботятся о том, чтобы после самоубийства его шефа добраться и до него. Вскоре генерала пригласил следователь КГБ по особо важным делам, с которым он прежде не был знаком. Разговор получился сложным. С него потребовали полное описание жизни последних месяцев Щелокова: чего министр опасался, какие вел дела, куда выезжал, где хранил несметное богатство, нажитое взятками, поборами и вымогательствами. Ухтомский рассказал обо всем, а затем написал докладную. Спасибо старому покровителю, генералу армии Цвигуну, заместителю председателя КГБ СССР, который сумел «убрать» его от следствия, посоветовав тихонечко уйти из органов. Однако дело было еще далеко не завершено. Придя домой с Лубянки, генерал Ухтомский стал внимательно просматривать бумаги, которые могли бы его скомпрометировать. Все должно быть чисто. Ни КГБ, ни высшее прокурорское дознание никогда не смогут догадаться, кто именно подтолкнул министра на самоубийство.

«Наверное, Лидеры Ассоциации весьма довольны таким исходом, – подумал Ухтомский. – Наши руки очень длинны, а следы наши тают во мгле, так любит говорить сэр Генри. Конечно, сэр Генри не самый-самый в Ассоциации. Он – последняя проходная пешка, а короли и королевы… О, их никто не видел, но тяжелую их длань чувствует на себе каждый».

На глаза Ухтомскому попалась одна из любимых книг Альфреда де Виньи. Машинально, не вдумываясь в смысл текста, он прочел первое, что попало на глаза: «Жалко было смотреть, как она раздирала себе грудь, как выворачивала ноги и руки, а потом вдруг сплетала их за спиной. Когда святой отец Лактанс подошел к ней и произнес имя Грандье, изо рта у нее потекла пена, и она заговорила по-латыни, да так гладко, словно читала Библию. Колдун Урбен заворожил ее при помощи роз, которые получил от лукавого. И правда, в ушах у нее и на шее показались розы огненного цвета, и так от них несло серой, что судья закричал, чтобы все заткнули носы и зажмурились, потому что бесы вот-вот вылезут…»

«Урбену было легче, чем мне, – с досадой проговорил вслух Ухтомский, – неужто из меня пожелали сделать козла отпущения?» В шифровке, полученной из штаб-квартиры, туманно намекалось на то, чтобы подыскать себе замену в Москве, а затем, прихватив наиболее секретные материалы, выехать за границу, в Италию. И еще ему советовали оборвать нити, которые связывали его с КГБ. «Ассоциация должна вызволить меня из тупиковой ситуации», – подумал генерал. Действительно, он уже сделал больше того, что в силах сделать самый талантливый агент, подобрался к вершине власти в СССР, был в близком окружении Генерального секретаря Леонида Брежнева, пользовался большим доверием у его дочери и жены. Казалось бы, еще миг и… Его люди внедрились в сорока городах СССР, в аппарат ЦК КПСС на Старой площади в Москве, в Комитет госбезопасности, в Моссовет. Как глупо все получилось. Еще раз перепроверив оставшиеся документы, не найдя в них ничего компрометирующего, Ухтомский позвонил на квартиру полковника Петрушанского, считая, что в воскресный день этот тайный полковник-генерал, работающий на непонятных до конца хозяев, находится дома. Трубку снял его адъютант Выслушав Ухтомского, адъютант после небольшой паузы попросил генерала прибыть через два часа. Петрушанский должен был явиться с задания.

Чтобы немного успокоиться, Ухтомский связался с двумя своими удачливыми агентами, мнением которых очень дорожил. В Ленинграде сподвижника дома не оказалось. В Старососненске повезло больше. Субботин, словно чувствовал, что кто-то его разыскивает, задержался на пороге квартиры. Его поразил панический тон всегда сдержанного и спокойного генерала Пожалуй, за все годы их знакомства Ухтомский таким еще не был ни разу. И Субботин мгновенно понял «Генералу конец!». Принялся успокаивать, подбадривать, а у самого вдруг закололо под ложечкой. «Храни нас, вышний, – мысленно взмолился Субботин, – неужели раскрыта наша агентура? Не слишком ли быстро? Нет, этого просто не может быть».

– Вы могли бы завтра приехать в Москву? – неожиданно спросил Ухтомский.

– К сожалению, не могу, у меня очень серьезная причина, – не задумываясь, ответил Субботин, мысленно решив не поддаваться на сей раз приказу Лидера, – я постараюсь в ближайшие дни выбраться в столицу.

Ухтомский положил трубку, и это поразило Субботина. Дела Лидера, а возможно, и всего центра в России были исключительно плохи.

А в это время в квартире Ухтомского раздался еще один звонок. На проводе был Петрушанский.

– Вы меня искали, генерал? – не больно-то любезно говорил этот загадочный деятель. – У вас проблемы?.. Да, я знаю, но, надеюсь, помните, из любого положения есть два наиболее четких выхода. Хотя… приезжайте ко мне немедленно, попробуем сообща обсудить ситуацию. И, пожалуйста, не предпринимайте никаких крайних шагов. Жду!

Повесив трубку, Петрушанский позвал человека, который, повернувшись спиной к нему, смотрел телевизор. Диктор рассказывал о несметных сокровищах, которые обнаружила следственная группа Союза ССР в одном из отдельных районов Узбекистана. Сокровища принадлежали секретарю обкома партии, ныне арестованному. Оказывается, золото охраняли змеи – гюрзы, укус которых смертелен для человека.

– Слушаю, шеф! – Иван Шарашов встал, глядя на Петрушанского преданными глазами В нем трудно было узнать человека, которого Ухтомский видел во время допроса в кабинете полковника. Его лицо совершенно изменилось: боцманская бородка, соединенная с бакенбардами, окаймляла лицо, на котором появились глубокие морщины, от правого глаза к переносице тянулся шрам, похожий на застарелый след осколка снаряда или мины.

– Нужно выручить нашего общего знакомого. Сотрудников из отдела я не хочу вмешивать в эту историю, а ты…

– Ухтомский? – насмешливо скривил губы Шарашов.

– Все слышал?

– Чего не слышал, додумал. Петрушанский склонился к самому уху Шарашова, что-то горячо зашептал ему. Спецназовец только кивал в знак понимания. Затем, не говоря больше ни слова, взял свой потертый коричневый кейс и направился к выходу. Через пять минут Петрушанский вызвал автомашину и быстро спустился по лестнице…

Генерал Ухтомский, дабы не возбуждать лишних подозрений, решил поехать на Кутузовский проспект на такси. И уже вскоре входил в подъезд старинного дома, на котором давно заприметил мемориальную доску: «В этом доме жил композитор И.О.Дунаевский».

Дверь ему открыла женщина в белом переднике. Взглянув на генеральские погоны, спросила:

– Вы к полковнику?

– Да, он ждет меня.

– Товарищ полковник просил извинить, но… срочный вызов в министерство и… – домработница развела руками, дескать, служба, ничего не поделаешь. – Если сможете, то, пожалуйста, перезвоните после пятнадцати ноль-ноль…

В смятении возвратился генерал Ухтомский домой. Сел, уставясь в одну точку, стал в который раз взвешивать ситуацию.

Странно, почему-то все сторонятся его, как прокаженного. Ассоциация ответила туманными обещаниями, Петрушанский, вместе с которым он был обладателем опасной тайны, явно избегает его. Даже ближайшие сотоварищи, региональные агенты Ассоциации, такие, как Павел Субботин, отмахнулись от Лидера. Что происходит? В какую трясину он угодил? Кто занимается лично его делом – МВД или КГБ?

Вдруг Ухтомский почувствовал острую боль в желудке, так бывало всегда, как только начинал нервничать. Не помогали ни таблетки, ни теплые компрессы. Достал из холодильника бутылку топленого молока. Налил полный стакан, выпил, и словно раскаленная игла пронзила сердце, мозг. Широко раскрыв рот, инстинктивно потянулся к телефону, но рухнул как подкошенный…

Через два часа оперативная группа с Лубянки прибыла арестовать бывшего помощника министра. Внешний наблюдатель доложил, что объект из квартиры не выходил. На стук никто не отозвался, звонок почему-то не работал. Когда оперативники взломали дверь, то обнаружили труп Ухтомского. Ниточка, которая вела ко многим тайнам, оборвалась…

* * *

Павел Эдуардович Субботин терпеливо ждал в приемной директора Старого металлургического завода, хотя секретарша прямо заявила ему: «Григорий Григорьевич вас не примет, ему некогда тратить время на писателей. У нас – водопроводные трубы и радиаторы». А он, углубившись в чтение газеты, сидел в приемной, которая видела еще своего первого хозяина и основателя – бельгийца Кригера. Кресло было продавлено, и тугая пружина больно колола. Из кабинета Гороховского то и дело выходили люди. Наконец, девушка-секретарь сжалилась над ним, снова напомнила шефу о скромном посетителе.

– Заходите, в вашем распоряжении ровно три минуты!

– Милая девушка, вы увидите, как он будет меня провожать. – И, подмигнув ей, вошел в просторный кабинет, обставленный громоздкой довоенной мебелью.

– А, товарищ известный писатель! – ехидно приветствовал его Гороховский. – Чем могу помочь? Кстати, садитесь, но… – Мельком взглянул на часы. – Через три минуты я уезжаю на бюро обкома партии. Будем предельно кратки.

– Григорий Григорьевич, я думаю, что сегодня в обком партии вам ехать не придется.

– Вы с ума сошли! – всплеснул руками Гороховский. Был он молодой, стройный, в двубортном заграничном костюме, элегантных очках с золоченой дужкой, которые носил явно для солидности. – И вообще довольно странный визит, вы не находите?

– Уважаемый сэр! Надеюсь, вы отлично знаете, что из себя представляет статья 88 УК РСФСР? Могу напомнить: за валютные операции от 5 до 15 лет тюремного заключения. Каково, а? – Субботин уже не выглядел жалким просителем в приемной, которого не пускали на порог. Он запросто опустился в черное кожаное кресло, положил ногу на ногу.

– Какие там еще валютные операции? – слегка побледнел Гороховский, все еще не теряя самообладания. – О чем вы? Я ничего не понимаю. Каких только психов за день не переслушаешь.

– Напоминать все или только последнюю, в Москве, ведь вы постоянно бываете у француза по имени Жорж. Гостиница «Метрополь». Или я ошибаюсь? – Вот теперь-то Субботин стал любоваться растерянностью этого молодого выскочки, которого в провинциальном Старососненске считали незаменимым, посланцем самого министра черной металлургии. Еще бы, человек прибыл, чтобы «спасти» Старый завод, возродить его к новой, современной жизни.

– Я думал, вы хотите и впрямь написать историю Старого завода, – попытался взять себя в руки Гороховский, помассировал виски, – а вы… ворвались в кабинет со своими странными выпадами, набрались где-то сплетней. Мне к этому не привыкать, а вам…

– Остыньте, как говорят в Одессе. Вы, кажется, родом оттуда? Зачем вы так долго мурыжили меня в приемной?

– Теперь я окончательно убедился: вы – шантажист! – деланно нахмурился Гороховский, потянулся к телефонной трубке, – сейчас я вызову наряд милиции и тогда…

– Вы же разумный человек, – рассмеялся Субботин. – Мало того, очень талантливый. Если вызовете милицию, я вынужден буду, как говорят блатные, «заложить вас с потрохами», и… застучат колеса, пойдет этап в заснеженную даль. Хотите узнать, что мне о вас известно? С мелочью я бы к вам не пришел. А начну именно с «мелочей», которые в наше время дорого стоят. Например, я с удовольствием просвещу местное КГБ о том, что в анкетах, в пятой графе, вы всегда пишете свою национальность «русский», а надобно правильно – «еврей». На западе это действительно мелочь, но в СССР… Да еще директор, доверенное лицо министра. Охо-хо! Всем не поздоровится. То-то. Пойдем дальше. – Субботину на мгновение стало жаль этого человека, но только на мгновение. Его вновь охватил азарт преследования, чувствовал себя борзой, загоняющей жирного зайца.

– Ну-ну, что там еще у вас! – истерически закричал всегда спокойный Гороховский. – Выкладывайте!

– Мы остановились на анкете. Про отца вы всюду сообщаете, что он умер, когда вам был один год и шесть месяцев. А на самом деле Зиновий Григорьевич расстрелян как враг народа. Посудите сами, сын врага народа – директор. Нонсенс! СССР – не Франция, не Англия, тут вам обмана не простят.

– Сколько вам заплатить, чтобы вы наконец заткнулись? – Гороховский сделал знак Субботину, чтобы он замолчал, вызвал секретаршу, с завидным спокойствием сказал: – Позвоните в приемную обкома, скажите – Гороховский заболел, на бюро быть не сможет. – Вновь повернулся к Субботину. Куда исчезла самоуверенность, небрежные покровительственные манеры, он разом постарел на десять лет.

– Я потребую с вас очень много, но прежде всего разрешите досказать фразу. Вспомним молодость: два привода в милицию, связь с фарцовщиками. И теперь самое главное. – Субботин встал. Вплотную подошел к Гороховскому Они были примерно одного роста. Небрежно взял директора за подбородок и сильными пальцами приподнял. – Слушайте сюда, как опять же говорят в вашей родной Одессе. Вас в министерстве называют «пожарной командой», посылают на выручку в «горячие точки». И мы отлично знаем, как вы «тушите пожары». В Запорожье, в Ткварчели. Напомнить?

– Не нужно, – глухо выдавил Гороховский, и его левая рука потянулась к массивной мраморной пепельнице. – Думаю, сами тут разберемся. – Он схватил пепельницу, но железная рука Субботина стиснула кисть.

– А это уже совсем глупо! Убийство посетителя в служебном кабинете? Фу! Как некрасиво! Следствие потянет за ниточку, и на поверхность всплывет многое из того, о чем я сейчас говорю.

– Все! Ваша взяла! – Гороховский попятился, буквально упал в кресло. – Раскрывайте ваши поганые карты! Сволочи! Душу мою хотите в заклад? Берите! Деньги вам не нужны?

– Повторяю, мы знаем о вас больше, чем вы сами! – жестко заговорил Субботин. Потешные игры закончились. Противник был окончательно сломлен. – Мы проникли в ваше подсознание, видим ваше будущее, международный масштаб.

– Хватит мне и этого задрипанного заводика, – поежился Гороховский, – я страшно боюсь тюрьмы. Больше смерти. Хотя… смерть и тюрьма для меня однозначны. – Выпьете коньяка? – вдруг спросил он Субботина.

– Можно, – неожиданно согласился Субботин – Надеюсь, он не отравлен?

– Отравлен. Сначала отойду на тот свет я, потом вы, – скупо улыбнулся Гороховский. Он быстро приходил в себя. Из жесткого обвинения незнакомца понял: опасность невелика, ибо кому-то от него что-то нужно. Квартиру? Чепуха! Стали бы они так глубоко копать. – Гороховский наполнил рюмочки золотистым напитком, демонстративно выпил первым. Писатель, однако, не спешил пригубить рюмку. – Итак… карты на стол, товарищ анималист! – Гороховский уже был спокоен.

– Это уже деловой разговор. Для начала хочу предупредить: не интересуйтесь, кто я на самом деле, на кого и зачем работаю.

– Вы из органов? Скажите только, «да—нет».

– И «да», и «нет»! – Уклонился Субботин. – Первое условие принято?

– Принято.

– Далее. Вы послали в адрес правительства письмо следующего содержания: «Я, Гороховский Григорий Григорьевич, обязуюсь дать правительству конкретный рецепт, как дополнительно изыскать три триллиона рублей, не печатая новых купюр. За это я прошу один процент. Из них 30 процентов тому изданию, которое посодействует этой публикации, как за коммерческое посредничество».

– Абсолютно верно! – Гороховский даже подскочил В кресле. – Как вы об этом узнали? От кого, черт возьми?

– Во-первых, никогда так не говорите, ибо черт может очень быстро взять вас к себе. Во-вторых, мы это узнали от правительства. Из его канцелярии. К счастью, оно пылилось в очередной почте, а приходят в правительство, в среднем, по три мешка писем в день.

– Ну и дела! – невольно вырвалось у Гороховского. – Кем бы вы ни были, я готов сотрудничать с вами! – в глазах директора загорелись азартные огоньки.

– Подпишите, пожалуйста, эту бумагу. Обыкновенное соглашение о сотрудничестве.

– Дайте прочту! – Гороховский чуть ли не выхватил бумагу из рук Субботина, быстро прочел и, не раздумывая, поставил подпись. Вопросительно посмотрел на непонятного писателя. – Что еще?

– Мы выплатим вам один процент, просимый у правительства за рецепт!

– Вы? Один процент? Да, но ведь это сумасшедшие деньги! А гарантии?

– Какие гарантии дало вам правительство, которое вообще затеряло ваше письмо? – Субботин скривил губы. Этот молодой авантюрист и впрямь далеко пойдет. Ни в какой чудодейственный рецепт он, как и его Лидеры, не верил. Им нужен был сам Гороховский с его неимоверно обширными связями по всей стране.

– Логично, – согласился Гороховский. – Тогда возможно ли получить хотя бы задаток за рецепт? – Он уже весело торговался и окончательно убедился – погубить его не желают. А в своем будущем он и без них не сомневался: идей, самых сногсшибательных, у него было навалом. Живи он на Западе, обязательно ворочал бы миллиардами.

– Задаток – наше молчание. У вас два варианта: либо блестящее будущее с нами, либо – под суд! – Субботин тоже переменился в лице. Из улыбчивого оно стало жестким, даже жестоким. – Ваши соображения в виде пространного разъяснения мы ждем к четвергу. К этому четвергу. Мы вас найдем дома. До встречи!..

* * *

В Монте-Карло Павел Субботин был впервые. Огромного труда ему стоило оформить заграничную командировку без обычной многомесячной волокиты. Помог директор Старого металлургического Гороховский. У него лично имелся служебный заграничный паспорт, но для «нужных» людей Гороховский имел свой «золотой ключик», суть которого Субботину была неизвестна. В ОВИРе паспорт Субботину после звонка Гороховского оформили за три дня. Его же знакомая, диспетчер Аэрофлота, загодя приготовила билет на самолет «Москва – Париж – Ницца». И вот, наконец, повинуясь приказу штаб-квартиры Ассоциации, он прибыл в вожделенное Монте-Карло. Вышел из комфортабельного автобуса, огляделся по сторонам и чуть не заплакал. Все вокруг утопало в цветах, несмотря на октябрь. Лазурное небо. Вдали у горизонта – паруса яхт. На горе у берега – роскошная крепость, резиденция принца Рене Третьего, удаляясь от которой сбегают вниз, к морю, дворцы принцесс.

– Месье! – подскочил к нему водитель такси в яркой золотистой униформе. Но какой-то господин уже перехватил Субботина, крепко придержав его руку.

– Месье Субботин?

– Да, Павел Эдуардович!

– Мы ждем вас! – заговорил по-французски, предупреждая, что по личной инициативе здесь можно делать все, что угодно, кроме размещения в отелях, а также необходимо четко соблюдать распорядок совещания, ради которого его и вызвали в Монте-Карло. Собеседник-распорядитель представился Жаком. Он отвел Субботина к своей спортивного вида серебристой машине, сел за руль. Ехали молча. Жак словно давал возможность Субботину насладиться страной истинной красоты и свободы. Лишь подъезжая к центру, обронил фразу:

– Казино! Не правда ли, оно напоминает акулью пасть? Даже сюрная скульптура местного художника не в силах затмить сей акулий символ.

– Где мы остановимся? – спросил Субботин, буквально опьяненный воздухом и запахом тонких духов, которыми благоухала автомашина. Переход из «коммунизма» в земной рай на сей раз странно подействовал на него, слишком резким оказался контраст.

– «Отель де Пари»! Кстати, месье, мы уже подъезжаем к нему.

Жак, естественно, выполнял указание Лидеров. Но то, с каким почтением произнес он название отеля, насмешило Субботина. Как в СССР одесситы, не уставая, твердят, что их Одесса – самый лучший город мира, так и месье Жак расхваливал Монте-Карло. Хотя впервые прибывшему сюда человеку эта характеристика не показалась бы чрезмерной. Жак, поселив Субботина в небольшом, но уютном люксе с видом на море, сразу же повел знакомить его с достопримечательностями отеля. Они медленно прошли по зеркальным полам округлого зала, на каждом шагу встречаясь с какими-то шейхами и титулованными особами. Осмотрели игровой автомат. «Однорукий бандит», который был с квартиру, занимаемую в Старососненске Субботиным, зимний сад с экзотическими растениями со всех концов света произвели на Субботина меньшее впечатление, чем голубой бассейн прямо в центре отеля. Посидев некоторое время в варьете, Жак тепло распрощался с Субботиным, протянув ему пластиковую карточку, с помощью которой он мог бы рассчитываться в магазинах и ресторанах.

– Благодарю вас за все, Жак, но…

– Вас найдут, ждите вызова!

Француз сразу же понял, чего хочет этот полурусский, полуфранцуз. Им бы сразу с головой кинуться в омут дел, забыв, что сейчас они находятся в Монте-Карло, городе, где испытывают судьбу достойнейшие люди. Наверное, Ассоциация отвалила кругленькую сумму владельцам здешних заведений, если только один вход стоит 50 долларов, а вилла, снятая на период отпуска, колеблется от 70 до 100 тысяч долларов.

Расположившись на удобной софе, Субботин вспомнил факт из российской истории: одним из первых посетителей «Центрального казино» в 1863 году был Александр II, который якобы проиграл в рулетку немало золотых червонцев. Деньги хранились у придворного, и царь всякий раз едва ли не выпрашивал их для очередной партии.

«Наша рулетка куда значительней», – Субботин редко курил, но, заметив на столике непременные атрибуты «люкса»: Библию, коробку дорогих сигар и фотоаппарат, протянул руку к коробке, достал из нее ножичек для обрезания сигар, отделил кончик и закурил, вкушая необыкновенный аромат, от которого чуть-чуть закружилась голова. «Готов побиться об заклад, что именно меня Лидеры будут, как говорят русские, „сватать“ на место Первого резидента Ассоциации», – подумал он.