Текст книги "Маленькие повести о великих художниках"

Автор книги: Анатолий Чупринский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Как только Веста поняла, что остается дома, тут же сделала вид, «не очень-то и хотелось». Хотя в глубине души, тоже мечтала побывать на выставке.

Других посмотреть, себя показать!

Несколько дней подряд Левитан ходил в художественные отделы выставки как на службу. Для художника смотреть работы других и есть часть работы. Пропустить подобное событие, равносильно преступлению. Ведь на Ходынке собрали все лучшее, что создано за последние двадцать пять лет в русском искусстве. «Черное море» и «Всемирный потоп» Айвазовского! «Рожь» Шишкина! «Боярыня Морозова» Сурикова! «Заросший пруд» Поленова! «Грачи прилетели» Саврасова…

Почему-то именно эти две небольшие работы по-настоящему, до дрожи в руках волнуют? Больше «Всемирного потопа» Айвазовского, больше «Ржи» Шишкина, даже больше всех тридцати трех этюдов к «Явлению Христа народу» Иванова.

Почему «Грачи прилетели» любимого учителя Саврасова вызывают в душе такой восторг и упоение? Сможет ли он когда-нибудь написать что-либо подобное?

На выставке, тут и там, вспыхивали жаркие споры, диспуты. Сторонники и противники великого русского реализма уже тогда сходились стенка на стенку.

– Реализм, конечно, колыбель живописи! Но нельзя же художнику вечно жить в колыбели!

– Пора идти от реализма к другим формам!

– Надо идти от реализма, к Реализму! С большой буквы!

– Дерево без корней, всего лишь дрова! Дерево не может порхать в облаках! Оторви его от корней и оно погибнет!

Споры и диспуты как-то незаметно перерастали в легкие потасовки. Что неудивительно. Художники народ пылкий, неуравновешенный.

Молодые бородатые люди хватали друг друга за грудки.

– Ты кто такой?

– А ты сам, кто такой?

Пройдет несколько лет и весь художественный мир России расколется, как орех, на два враждующих лагеря. Левитан будет с теми, для кого традиции великого русского реалистического пейзажа останутся целью, смыслом и содержанием всей жизни. До конца.

Художник никогда не кривил душой. На той знаменитой выставке только «Грачи» Саврасова и «Заросший пруд» Василия Поленова его по-настоящему вдохновляли и окрыляли. Молодой пейзажист не мог разгадать секрет их необычайного воздействия на зрителей.

В голове вертелась тревожная мысль. Сможет ли он сам когда-нибудь дотянуться до уровня учителей?

Веста тоже никогда не кривила душой. Просто не умела. Потому выше красот всех пейзажей вместе взятых, она ставила красоту своего хозяина. Его бесконечную доброту и безграничную щедрость.

Когда Левитан приехал из Москвы, Веста во дворе прыгнула ему на грудь, завалила на спину и долго, радостно лая, лизала его прекрасное, романтическое, вдохновенное лицо.

Разумеется, не только Веста отмечала незаурядную мужскую красоту художника. Были и другие. Среди прочих, выделялась Софья Кувшинникова. Женщина замужняя, но неожиданная. Левитан, усмехаясь, называл ее «суфражисткой».

Кто такие «суфражистки» Веста не знала. Но подозревала, они из тех женщин, кто носит вместо юбок, мужские брюки. Веста ни того, ни другого не носила. Но, при случае, примерить не отказалась бы.

Появилась Софья в их доме внезапно. Однажды, ближе к вечеру, Левитан неожиданно начал чистить ботинки черной ваксой. Чего за ним ранее не наблюдалось. А потом вообще, уехал на станцию. И вернулся уже под ручку, (ах! ах! ах!), с этой самой Софьей Кувшинниковой.

Софья была довольно симпатичной женщиной. К Весте относилась хорошо. Разумеется, она не была охотником. Куда ей. Она наверняка и ружья поднять не смогла бы. Это однозначно. Но пахло от нее привлекательно. Незнакомыми и непривычными запахами.

Дважды в день она обязательно усаживалась в своей комнате перед дорожным зеркальцем и доставала из саквояжа разные интересные предметы. Пудреницы, флакончики, баночки, скляночки.

Веста деликатно присаживалась рядом, нюхала.

– Вы поедете на бал? – неизвестно кого спрашивала Софья.

И сама себе кивала. Вернее, своему отражению в зеркале.

Отражений Веста не любила. От них ничем не пахло. И вообще, глупость какая-то, эти зеркала.

Софья наоборот. Очень любила зеркала и свои отражения в них.

И Левитана Софья тоже любила, однозначно. Веста не раз видела, она делилась с ним вкусными кусками. Любому коту ясно, надо очень любить человека, чтоб поделиться с ним самым вкусным.

По сравнению с другими женщинами, у Софьи было одно неоспоримое преимущество. Она слушалась Левитана беспрекословно. Брала у него уроки живописи и даже ходила с ним и Вестой на этюды.

Если Левитан ей делал замечание, (в смысле, Софье, а не Весте), она только радовалась и говорила:

– Премного Вам благодарны, барин!

Рисовала исключительно акварелью. Что само по себе, говорит об уважительном отношении к Весте.

Левитану следовало бы брать с нее пример.

Через несколько дней, из разговора Левитана с Софьей, Веста поняла. К вечеру приедут гости. Какой-то «Антон». И еще какой-то «Чехов», со своим пенсне.

Гостей Веста не очень жаловала. Приедут, всяких посторонних запахов нанесут. Шум, гам, сплошная нервотрепка. Если бы она пригласила в гости своих знакомых собак? Что бы сказал Левитан?

Антон и Чехов оказались одним и тем же человеком. В пенсне. От него пахло лекарствами. Валерьянкой, касторкой и еще чем-то резким и тревожным. Но человеком он оказался довольно милым.

Сходу почесал Весту за ухом, (очень ласково!), погладил по шерсти, (очень уважительно!), а поздним вечером даже умудрился незаметно выдернуть у нее из загривка клеща, который очень досаждал Весте все последние дни.

В знак благодарности Веста незаметно лизнула ему руку. Чехов обрадовано улыбнулся и, поправив на носу пенсне, сказал:

– Весточка! Ласточка-а!

Веста слегка повиляла хвостом. А сама подумала, хорошо бы ей тоже где-нибудь раздобыть себе пенсне. Все соседские собаки умрут от зависти.

«Каждый сверчок, знай свой шесток!»

А еще с Чеховым приехала его сестра. По имени Маша. С Софьей они встретились так, будто не виделись двести лет. Хотя Веста сама слышала, они познакомились всего две недели назад.

От двух женщин возник такой водоворот звуков и запахов, что у Весты закружилась голова, она неожиданно для себя самой громко залаяла и начала кругами носиться по комнате. А потом ловить свой собственный хвост. За что и была выдворена в коридор.

«И скучно, и грустно, и некому лапу пожать!..»

Весь следующий день гости сидели за столом, пили, ели и говорили разные глупости. Поразительно, как у людей мало собственных мудрых мыслей. У собак их значительно больше.

Например, Чехов поднялся с рюмкой в руке и начал говорить тост:

– В Левитане все должно быть прекрасно. И лицо, и одежда, и мысли, и ботинки!

Обе дамы со смеху чуть со стульев не попадали. Кудахтали, как курицы у соседа в огороде. Между прочим, ничего смешного.

Потом начали говорить и вовсе непонятное.

Чехов сказал:

– Надо учиться искусству пейзажа у Толстого!

А Левитан сказал:

– Надо учиться искусству описывать природу у Саврасова!

Оба согласились с каким-то «Стендалем», который сказал, «Тот не художник, кому не доступно чувство светлой печали!».

Говорили все сразу и очень долго.

Как много люди болтают!

Веста откровенно скучала и даже злилась. Еще бы! Сиди себе под столом, средь чужих ног, (того гляди, кто-нибудь на лапу наступит!), и жди когда хозяин соблаговолит угостить чем-нибудь вкусным.

Потом Веста съела очень много селедки пряного посола. Кто-то из женщин поставил на кухне тарелку с селедкой не на стол, а на табуретку. Прямо на уровень вестиного носа. Веста подумала, она тоже имеет полное право полакомиться. И сама не заметила, как съела всю селедку. Вкуснотища-а!

А потом, когда уже к вечеру Веста заболела, (да еще с высокой температурой), Чехов влил ей в рот из деревянной ложки какого-то сладкого сиропа, присел рядом на корточки, пощупал ее горячий нос и, осторожно поглаживая по шерсти, начал рассказывать:

– В некотором переулке, в некотором закоулке жил-был столяр. И была у него собачка по имени Каштанка. Приключилась с ней однажды удивительная история…

Историю Каштанки Веста не дослушала. Она почти сразу крепко заснула. А когда проснулась, была уже совсем здорова.

Антона в доме уже не было. Ни в доме, ни во дворе. Уехал. Ни Антона, ни Чехова, ни пенсне. Одна Маша осталась. Да и она на следующий день тоже уехала.

Зачем люди все время куда-то уезжают?

4

Зима тянулась бесконечно долго. Хозяин все время уезжал в Москву. Пропадал по несколько дней кряду. У него там, видите ли, постоянно какие-то выставки. Веста оставалась с хозяйкой и ее маленькой дочкой совсем одна в огромном доме. Лежала на коврике у дивана, смотрела на отблески пламени из печки и слушала завывания ветра.

 
«Буря мглою небо кроет
Вихри снежные крутя…»
 

Художническая жизнь Москвы того года кипела, бурлила и периодически взрывалась яркими фейерверками. Живописные выставки возникали, как грибы после дождя. В моду вошло французское слово «пленэр», (что означает всего-навсего «открытый воздух»), и в столице стало престижным иметь свой личный, персональный, художественный салон. Или на худой конец, небольшую выставку.

Состоятельные люди всех мастей оповещали через газеты от открытии экспозиций чуть ли не каждый день. Знатоки, ценители, коллекционеры и перекупщики всех калибров с ног сбивались, бегая из одного конца города в другой. Всюду надо успеть, все увидеть, обменяться впечатлениями, быть в курсе самых последних событий.

Павел Михайлович Третьяков был человеком на редкость молчаливым. Малознакомым людям редко удавалось вытащить из него хоть одно слово. Обычно на выставках, где он отбирал картины для своей, уже знаменитой галереи, всегда, чуть поодаль, следовали двое-трое любопытных. Пытались разгадать, какая из картин ему понравилась.

Лицо Третьякова всегда было непроницаемо.

Выбор всегда неожиданным, но безошибочным. Вразрез с модными или популярными течениями. Внутреннее содержание, «душа картины» его привлекала более всех ярких форм.

Перед этюдом Левитана «Мостик. Саввинская слобода» Третьяков долго стоял в неподвижности. Молодой художник тоже застыл возле своей картины, как египетское изваяние. Даже дышать боялся.

Мельком взглянув на художника, Третьяков почему-то подумал: «Красив! Ему бы итальянок писать в пестрых одеждах, а он все пейзажи, да пейзажи. Хотя… талант уже очевиден. Что-то будет дальше?»

Третьяков сказал только одну фразу.

– Оставляю за собой право первого зрителя.

Слегка поклонился и пошел дальше. Уже через минуту к Левитану подбежал распорядитель выставки и сообщил, Павел Михайлович покупает его этюд.

В Саввинскую слободу Левитан возвращался вовсе не на поезде.

Он летел! Над заснеженными полями, над сонными лесами. И холодный зимний воздух выветривал из его головы всю «мерихлюндию».

Уже третью его работу подряд знаменитый Третьяков покупает для своей галереи. Немногие маститые художники этим похвастаются.

Веста лежала на коврике в большой комнате, возле дивана, смотрела на отблески пламени из печки и слушала завывания ветра.

«Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя!

То как зверь она завоет, то заплачет, как дитя!»

Пушкин замечательный поэт. Веста это поняла, когда услышала его стихи в исполнении Софьи Кувшинниковой.

Действительно, «как дитя»! Интересно, была ли у Пушкина любимая охотничья собака? Или только няня?

Веста всерьез взялась за Пушкина. Читала под столом большую детскую книжку с картинками, которую позаимствовала у хозяйкиной дочери. По складам, когда никто не видел. Трудное занятие, листать страницы. Когти не слишком приспособлены. Кстати, большинство людей убеждены, собаки не умеют читать. Наивное заблуждение! Многие из них являются очень даже начитанными хвостатыми существами.

Поначалу Пушкин слегка разочаровывал.

 
«И днем, и ночью,
Кот ученый,
Все ходит по цепи кругом…»
 

Опять про этих зловредных котов!? Почему не написать:

 
«… Пес ученый,
Все ходит на цепи кругом…»
 

Но потом, когда Веста добралась до лирической поэзии, оценила в полной мере гениальность великого поэта.

 
«Унылая пора! Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса…»
 

Невольно вспоминались походы с хозяином на этюды. Запахи прелых трав и тревожные крики улетающих журавлей. И щемящее чувство светлой печали заполняло всю ее большую собачью душу.

И хотелось тихонько повыть.

5

Весной Веста отправилась в «путешествие». Со своим любимым хозяином. Вещей взяли столько, считать, не пересчитать! Чемоданы, баулы, этюдники, коробки с красками. По этому случаю Весте купили новый поводок, ошейник, (свиной кожи!), и даже зачем-то намордник. Дикость какая-то!

Ох, как долго тянулась эта поездка! Сначала в Москву на поезде. Шум, гам, грохот, запах гари… Потом еще по Москве на другой вокзал. Потом опять поезд. Тряска, грохот, гарь, сплошные неудобства.

Левитан всю поездку молчал и смотрел в окно на проплывающие мимо маленькие полустанки.

…Временами ему казалось, на платформе одного из них стоит отец. В форме и с флажком в руке. Десять лет назад отец сильно простудился и заболел. Его увезли в больницу, из которой он уже не вернулся. Так и не вытащил семью из бедности…

Веста поначалу вязалась к хозяину со своим мячиком, чтоб отвлечь от мрачных мыслей. Но Левитан не реагировал. Тогда она демонстративно легла на пол купе и, зажмурив глаза, стоически продолжала ждать, когда эта дурацкая поездка закончится.

В Новом Иерусалиме наняли пролетку, погрузили в нее все вещи и поехали вдоль реки Истры. Куда-то по дороге вверх по течению.

Веста не раз порывалась выпрыгнуть из пролетки и бежать рядом с лошадью. Было бы гораздо разумнее. Ей ноги размять, одно удовольствие. И ему просторнее. Но Левитан крепко держал за поводок и не давал никакой свободы.

Наконец-то, приехали! Деревня называлась Бабкино.

– Гав! Гав! – донеслось со всех сторон. Собак вокруг множество. Но все какие-то невоспитанные. Потому их держали на цепях.

А когда из маленького дома с уютным палисадником их встречать вышел уже знакомый Антон со своим пенсне, и с сестрой Машей, Веста поняла. В прошлый раз Чехов и Левитан не все друг другу сказали. Опять будут долго разговаривать. Для того и приехали.

 
А вот и флигель Левитана
Художник милый здесь живет,
Встает он очень-очень рано
И тотчас чай китайский пьет.
Позвав к себе собаку Весту,
Дает ей крынку молока
И тут же, не вставая с места,
Этюд он трогает слегка.
 

Что правда, то правда. В Бабкино Левитан писал много. Это Веста могла подтвердить под любой присягой. Конечно, хотелось бы, чтоб он поменьше работал и пошел с ней на охоту. Или на худой конец, просто побегать вдоль реки. Ведь какое счастье, пробежаться вдоль реки во весь дух. Чтоб ветер свистел в ушах!

Но бегал Левитан чрезвычайно редко. Разве только иногда, наперегонки с ней. Хотя, такое соревнование заведомо нечестно. Все-таки у нее четыре лапы, а у него всего две ноги.

Дни Весты протекали в ожидании и нетерпении!

Наконец-то! Свершилось! Веста с Левитаном отправились на охоту. Поначалу все складывалось замечательно. К Чехову приехали еще много гостей. Старший брат, Николай, (тоже художник!), Костя Коровин, (тоже художник!), с какой-то девушкой, Мария Киселева, жившая неподалеку с своем имении с дочерью. Людей собралось очень много и потому Левитан вечером заявил. Утром он пойдет и настреляет уток. Чтоб всех прокормить. Веста возрадовалась.

«Веселится и ликует весь народ!».

Вышли рано, когда все еще спали. Дичи вокруг! так и выпархивали из-под каждого куста. Никого не боялись. Во весь голос крякали, перекликались. Совсем обнаглели! После каждого выстрела Веста бросалась в сторону предполагаемого падения птицы и, ошалев от счастья, искала. Все чувства обострились до крайности. Параллельно она слышала даже пение жаворонка над соседним полем за много километров. Левитан стрелял много, но ни разу не попал. Веста устала до ужаса. Побегай, туда-сюда, туда-сюда. И главное, все попусту!

Это издевательство продолжалось бесконечно. Уже и солнце поднялось в зенит.

Когда силы кончились, Веста легла с ног хозяина и демонстративно тяжело дыша, как паровоз, начала сверлить его возмущенным взглядом. Но Левитан почему-то только легкомысленно усмехался. И вдруг страшное подозрение закралось в охотничью душу Весты. Левитан специально стреляет мимо!!! Он почему-то жалеет дичь!

Ужас, позор, несмываемое пятно бесчестья!

Веста напряженно всматривалась в глаза хозяина, но его, слегка виноватая улыбка и недоуменное пожимание плечами, ничуть не прояснили ситуацию.

Ах, как ей хотелось в эту минуту тяпнуть его как следует. За пятку. Чтоб осознал всю ответственность.

Когда вернулись домой, Веста от стыда не могла смотреть людям в глаза. Залезла под крыльцо и не вылезала до самого вечера.

На следующий день у Весты все из лап валилось, а Левитан, (не иначе, из чувства стыда!), решил оправдаться. Заявил, идет в лес по грибы. И вызвал на соревнование Марию Киселеву, что уж совсем глупость. Киселева была местной жительницей и знала грибные места как свои пять пальцев. А Левитан знал только свои краски.

Весь день Веста с Левитаном бессмысленно шатались по лесу. Он набрал полную корзину. Потом снял рубашку, завязал рукава морским узлом и набрал в нее еще столько же. А вокруг, между прочим, глухари и рябчики так и шастали по кустам.

К концу дня все сидели на крыльце и пересчитывали грибы. Веста в этом не участвовала. Во-первых, считать умела только до двадцати с хвостиком. А во-вторых, грибы ее не интересовали вовсе. Мало ли что там в лесу растет.

Следующий день и того хуже. Все пошли собирать ягоды.

Подлинный охотник не может пасть так низко!

Люди вообще крайне неразумные существа. Глядя на них, у Весты постоянно возникали недоуменные вопросы.

Почему они едят за столом? Не проще ли всю еду разложить во дворе на траве. Всем сидеть вокруг, кто где хочет. Зачем все эти тарелочки, вилочки, ложечки?

Зачем сосед выращивает помидоры и огурцы, когда они продаются на лотках возле станции?

Зачем Левитан перерисовывает природу на холсты? Каждый может и так посмотреть. В крайнем случае, можно указать пальцем. Или просто рамочку повесить. И никаких тебе масляных красок!

Ой, что вчера было! Что было!!

Веста легкой трусцой бежала от речки к дому Чеховых, когда в саду под развесистым дубом увидела странную сцену.

На скамейке сидела Маша, сестра Антона, с книжкой в руках и щеки ее пылали, как закаты на картинах ее любимого хозяина. А сам любимый хозяин стоял перед Машей на коленях, (вернее, только на одном колене!), и что-то пылко ей рассказывал. Веста сразу почуяла неладное.

Подобную сцену она видела на картинке в каком-то иллюстрированном журнале. Слышала от одной знакомой собаки, эти сцены заканчиваются угрожающим словом «свадьба». К такому повороту событий Веста была абсолютно не готова. Делить любимого хозяина она ни с кем не собиралась.

Слава Богу, к этому оказалась не готова и Маша. Чуть не заплакав, она помотала головой, поднялась со скамейки и ушла в дом.

А сам Левитан поднялся с колена, сел на скамейку и погрузился в глубокое раздумье.

– Никто нас с тобой не любит, Весточка! – сказал Левитан, когда очнулся от раздумий и увидел перед собой Весту.

С этим Веста никак не могла согласиться. Ее и Левитана любили все. И Антон Чехов, и Софья Кувшинникова, и брат Антона Николай. И еще много-много всяких других художников… Нестеров, Серов, Коровин, Поленов, братья Васнецовы, Суриков… Всех их Веста знала в лицо. И по запаху красок. Все они по очереди, а иной раз и все вместе приезжали к ним с Левитаном в гости.

Но это вовсе не значит, что надо перед всеми становиться на колени. А потом еще «жениться». Или того хуже, «выходить замуж». Гораздо лучше еще раз сходить на охоту. Может, все-таки повезет.

Весту многое просто возмущало в Левитане. Слишком много друзей, застолий, женщин, бесконечных разговоров… Слишком много масляных красок! Слишком мало охоты!!! Но самое искреннее возмущение вызвало у нее известие, у хозяина, видите ли, «болит сердце». Как это!? Чего проще, вышел на поляну, нашел нужную траву, пожевал. Любую болезнь, как корова языком. Сама она неоднократно пользовалась этим народным средством. Была всегда весела и здорова. За исключением случаев, если съела что-нибудь не то. Пару раз Веста приносила в зубах пучок подходящих трав, но Левитан только легкомысленно усмехался. Целовал ее в нос и выбрасывал траву в окошко. Все зло от масляных красок! Все «болезни сердца» от них!

Собрать бы все краски, да закопать!

Веста начала тихо ненавидеть переезды с места на место. В конце концов у нее, (думала она!), есть в Саввинской слободе собственный дом, своя подстилка между диваном и буфетом. Хозяйка, ее маленькая бестолковая дочка. Леса, поля, речки и болота в округе. Все свое, знакомое, родное. И нечего по чужим гостям мотаться без толку. Покидая гостеприимное Бабкино, прощаясь с милым Антоном и ласковой Машей, Веста твердо решила. Это последнее в ее жизни «путешествие».

Наивная душа! Как жестоко она ошибалась. Судьба уготовила ей постоянные переезды с места на место.

6

Поездка на Волгу ошеломила Весту! Что она видела до этого. Хилые речки. Уча, Истра, озера, болотца… А тут… Бесконечная гладь до горизонта. Огромные «дома», (пароходы!), сами плыли по воде и перекликались басовитыми гудками. Пронзительными криками им отвечали наглые чайки. Голова кругом!

Левитан, Софья и Веста почти сутки плыли на пароходе. Веста постоянно перебегала от одного борта к другому, смотрела во все глаза, вдыхала незнакомые речные запахи и не переставала изумляться. Сошли на пристани в маленьком городке.

– Плес! Плес! – восторженно шептали Левитан и Софья.

Из-за шума парохода Весте послышалось: «Пес! Пес!». Шерсть у нее на загривке, (на всякий случай!), встала дыбом. И совершенно напрасно. Поводов для ревности у нее не было никаких. Чуть в отдалении на правом берегу Волги возвышалась покатая гора. С очаровательной церковью на самой вершине. Остановились в единственном в Плесе большом кирпичном, двухэтажном доме. Из его окон открывался вид на Волгу и покатую гору с церковью на самой вершине.

… Через несколько десятилетий эту гору окрестят «левитановской». В этих местах художник напишет целый ряд выдающихся полотен. Среди них, знаменитая «Над вечным покоем»…

Волжская вода на вкус была значительно вкуснее истринской. И даже любой озерной. Мягкой, чуть терпкой и восхитительно чистой. Каждые полчаса Веста бегала к реке, глотала живительную прохладу и никак не могла утолить жажду.

Следующим утром поехали кататься на лодках. Естественно, далеко не заплывали. Сильное течение могло отнести лодки так далеко, что и к вечеру не вернешься в Плес. Заводи, песчаные отмели! Ах, какой простор! Какой свежий ветер!

Одну из картин, написанных на Волге, Левитан так и назвал. «Свежий ветер!». От нее просто веяло прохладой и свежестью. Весте очень нравилась эта картина!

С возрастом у Весты начал заметно портиться характер. Что неудивительно. Лишите моряка моря, увидите, что будет?

В Болдино Владимирской губернии, где Левитан с Софьей Кувшинниковой, (и разумеется, с Вестой!), тем летом снимал дом, места для охоты были самые подходящие. С точки зрения любой здравомыслящей охотничьей собаки.

В тот день они втроем вышли из леса на какую-то пыльную дорогу. Левитан, потрепав Весту по загривку, весело сказал:

– Завтра идем на охоту! Готовься!

– Га-ав!! – громко и радостно взлаяла Веста. Что в переводе на человеческий означало: «Всегда готова!».

Но хозяин вдруг почему-то нахмурился и начал напряженно всматриваться вдаль. Хотя смотреть было не на что. Дорога, убегающая вдаль. Ничего больше.

– А ведь это… Владимирка! – удивленно воскликнул он.

Подошедшая Софья принялась охать и ахать. «Ох, та самая! Ох, она и есть!». Веста насторожилась. Всю дорогу до дома эта парочка только и говорила, о каких-то «кандалах» и каких-то «арестантах», которых когда-то вели по этой дороге прямиком в Сибирь. А уже на следующее утро Левитан и Софья схватили под мышки этюдники и вприпрыжку побежали на эту самую дорогу. А на ней, кроме пыли, рытвин и ухабов, ничего интересного.

Веста решительно отказывалась понимать. Эта неразумная парочка уселись на обочине и принялись писать этюды. Будто дорог не видели.

Веста не выдержала и, когда Левитан отошел к Софье, что-то там подправить в ее этюде, незаметно потянула зубами за ремень этюдника.

Этюдник упал с треноги прямо на землю. Краски и кисти рассыпались по траве. Левитан вскрикнул, как раненная чайка, и бросился поднимать тюбики, краски, кисти. Отряхивал их, вытирал от пыли и травы. При этом грозно поглядывал на Весту.

Веста, широко распахнув свои красивые глаза, удивленно смотрела на хозяина и делала вид, будто она вовсе ни при чем.

Левитан строго погрозил ей пальцем и вновь принялся за работу.

Нехороший осадок у Весты остался от «Владимирки».

Суровую зиму пришлось провести в Москве. Самой Москвы Веста, честно говоря, и не видела. Да и особенного желания не было. Шум, грохот, сплошные прохожие, лошади, телеги… Пришлось терпеть. У Левитана появилась собственная мастерская. Савва Тимофеевич Морозов, фабрикант и меценат, уступил ему свою на очень льготных условиях. Он был горячим поклонником Левитана и, тайком от знакомых, брал у него уроки живописи.

Мастерская Весте не понравилась категорически. Не комната, какой-то вокзальный ангар, весь залитый светом. Хорошего, укромного, темного уголка днем с огнем не сыскать. Пришлось устраивать в углу мастерской подобие конуры. Из старого ящика из-под красок и овечьего тулупа. Можно отвернуться носом в угол и выставить наружу хвост. Чтоб все видели и не шумели.

Но постоянные посетители… Абсолютно бестактные люди.

Первым заявился Третьяков, о котором Веста слышала много хорошего и разного. От него, слава Богу, не пахло масляными красками. Только едким мужским одеколоном. И еще пудрой, которой посыпают сдобные ватрушки. Третьяков осмотрел последние картины Левитана, выбрал две из них, («Золотой Плес», «После дождя»), и заявил, покупает обе еще до выставления на всеобщее обозрение.

На Весту Третьяков не обратил ни малейшего внимания. Плохо воспитан. Что неудивительно. Сквозь мужской одеколон, от него за версту несло сразу двумя кошками. Третьякову, (в смысле отношения к сестрам меньшим!), до Антона Чехова, как до звезды.

Не успела закрыться дверь за Третьяковым, ввалился Нестеров. Со своей картиной «Видение отроку Варфоломею». На картину Веста даже не взглянула. В отличии от Левитана, который так впился в нее глазами, будто хотел съесть. Полчаса стоял в неподвижности, как столб у дороги по имени «Владимирка».

Веста уже начала задремывать в своей конуре-ящике, когда Левитан неожиданно громко закричал:

– Картина хороша, успех будет!

И бросился обнимать Нестерова. Тот отбивался, как мог и бубнил невразумительное:

– Бог кистью водил!

Вообще, Нестеров нормально разговаривать не умел. Всегда именно бубнил. Чтоб понять, что он хочет сказать, Весте всегда приходилось очень напрягаться. И пахло от него почему-то древесными стружками и столярным клеем. Хоть он тоже, как Левитан, был художником.

Веста отворачивалась к стене и вспоминала прошедшее лето…

…В лесу куковала кукушка. Софья Кувшинникова остановилась посреди поляны и, рассеянно улыбаясь, начала вопрошать:

– Кукушка! Кукушка! Сколько мне жить на этом свете?

«Это не Кукушка, а Кукух!» – мрачно подумала Веста. «Откуда ему знать, сколько кому жить. У него своя забота, подозвать подругу. Он уже гнездо соорудил, вот и старается».

Но Софья Кувшинникова этого явно не знала. Она стояла посреди поляны и, рассеянно улыбаясь, загибала на руках пальцы.

… Через два года Софья Кувшинникова бросится выхаживать какого-то, совершенно незнакомого ей, одинокого больного человека. Она заразится сама и буквально растает, как свечка в несколько дней…

Ждать Весте на поляне пришлось довольно долго. Софья насчитала уже больше сотни лет и явно перешла на вторую сотню.

Лично Веста была убеждена, они с любимым Левитаном будут жить очень долго. И умрут в один день.

Почему-то в лесу вспоминался очень нелепый случай.

Тем днем хозяин выкинул форменную глупость. Они втроем гуляли вдоль Волги и любовались видами. Левитан взял с собой ружье. Когда Софья присела на скамейку под деревом передохнуть, он зачем-то подстрелил чайку. Положил возле сидящей на скамейке Софьи и сказал трагическим голосом:

– Я имел подлость убить чайку! Кладу ее у ваших ног!

Вообще, чаек Веста недолюбливала. Визгливая, противная птица. Питается исключительно отбросами. Но все равно, подстреливать ее не было никакого смысла. Она не фазан, не тетерев и не кряква.

Люди делают очень много глупостей!

К вечеру втроем пошли в лес хоронить чайку. Очень торжественно. Только духового оркестра не хватало. Софья даже слезу пустила. И пообещала все рассказать Чехову. Мол, сюжет для небольшого рассказа. Левитан постоянно извинялся и поклялся, ничего такого он себе больше не позволит.

Той суровой зимой Веста только и делала, что вспоминала весну. В ушах постоянно звучал гомон птиц из садов и рощиц, шебуршание жуков в пробивающейся сквозь еще холодную землю траве, в нос наплывали запахи молодых, только что лопнувших почек. Веста дремала. Глазеть на бесконечные морозные узоры на огромных окнах мастерской вовсе неинтересно. Она закрывала глаза. Чаще всего видела один и тот же дурацкий сон. Черный жук в траве внезапно увеличивался в размерах, обрастал шерстью и превращался в огромного черного кота, который нагло помахивая хвостом, убегал от нее по длинной извилистой тропинке. Веста со всех лап бросалась за ним, но никак не могла догнать. «И вечный бой! Покой нам только снится!»

Черный кот внезапно резко останавливался, оборачивался, разевал розовую пасть, вставал на задние лапы и… превращался в Левитана. Приходилось просыпаться и переворачиваться на другой бок. Веста давно заметила. На левом боку всегда одна глупость снится. Устраиваясь удобнее на правом боку, Веста бросала взгляд на хозяина. Всю зиму она видела одну и ту же картину.

Левитан стоит за мольбертом и пишет. Той зимой он работал сразу над двумя полотнами. Посреди мастерской стояли два мольберта. Он постоянно переходил от одного к другому. И обе картины назывались «Золотая осень».

Однажды, когда его не было дома, Веста села между мольбертами и начала сравнивать. Насчитала более пятнадцати различий, хотя на той и на другой была самая обыкновенная осень. Почему Левитан назвал их одинаково? Непонятно!

7

Антон Чехов уезжал на Сахалин. Провожали двое-трое знакомых. И Веста с Левитаном. Перед вагоном по платформе сновали купцы в солидных картузах, мещанки с мешками, крестьяне в домотканых одеждах, тоже с мешками за плечами.

Левитан стоял рядом с Антоном, поскольку решил ехать с ним, проводить до Сергиевого посада. Времени до отхода оставалась совсем немного. Провожающие молчали, все уже было сказано. И вдруг со стороны вокзала показалась фигура доктора Кувшинникова, мужа Софьи. Он шел вдоль вагонов прямо к Чехову. Провожающие как по команде скосили глаза на Левитана, (всем были известны его отношения с женой доктора), но художник никак не отреагировал.