Текст книги "Инспектор милиции"

Автор книги: Анатолий Безуглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

24

Я настолько уже привык к одноэтажной станичной жизни, что когда въехал в областной центр, с его высокими современными зданиями, шумом и звоном вечерних улиц, голубых от неона и затухающей синей зари, то почувствовал себя Гулливером, попавшим в страну великанов.

После влажной прохлады степной вечерней дороги город пахнул на меня жаром перегретого за день асфальта, сухим воздухом, пропитанным испарениями бензина и выхлопных тазов.

В глазах зарябили окна домов, вывески магазинов, световая реклама, небо переплелось проводами троллейбусов, трамваев, засветились тревожные огни светофоров.

Я даже поначалу растерялся, очутившись в потоке автомобилей, беспощадно и жестоко прокладывающих себе путь на перекрестках. Мне казалось, что улица слишком тесная и слишком велик риск вот так мчаться и мчаться наперегонки, не давая себе ни минуты покоя.

Во мне еще жила ширь степи, пустота ее дорог, на которых не было необходимости завоевывать время и полосу продвижения…

По Ворошиловградскому проспекту, главной улице города, гуляло много народу. Просто неправдоподобно много. Словно людей специально свезли сюда и заставили ходить взад-вперед, забегать и выбегать из дверей магазинов, быстро пересекать улицу прямо перед радиаторами машин.

Я почувствовал себя муравьем, очутившимся среди большого леса.

И только когда я услышал в трубке телефона-автомата Борькин голос, ощущение одинокости прошло.

– Кича! Ты откуда?

– Долго объяснять. Мне нужны штаны и пиджак. Куртка тоже сойдет.

Михайлов хмыкнул:

– Ты что, голый?

– В форме, как полагается, и на мотоцикле…

– Ладно, разберемся. Жми ко мне. Ты где сейчас? (Я сказал.) Это прямо у нас под носом. Через три дома.

Я еще раз подивился: ловкач Михайлов, устроился в таком городе, прямо в центре. Да ведь это квартира тестя… Но устроиться зятем зампреда облисполкома тоже надо уметь.

Борька открыл сам. В легком шерстяном спортивном костюме, с белой полосой вдоль рукавов, он провел меня через пустой чистый паркетный коридор в небольшую светлую комнату, которая казалась совершенно не обставленной, но в то же время здесь было все: где сесть, где лечь и даже имелись ненужные для обихода вещи – полочки с безделушками, подставки, цветы.

В моей хате стояла кровать, стол со стульями, платяной шкаф, но выглядела она так, будто полна мебели.

Борька указал на кресло. Я сел в него с большой опаской – как бы не запачкать светло-зеленую обивку. Я весь был пропитан пылью. Мне даже казалось, что она осела у меня внутри.

Честно говоря, обстановка меня смущала. Я отвык от современного городского уюта.

Но усталость взяла свое. Я поудобней устроился в кресле, тело расслабилось. И тут только дали о себе знать те километры, которые я отмахал за рулем. Они заныли в руках и ногах, замельтешили в мозгу бесконечной чередой поворотов, спусков, выбоин, кочек и подъемов…

Михайлов положил на низкий журнальный импортный столик пачку сигарет и диковинную зажигалку в виде кувшинчика.

– Закуришь? (Я отрицательно мотнул головой.) Скажи-ка! До сих пор не начал. А я много курю. Работа нервная. Вообще обязанностей много…

Я почувствовал, что здесь, дома, Борька какой-то другой. При встрече в Краснопартизанске он выглядел прямо-таки рубакой – все нипочем.

– Может быть, женатая жизнь заедает? – усмехнулся я.

Михайлов солидно ответил:

– Этим я доволен. Сам видишь – полный порядок.– Борька небрежно обвел комнату рукой.

Порядок порядком, но провел к себе втихаря, никому не представил. Даже не спросит, хочу ли я есть. Мне-то не надо, потому что я еще сыт после прекрасного угощения Мирикло, но хотя бы ради приличия поинтересовался,

– Давай ближе к делу,– сказал я.– Мне надо завтра ехать в Юромск. В штатском. Смекаешь?

Что-то в нем все-таки заговорило.

– Постой. Сразу к делу… Я же знаю – наверное, шамать хочешь. Про себя небось ругаешься. Тут какая история: жинка вот-вот должна прийти. Теща-то дома, но я еще, сам понимаешь…

– Я сыт во! ~" Мой однокашник кисло произнес:

– Вот, обиделся! Ей-богу, Светка придет, сядем как надо. С коньячком, с хорошей колбаской…

– Иди ты к черту! Не хочу я.

– По глазам вижу, что хочешь. Ехать из своей Бахмачеевской…

– Я из Альметьевской. Наугощался там – будь здоров.

Борька испытующе посмотрел на меня:

– Не врешь?

– С чего это ты стал такой мнительный? В конце концов дай сказать…

– Говори,– тяжело вздохнул он.

Я понял, что он извиняется за свое присутствие здесь. Потому что я всегда знал о его честолюбии. И, достигнув своей мечты, он почувствовал себя в чем-то неуверенным. Ну что ж, поделом тебе, Борька Михайлов. Если тебя здесь затирают – сам виноват. А если ты принижаешься по своей воле – виноват вдвойне.

– Найти человека! Это не так просто, как тебе кажется! – воскликнул мой дружок, когда я рассказал ему о своих делах.

– Сам знаю.

– Знаешь, знаешь… По делу об убийстве инкассатора какой месяц ищем, и не только мы. Вся милиция Советского Союза! А ты сам решил. Чепуха какая-то.

– Я делаю ставку на Арефу. Михайлов недоверчиво пощелкал языком:

– Это надо продумать. А вдруг надует тебя твой цыганский Иван Сусанин?

– Какой ему смысл?

– У тебя расчет только на доверие, но…

– Не только,– перебил я его.– Денисов сам хочет найти сына. Хочет помочь ему осознать свою вину. Понимаешь, облегчить его участь, если тот виноват, конечно…

– А ты сомневаешься в этом?

– Всякое может быть…

– Ах, все-таки сомневаешься? Это уже совсем неплохо, Кича. Прогресс.

– Брось трепаться.

– Я не треплюсь. Я радуюсь.– Борька небрежно закурил.– И вообще неплохо бы тебе новые монографии почитать. По криминалистике, судебной психологии…

– Классиков русской литературы – Пушкина, Гоголя… Ты, Борька, индюк.

Все-таки разозлил меня.

– Давай, трави дальше.– Он это сказал, как многоопытный профессор зазнавшемуся ученику.

Я приготовился поддеть его. Помешали. Кто-то пришел. Я понял, что жена.

Борька вскочил с кресла, едва не опрокинув столик. Он выбежал в коридор, не сказав ни слова.

И через минуту в двери появилась его виноватая физиономия.

– Вот, Светик, тот самый Дима.

А его жена была простая девчонка. Не большая и не маленькая, лицо не очень приметное, все в конопушках и ямочках.

– Тот самый Дима,– повторила она,– из Бахмачеевской?

– Точно,– сказал я.

– Как там моя подружка Люба Коробова?

Я, стараясь не выдать своего удивления тем, что Света не только знает Любу, но и дружит с ней, рассказал о Любиных «боевых заслугах».

– Это похоже на Любку. Хоть она и младше меня, а всегда верховодила. Мы ведь из Бахмачеевской. Я там не была уже лет пять…

Теперь мне стало ясно, откуда Ксения Филипповна хорошо знает эту семью. Но ведь надо же было случиться, чтобы Борис женился на девчонке из Бахмачеевской. Поистине мир тесен.

Света спохватилась.

– Ты гостя накормил? – строго спросила она мужа.

– Умолял. Отказывается. Правда, Кича, умолял?

– Умолял,– подтвердил я.

– Ты с дороги?

Ого! Сразу на «ты». Мне это понравилось,

– С дороги, но есть не хочу, честное слово!

– На кухню, на кухню.– Она без дальнейших церемоний буквально вытолкнула нас на кухню.

Света пошла переодеться. Мы остались одни.

Борька как-то лихорадочно ставил на стол тарелки, рюмки, резал хлеб, колбасу…

– Работа в городе – одно, а у меня – совершенно другое,– продолжал я незаконченный разговор.– Когда ты в городе начинаешь какое-нибудь дело, то перед тобой возникают люди, которых ты видишь впервые. Что ты о них знаешь? Ничего.

– Это как знать,– многозначительно усмехнулся Михайлов.

– Не перебивай. А я в колхозе знаю каждого как облупленного.

– За три месяца? – усмехнулся Борька, доставая бутылку коньяка с небольшим количеством жидкости, почти на самом донышке.

– Я говорю о Денисовых. Понял? Так спрашивается, знаю я Арефу или нет, когда вижу его почти каждый день, бываю у него дома, ем с ним за одним столом?

– Ты смотри,– предупредил он меня строго,– подловят они тебя, погоришь. Не такие еще попадались на удочку. Вот у нас…

Он замолчал. Потому что пришла Света, В белом брючном костюме.

– Давай, Кича, прекратим на профессиональные темы… Не всем это интересно.

– Интересно,– сказала его жена и, взглянув на стол, прикусила палец.

Борька как-то сжался, словно ожидая выговора.

Но Света ничего не сказала. Она спокойно убрала бутылку в навесной шкафчик и достала другую, нераспечатанную.

– Мы тут сами, понимаешь, хозяйничаем…– Михайлов стал зачем-то двигать тарелочки, вилки, ножи…

– Садись. Вам, мужчинам, доверять нельзя.

Ну и молодчина! Получил Борька по мозгам. Мне все больше нравились ее конопушки и ямочки.

Ну что же, Михайлов! Укатали сивку крутые горки. Вернее, сам ты себя укатал.

Света распахнула холодильник, и на стол повалились овощи, фрукты, какие-то баночки, свертки, тарелочки с аппетитной и привлекательной едой.

Я уверен, что потом, когда они останутся одни, она ему выдаст. И поделом.

Я всегда подозревал, что за ухарским, нахрапистым поведением Борьки скрывается что-то другое. А это, оказывается, трусость. Мелковато…

Значит, он боится этого дома. Боится, потому что чувствует себя обязанным.

Мне стало жалко его. Я был рад видеть Борьку. Так всегда радуешься своему дому, в котором прожил детство, каким бы неказистым он ни был…

– Я разогрею голубцы, а вы пока закусывайте.

Михайлов разлил коньяк по рюмкам.

– Постой, постой,– замахал я руками. – Я же за рулем.

– Одну рюмочку. За встречу.

– Не хватало еще, чтобы меня застукали гаишники. Красиво будет выглядеть – пьяный участковый…

– Ерунда! Все в наших руках.

– Тебе куда-то еще ехать? – Света навалила мне полную тарелку всякой всячины.

– В гостиницу. Кстати, Боря, раз уж все в ваших руках, организуй мне где-нибудь койку…

– Это запросто!—Он живо поднялся.

– Как, тебе негде ночевать? – Света удивленно посмотрела на меня, потом на своего мужа,

– Я же говорю – запросто! Даром, что ли, милиция?

– Подождите, Борис Иванович.– Видимо, так Света обращалась к мужу, когда бывала недовольна им.– Вы, значит, не предложили Диме остаться у нас?

– Откуда я знаю, какие у него планы? Светик, у нас дела. Дела государственной важности. Не все мы можем говорить…

Борька выкручивался, как мог. Он пялил на меня глаза, чтобы я поддержал его.

Но мне страшно хотелось позлить его. И я молчал. Интересно, как он справится со своим положением?

Борька нерешительно сел. Взялся за рюмку.

– Ну давай. Если останешься, можешь, между прочим, выпить.

Хитрец, хочет свалить решение этого вопроса на меня. Не выйдет.

– Мне завтра рано вставать. Все равно будет запах,– спокойно сказал я.

Михайлов, крякнув от досады, одним глотком опрокинул в рот рюмку. Света об этом больше не заикалась, думая, что вопрос решен, и я останусь.

Оставаться я не думал. Ни в коем случае. Я никогда ни у кого не оставался ночевать. Может быть, это предрассудок, но так приучила бабушка. Она всегда говорила отцу: хоть ползком, мол, но добирайся до своего дома, до своей постели.

Гостиница – это как бы свой дом, не чужой…

Борька тыкал вилкой в тарелку и на меня не глядел. Ладно, помурыжу его еще минут двадцать и отчалю.

Прозвучал дверной звонок. Михайлов вскочил со стула.

– Боря, сиди спокойно. Мама откроет,– сказала его жена.

Из коридора донесся мужской голос. В доме произошло какое-то движение. И сразу почувствовалось, что пришел хозяин.

Он пришел, видимо, не один. Чей-то знакомый голос. Или мне показалось?

А в кухню уже входила… Ксения Филипповна, раскланиваясь со Светой и Борькой.

– Тю-ю,– расставила она руки, увидев меня.– Вот так встреча!

И это бахмачеевское восклицание, ее доброе спокойное лицо и знакомая раскачивающаяся походка внесли в комнату что-то родное; стало тепло и уютно на душе, словно я перенесся за тысячу километров, в Калинин, в нашу маленькую кухню, где всегда собиралась в тихие дружные дни вся наша семья…

Борькин тесть шумно уселся за стол, потирая руки.

– Может, в гостиную перейдем? – захлопотала его жена, на которую очень была похожа Света.

– В кухне вкуснее,– отозвался глава семьи и указал на меня.– Это, как я понимаю, тот самый Дима?

– Он, Афанасий Михалыч,– подхватила Ксения Филипповна.

– Будем знакомы. Вот, понимаешь, Зоя Васильевна, мать Светланы и теща Бориса. Я, как видишь, папаша. – Он подмигнул дочке.– Молодежь наша больно культурная, не считает нужным представлять.

– Папа, неужели ты не наговорился на совещании? – добродушно отпарировала Света.

– Наговорились, что верно, то верно. Мать, поухаживай за нами. Соловья баснями не кормят.– Он потянулся за бутылкой, налил коньяку в рюмки, поспешно поставленные перед ним и Ксенией Филипповной Зоей Васильевной.– И не поят… Молодежь, присоединяйтесь!

Борька с готовностью потянулся к нему чокаться.

– А Дима?

– Я за рулем,– отказался я.

– Что ж, правильно. Что это будет, если сама же милиция будет нарушать законы? – Афанасий Михайлович галантно чокнулся с Ксенией Филипповной.– Давай, председатель, запьем усталость…

– Ну и настырный ты, Афанасий Михалыч,– хохотнула Ксения Филипповна.– Мало, что затянул домой. Теперь спаиваешь.

– Не оставлять же тебя без ужина по милости наших говорунов.

За столом было легко и весело. Даже Борька вел себя свободней. Это, наверное, объяснялось коньяком. Афанасий Михайлович снова наполнил рюмки.

– Гостю не жалей да погуще лей. Борь, давай. И ты, Филипповна, еще одну. Дима, я смотрю, ты и не ешь совсем…

– Спасибо. Честное слово, недавно из-за стола.

– Вот угодил! Сытого гостя хорошо потчевать,– засмеялся он.– Выгодный ты гость…

Ксения Филипповна раскраснелась. И все поглядывала в мою сторону. Не терпелось расспросить про станичные новости.

– Эх, мать,– продолжал балагурить хозяин, похлопывая по плечу жену,– гляжу я, дети наши выросли, пора нам с тобой на покой. Оставим им квартиру, поедем в Бахмачеевскую свой век доживать. Купим хатку, будем фрукты разводить, пчел заведем.

– Так многие говорят,– подцепила его Ксения Филипповна.– Но город крепко держит, как клещами.

– Это как сказать,– покачал головой хозяин.– Вот кончится этот срок, ни за что не останусь в исполкоме. Надо молодым давать дорогу. Потом, Ксюша, поговорим… Ты, Дима,– снова обратился он ко мне,– значит, с Ксенией Филипповной воюешь?

– Уж сразу и воюет! У нас все полюбовно. Живем – работаем душа в душу…

– Поутихомирилась? Стареешь, значит,– шутливо подытожил Афанасий Михайлович.– Лет двадцать пять назад к тебе не подъедешь, не подойдешь…

– Время такое было,– вздохнула Ксения Филипповна.– Что человек стоил? Вот и приходилось драться. Ты вспомни, тоже не очень-то ласковые песни пел…

– Было, было. И нас не жаловали.– Афанасий Михайлович покачал головой.– Я часто вспоминаю, как тебя едва не упекли. Страшно подумать, за килограмм зерна… А баба Вера жива?

– Крайнева? Жива. Нам бы с тобой такое здоровье.

– Помню, крепкая женщина была. А что с Ксюшей произошло? – Хозяин рассказывал как бы всем, но почему-то больше смотрел на меня.– Вызвали ее на бюро райкома. Меня только-только секретарем избрали. А вызвали почему? Поступили сигналы, что она разрешает колхозникам колоски, ну после уборки остаются, собирать и брать себе… Ксения Филипповна ввалилась в райком в телогрейке, в сапогах, с кнутом. Сразу видно – себя в обиду не даст. И своих колхозников. Докладывает о ней представитель НКВД. И предлагает – под арест. Без всяких. Ей бы покаяться, в ножки поклониться, так нет! Рвет и мечет. Ну, думаю, пропала землячка. Не сносить головы… Гляди-ка, обошлось. Отделалась выговором. Но и тот скоро сняли.

– Обошлось! – проворчала Ксения Филипповна.– Не встрянь ты, прямо с бюро и потопала бы по этапу. Сам ведь на вид заработал…

– Ладно, ладно,– отмахнулся Афанасий Михайлович.– Ты себя и отстояла. Но, в общем, мы дружили.

– Тю-ю! – рассмеялась Ксения Филипповна.– Дружили! Первый с меня семь шкур и спускал. Земляк, называется…

– Как со всех,– развел руками хозяин дома.– Ни на шкуру больше…

Скоро Ракитина заторопилась в гостиницу. Я наклонился к Борьке:

– Вот что, Борь, сделай мне гостиницу. Я действительно поеду. Кстати, Ксению Филипповну подвезу.

Он вздохнул, покосился на Свету.

– Не останешься, значит?

– Нет. Не в своей тарелке… Не привык я у чужих… Мы поднялись, прошли в коридор, к телефону. Борька действительно устроил мне место в два счета. Потом повел в свою комнату и выбрал подходящую одежду. Я переоделся, а свою форму повесил у него в шкафу.

– Вот что,– сказал он на прощание,– прямо с утра приезжай ко мне в управление. Потолкуем о твоей поездке.

– Хорошо,– улыбнулся я. Если ему нравится, пусть считает себя моим наставником.

…Мы сидели с Ксенией Филипповной в маленьком холле гостиницы под колкими шуршащими листьями развесистой пальмы.

Администратор дремала за своей стеклянной конторкой, тикали настенные часы, спал за окном город.

Во мне, наверное, говорила усталость, обида на самого себя за то, что не могу одним махом разделаться с уймой мелких дел, не могу справиться со всеми обязанностями, которые навалены на меня и которые я сам на себя навалил.

Ракитина поняла это по-своему.

– Конечно, трудно,– согласилась Ксения Филипповна, когда я выговорился до конца.– Было бы легко, зачем тебе сидеть тогда на своем месте? Упразднили бы вас давно. Отчаиваешься ты попусту, скажу я тебе. С твоей колокольни действительно выходит, что вокруг одни беспорядки и творятся. Эх, мил ты человек, Дмитрий Александрович! Смолоду тебе приходится заниматься этой человеческой непристроенностью и разными отклонениями. Ведь так можно веру в хорошее потерять. Ой, не сломаться бы тебе по неопытности, не уверовать бы, что все люди – воры, проходимцы и жулики. А если бы ты в артисты вышел? Подавай тебе одни аплодисменты, цветы и прочую благодарность? И воспринимал бы ты всех людей по тому, хлопают тебе или нет. Но скажу тебе, всем трудно хорошо свое дело делать. И даже им, артистам, приходится иной раз ой как несладко! Сколько я их на своем веку перевидала, скольких мучений их насмотрелась! Мотаются по месяцу-два в автобусах, в холод и слякоть, из колхоза в колхоз. Ты думаешь, везде их апартаменты ждут с накрахмаленными салфетками и люкс-номерами? Иной раз переночевать негде, куска хлеба перехватить некогда. А им киснуть нельзя. Ел ли артист, спал ли – никого не касается. От него всегда требуется хорошее настроение, улыбка во весь рот. Вот ты говоришь, что у нас в деревне не то, что в городе: любое дело неделями тянется. Верно. Не спорю. Но видел бы ты нашу станицу лет этак двадцать пять назад. Батюшки! Нынешнее раем покажется, если сравнить. А будет еще лучше, честное слово! Вот Афанасий Михалыч то времечко вспоминал. Не переживи я все это сама, никогда бы не поверила. И мне тоже приходилось туго. Требовала от людей почти невозможного. Один раз пожалела Крайневу, так сам слышал – едва за решетку не села. Сколько раз приходилось прятать доброту и жалость подальше от сердца. Случалось понапрасну обижать человека. Не по злому умыслу и незнанию, а потому, что каждый старался свое горе спрятать. Как-то в году сорок четвертом я так напустилась на Настю Самсонову, ну, у которой Лариска Аверьянова живет, за то, что та не вышла на работу. Осрамила перед всеми колхозниками. А как узнала, что в этот день ей, оказывается, пришло извещение, что старший сын погиб, места себе не находила. И показать свою слабость нельзя. А ночью, чтоб никто не видел, пришла к ней прощения просить. Наревелись мы с ней… Что и говорить – хлебнули горя. Если вспоминать все, что пережито, осталось бы лишь волком выть. Нет, жизнь пошла дальше. И радость какая-то пришла.

– Тогда была война,– сказал я.– А теперь мирное время. Я вот в книжках читал да и родители рассказывали, что в то время люди по-настоящему отдавали себя. И на фронте, и в тылу.

– Не все,– ответила Ксения Филипповна.– Человек во всякое время показывает, что он за птица. Думаешь, мало мародеров было, что нагрели руки на общем горе? Всякое встречалось. Так же как и нынче. Есть люди кривые, есть и прямые. Ведь из нашей станицы вышло немало таких, которые высоко летают. Вот Афанасий Михалыч – уважаемый человек во всей области. У моей соседки сын – маршал. Один из станичников за границей в нашем посольстве большой чин занимает. Как видишь, не важно, где ты родился и когда, важно, что у тебя в голове и здесь, на сердце. Да, вспомнила кстати,– она тихо рассмеялась,– Федю Колпакова помнишь?

– Нашего шофера, что ли?

– Его. Встретила на днях тут.

– Он ведь, кажется, в Москву собирался?

– Наверное, уже там. Встретила его на проспекте Ворошилова под руку с дамочкой. Глазам не верю – Федька это или нет. Баки до самой шеи, не то пиджак, не то пальто, с вздернутыми плечами. Представляет он мне дамочку. Законная, мол, супруга. Москвичка. А эта супруга лет на двадцать старше Федьки.

– Может быть, любовь? – Я улыбнулся, вспомнив наш последний разговор с Колпаковым. Вот, значит, какой он избрал путь к должности шофера министра.

– Конечно, любовь. А как же! – смеется Ксения Филипповна. Стенные часы пробили три раза.– Ну, засиделись с тобой до петухов,– поднялась Ракитина.– Скажу я тебе напоследок. В любом деле можно потерять голову и изувериться в доброе. В твоем деле это проще всего. Так что расти в себе крепость и не бойся проявлять молодость. Доверяйся душе, доверяйся первому порыву. Ошибешься– не беда. Зачерствеешь—тогда дело непоправимое.