Текст книги "Маленькие повести о великих художниках"

Автор книги: Анатолий Чупринский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Не преминул сунуть свою ложку дегтя в общую бочку с медом разбойник Айвазян. Уже на следующий день после открытия выставки на базарах (?!) и толкучках появились жалкие, уродливые копии всех Ваниных итальянских пейзажей. Ваня был вне себя! Если бы (не дай Бог!) столкнулся с Айвазяном, разорвал бы на куски. Но пират предпочитал не показываться в зеркале. Словно чувствовал, терпение юного художника лопнуло. Близок финал.

За час до закрытия выставки перед Ваней возник некий субъект. Довольно противной наружности. С бегающими глазками.

– Позвольте представиться! Г. Яновский!

Ваня мгновенно напрягся, весь подобрался.

– Автор скандального «Ревизора». Слышали, небось? – усмехаясь, продолжил субъект.

Ваня Айвазовский вспыхнул, как шведская спичка. Даже ярче.

– Сударь! – дрожащим от волнения голосом произнес Ваня, – Вы… вы, сударь, негодяй и мерзавец! Я вызываю вас!

Ваня начал судорожно шарить по карманам, совершенно забыв, что никаких белых лайковых перчаток у него сроду не водилось. И швырять в лицо подлому Г. Яновскому совершенно нечего.

«Мистик» великого Гоголя до жути перепугался и мгновенно растворился в толпе.

– Молодец, юноша! – одобрил поступок Вани какой-то проходивший мимо офицер с угрожающего вида усами.

– Шулеров и самозванцев… канделябрами надо! Канделябрами!

Только глотнув холодного осеннего воздуха, Ваня смог перевести дыхание. «Канделябрами надо!.. Канделябрами!» – звучал в его ушах голос бравого офицера. И Ваня Айвазовский решился…

В маленьком магазинчике, что на Гороховой улице, Ваня долго приценивался. Выбирал канделябр покрупнее, поувесистее!

Легкая заминка возникла, когда приказчик неожиданно объявил. Канделябр продается только в паре с другим. Продать один он никак не сможет. Накладно и все такое.

В кармане у Вани никак не хватало на оба канделябра. Это он знал совершенно точно. Не оставалось ничего другого… Ваня схватил канделябр с прилавка, прижал его к груди и с такой ненавистью взглянул на приказчика, что тот мигом стушевался. Начал извиняться, кланяться и даже проводил до двери.

Увидев юного художника, стоявшим посреди каморки, дрожащим от праведного гнева, с канделябром в руке, пират Айвазян испугался.

– Юнга-а! Юнга-а! Не нада… волноваться! Давай решим наши разногласия… консенсусом! – начал бормотать он, выставляя вперед себя руки, в надежде сдержать порыв Айвазовского.

Но было уже слишком поздно.

– Ничтожное существо! – вскричал Ваня, не двигаясь с места, презрительно глядя на пирата. – Ты исковеркал всю мою жизнь!.. Ты погубил мою молодость!.. Если б не ты… низменное создание, из меня бы получился великий художник!.. – бедный Ваня уже плохо контролировал себя, выкрикивая справедливые обвинения, – Я бы мог стать Орестом Кипренский!.. Карлом Брюлловым!!! Все погибло!!! Но я расквитаюсь с тобой… карикатура на человечество!!!

Ваня сделал решительный шаг к зеркалу. Айвазян неловко поджав под себя деревянную ногу, опустился на колени.

– Юнга-а!.. Ванечка-а!.. – испуганно зашептал он. – … Что ты делаешь?.. Неужели ты до сих пор не понял?!

– Знать ничего не желаю… – медленно, сквозь зубы, пробормотал Айвазовский.

Он сделал еще один шаг к зеркалу. Пират схватился за голову.

– Ведь ты… это я!.. А я… это ты! В другом воплощении!!!

Но удержать юного художника уже не смогло бы даже внезапно случившееся землетрясение во всем Петербурге.

Ваня Айвазовский сильно размахнулся и изо всей силы трахнул канделябром прямо по зеркалу…

Прогремел какой-то странный гром…

Ослепительно вспыхнуло и тут же погасло хмурое небо за окном…

Зеркало разлетелось на множество осколков…

Ваня Айвазовский прикрыл глаза ладонью, и несколько минут стоял так, в неподвижности… с канделябром в руке…

В Петропавловской крепости выстрелила пушка… Странно. Ведь было около десяти часов вечера… Отнюдь не полдень.

Наутро стекольщик вставил в створку старого платинного шкафа новое зеркало. В нем отражалось только то, что было в действительности. Никаких пиратов, никаких «мистиков».

Ваня аккуратно собрал осколки прежнего зеркала в коробку из-под обуви и выбросил на помойку за углом дома.

Странное дело. Никакого облегчения юный художник не ощущал. Более того, возникло странное чувство, будто он собственноручно вырвал из груди кусок собственной души. И в том месте, (где-то чуть справа от сердца), образовалась пустота-а…

Это место непонятным образом ныло… болело… подчас не давало свободно и легко дышать…

Ваня Айвазовский всегда много трудился. После происшествия в убогой каморке на Васильевском острове стал просто одержимым. Друзья поражались фантастической работоспособности. Из-под его кисти выходили все новые и новые незаурядные полотна… Известность пришла к нему стремительно, но Ваня будто и не заметил ее.

Будто на старых черно-белых фотографиях мелькали перед ним события его собственной жизни… Но ни одно из них не трогало.

Как сторонний наблюдатель взирал он на собственную свадьбу с англичанкой Юлией Гревс. А через несколько лет, после череды унылых скандалов, на тянувшийся бесконечно долго, развод…

Со спокойным достоинством внешне и с откровенной скукой внутри, уже в тридцать лет Иван Айвазовский, как бы со стороны, наблюдал за вручением ему звания почетного академика в Петербурге…

Работа, работа… Выставки, выставки… Поездки по всему миру… Париж, Лондон, Нью-Йорк, Мадрид, Лиссабон, Прага, Москва…

Толпы людей в разных концах света восторженно рукоплескали Ивану Айвазовскому…

Ничто не затрагивало его души… Ничто не волновало, как прежде. Будто весь мир потускнел и померк. Яркие краски и чувства бушевали только на его картинах… Жизнь же Ивана Константиновича была сплошной бесконечной серой полосой… Пока однажды…

… однажды после очередной московской выставки, уже на улице его окликнули.

– Иван Константинович! Вы… меня не узнаете?

Иван обернулся. Перед ним стояла совершенно очаровательная молодая женщина. Сам бы к такой Иван ни за какие коврижки не посмел подойти. Внутри он так и остался застенчивым подростком.

Иван виновато пожал плечами и отрицательно помотал головой.

– А та-ак… – со смехом спросила женщина. И неожиданно очень широко раскрыла свой очаровательный рот. Будто бы от удивления.

Иван мгновенно вспомнил.

– А-анечка-а! – радостно вскричал он.

Без всякого преувеличения можно утверждать, от улыбки Анечки Саркисовой в ушах Ивана Константиновича зазвучали сразу несколько оркестров, исполняющих симфонию на всех мыслимых инструментах, какие только есть в наличии у музыкантов всего мира. А сам мир мгновенно стал разноцветным и заиграл всеми цветами радуги.

Женщины существа высшего порядка. Этот тезис даже в научных кругах не обсуждается. Женщина, самим фактом своего существования, даже ничтожное существо способна возвести в ранг достойного гражданина. Добропорядочного и законопослушного. Что уж говорить о такой творческой личности, как живописец.

Восторженно встретила провинциальная Феодосия молодую жену известного художника. В день их свадьбы полк наездников-джигитов даже устроил конные состязания в ее честь.

Иван Айвазовский с первого дня развил бурную деятельность. Купил участок земли, и начать строить на берегу моря свой дом. Медовый месяц прошел под знаком строительства.

По замыслу дом должен быть просторным и светлым. С мастерской и небольшим выставочным павильоном.

Строители во все времена были самым бестолковым народом. За ними нужен глаз, да глаз. ИванКонстантинович отслеживал все этапы строительства. Вносил коррективы, изменения… Анечка постоянно рядом. Так они и ходили, взявшись за руки…

Иван Константинович был особенно придирчив при возведении мастерской. У него уже возникли мысли о молодых художниках, его будущих учениках. Молодых должна привлекать его мастерская, как перелетных птиц свет маяка.

Весной следующего года, по завершении строительства, Иван Константинович устроил для жителей Феодосии большой праздник. Повод самый основательный!.. Двадцать лет его творческой деятельности. Можно подвести кое-какие итоги.

Праздник получился пышным, веселым, многолюдным. Весь день празднично одетые феодосийцы группами собирались во дворе и на улице около дома художника. В родном городе и его окрестностях не было человека, который бы не знал Айвазовского в лицо. И не гордился бы своим знаменитым земляком.

На море, напротив дома художника, постоянно барражировали лодки с рыбаками. Женщины и девушки бросали цветы. Отовсюду звучала музыка. И вдруг… тишина. Все повернулись к морю…

В бухту входила эскадра кораблей. Это Севастополь прислал своих представителей поздравить художника. С кораблей доносилась громкая военная музыка.

А в полдень открылась выставка картин знаменитого художника в его новой мастерской…

Вечером в саду был устроен бал… Поздно ночью… фейерверк!

Еще долгие годы жители скромного провинциального городка вспоминали тот праздник, который им подарил художник…

Айвазовский всегда много работал. Порой изнурительно много. Можно только поражаться, откуда он черпал силы еще на так называемую, «общественную деятельность»?

Городской водопровод, железная дорога, благоустройство порта, детский приют, городская гимназия… всего и не перечислишь. На собственные средства Айвазовский выстроил в родном городе здание для Музея древностей. И несколько фонтанов.

Каждый день в один и тот же утренний час, знаменитый художник совершает прогулку по городу. Его узнают и здороваются все. По завершении прогулки Иван Константинович направляется в свою мастерскую. Работать, работать.

Но иногда, особенно в дни полнолуния, великий старик выходит к морю и, глядя куда-то на линию горизонта, тоскливо шепчет:

– 0-оник! 0-они-ик! Где ты?.. Отзовись…

Жители провинциального городка почему-то считают, у великого художника кто-то погиб на море.

В эти же дни его часто видят в беседке на самом берегу моря. Наиболее любопытные, незаметно подойдя к ней, могут услышать, как преклонного возраста художник вдохновенно беседует сам с собой. Причем, на разные голоса.

Обычно обвиняющим тоном говорит один. Звонким, почти юношеским голосом. Ему, со смехом, отвечает другой. Более низкий, и с явным кавказским акцентом.

Подслушивающие ничего не понимают в этом разговоре. Потому как обсуждаются проблемы дней давно минувших.

Жители маленькой Феодосии снисходительно относятся к этой причуде великого художника. Почему бы и нет… Почему не побеседовать с умным человеком…

ВАСНЕЦОВ ГЛАЗАМИ СКОМОРОХОВ

«… Чтоб в городе, и в слободе, и в уезде мирские люди, и жены их, и дети в воскресные дни к церквам Божиим приходили и стояли смирно, и слушали церковного пения со страхом и смирением, и скоморохов с домбрами и с гуслями, и с медведями, и со всякими играми к себе в дом не призывали. В карты и шахмоты не играли, и никаких бесовских игр не творили, и сами не плясали, и в ладоши не были, и кулачных боев меж собой не делали, и на качелях никаких не качались, А где объявятся домбры и гусли, и хари, всякие бесовские инструменты велю вынимать и, изломав, жечь!..»

Из Указа царя и великого князя всея Руси Алексея Михайловича.

1

О том, что скоморохи давно вымерли, как динозавры, Витя Васнецов слышал с самого раннего детства. Старенькая бабушка каждый вечер приобщала его к собственному устному творчеству. Не мудрствуя лукаво, старушка всех великанов, богатырей и просто добрых людей скопом зачисляла в скоморохи.

Так в сознании мальчика и отпечаталось на всю оставшуюся жизнь. Скоморохи – это веселые, смелые и безусловно необычные люди. Через всю жизнь мальчик Витя Васнецов пронес этот интерес к далекому и загадочному племени. Каждый раз, сталкиваясь с незаурядной личностъю, с неординарным человеком, в его голове мелькала мысль, «Не скоморох ли?».

Едва выучился читать, им тут же овладела страсть. Застать в книге картинку врасплох. У мальчика было абсолютное убеждение, если резко открыть ту или иную страницу, в ней можно подловить движение. Ведь в книге, пока она закрыта, наверняка, все как в жизни. Иначе и быть не может. Деревья качаются, люди разговаривают, размахивают руками, лошади скачут…

Раз за разом подловить жизнь на картинках все не удавалось. Но юный Витя не унывал. Быстро разочаровываться было не в его характере. Он начал перерисовывать картинки. Создавать собственные варианты. И таким способом «оживлять» застывшую жизнь.

Чем больше мальчик читал, тем настойчивей искал сведения о скоморохах. Во что одевались? Где жили? Что ели? Где ночевали? О чем мечтали? Искал. И ничего не находил. Почему его так влекло далекое и загадочное племя, он и сам толком объяснить не мог.

Знакомство со скоморохами откладывалось на неопределенное время. Но, кто ищет, тот находит.

Рябово деревенька маленькая. Дворов-то всего ничего. На руках пальцев хватит, чтоб пересчитать. Зимой снегом завалит по самые крыши, ее и вовсе не видать. Можно мимо проехать и не заметить. Только трубы из-под сугробов торчат, слегка дымятся. Да церковная колоколенка возвышается над снегами.

В особо снежные зимы у рябовцев две заботы. Как откопаться поутру. И как дров успеть заготовить к вечеру. Наколоть двор, это вам, не кот чихнул. Уметь надо. Попадаются такие сосновые чурки, в три обхвата. Ни топором, ни колуном ее не возьмешь. Тут без клина никак не обойтись.

Едва научившись ходить, мальчик Витя уже за топор хватался. Чтоб силу богатырскую добыть. Весь скоморохи, как известно, все сплошь богатырями были.

Развернись плечо, размахнись рука! Мальчуган Витя, (сам от горшка два вершка!), отчаянно сражается с чурбаками всех пород. С сосновыми полегче, а вот с березовыми, просто беда. Хитрят, так и норовят улизнуть в сторону в самый последний момент.

Развернись плечо, размахнись рука! Это только со стороны кажется, мальчуган Витя дрова колет. Чудо-Богатырь, сам Виктор-Победитель сражается со Змеем Горынычем! А голов у того не три, а целых тридцать три. Да и другие набегают… Кикиморы болотные, оборотни всех мастей. Так и проходит детство в сражениях со всякой нечестью.

Одна беда, вчера, вроде, всех победил, всех уложил. Во-он какая поленица в сенях возвышается. А сегодня поутру опять все снова-здорово. Опять набежали Змеи Горынычи. Ох, много сил иметь надо, много отваги и терпения, чтоб всякую нечисть победить.

Иной раз до слез обидно, зла никак меньше не становится.

– Не боюсь! Не боюсь! – шепчет мальчуган, богатырь-Витя, а у самого душа давно в пятки спряталась.

Лесная дорога плавно вьется сквозь строй высоченных стволов. Середина дня, а в дремучем бору сумерки. Справа и слева от дороги зеленые огоньки вспыхивают. Волки совсем обнаглели. Средь бела дня норовят на дорогу выскочить. Подвывают из чащи. Не в полный голос, правда, не как ночью, но все равно, страшно.

– Не посмеют! Не нападут! – шепчет Витя и заставляет себя топать по зимней дороге размеренно и спокойно. Маменька отправила в соседнюю деревню больную бабушку навестить.

Над головой полоска неба голубого, вдоль дороги ели все в инее. На редких полянах сугробы горами возвышаются.

Сзади гулкое топанье копыт, фырканье лошади. Витя отступил в сторону, в сугроб по колено. Мимо мужик на санях проезжает.

Мальчик, радуясь живому человеку, приподнял шапку. Мужик, не выпуская вожжей, приподнял свою.

«Как богатырь богатырю!» – пронеслось в голове Вити.

Мужик натянул вожжи, остановил сани. Явно нездешний.

– Не страшно, одному-то?

Мальчуган Витя отрицательно замотал головой. Мужик усмехнулся, жестом пригласил в сани. Мол, вдвоем веселее.

Гулко топают копыта по твердому насту дороги. Мелькают стволы деревьев-великанов. Сказочные места. Только конь недовольно фыркает, кося глазами направо налево. Волков недолюбливает.

В десятилетнем возрасте Витю Васнецова отправили в Вятку. В Вятское духовное училище. Торной дорогой дедов и прадедов. Куда еще-то мог пойти сын сельского священника.

Вятка город древний. Раньше Хлыновым назывался. Екатерина Великая переименовала. Основали Хлынов еще семьсот лет тому назад. И не какие-то добрые поселяне, а новгородские ушкуйники. Ушкуйник тоже самое, что разбойник. Хлыновцы жили вольно, Москве покорились чуть ли не самыми последними. Даже против Золотой Орды лихо воевали, но в свой город так и не допустили.

Витя по городу ходит стремительно, быстро. На прохожих поглядывает с опаской. Как никак, потомки разбойников. В своей деревне в одиночку ходить никогда не страшно. А здесь… Дома-хоромы разбегаются на улицы – крест-накрест, крест-накрест, да все теснятся, друг к дружке прижимаются, будто боятся чего.

В Рябове все свое. Свой простор, свой лес, свои луга. Там ничего не страшно. А здесь сплошное многолюдье. Все куда-то спешат, торопятся. Так и норовят оттолкнуть в сторону.

Тишина и спокойствие только у стен Трифоновского монастыря. Здесь и передвигаются не так стремительно. И разговаривают не так громко. Только возле стен монастыря и чувствует себя Витя Васнецов увереннее.

Первое же занятие посетил необычный человек. Ректор! Лицо у него строгое, глаза глубокие. В них тайна светится, недоступная простым смертным. Тайна сильных мира сего.

– Будущая ваша жизнь принадлежит Богу и людям, – властным и сильным голосом объявил он ученикам. – Не познав божественного, вы не сможете быть полезным людям. Не познав человеческого, не сможете служить Богу. Помните об этом.

«Из скоморохов!» – определенно заключил мальчик Витя. Ведь дураку ясно, только скоморохи могут так просто и доходчиво объяснить самое сложное.

Риторика, богословие, физика и математика. И, наконец-то! урок рисования. Тайная страсть – оживлять свои фантазии, когда-то виденные картинки, отнюдь не угасла в мальчике. Напротив. С каждым уроком вспыхивала все ярче.

Учитель Николай Александрович Чернышев был из другой, но тоже явно «скоморошьей» породы. По классу ходил, ничего не видя перед собой. Ни учеников, ни стульев. Часто спотыкался, натыкался на столы. Весь в себе.

Ученики его вовсе не боялись. Знали, он добрый. Не накричит, не накажет. На его уроках можно хоть на голове стоять. Некоторые и становились… В буквальном смысле ходили на руках по проходам между столами. Николай Александрович и на это не обращал ни малейшего внимания.

– Посмотрите! – увлеченно говорил он. Скорее самому себе, нежели ученикам. – Вот куб! Поглядите внимательно. Какие тени на нем, какие от него. Рисуйте, рисуйте!

Одни щелкали семечками, другие читали книги, листали журналы. Рисовал только один. Витя Васнецов.

– Недурно!

Витя вздрогнул. Возле его стола, склонив голову, стоял учитель.

– Штрих излишне жирен. Легче надо… Вот так…

Николай Александрович взял из его рук карандаш, быстро подправил рисунок. Витя, затаив дыхание, наблюдал.

Но урок быстро кончился. Учитель, забрав куб, никого и ничего не замечая, ушел из класса. Витя Васнецов тут же побежал к старшему брату, благо он всегда рядом, тоже ученик училища. Возмущенно рассказал о недостойном, «небогатырском» поведении учеников.

– Бог с ними! У каждого свой путь. Тебе интересно, ты рисуй. Николай Александрович художник талантливый. Заметит твое старание, пригласит к себе в иконописную. Вот увидишь!

В иконописной мастерской Николай Александрович уже совсем другой человек. Ходит быстро, глаза горят, говорит вдохновенно. Каждый урок начинает с изучения старых икон.

– Вот, посмотрите! – жестом приглашает он небольшую группу учеников. – Васнецов! Подойди ближе. Вот! Это и есть… строгановское письмо! Посмотрите на нимбы вокруг головы. Это не золотая краска, это сам свет. Здесь от всего исходит свет. От рук, ног, одежды… Посмотрите на лицо. В глазах… мировая печаль. Верно? Скорбное лицо. Но скорбь тоже должна быть светлой. Утешительной. Наши предки это прекрасно понимали…

Николай Александрович говорит, говорит… Ученики, раскрыв рты, слушают. Внимают. Лицо Вити Васнецова светится счастьем. Его учитель, Николай Александрович Чернышев, явный «скоморох и богатырь». Иначе и быть не может.

Учитель заставляет учеников копировать иконы. Трижды, четырежды повторяет непонятное. Радуется, как ребенок, когда получается. Огорчается до слез, когда не выходит…

И вдруг, удача! Заказ на целую серию рисунков для альбома народных пословиц и поговорок. Сам господин Трапицын, местный меценат, собирается издать альбом маленьких жумчужин народного творчества. Но задача трудна. Рисунок должен иллюстрировать мысль. А мысль должна рождаться рисунком.

Еще на первой встрече Трапицын экзаменовал Виктора:

– Вот вам расхожая мудрость. Человек предполагает, а Бог располагает. Как нарисуете?

Ответ Васнецова был мгновенным.

– Речка, мужик и лошадь, провалившаяся под лед.

Трапицын секунду подумал и одобрительно кивнул.

– Я не ошибся в вас!

Везение! Ему, еще семинаристу, уже доверили сложный заказ. Несколько десятков рисунков для альбома. Удача!

Юный Виктор еще не знает другой мудрости. Удача приходит только к тем, кто ее заслуживает. Но это потом. А сейчас…

Виктор Васнецов вприпрыжку летит по улочкам Вятки. Никогда не умел просто ходить, гулять, прохаживаться. Всегда летел. Хотя иногда спохватывался, приказывал себе идти медленно, степенно, обозревая окрестности. Но через минуту, увлеченный новой мыслью, новой картиной в воображении, опять переходил на пробег.

До последнего дня жизни этой стремительной походкой он будет выделяться в толпе любого города. Вятки, Петербурга, Москвы…

– Надо тебя со Слюнкиной познакомить! – неожиданно заявил на очередной встрече Трапицын.

– Зачем? – недоуменно спросил Виктор.

– Хозяйка писательница, красавица. Что само по себе уже… А потом. У нее такие люди собираются! Сплошь либералы!

Трапицын почему-то от восторга даже руки потирал.

– Вы семинарист? Значит, веруете?

– Я верую. – ответил Виктор.

Его допрашивала молодая красивая девушка. Хозяйка квартиры. Глаз не поднимала, перекладывала на столе свою рукопись. Виктор и Трапицын слегка опоздали, читка уже началась. Было неудобно. Все-таки, хозяйка известная писательница.

 
«Я не люблю попов, ни наших, ни чужих —
Не в них нуждаются народы.
Попы ли церкви, иль попы свободы —
Все подлецы. Всех к черту! Что нам в них?»
 

Вдруг раздался из угла протяжный и довольно противный голос.

Виктор обернулся, посмотрел на читавшего подобное. В ответ на него вызывающе вытаращился смешливый, ехидный тип с зелеными кошачьими глазами. Явно ждал ответа.

– Если вы веруете во что-то дурное, я лучше уйду! – твердо ответил Виктор.

Хозяйка поднялась из-за стола и медленно подошла к Виктору. Протянула руку. Виктор взял руку и не знал, что с ней делать. Поцеловать или что? Просто пожать.

– Меня зовут Мария Егоровна.

– Виктор. Васнецов.

– Не обращайте на них внимания. – девушка небрежно кивнула в сторону гостей. – Они скучные. А вы, кажется, нет.

Но ее опять прервали. Опять тот тип, который сидел в углу, разразился цитатой:

 
– «Каждый: кто глуп или подл, наверное, предан престолу;
Каждый, кто честен, умен, предан, наверно, суду».
 

Довольный собой, откинулся на спинку дивана, закинул ногу на ногу. И опять вызывающе вытаращился на Васнецова.

Спас положение Трапицын.

– Васнецов! – воскликнул он каким-то торжественным и даже официальным голосом. – Нарисуй портрет Марии Егоровны. Ведь грех не запечатлеть такую красоту!

– Я… не знаю, – пробормотал Виктор.

– А если я сама попрошу вас? – спросила хозяйка.

– Сложно.

– Чем же? – удивленно настаивала Мария Слюнкина.

– Да тем, что красавица! – вставил Трапицын.

Опять по гостиной смех, смех. Какой-то нехороший, злой.

– Да, нет. Дело в том… Возможно я бы и рискнул. Но ваше лицо знать надо. Много смотреть надо.

– Так бывайте у меня! – строго сказала Мария. И жестом прервала смех своих друзей.

– Мне нужно смотреть на вас, когда вы одни. – искренне и просто ответил Виктор.

В тот вечер Виктор ненадолго задержался в веселой компании. Не понравились они ему. Все, поголовно.

«Они против Царя. А всякая власть от Бога. Они, кажется, и против Бога. Нет, нет…» – покачивая головой, обегая лужи, в избытке разбросанные по всей Вятке, шептал Виктор.

Впоследствии он довольно часто вспоминал чистую и светлую квартиру Марии Слюнкиной. Но ее гости были явно «не богатыри». «Скоморошьего» духа в той квартире не было и в помине. В ней витал другой дух, либерализма. А к либералам Виктор инстинктивно относился настороженно. С подозрением.

В одно прекрасное утро в семинарию влетел взмыленный архиерейских служка. Потный и испуганный.

– Васнецов! Забирай все, что намалевать успел и бегом! Бегом к Самому! Немедля требует!

Виктор не на шутку испугался. Наказать хотят? За что? Из рисунков отбирал самые лучшие. Служка подгонял, приплясывал на месте от нетерпения.

– Скорей, ради Бога! Он опозданий не терпит!

До архиереевских покоев оба вприскочку рысью шпарили. Обгоняя редкие коляски с лошадьми.

У архиепископа лицо сухое, морщинистое. А глаза молодые и лучистые. В самых их уголках даже «скоморошинки» прыгают. Или так только кажется.

– Кладите рисунки прямо на пол. Удобнее будет.

Виктор послушно разложил рисунки на полу вдоль стены. В порядке очередности написания.

Архиепископ медленно идет вдоль ряда. Наклонятся, внимательно разглядывает. Вокруг толпятся священники рангом пониже. Но смотрят не на рисунки, на Самого.

– Выразительно. А вот этот печальный ангел, думаю, надолго в памяти останется.

– Лепо, владыко! Лепо! – хором запели священники.

Архиепископ долго и внимательно смотрел в глаза Виктору. Неожиданно вынул из кармана глиняную свистульку, что мастерят бабы в Дымковской слободе.

– Скажите, молодой человек. Что вы думаете по этому поводу? Откуда в простой бабе чувство меры, ритма, цвета?

– Думаю… – неожиданно для себя хриплым голосом ответил Виктор. – … все это от радости, от сказки.

– Вам поручается расписать новый храм. – медленно и спокойно сказал архиепископ. – Не одному, разумеется! Будете под началом у прекрасного художника, мастера. А потом… Поглядим потом.

– Подойди под благословение! – шепнули Виктору.

– С Богом, Васнецов! С Богом! – сдержанно молвил архиепископ.

Кивнул кому-то из окружения. Ему тут же подали большую книгу. В руках архиепископа оказалось прекрасное издание «Слово о полку Игорева».

– Не читывали?

Виктор отрицательно помотал головой.

– Завидую завистью лютою. Вам предстоит прикоснуться к непревзойденной красоте слова. «Дети бисови кликом поля перегородиша!». Это подумать только! – Архиепископ даже руками всплеснул. – Дети кликом поля перегородиша!

Васнецов во все глаза на архиепископа смотрит. А от того, как от иконы, свет золотистый исходит. Свет радости.

Радостный и восторженным уходил семинарист Васнецов от архиепископа. Как бы зараженный его золотистым свечением. Шел по Вятке медленно, рассеянно глядя куда-то вперед… Впервые в жизни шел медленно, не торопясь.

Будто боялся расплескать переполнявшее его.

Но уже через день навалилось иное состояние, иное самочувствие. Горбом своим ощутил, что это за каторжный труд, художество.

До судорог сводит мышцы на спине, рука просто немеет от постоянного напряжения, глаза слезятся. Кажется, мешки на баржу таскать и то легче, нежели за кисточку с утра до вечера держаться.

Засыпал мгновенно, будто в темную яму проваливался. Зато просыпался с радостью в душе необыкновенной. Петь хотелось и кричать на весь свет. По пути в собор, казалось, чуть оттолкнись от земли и полетишь. Полетишь…

Книги, книги, чтение. Рисунки, рисунки, учеба. Как-то вовсе незаметно детство перетекло в отрочество. А оно, в свою очередь, преобразилось в юность.

Время, особенно в ранние годы, не просто стремительно течет. Галопом скачет, будто тройка обезумевших от свободы лошадей. Вырвались во чисто поле и мчат, все дальше и дальше…

А что там впереди? Бог ведает.

Перемены всегда сваливались на Виктора неожиданно. Только потом, задним числом осознавал. Отнюдь Ненеожиданно. Все закономерно. Одно тянет за собой другое. Одно вытекает из другого.

В один из дней вызвал к себе в кабинет Ректор. Тот самый, с глазами, в которых большая тайна светилась.

Сказал уж вовсе неожиданное:

– Подготовка к священному сану, дело благое. Но священников и без вас на Руси много. А Рублев один. У вас дар, юноша. Им пренебрегать никак нельзя. Вам в Петербург надо в Академию художеств. Если закопаете свой дар в землю, рано или поздно, ожесточитесь. И священника путного из вас не выйдет. Подумайте об этом. Если решитесь, поезжайте. Только разрешение у батюшки спросите. Без родительского благославения никакого дела начинать не следует.

Замолчал и к окну отвернулся. Видимо, самому нелегко было подобные слова произнести.

– Я готов благославить вас на стезю живописца. Только прежде посоветуйтесь с отцом. Его слово решающее.

Ничего больше не сказал Ректор. Даже и не смотрел на Виктора. Что-то за окном разглядывал. А что за окном? Чистое поле, да дорога до самого горизонта тянется.

2

Дорога до Петербурга была бесконечно долгой. Из Вятки пароходом по Каме, по Волге до самого Нижнего Новгорода. Потом по железной дороге до Москвы. Подъезжая в стоглавой, все в окно выглядывал, надеялся Кремль увидеть. Не разглядел.

С пересадкой очень удачно получилось. Приехал на Казанский, а Николаевский вокзал прямо через дорогу. Времени до отхода было достаточно, но с вокзала не уходил. Боялся поезд пропустить. Билет купил и до самого отхода в вагоне просидел.

До Петербурга доехал и дорогу в Академию без труда нашел. Спасибо учителю рисования, Николаю Александровичу. Тот на словах не раз объяснял, как найти. И даже на бумажке нарисовал. Через Невский проспект, через мост по набережной. Там и она, Академия.

В самой Академии тоже не заблудился. Хотя и немудрено было. Коридоры, лестницы, все равно что город. Люди добрые помогли. Подошли, расспросили, откуда? Где остановился? Провели, нужную дверь указали. И даже адрес дали, где дешевые комнаты сдают.

В Академии, оказалось, отнюдь не звери кругом. И неслучайно. Ведь само имя – Академия художеств! – звучало как… Его Императорское величество!

Подлинное счастье густым туманом обволокло Виктора Васнецова. В тот день на жесткой койке в убогой каморке долго уснуть не мог.

В Петербурге все быстрее, поспешнее, нежели в Вятке. А уж о Рябове и говорить нечего. Экипажи, коляски несутся по Невскому, будто на пожар. Прохожие на улицах, в переулках бегают, будто наводнение надвигается. Даже швейцары у парадных дверей и те спокойно стоять не могут, пританцовывают, притоптывают.

В Петербурге и дыхание-то перевести некогда. Поразмыслить, подумать. Оценить окружающее и свое место в нем.

Экзамен в Академию Виктор «с треском» провалил. Вернее, почему-то решил, будто провалил. Никакого «треска» и в помине не было. По ошибке в списки принятых внести забыли. А он по природной застенчивости, постеснялся в ректорат зайти, поинтересоваться. Выяснилась эта нелепость только через год… Но и тут не пропал. Добрые люди посоветовали на курсы к Крамскому пойти. При обществе поощрения художников. Стало быть, Судьба!