Текст книги "Маленькие повести о великих художниках"

Автор книги: Анатолий Чупринский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Сам Крамской оказался довольно невзрачным человеком. И одет был как-то невыразительно. Но с момента его появления в мастерской тут же возникала приподнятая атмосфера.

Виктор про себя отметил, что «не очень-то он скоморох», но созидательная энергия в этом человеке била через край. Хоть он и голоса никогда не повышал. И руками не размахивал.

Птица-Тройка Времени несется вперед и вперед. Бешено скачут кони. Искры летят из-под копыт. Новые лица, друзья, знакомства…

– Висницо-ов плишо-ол! – радостно приплясывают и кричат дети генерала Ильина на пороге классной комнаты, где обычно учителя дают им уроки. Виктор, улыбаясь, быстро снимает пальто.

– Висницов, милый! Что сегодня рисовать будем?

– Помните Пушкина?

 
«У Лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том.
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом…»
 

– Лукомолье… оно какое? – строго спрашивает младший Коля.

– Ах, замечательно! – хлопает в ладоши старшая Машенька.

Из всех многочисленных учеников, дети генерала Ильина самые воспитанные, самые послушные, почти «маленькие скоморошки».

В этой семье Васнецов чувствует себя, как среди родных.

Уже работа сама ищет художника. Наделенный от природы даром простоты, Васнецов теперь нарасхват в популярных журналах. Ему заказывают сразу две азбуки. «Солдатскую» и «Народную».

В первой более тридцати рисунков, во второй около пятидесяти. И каждый прост, выразителен, незатейлив. Успех азбук продолжителен и постоянен.

«Солдатская» за восемнадцать лет будет напечатана в тридцати тиражах. «Народная» за двадцать лет в двадцати пяти. Если только представить, сколько людей, всех сословий, учились в детстве грамоте по рисункам художника, голова может закружиться от их неимоверного количества.

Судьба всегда одной рукой одаривает, другой отбирает. Из Рябово пришла горестная весть, скончался отец. Всего на полтора года пережил матушку. Стало быть, все младшие братья, как ни верти, остаются сиротами. Естественно, Виктор помчался в родной дом. Теперь вся ответственность на нем.

По пути не удержался, забежал в Вятке в местный музей. Посмотреть, что нового. Еще десяток лет назад музей организовал просвещенный вятский человек, Петр Алябьев. Минералы, гербарии, чучела. В семинарский период Васнецов был постоянным посетителем.

Едва переступил порог, к нему на грудь кинулся какой-то вовсе незнакомый ошалелый тип.

– Васнецов! Знаменитость вы наша, вятская!

Рядом в зале весело засмеялись две симпатичные девушки. Виктор как мог попытался отделаться от незнакомца.

– Помилуйте! Какая я знаменитость?

– Как же! – восторгался тип, пытаясь обнять Виктора. – Мы тоже не лаптем щи хлебаем. Видели ваши рисунки в журналах…

Девушки продолжали смеяться. Тип решительно напирал:

– Вот что, Васнецов! Предлагаю договор. Вы прославляете наш край, вятский. Мы сооружаем вам памятник. По подписке.

Виктор совсем окаменел, как минерал, от такой глупости.

– Идите к нам! – весело позвала румяная девушка со строгими глазами. – Мы вас спасем.

Васнецов решительно направился к девушкам. Энергичный тип, как и следовало ожидать, за ним не последовал.

– Вы кто, писатель? – спросила та, что со строгими глазами.

– Пытаюсь рисовать…

– Вот и напишите портрет моей подруги! – вмешалась другая, смешливая с ямочками на щеках.

– Вот и напишу! – неожиданно для себя заявил Виктор.

По крохотным залам музея протискивались уже втроем.

– Как меня зовут, вам знать не очень-то интересно! – продолжала та, что с ямочками. – А вот ее…

– Александра Владимировна! – строго сказала девушка со строгими глазами. И еще строже добавила. – Рязанцева!

– Виктор. Васнецов! – представился Виктор и уже совсем невпопад брякнул. – Может быть… в храм сходим?

Девушка с ямочками просто зашлась от смеха.

– Уже и в храм зовет. Прямо сразу…

– Я не то имел ввиду… – начал оправдываться Виктор. – Просто посмотреть росписи. Я когда-то тоже участвовал…

Слово, как известно, не воробей. Определенно, сама Судьба уже при первой встрече с Сашей Рязанцевой, просто вытолкнула из уст Виктора именно ЭТИ слова. А не какие-то там другие.

От Судьбы не уйдешь, не спрячешься.

Деревня Рябово ничуть не переменилось во времени последних каникул. Только домишки, церквушка будто в землю вросли. В родном доме все тоже уменьшилось, обветшало.

Без матери и отца дом и вовсе пуст, неуютен. Куда ни кинь взгляд – все матери или отца. Клубок шерсти со спицами, зонт, туфли, шкатулка… Все на местах, а их нет.

Только в родном доме до конца ощутил – детство кончилось. Младшие братья на него испуганными глазами смотрят. Он теперь вместо отца и матери. Так положено.

После Рябово время полетело еще стремительнее. Как молния несется Тройка-Время… Только мелькают по сторонам картины из промелькнувших месяцев жизни…

Уже и обучение в мастерской Крамского при Обществе поощрения художников позади. И публикации множества рисунков в популярном журнале «Будильник» уже приносит небольшой, но постоянный доход.

Виктор Васнецов худой, стройный юноша. Талантливый художник. Самобытный, ни на кого непохожий.

Судьба уберегла Виктора и от самого страшного испытания. От преждевременного успеха. Ранний успех для художника более губителен, нежели длительное непризнание, замалчивание.

Третья выставка «передвижников» стала для Виктора первой. Его картина «Чаепитие в харчевне» понравилась не только Крамскому. Одобрение высказали Репин, Максимов, Ге. Даже Куинджи похвалил.

Однокурсник Виктора Архип Куинджи. Женатый, обстоятельный человек. Но со странностями. Стены его мастерской всегда были абсолютно пусты и голы. Судя по всему, ему и так хватало красок на холсте и на палитре. Лишнее раздражало.

– Хочу богатства. Надоело быть бедным. – заявлял он каждый раз, как только Виктор переступал порог.

– Откуда свалится богатство-то? – усмехался Виктор.

– Заработаю! – решительно заявлял Архип. – Продам картины. Мы с женой на себя тратим в день по пятьдесят копеек. Куплю землю, недвижимость. Перепродам.

– Спекуляция? – морщился Виктор. – Нехорошо это.

– Деньги нужны для добрых дел. Во-первых, не допущу, чтоб молодые художники кровью харкали. Куплю землю в Крыму. Вот тебе и курорт для больных. У кого большой талант, за границу пошлю.

– И много денег хочется?

– У меня будет сто тыщ! – широко раскидывал руки Куинджи.

– Сто тыщ?! Скорей бы уж… – нетерпеливо вздыхал Виктор.

Пройдут годы и Архип Куинджи, как ни странно, осуществит свою мечту. Заработает огромные деньги. И до конца жизни будет помогать молодым художникам, своим ученикам.

Птица-Тройка Времени несется вперед и вперед. Бешено скачут кони. Искрами сыпятся из-под копыт дни, недели, месяцы…

Только вспыхнет в памяти строгий взгляд девушки из Вятки, да надолго внесет в душу смятение и грусть. Работа! Работа в мастерской. Теперь она занимает целиком и полностью художника.

Александра Рязанцева недолго прожила в Вятке. Обладая незаурядным упрямством, она покинула родной купеческий дом и одна (!?) уехала в Петербург. Учиться на врача. Что по тем временам, было равносильно поездке в одиночку на Северный полюс.

Некоторое время пути-дорожки Виктора и Александры шли параллельно. Потом, естественно, пересеклись. Судьба.

Рязанцева уже заканчивала медицинские хирургические курсы. Впоследствии, она стала одной из первых женщин хирургов в России. Виктор к тому времени, уже бросил последний курс Академии, (сказались многочисленные задолженности по общеобразовательным дисциплинам. Зубрить которые ему было откровенно скучно). И работал как самостоятельный живописец. Уже и выставки были. И не одна.

Александра вышла замуж по большой любви. Венчалась с Виктором вопреки воли родителей. Стало быть, без приданого. Молодые подсчитали совместный капитал и насчитали ровно 48 рублей. Если снять скромную квартиру и ограничить себя, на полгода хватит.

– Бог поможет. Мы умеем работать, – уверенно втолковывал юной жене молодой муж.

Молодая жена предано смотрела на своего супруга. В уголках ее строгих глаз постоянно вспыхивали смешливые искорки, «скоморошки». И это отнюдь не было фантазией молодого художника.

Вообще-то, Москва приняла Васнецова не сразу. Постепенно, но как-то основательно завоевывал Виктор Васнецов положение в художническом мире. Приняли в Товарищество, в газетах «известным» величать начали. Одна беда. Денег ни копейки, хоть по миру иди. Для молодой семьи это серьезное испытание.

Чуть полегчало, когда всеобщее увлечение историей началось. Поленов пишет терема 17-го века. Суриков «Утро стрелецкой казни». Репин «Царевну Софью».

Виктор Васнецов именно в это время создает знаменитого «Витязя». Первую свою историческую картину. Хотя это в большей степени фантазия, нежели подробное документальное полотно.

Поздний вечер. За столом в тесной московской квартире сидит Саша. Она уже беременна. Кутается в шаль и неподвижным взглядом смотрит на пламя маленькой свечи. Перед ней на столе целый ворох заштопанного белья.

Услышала шум подъезжающей лошади, встрепенулась. Прямо с порога Виктор ловко бросил на стол толстую пачку денег.

– Витя! Ты никак извозчика ограбил? – улыбнулась она.

– Как же. Ограбишь их. Целковый содрал!

Виктор усмехнулся, начал медленно снимать пальто. Сама осторожно взяла пачку денег, взвесила ее на руке.

– Наконец-то! У нас как раз краски кончились.

– На все хватит! – весело отозвался Васнецов. – Это только задаток. Савва Иванович заказал мне сразу три картины. Для кабинета Правления Донецкой железной дороги. Но самое главное! Полная свобода! Пиши, что хочешь. Начну с «ковра-самолета»!

Глаза Виктора сияют, как у заправского «скомороха».

Нельзя сказать, что Виктор, став Виктором Михайловичем, растерял по дороге детскую веру в очевидное и невероятное. Скорее наоборот. Ребенка в своей душе он тщательно оберегал, холил и лелеял. И верил! Верил в возможность чуда.

Уже и женат. Жена – красавица, умница, истинно русская женщина. Доброты и долготерпения бесконечной. И гордости и достоинства не занимать, недаром из вятского купеческого рода. Повезло Виктору, ничего не скажешь. Все друзья завидуют.

Уже и дети заполонили тесную московскую квартиру смехом, гомоном и тихими беседами вечерами, чтением вокруг матери.

Уже и недоброжелатели, коих у Виктора всегда в избытке, (особенно «западники» неистовствовали. Прямо искусать готовы были, как волки голодные!), признали в Васнецове самобытность и талант. Словом, жизнь удалась, состоялась.

С какой хочешь стороны посмотри, лучшего и желать не стоит. Признание, известность, все чин чином. Жена, дети, достаток. Пусть небольшой, но есть. Все как и положено у добропорядочного, православного человека, художника. Одна беда. Дома своего нет. Со строительства Дома все и началось…

Мечтал Виктор Михайлович наяву соединить сказку с былью. Чтоб Дом был. Жилой, просторный, с гостиной, спальнями и мастерской на втором этаже. И чтоб сказочный Терем одновременно. Чтоб дети росли в естественной и гармоничной атмосфере. Любви и фантазии. Сказку сделать былью решил, одним словом.

И получилось. Еще, правда, не до конца. Дом-Терем, Дом-Сказка еще недостроенный. Но уже и друзья и знакомые, все поголовно только охают и ахают, переступив порог.

В то лето жена Саша с детьми уехала в Вятку к родителям. Друзья-художники, кто куда, на этюды разъехались. Остался Виктор Михайлович один в недостроенном огромном доме. Если не считать плотников, которые и возводили Терем по его эскизам.

Работники пилы и топора во всем мире одинаковые. За каждым глаз, да глаз нужен. Так и норовят облегчить себе жизнь. Сработать побыстрее и попроще, и вильнуть в сторону.

Короче, плотники, сразу после отъезда жены, (ее они побаивались!), дружно покинули стройку. Нагло заявив, что сами они не местные, из-под Калуги. Дескать, картошку пора копать.

Васнецов смолчал. Хотя прекрасно понимал, картошку а середине лета выкапывают только ненормальные или вруны. Но делать было нечего.

Тут как раз Мария Слюнкина объявилась. Вятская писательница со своей широкой известностью в узких кругах. Она теперь то ли в «суфражистки» записалась, то ли в «феминистки», сам черт их не разберет. Красавица такая же, но почему-то до сих пор не замужем.

Ходит по дому, папироски курит. И пепел прямо на пол стряхивает. Того гляди, Дом-Терем недостроенный спалит. Может, у них так принято, у феминисток, табак смолить, как мужик. Они, вроде, на том и стоят. Мол, абсолютно во всем с мужиками равны. И даже лучше. В некоторых отношениях.

Виктор Михайлович на эти темы спорить не собирался. Спорить с красивой женщиной, да еще писательницей, известно, кем надо быть.

Вот такая странная компания и подобралась в недостроенном Доме-тереме. Инвалид Митрич, хозяин художник «Михалыч» и писательница-феминистка Мария Слюнкина. Каждый день встречаются, чаи распивают, работают, (каждый свое), и бесконечные разговоры разговаривают. Обо всем на свете.

Погода в тот день на дворе стояла странная. Небо сплошь заволокло белесой пеленой. И дождь непрерывно моросил. Наша троица сидела за столом в гостиной. Беседовали. Обо всем и ни о чем. Митрич с «Михалычем» уже чай допивали. Слюнкина уже третью папироску раскуривала, когда вдруг грянул гром! И пошел на улице снег. Самый настоящий. Это в середине-то июля месяца!

Виктор Михайлович с Марией вышли в коридор и распахнули двери на веранду. Стояли, смотрели в сад. Любовались хлопьями снега. На деревьях, на траве. Митрич в гостиной с камином и печкой начал возиться. (Незаурядное изобретение Васнецова! Печка в коридоре, камин в гостиной. Оба соединены друг с другом, как сообщающиеся сосуды. Как люди, прижавшиеся друг к другу спинами, чтоб теплее было. Камин затопишь, печка слегка нагревается. И наоборот. Короче, Терем всегда был сухим и теплым).

Митрич, как человек стабильной нетрезвости, дела делал обстоятельно. Даже как-то монументально. Если уж брался печку растапливать, часа полтора возился, не менее.

Стояли Мария с Виктором Михайловичем в дверях гостиной и падающим снегом любовались. Очень красиво было. Необычно.

Вот тут-то Мария Слюнкина и услышала тихий скрежет.

– Виктор! У тебя мыши завелись. – пыхнув папироской, задумчиво сказала она.

– Быть не может! – ответил Васнецов. И покачал головой.

– Сам послушай… В коридоре под сундуком шуршат.

Виктор Михайлович прислушался. Действительно, услышал под сундуком скрежет. Будто когтями по дереву царапают.

Надо заметить, сундук в коридоре с секретом был. Откинешь крышку, а там ступеньки, вход в подвал. Еще одно полезное изобретение Васнецова.

Подошли к сундуку, послушали. Сбоку Митрич с поленом в руке пристроился. И все трое явственно услышали тихий скрежет.

– Что я говорила! Там мыши. – брезгливо сказала Слюнкина.

Скрежет между тем нарастал. Послышались даже легкие удары.

– Ничего себе… мышка! – усмехнулся Виктор Михайлович.

– Крысы, наверное! Фу-у! Гадость какая! – поморщилась Мария.

Все трое застыли в ожидании. Из сундука, вернее, откуда-то из-под него доносились глухие, четкие удары. Били явно чем-то металлическим по дереву. И скрежет все нарастал.

– Витя-а! Мне страшно! – прошептала Мария Слюнкина.

Виктор Михайлович вышел из оцепенения и начал действовать.

– Митрич! – распорядился он – Гаси свечи! И спрячься!

– Ма-ама-а!!!

Это Мария начала от страха подвывать в полный голос, но Виктор Михайлович зажал ей рот ладонью и оттащил в гостиную. Двери прикрыл, только маленькую щель оставил. Митрич с поленом в руке тоже спрятался под лестницей, погасил свечи.

Наступила оглушительная тишина. Было слышно даже как снег в саду на ветки деревьев падает.

Крышка сундука с грохотом откинулась… Из сундука вылетел топор… Упал на пол. Потом показалась какая-то очень лохматая голова. Лица не разобрать, видны были только глаза.

Некоторое время голова напряженно вслушивалась. Потом на пол вывалился лохматый человек, на ногах лапти. Несколько секунд он стоял на четвереньках, прислушивался, принюхивался. Потом тихо постучал кулаком по сундуку…

3

Из сундука послышались шорохи, ахи, вздохи… Один за другим из него вылезали и тут же испуганно опускались на пол еще трое оборванных, в лаптях людей. Двое явно женского пола.

Митрич под лестницей, Слюнкина с Виктором Михайловичем за дверью застыли в напряженно ожидании. Ничем себя не выдавали. Мало ли, вдруг воры пробрались.

Но это были не воры.

Выделялся самый крупный из них, рослый. Он меньше других выказывал свой страх. Поднялся в полный рост, осмотрелся.

Послышался чей-то шепот.

– Рожамята! Где мы? Рожамята!

– Тута я… Цыц! – ответил рослый, которого звали Рожамята. Он продолжал напряженно осматриваться. – Игрец куды подевался?

Из-за сундука выполз еще один. Маленький, щуплый.

– Я-та тута… А вота мы-та где? – шепотом спросил он.

– Ну-кась, слазь наверх… погляди окрест!

Маленький, которого Игрецом кликали, ловко, по-обезьяньи, вскарабкался по строительным лесам. (плотники еще многого не доделали. В том числе, внутреннюю отделку), выглянул в окошко.

Одна из представительниц женского пола неожиданно чихнула. Громко хихикнула. И еще раз чихнула.

– Чечотка, ты? – злым шепотом отозвался Рожамята. – Я те нос оторву!

– Не со зла я… Не можу стерпеть… – опять хихикнула она.

– Вот я тя… суну враз туды, откудова вылезла. Тама начихаешса вдоволь…

По строительным лесам бесшумно соскользнул Игрец. Встал в полный рост, подошел к Рожамяте, схватил его за грудки.

– Ты куды завел? Куды выкопал? Снеги кругом беспросветныя! Восемь ден скачи, ни огня, ни дымка не отыщетца!

Тут же встрепенулась вторая особа женского пола. Черноволосая, с огромными глазищами.

– Ох, пропали мы… От люта огня, пряма в полымя!

– Блажная, цыц! Пришибу! – рыкнул Рожамята.

Он оттолкнул от себя Игреца и легонько стукнул кулачищем по лба Блажной. Та мгновенно смолкла.

– Ты рукам-та много воли дал! Али плешь ее наковальня?! Говорил я те… надоть вправа брать!

– Ну-ка… тиха все!!! – рявкнул Рожамята.

Четверка лохматых замолкла. Только та, которую звали Чечоткой, покачалась из стороны в сторону и опять, от души, чихнула.

Из гостиной, из-за спины Виктора Михайловича ей ответил другой чих. Это писательница Слюнкина не выдержала, тоже чихнула. Чих, как известно, занятие крайне заразительное.

Лохматые замерли на своих местах в самых нелепых позах.

– Кто здеся-а?! – громко спросил Рожамята. – Кто здеся-а?!

В ответ Мария Слюнкина еще раз громко, от души чихнула. Виктору Михайловичу не оставалось ничего другого.

Он широко распахнул дверь гостиной.

Как только Васнецов распахнул дверь в коридор, Митрич чиркнул спичкой и зажег свечу. Лохматые оказались окружены с двух сторон. Они всей четверкой, с криками и визгами, отскочили к стене, упали на пол и затряслись от страха.

Виктор Михайлович тоже зажег свечу и сделал пару шагов перед. Лохматые вмиг поднялись на ноги, в руках у мужчин блеснули топоры. Рожамята, как самый сильный, выступил чуть вперед.

– Вы… чего? – недоуменно спросил Виктор Михайлович.

– Чего-о… Ничего. А вы чего?

– Кладоискатели, что ли? – предположил Виктор Михайлович.

– Веселы люди мы, – мрачно ответил Рожамята.

Выяснение отношений длилось довольно долго. Лохматые упорно рвались из Терема на волю. Виктор Михайлович, еще толком не понимая, но уже предчувствуя, что столкнулся нос к носу с тем самым, очевидным и невероятным, никого из дома не выпускал. Взял, да и запер оба выхода на ключ. И ключ в карман спрятал.

Лохматые, особенно представительницы женского пола, жались по стенкам в коридоре. Ни в какую не желали и шага ступить в сторону.

Доносился только их шепот.

– Иноземцы они… Инородцы… – шептала та, которая чихала, по имени Чечотка. – Вишь наряжены… не по-нашенски…

Виктор Михайлович расхаживал по коридору взад-вперед, поглядывал на кучку испуганных людей, размышлял, что делать дальше.

Рожамята, как старший, пытался пристроиться рядом. Уговаривал хозяина, называя его не иначе, как «Боярин!».

– Отпусти ты нас, боярин, по-доброму! Зачтетца тебе… Перед Богом, перед людьми… Добром не пустишь, кровью умоешса…

Но Васнецов был неумолим. Толи зачуханый вид лохматых его так растрогал, (худые, оборванные, явно голодные!), то ли интуитивно почувствовал, вот оно, то самое! О чем мечтал с детства!

Укрепился Виктор Михайлович в своих предположениях, когда сторож Митрич, ни с того, ни с сего, брякнул:

– Эта, Михалыч! Скоморохи они. – небрежно кивнув в сторону испуганных лохматых, заявил он. – Я эта, одну книжку читал…

Васнецов жестом оборвал Митрича, поскольку прекрасно знал, тот действительно, мог читать какую-то одну книжку. Первую и последнюю в своей жизни. Но чтоб в ней о скоморохах было написано?

На вопросы Виктора Михайловича лохматые отвечали дружно. И довольно складно.

– В холодну нас бросили. Живьем удумали, нелюди, извести. Но мы-та тожа не лыком шытыя. – затараторила самая бойкая, по имени Чечотка. – Подкопа рыли… Копали долго, страсть… Ан, света все нету, да нету…

– За что ж вас так, болезных? – усмехнулась Слюнкина.

– За дела, боярыня! За дела! – вздохнул Рожамята.

– За веселый нрав, за потешинки. – поддержал Игрец. – Смех-та он, боярыня, всяк о двух концах. Кому в радость, кому слезонки…

– Надо же! Никогда бы не подумала! – хмыкнула писательница.

– И долго вы так, под землей? – спросил Виктор Михайлович.

– Никто не знат. Може, год… Може, Бог ведат. – был ответ.

– Питались чем? – поинтересовался практичный Митрич.

– Крота ловили. Живьем глотали. – огрызнулась Блажная.

– Тьфу! Будь ты неладна! – возмутилась Чечотка. – Пошто ты людей пугаш? Еще подумат чего… Дура, прости Господи! Не подумай чего, дедушка. Припасы были. Были, да все вышли. Мы уж удумали все, конец пришел… Ты не слухай ее, нелюдимка она. Норовит всяк раз каку гадость сказать. Уродилась така, ничего не поделаш…

– По чужим подвалам ради смеха шастаете? – спросила Мария.

– Гонение нашенского брата! – вздохнув, подтвердил Рожамята. И покачал головой. – Ох, гоняют! Батогами бьют, да плетьми. Напереди тычки, назади оплеухи. Со свету сжить живьем хотят.

– Какие страсти! – опять усмехнулась Слюнкина, явственно подчеркивая, что не верит ни единому слову.

– Медведя маво в чисто поле, ох, и выгнали! – пожаловался маленький Игрец. – Да собаками… Пропадет медведь… Он ручной совсем. К жизни дикой-та неприученнай…

Виктор Михайлович взял под руку Митрича, отвел в сторону.

– Давай в кладовку. Надо гостей попотчевать как подобает. Выставляй все, не скупись.

Митрич кивнул и заковылял к двери. Но дорогу ему перегородил Рожамята. Он выразительно поигрывал топором.

– Далеко ль собрался, боярин? – с угрозой спросил он.

– На кухню. Вас покормить. Как никак гости…

– Сладко поешь, боярин! Мягко стелешь…

– Не верь яму, Рожамята! – выкрикнул маленький Игрец. – За подмогой посылат, слепому видать. Повяжут нас как запрошлый раз!

Виктор Михайлович вышел на середину коридора и громко хлопнул в ладоши. Лохматые вздрогнули, замерли.

– Друзья мои! – начал Васнецов доброжелательным тоном.

– Недоброе затеват, зуб даю! – не унимался Игрец.

– Ох, пропали мы! Ох, пропали зря! – поддакнула Блажная.

– Друзья мои! – повысил голос Виктор Михайлович. – Вы ведь, наверняка, голодные, как волки. Приглашаю вас отобедать с нами!

Лохматые собрались в кучу, начали оживленно что-то обсуждать. Говорили вполголоса, слов не разобрать. Толкались, пихались.

Потом вперед выступил Рожамята. Кашлянул в кулак.

– Чего замен потребуешь, боярин? – спросил он.

– Ни-че-го! Споете, спляшите, если захотите. По рукам?

Лохматые опять сбились в кучу, опять долго перешептывались.

Чуть было не испортила «всю обедню» писательница Слюнкина. Она неожиданно выступила из своего угла, швырнула, (зачем-то?!), на пол зонтик и уперла руки в боки.

– Виктор! Ты как знаешь, мне эта комедия уже осточертела! Сам, если хочешь, валяй дурака, из меня идиотку делать не надо!

Заступился за Виктора Михайловича, как ни странно, Рожамята. Он вышел из группы лохматых и, улыбаясь, подошел к Марии.

– Погоди, боярыня! Ты не гневайса, слишком шибка-та! Молвишь так, ажно в ушах трещит!

– Ты… самородок! Вот ему… – Слюнкина указала пальцем на Васнецова, – … можешь болтать, что угодно! Он поверит! Во что угодно поверит. В леших, домовых… У него профессия такая.

– Зачем… Сама-Родок? – обиделся Рожамята. – У мя и тятенька и маменька есть. Оба здравствуют. Хошь, пупок покажу?

Мария Слюнкина дернула плечом и решительно направилась к двери в сад. Рожамята незамедлительно последовал за ней.

– Зачем Сама-Родок? Рожамята мя звать. Сызмальства.

Как-то так получилось, Слюнкина и Рожамята отошли в сторону и уже у двери в сад продолжали пререкаться.

К Виктору Михайловичу, очевидно, набравшись духу, спрятав за спиной топор, осторожно приблизился маленький, щуплый.

– Боярин! У вас сичас чево на дворе? – хитро спросил Игрец.

– У нас!? У нас… лето. – ответил Васнецов.

«А у вас?» – чуть не вырвалось у него.

– Не пойму я тя, боярин. Глаз вродя умный, сам юродивого ломаш. Снеги посередь лета разве быват?

Беседуя таким образом, Игрец и Виктор Михайлович во все глаза рассматривали друг друга. Васнецов убедился, что Игрец совсем молоденький, почти мальчик. Игрец утвердился во мнении, что хозяин глубокий старик. Но оба остались довольны.

В другом конце коридора Рожамята и Слюнкина продолжали свой «тет-а-тет». Рожамята, как и каждый нормальный мужчина, норовил подкрепить свои доводы руками. Слюнкина строго одергивала.

– Руки! Убери руки, я сказала! Мужлан! Неандерталец! Привык там… со своими. Чего вылупился?

– Така красива, а бранишса. Нешто хорошо?

– Ох, ох, ох…

– Красива. – подтвердил Рожамята. – Ажно в глазах рябит.

– Тоже мне, дремучий-дремучий, а разбирается.

– И глаза… Глаза-та, словно синь вода!

– Ты мне зубов не заговаривай! Все вы на одну колодку. Сначала глаза, потом… знаю я вас.

– Как тя звать-та, красна-девица?

– Мария мя звать. Мария. Запомнил?

– Не глухой поди.

Виктор Михайлович подошел к Рожамяте, похлопал его по плечу. Тот и не заметил этого. По-прежнему улыбаясь, смотрел на Марию. Во все глаза. Слюнкина, вскинув голову, смотрела в сад. Васнецов еще раз похлопал Рожамяту по плечу. Тот очнулся.

– А!? Чего!? – вздрогнул он. – А-а… ты… боярин.

– У меня к тебе просьба, попроси своих друзей… Пусть споют что-нибудь… Что-нибудь свое.

– Весело али печально? – уточнил Рожамята.

– Уж лучше повеселее.

– Эй, Чечотка! Игрец! Ну-кась, сюда! – повысил голос Рожамята.

Из другого угла к ним осторожно подошли Игрец и Чечотка. Оба с некоторым испугом смотрели на писательницу Слюнкину.

– Спойтя-как частушку каку!

– В животе маковой росинки нету, а ты частушку.

– Препиратца вздумаш!? – возвысил голос Рожамята.

Игрец и Чечотка встали рядом и, выпучив глаза, заорали какими-то дурными голосами:

 
Еще где жа эта видана, еще где жа эта слыхана,
Чтоба курочка бычка родила, поросеночек яичко снес!
Чтоб по небу-та медведь летел!
Чтоб летел, да и хвостом вертел!
Чтоб слепой-та подсматривал, чтоб глухой-та подслушивал!
Чтоб немой караул закричал, а безногий на пожар побежал!
 

Игрец и Чечотка смолкли так же неожиданно, как и начали.

– Как, боярин? Нравитца?

– Очень. – улыбнулся Васнецов. – Спасибо. Большое спасибо.

– Спасибом сыт не будешь. – проворчал Игрец. – Сам угощение сулил, а сам…

– Ты у мя… накушаешса… березовой каши! До отвалу! – яростно зашипел Рожамята. И даже двинулся на него.

– А-а-а! – вдруг диким голосом заорал Игрец, указывая пальцем на Слюнкину. – Пожар у е-ея! Гори-ит! Воды давайтя! Воды-ы!!!

Это писательница Слюнкина сунула по привычке в рот папиросу, чиркнула спичкой и выпустила изо рта струю дыма. Рожамята только поморщился, а Игрец явно очень испугался.

– Воды-ы! Давайтя воды-ы! Гори-ит!!! – со страхом кричал он.

Виктор Михайлович, Рожамята и примкнувшая к ним Чечотка насилу успокоили бедного мальчика.

– Ничего страшного, это игра такая! Шутка! – втолковывал Васнецов.

– Не оры! Сказано те, шутка! Дым! – поддержала Чечотка, треснув для убедительности Игреца по затылку.

Игрец немного успокоился, но в дальнейшем поглядывал в сторону писательницы Слюнкиной с устойчивым недоверием.

– Боярин! А зачем така шутка? Из рота дым пускать? – вежливо обратилась к Васнецову Чечотка.

– Для глупости! – ответил Виктор Михайлович, не придумав более достойного и вразумительного ответа.

Тут в коридоре появился Митрич в кухаркином фартуке.

– Вы, эта… Давайте на кухню… Чем Бог послал.

Бог послал довольно много. Все припасы, что жена Александра заготовила мужу на целую неделю, Митрич, по доброте душевной, взял, да и выставил на стол.

Лохматые поначалу отнекивались, жадно сглатывая и стыдливо опуская глаза. Потом началось нечто невообразимое.

Теперь уже хозяева, Васнецов, Митрич и Слюнкина, жались на кухне по стенкам, с изумлением наблюдая за варварской трапезой. Какие там ложки-вилки, салфеточки! С хрустом и чавканьем лохматые поглощали все, что попадало в поле их зрения. Вырывали друг у друга из рук, издавая нечленораздельные звуки.

Насытиться лохматые не могли очень долго. Выпучив глаза и прислушиваясь только к своим внутренностям, ничего не видя вокруг, они с неимоверной скоростью поглощали все съедобное на столе. Рыбу поедали вместе с костями, мясные кости обгладывали до зеркального блеска. И все квасом, квасом запивали.

– Однако-о! – покачивал головой Виктор Михайлович.

– Господи-и! – жалостливо вздыхала Мария Слюнкина.

– Саранча! – хмурился сторож Митрич. И виновато разводил руками в стороны, ловя взгляд Васнецова. Но Виктор Михайлович только весело улыбался.

Наконец лохматые насытились. И начали необузданно смеяться. Показывали друг на друга пальцами и просто умирали от смеха.

– Живыя-а… Мы-та… живыя-а… – на все лады повторяли они, вовсе не обращая внимания на хозяев.

– Нас батогами били?

– Еще как! Страшно спомнить!

– Указами царскими стращали?

– Чихать на ихнии Указы! Сами себе указ!

– Собак на нас спущали?

– Спущали-и!!!

– А мы… живыя-а! Вот оне мы! Нас без хрена не слопаш! Наша искусства сколь веков жива?

– Много-о! Не счесть! Завсегда была-а!

– Покуда мы живыя-а! А мы, вот оне – мы!!!

Повскакав с мест, прямо на кухне, вокруг стола, лохматые начали отплясывать какой-то дикий, варварский танец. Васнецов, Митрич и писательница Слюнкина в восхищении только головами покачивали и обменивались выразительными взглядами.

После обильной трапезы и дикого танца, лохматые понемногу успокоились. Начали осваивать новую, незнакомую для себя территорию. Разбрелись кто куда. На некоторое время в Тереме наступила элегическая тишина. Мир и покой.

Но тут со второго этажа донесся дикий крик.

4

– А-а-а-а!!!

По ступенькам винтовой лестницы на пол скатился опять вдрызг испуганный Игрец. Губы его тряслись, глаза расширены от ужаса.

Все лохматые, в дом числе и Виктор Михайлович с Митричем, подбежали к мальчику, начали ощупывать его, успокаивать.