Текст книги "«Пассажир» из Сан-Франциско"

Автор книги: Анатолий Бальчев

Он зашел в предполагаемую прохладу и убедился, что сладкая парочка, припарковав свою «десятку» в хилой близлежащей тени, засекла его прения с вахтером. Они распахнули двери в надежде на сквознячок и приготовились бдеть дальше. Поддерживайте температурный режим, уважаемые!

Фил поднялся на второй этаж, миновал лабиринт тупиковых коридоров – для него это был нахоженный маршрут – и через пищеблок вновь вышел на улицу. Не прошло и десяти минут. Он еще раз оглянулся – все было чисто, впередсмотрящие загорали с другой, солнечной стороны здания – достал мобильник:

– Алло, это я. Буду в пять, как условились.

Поймать такси оказалось делом сложным, пробиться сквозь пробки – нереальным вообще. Настолько, что, в конце концов, пришлось выскочить из машины и остаток пути преодолеть на своих двоих – Шурик не выносил опозданий, это Фил помнил хорошо. Он влетел в подъезд, запыхавшись, и увидел Штеймана, спускающегося по витой лестнице под руку с каким-то научно-образным типом – то ли доцентом, то ли… Несмотря на жару, тот был в кожаном кепи, темном свитере и брюках образца 85-го года. Где-то Фил уже видел этого франта. А может, обознался. Тип не поздоровался, лишь кивнул и прошел мимо. Штейман держал паузу. Спускаться ниже не стал, подождал, пока Маковский поднимется. Свет, струящийся из полукруглых окон, окутывал его фигуру мерцающей мантией пыли, словно средневекового алхимика.

– Точность – вежливость королей, – голос негромкий, с легкой приятной картавинкой звучал так значительно, что техники, все это время суетливо починявшие лифт, вздрогнули и уставились вверх по лестнице. Один даже отвертку выронил, отчего тут же пришел в себя и матерно выругался. Все вернулись к действительности.

– Извини, Аркадьич, пробки, не мне тебе объяснять, – Фил сделал несколько шагов по ступенькам к улыбающемуся Штейману. Тот хлопнул его по плечу, притянул к себе, потом наоборот отстранил на расстояние вытянутых рук, оглядел внимательно:

– Хорошо выглядишь!

– Ты, кстати, тоже… А кто это был с тобой?

Он машинально покосился на монтеров, которые, по-видимому, собирались доконать лифт, так по нему колошматили. Штейман по-своему расценил взгляд бывшего сослуживца, увлек его наверх, разъясняя вполголоса:

– А, это… Ассистент мой, эффектом Кирлиана занимается…

– Ты же знаешь, – усмехнулся Маковский, – для меня все эти таблицы Менделеева – темный лес. – А ты все еще колдуешь?

– Это мой крест, – вздохнул Штейман. – Да ладно, что уж тут, пойдем, покажу тебе свое логово.

Добравшись до шестого этажа, Фил изрядно запыхался. Штейман смотрел на него снисходительно – сдаешь, брат – хотя было заметно, что подъем и для него не был пустяковым.

– Аркадьич, а ты не хотел бы перебраться пониже? – Фил с комическим ужасом взглянул на спиральную железную лесенку, ведущую еще выше на чердак.

– Хочешь спровадить меня в могилу? – в голосе Штеймана послышались юморные одесские нотки. К одесситам Штейман никакого отношения не имел, скорее к полякам, но польский акцент появлялся у него гораздо реже – только когда он очень сильно волновался. А не волновался Штейман почти всегда – такое у него было правило. – Вот так сразу? Чем я перед тобой провинился, Филя?

За чердачной дверью оказался длинный полутемный коридор, сплошь заставленный мешками с цементом, досками и канализационными трубами. Лампочка, на длинном шнуре болтающаяся под потолком, мигнула и погасла. Фил споткнулся, схватился за стену и поцарапался о гвоздь.

– У, черт!…

– Держись за воздух! Я уже привык, в любой темноте дорогу найду. А чужой не пройдет! Сигнализацию ставить не нужно.

– За цемент беспокоишься?

– Да уж… Превратить засранный чердак в Академию наук – первейшая задача советского ученого.

– А ты, я смотрю, не теряешь расположения духа. Все шутки шутишь.

– Какие уж тут шутки!

Дверь открылась, и Маковский присвистнул от неожиданности, увидев просторное помещение, которое и язык-то не поворачивался назвать чердаком. Вычурное «пентхаус» подходило здесь как нельзя более к месту. Кабинет был заставлен роскошной антикварной мебелью, на стенах висели картины, купленные явно не на толкучке.

– Ну, что застыл, как соляной столб? – в голосе Штеймана явно слышалось самодовольство.

– Шурик, ты – гений! – наконец обрел дар речи Фил.

Последний раз, когда он виделся со Штейма-ном, тот был обладателем на птичьих правах маленькой захламленной каморки под лестницей в одном из закрытых институтов. Наподобие той, где обитали папа Карло с Буратино. Только вот многообещающих холстов с очагами в ней не было. Полнейшая безнадега. Насколько Филу было известно, материальное состояние российской науки с тех пор сильно не прибавило, и ученые на чердаках прозябали, а не устраивали королевские резиденции.

– Гений! Гений! – поддержал Фила из дальнего угла противный скрипучий голос. Маковский никогда не слыл другом пернатых, поэтому с неодобрением покосился на огромную золоченую клетку, в которой вальяжно восседал зеленый подхалим попугай. Они обменялись взглядами, и попугай пришел к выводу:

– Дурак!

Штейман захохотал и завалился в вольтеровское кресло у письменного стола.

– На сей раз, Кеша, ты не прав. Какой же Филя – дурак, если сообразил вовремя свалить, а мы, умные, до сих пор здесь прозябаем?!

– Дурак! – настаивал попугай.

– Ша! – прикрикнул на него Штейман. И обратился к Филу: – Гений, говоришь? Так об этом мало кто догадывается. Вот ты да Кеша, ну, может, еще кое-кто.

– Сраный чердак! – выдал напоследок попка и умолк в задумчивости.

Маковский засмеялся и уселся в кресло, предложенное Штейманом. Поменьше хозяйского, но такое же удобное. Штейман нажал какую-то кнопку в столе, дверь в стене открылась, и оттуда бесшумно выплыла конструкция из пластика и металла, держащая в железных лапах поднос.

– А это Верочка, – гордо объявил Штейман, любовно оглядывая монстра. – Куда удобнее обычной секретарши, и Лиля не ревнует.

Железная леди с чуть заметным несмазанным повизгиванием подплыла к столу, спихнула поднос с двумя хрустальными стаканами, графином и какой-то снедью. А еще на подносе была лабораторная колба с прозрачной жидкостью, в которой плавала небольшая засушенная змея неизвестной породы.

Штейман посмотрел лукаво:

– Чего изволите, сэр?

Фил в замешательстве переводил взгляд с предмета на предмет. Усмехнулся.

– Змея на выбор предлагаешь?

– Чистейший! – торжественно объявил Штейман, показывая на колбу.

– Как в лучшие времена? Наливай.

– Наливай… – раздалось из клетки. Птичка явно была не прочь присоединиться.

Они чокнулись, и Фил залпом влил в себя полстакана обжигающей жидкости. Поперхнулся, закашлялся. Штейман, смеясь, ударил его по спине.

– Ну что, забыл в своей эмиграции, как спирт пьют?

Бесцветная ночь степенно опускалась на город. Белые ночи уже минули, оставив в перспективе неясный намек своего былого присутствия – словно театр теней, неясный и безрадостный, задумал на улицах призрачный карнавал.

Колбу со спиртом они уже прикончили, да и в объемистом графине водки осталось на донышке. Скачкообразный разговор давно перешел от общих знакомых к вещам более насущным.

– А я думал, мы с тобой столкуемся… – Фил по-прежнему выжидающе смотрел на непреклонного Штеймана. Очередной долгоиграющий ну-деж Фила он даже не удостоил ответом. Смотрел долго и пристально куда-то в стену, сжимая крепкими кистями с вздувшимися венами вольтеровские подлокотники. Потом вдруг изрек:

– А ты знаешь, зачем Бог придумал Сатану?

Фил, не ожидавший такого поворота темы, удивленно пожал плечами. Попытался отшутиться:

– Наверное, что б не скучно было…

– Сатана – это проверка качества человеческой души, – торжественно изрек Штейман. – Ты почти попал…

– Да, я попал, – уныло согласился Фил. – Мне позарез надо им привезти, хотя бы образец…

– Не привезешь! – жестко отрезал Штейман. – Засунь эту бредовую идею себе в задницу! Я не собираюсь губить человечество! – он треснул ладонью об стол и сердито отвернулся от Фила. Взгляд его уперся в клетку с попугаем. Кеша взгляд уловил, настроение хозяина почувствовал, горестно произнес:

– Шуррик…

Потом воинственно вскинулся и проорал во всю мощь своих попугайских легких:

– Насррать!

Фил аж подскочил в кресле, ошалело глядя на Кешу. Тому только прутья клетки мешали исклевать гостя, который попугаю определенно не приглянулся.

Отдышавшись и вытерев пот со лба, Фил опять попросил забывшегося Штеймана:

– Ну, хотя бы крохотную дозу…

– Крохотную? – возмутился тот. – Хороший химик по крупице всю формулу выведет. Не успеешь оглянуться, весь мир завалят…

– Но они все равно на тебя выйдут, – предостерег Маковский.

– Зря время потеряют, – презрительно пожал плечами Штейман. – Один из компонентов раньше был у нас – на «почтовом ящике №…». Теперь там унитазы делают. А компонентик этот, благодаря нашей неподкупности, у вас в Иллинойсе. В маленьком секретном институтике его Пентагон разрабатывает. Но основная составляющая – вот здесь, – Штейман похлопал себя по лбу.

– Я и не сомневался, – пробормотал Фил.

Честно говоря, поехал он сюда на «авось», даже не предполагая, каких высот достиг в химии его бывший сослуживец. Когда Шурик Штейман служил вместе с ним на таможне, он сильно напоминал своего тезку из фильма «Иван Васильевич меняет профессию» – рассеянный и с головой погруженный в науку. А имеющиеся отличия только усугубляли картину. Большущие черные глаза откровенно евреистого юноши, которые он то и дело закатывал, еще больше увеличенные толстыми линзами в пластмассовой оправе, сияли на его смуглом лице чистым светом абстрактного знания. Его профессиональное присутствие в стенах таможни не чем иным как блатом, объяснить было невозможно. Он, к чести его сказать, никогда на эту тему и не спорил. Сейчас очки были золотыми, и поблескивали они скорее таинственно. А слухи о его научных подвигах докатились до американской мафии. Как Шурику удалось достичь таких высот за столь короткое время, Фил, честно говоря, понять не мог. Вот только портрет на столе – Шурик в обнимку с Президентом – как бы подтверждал догадку. Пожалуй, мафии Штейман действительно мог не бояться. Или бояться ее меньше, чем он, Фил Маковский.

– Не морочь мне голову, – сердито сказал Штейман. Потом неожиданно поменял тон, заговорил убежденно и страстно:

– К этому прикасаться нельзя! Прикоснулся – уже обречен! И ты, и я, и… сам понимаешь… – он поднял руку в неопределенном жесте. – Это даже не ПРОКАЗА!

– Проказа к проказе не пристает, – усмехнулся Маковский.

Штейман тоже улыбнулся:

– Сейчас проверим.

Он встал из за стола, подошел к книжному шкафу, нашел между корешков на полке какую-то кнопку, нажал. Книги расступились, вернее, разъехались в стороны, открывая проход в пещеру алхимика XXI века. Штейман кивком пригласил Фила войти, тот не заставил себя упрашивать – и оказался, словно на съемочной площадке фантастического фильма. Средневековые реторты и горелки соседствовали с суперсовременными компьютерами и десятком мониторов на стенах, огромный антикварный сейф с резными узорами был заставлен поверху не слишком чистыми колбами. Пока Фил оглядывался, Штейман колдовал над компьютерной клавиатурой.

Маковский увидел страничку браузера с электронной версией газеты «Московский Комсомолец».

– Вот, почитай…

– (Справка „МК“. По нашей информации, „бесланские“ террористы использовали наркотик отечественной разработки. Речь идет о психотропном веществе, обозначаемом аббревиатурой ВИЛ. Оно существует уже много лет, распоряжается им только спецназ ГРУ. Согласно вполне достоверным сведениям, ВИЛ применялся в Чечне 1994–1995 годах.

К настоящему времени известны пять модификаций ВИЛа – с порядковыми номерами от 1 до 5. Если использование этого вещества в Беслане подтвердится, неизбежен вопрос: каким образом боевой наркотик из арсенала ГРУ оказался в распоряжении террористов?), – дочитал удивленный Фил.

– Да ладно тебе, – недоверчиво поморщился Фил.

– Здесь полная информация о человеке. Пол-на-я!… А теперь смотри внимательно…

…Вдруг свет погас, а Маковский оказался в радужно мерцающем кругу.

– А вот это, – Штейман указал на них рукой, – ауры, так сказать, наркотиков. Сопоставив их с аурой какого-нибудь человека, можно говорить о его совместимости с определенным видом наркотиков.

– То есть кто на что быстрей подсядет? – перевел Фил с фантастического языка на расхожий.

– Именно. В перспективе, кого с чего можно снять. Теперь…

На мониторе появилась еще одна радужная мерцающая клякса.

– А вот на это, – голос Штеймана прозвучал зловеще, – подсядет любой! И это пожизненная мель. Правда, жизни здесь практически не остается. И я не позволю этой гадости выползти из моей лаборатории!

Он с силой нажал на клавиши. Мониторы погасли, круг, в котором стоял Фил, исчез, и он едва не промахнулся мимо замызганного верандного стула на ржавых металлических ножках, абсолютно выпадавшего из общей атмосферы.

– Это что, розыгрыш?

Штейман покачал головой.

– Мне тебя жаль, Филиппок, ты очень серьезно запутался…

– Похоже, – Маковский обреченно вздохнул и посмотрел на Штеймана глазами, полными отчаяния.

– И умоляю, не смотри на меня так, – голос Штеймана звучал сочувственно, но твердо. – Сказал – не получишь, значит, не получишь!

Он вывел Маковского из закоулков своих владений, а заодно и памяти на относительно чистую воду петербургского подъезда:

– Бывай, друг ситный! Чувствую, не скоро мы с тобой увидимся, потому что это мое последнее слово. Хочу надеяться, что ты выползешь из этого дерьма.

Не отвечая, Фил спускался по неосвещенной лестнице, с головой погруженный в свои новые проблемы.

Но не прошло и десяти минут, как в дверь к Штейману снова постучали. Звонок он еще навесить не успел.

– Что еще?! – сам у себя недовольно спросил Шурик. – Сказал же: последнее.

Он не спешил открывать дверь надоедливому приятелю юности. Его грела перспектива вообще не открывать. Постучит-постучит да и отчалит с миром. Не станет же он барабанить на весь подъезд. А может, и станет. Поддатый Маковский – тот еще фрукт. Зря он, конечно, спьяну выложил перед ним все свои карты. Ох, зря. Тщеславие – преступно. Да уж больно захотелось покрасоваться перед этим недоделанным американцем. Теперь, похоже, не отвадишь. Да ладно бы его одного. Ведь как-то все просочилось наружу…

– Кто там? – спросил он на всякий случай, сонным голосом автоматически открывая дверь и деланно зевая. Должна же у Филиппка остаться хоть капля совести? Или он слишком хорошо о нем думает?

Выяснилось, что Штейман думает вообще не о том. Перед ним стоял незнакомый мужчина, и нехорошее предчувствие моментально все заслонило:

– В чем дело? – чуть заискивающе спросил он, ожидая самого худшего: навел, иуда!

– Прошу прощения за столь поздний визит, – начал мужчина, и у Штеймана чуть-чуть отлегло. Если по башке сразу не дали, есть надежда еще по-трепыхаться. – Моя фамилия Сергеев, помните, мы с вами раньше на таможне вместе работали?

И уже переходя на «ты»:

– Не узнаешь старых друзей, Шура? Зазнался?

– Старые друзья прут сегодня косяком, – проворчал Сан Саныч, внося в формулировку пришельца свои коррективы и пристально вглядываясь в непроницаемость подъезда. – Не к добру это.

Но объятия уже были открыты.

Сергеев, пожалуй, изменился меньше, чем Фил. Он был из тех людей, о которых с уверенностью можно сказать, какими они будут через двадцать лет, через тридцать… Обыкновенный – вот самое подходящее для них слово. Порядочный. Трудолюбивый. Идеальный исполнитель. Верный – друзьям и хозяевам. И все это было написано у него на лице. Тут и ауру смотреть не надо. Он вошел, помялся, не зная, с чего начинать разговор.

– Что ж так сразу, без звонка? – разыгрывал из себя гостеприимного хозяина для незваных гостей Штейман, про себя повторяя: нет, не к добру.

– Я, собственно, по делу, – смущаясь, ответил тот. – Так бы и беспокоить не стал…

– Оно понятно, – согласился профессор. – Время такое, – он как бы невзначай взглянул на старинные напольные часы красного дерева, с тяжелым отвесом гирь, тянувшим в вечность упирающиеся стрелки, – без дела по гостям никто не ходит.

– Еще раз, извини, – топтался в дверях Сергеев. – Просто у меня поезд ночной, а я буквально час назад откопал твой адрес…

– Забудь и проходи, – смилостивился Штейман, природное любопытство которого потихоньку брало верх над здравым смыслом: к чему бы все это?

– Разве что на минутку…

– А больше и не получится! – успокоил его тактичный Штейман. – Чаи гонять, если мне память не изменяет, не в твоих традициях, а больше мне тебя угощать, ты уж не обессудь, нечем. Прямо перед тобой – тоже считай как снег на голову – наведался Маковский. Так все подчистую вымели. Ты ж его запросы помнишь!

– Филиппок? – по-бабьи всплеснул руками Сергеев. – Какими судьбами?!

Штейман в душе посмеялся. А то, мол, ты не знаешь! Ну, давай, плети дальше…

– И чего хотел?

– Денег взаймы просил, – не задумываясь, соврал Штейман. – Говорит, воздух отчизны на него так расслабляющее действует, что пропился в пух и прах. Только у меня откуда? Сам видишь, в каких условиях живу. – Он горестно вздохнул в полумрак помещения, очень надеясь, что вычурная позолота никак не отсвечивает. – Так что если и у тебя финансовые трудности, извини…

– Нет, нет, – поспешил успокоить его Сергеев, сообразив, что голыми руками скользкого Штеймана не ухватишь. – У меня проблемы скорее морального плана. Можно сказать, медицинского. У меня друг есть, наркоман… Он сейчас в больнице, но сам знаешь, что такой диагноз – безнадега. А о твоих подвигах на этом поприще – по роду своей профессиональной деятельности – я наслышан…

– А ты все там же трубишь? – вяло поинтересовался Штейман.

– А что поделать… Не всем же светилами становиться, – озвучил свою судьбу Сергеев. – Трубим, но уже не с таким запалом. Так вот, нельзя ли посодействовать ему? Ходят слухи, что ваши эксперименты дают какие-то фантастические результаты…

– С каких пор ты стал доверять слухам?… – Штейман помолчал, снял очки, протер их белым батистовым платком, потом надел их обратно и внимательно взглянул на Сергеева. – Пусть пришлет мне свои анализы… А лучше, если уж он тебе такой друг, привози его. На месте разберемся. Только позвони предварительно. Что за манеру взяли…

«Красная стрела» уносила их из Питера поздно ночью. Ехали так же, как и из Москвы – в одном СВ Наташа с Темкой, в другом – Фил в одиночестве. Темка так умаялся за день, что заснул почти сразу же, как его голова коснулась подушки. Немудрено – все дни в Питере были насыщенными до предела, а уж последний – особенно, несмотря на то, что Фил появился прямо перед отходом поезда. Они и без Фила нашли чем заняться после Петродворца. Покатались на катерочке по каналам, посидели в кафе, вечером пошли в цирк – совершенно случайно, просто увидели афишу и решили – а почему бы нет? Темка был счастлив. И, судя по улыбке, сны ему снились тоже счастливые. Наташа немного посидела рядом, удостоверилась, что ребенок спит крепко – до Москвы не разбудишь, и вышла из купе.

Подошла к соседнему, постучала. Фил, открыл – уставший, сонный и задумчивый.

– Ты еще не спишь? – Наташа прошла и села за столик, на котором стояла бутылка дорогого красного вина – уже открытая, фрукты, шоколадные конфеты, и – как-то очень по-советски – бутерброды с вареной колбасой.

– Хотел дождаться тебя.

– Да Темка только заснул…

– Какой-то он стал в последнее время вертлявый, я заметил…

– Такая вот реакция на ваше величество… слишком много впечатлений.

Фил присел напротив Наташи, разлил вино в граненые стаканы, улыбнулся, как будто извиняясь…

Наташа отпила глоток. Действительно вкусно, хотя она и не была такой уж тонкой ценительницей сухих вин.

– Ты утром выходить не спеши. Я выйду первая. Меня кто-то встречает.

– Кто?

– Не знаю.

– Нам, как партизанам, все время приходится скрываться, – недовольно заметил Фил.

– А ты как хотел… женатый человек…

– Моя жена… она никогда меня не понимала. Что я делаю, где бываю… И теперь она для меня только мать… моего ребенка. Так что я уже бродяга со стажем.

– Но ведь дочь ты любишь?

– Это единственное, что меня держит… У тебя ведь тоже не все гладко… Таможня… Твое присутствие в этой системе кажется мне странным.

– В этой жизни все странно, – строптиво ответила Наташа, выбрала из кучи фруктов персик и принялась жевать, глядя в окно. Фонари мелькали, сливаясь в желто-золотую цепь, украшающую тяжелый бархат ночи. Фил тоже молчал. Потянулся за бутербродом, потом передумал.

– Кстати, а что сейчас делает Вика?

Наташа оторвалась от окна, посмотрела на него холодно, потом отвернулась обратно и тихо ск-зала:

– Вика умерла.

– Как?! – вскрикнул Фил.

– С вашей помощью, – с горечью сказала Наташа.

Фил даже подскочил на диване, замотал головой, провел рукой по волосам.

– Но ведь ничего особо страшного тогда не случилось. Нашли доллары, и что? Не посадили же. Попугали просто.

– Ты откуда знаешь? – вопрос прозвучал резко, Фил ответил не сразу. Опустил глаза, долго о чем-то размышляя.

– Я тебе в отеле соврал… В тот день как раз была моя смена.

Наташа порывисто вздохнула, опустила на стол недоеденный персик и вышла из купе. Фил за ней не последовал, так и остался молча сидеть, уставясь в окно. Тишину нарушала только песня, то ли радио, то ли проводница включила кассету.

Из динамиков несся хрипловатый мужской голос:

 
Бегут столбы километровые,
Мелькают сонные огни
И жизнь летит с такой же скоростью
Мелькают люди, годы, дни
Но жизнь это выбор
Меж адом и раем
Меж знойных пустынь и дождей проливных
Дороги, которые нас выбирают,
Дороги, которые нас выбирают,
Которые выбрали мы
Звенит в ажурном подстаканнике
Граненый временем стакан
Уносит ночь далеких странников
Под стук колес к чужим ветрам
Но жизнь это путь
Между адом и раем
Меж тропок отвесных
И радостных трасс
Дороги, которые мы выбираем,
Дороги, которые мы выбираем,
Которые выбрали нас