Текст книги "Инспектор милиции"

Автор книги: Анатолий Безуглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

16

Официально дело о пропаже Маркиза еще заведено не было, но я решил на свой страх и риск провести проверку кое-каких фактов.

Прежде всего – окурок, найденный во дворе Ларисы. На обгоревшем клочке бумаги можно было явственно различить три буквы крупного газетного шрифта «ЕЛЯ», оканчивающиеся кавычками. И цифру 21. Тут гадать долго не приходилось – бумагу для самокрутки оторвали от «Недели». Цифра 21 означала порядковый номер выпуска. Значит, этот номер относился к началу июня.

Таким образом, следовало выяснить, кто в Бахмачеевской получает «Неделю».

Я отправился в библиотеку. По случаю болезни Ларисы там управлялась одна Раиса Семеновна, пенсионерка, проработавшая библиотекаршей более двадцати лет и даже теперь частенько приходившая помогать девушке. Я как-то разговаривал с Раисой Семеновной. У меня сложилось странное впечатление. Книги она любила до самозабвения. Оборванный корешок или вырванную страницу воспринимала как рану на своем теле. Но само чтение, видимо, ее не очень увлекало, хотя биографии писателей знала отлично. Это можно было почувствовать, когда мы заспорили о Хемингуэе. Его жизнь, по ее словам, куда интереснее произведений. Мне показалось, что Раиса Семеновна прочла только «Старик и море».

У меня же никогда не было интереса к биографиям писателей, за что приходилось страдать в школе. Учительница так оценивала мои ответы: «Знание произведений – «отлично», знание жизни и идейно-художественных взглядов автора–тройка с большой натяжкой. Так и быть, Кичатов, ставлю «хорошо». Но в следующий раз прошу обратить внимание на идейно-художественные взгляды писателя. Ведь это самое главное. Без этого вы заблудитесь в океане, который называется литературой. Вы не сможете дать должной оценки своим чувствам я определить идейно-эмоциональное воздействие того или иного произведения на вас».

В девятом классе я решил убедить учительницу, что умею определять это самое воздействие, и в сочинении на тему «Почему я люблю Маяковского» попытался доказать,– «Почему я не люблю Маяковского».

Уже название моей работы вызвало бурю гнева учительницы. Она поставила мне жирную двойку, несмотря на то, что грамматическая ошибка была всего одна. Эта история докатилась до районо. И там заварилась каша. Тогда моим сочинением занялись в облоно. Спасло меня, что кто-то вспомнил определение Ленина, которое он дал творчеству поэта. Я доказывал почти то же самое. Оценку за сочинение изменили, и я перешел в десятый класс без переэкзаменовки. На мое счастье, учительница уехала в другой город, и на следующий год в школе я имел по литературе хроническую пятерку. Новый учитель ценил любовь к литературе, а не к биографиям…

Всего этого я, конечно, Раисе Семеновне не сказал: у нее сложились свои твердые убеждения. Помимо общественной работы в библиотеке, она который год была уполномоченным по подписке на газеты и журналы. И, разумеется, точно знала, кто что получает в станице.

Когда я зашел, Раиса Семеновна с грустью показала на небольшую комнату библиотеки, заваленную, помимо книг, коробками, глиняной и деревянной посудой, разной утварью, которую уже успели собрать Лариса и ее актив для музея.

– Вот как мы относимся к полезному и нужному начинанию! – со вздохом произнесла библиотекарь-общественница.– Хоть жалобу пиши в районный отдел культуры. Да стыдно. Выходит, сами на себя жалуемся.

– При мне же Нассонов обещал на заседании исполкома сельсовета выделить комнату. Не выделил?

– Что значит выделить? Освободить! Это наша комната. Законная. Да никак не займем. Летом в ней доверху мешки с удобрениями. Только увезут удобрения, тут же складывают жмых. Кончается жмых, глядишь – концентраты подоспели, хранить негде. Опять к нам, в библиотеку.

– А председатель?

– Накричал на Ларису так, что девушка расплакалась. Вот мы и отучаем людей проявлять инициативу. Недаром говорят – не проявляй инициативу, а то отдуваться придется тебе же…

Я спросил у нее, кто из бахмачеевцев выписывает «Неделю».

– Подписались бы многие, да лимит маленький. Всего два экземпляра. Один получает Нассонов, другой – Ракитина.

– И все?

– Мы получаем в библиотеку один экземпляр. Но это по другому лимиту…

То, что Ксения Филипповна получает «Неделю», я знал. Она всегда предлагала ее мне почитать. И журнал «Советы депутатов трудящихся». Значит, работы мне не очень много. Моя хозяйка исключается. Остается председатель колхоза и библиотечная подшивка.

Раиса Семеновна достала пухлую папку с номерами за этот год. И по мере того, как я ее листал, лицо пенсионерки все больше хмурилось. Не хватало по крайней мере пяти газет. В том числе – двадцать первого номера.

Библиотекарь-общественница сокрушенно вздыхала:

– Наверное, Лариса Владимировна забыла подшить.– Раиса Семеновна просмотрела все полки с журналами и газетами, ящики письменного стола, но недостающих номеров нигде не было.– Странно, Лариса Владимировна – такой аккуратный человек… Я помню, она как-то брала «Неделю» домой. Наверное, забыла принести… Сами понимаете, молодость. А так она энергичная, начитанная, хорошо знает работу…– Она словно давала характеристику Ларисы официальному лицу.

Я подумал, что у Ларисы газету мог попросить Чава. И использовать на самокрутки. Он, как многие здешние куряки, предпочитал самосад.

Мы разговорились с общественной библиотекаршей о том, много ли читают в Бахмачеевской. Она пододвинула мне деревянный ящичек с абонементными карточками.

Я выбрал наугад абонемент Коли Катаева. Она вся была испещрена названиями книг: «Теоретическая механика», «Применение пластмасс в тракторном машиностроении», «Основы расчетов упругих оболочек»… Оказывается, наш секретарь прочно теоретически подкован.

– Вы на обороте посмотрите,– подсказала Раиса Семеновна, заглядывая через плечо.– Товарищ Катаев ведь еще и комсомольский вожак.

Я перевернул карточку: «Марш ударных бригад», «Товарищ комсомол», «Комсомольцы идут в атаку»…

Порывшись в ящичке, я натолкнулся на фамилию «Самсонова». Так это же хозяйка Ларисы, бабка Настя!

Я поднял глаза на Раису Семеновну. Та скромно потупилась: вот, мол, какие у нас дела, даже старухи читают.

Интересно, чем увлекается бабка Настя? «Беседы о религии. Блуждающие души», «В век искушений». Но одна книга заставила меня прямо-таки поразиться: «Эволюция современного католицизма»… Я пристально посмотрел на библиотекаршу-общественницу. Раиса Семеновна невозмутимо сказала:

– У каждого свои вкусы…

И все-таки во мне зародилось какое-то сомнение, хотя я знал, что Ларисина хозяйка действительно в церковь не ходит и никаких обрядов не справляет…

Вечером того же дня я зашел к председателю. Мне повезло. Вся семья сидела у телевизора. Сам хозяин потягивал пиво. Редкий случай, что его никуда не вызвали – ни в поле, ни в район. Пиво в станице считалось роскошью. Завозили его сюда раз в месяц, а то и реже. Но председатель, бывая в районе, всегда заезжал на вокзал, где доставал свой любимый напиток в вагонах-ресторанах проходящих поездов. Пиво он пил смачно, с наслаждением, закусывая твердой, как дерево, вяленой таранкой.

Женька прятал от меня глаза: стыдился происшествия в клубе. А может быть, опасался, что расскажу отцу о его ночных визитах в магазин к Клаве, за вином…

Геннадий Петрович дома был помягче в обращении. Поначалу он подумал, что мой визит вызван каким-нибудь ЧП. Но, узнав, что я хочу просмотреть номера «Недели» за этот год, обрадовался: свободный вечер, значит, ему не испортили.

Чтобы долго не объяснять, пришлось сочинить, что меня интересует шахматный отдел. А в библиотеке часть утеряна.

– Знал, к кому идешь,– гордо сказал председатель, доставая подшитые номера газеты.– А за другие года не надо? У меня все, до одной. С самого основания «Недели». Внуки спасибо скажут.– Он показал на внушительную стопку переплетенных подшивок, сложенных на нижней полке стеллажа.

– Мне за этот год.

– Можешь взять домой,– предложил Нассонов.– Только, чур, с возвратом. Хочется, чтобы, так сказать, было полное собрание сочинений… Иногда перелистываю. Интересно. Как меняются времена, люди. А представляешь, каково будет читать моему внуку? Или правнуку, а?

До читающего внука ему еще было далеко. До правнука – тем более. Женьке, старшему ребенку в семье, шел шестнадцатый год. Но меня чем-то умилила забота Геннадия Петровича о своих потомках. Я вспомнил, с каким интересом рассматривал у своего школьного товарища (это было в шестом классе) подшивку «Нивы» за 1908 год. Больше всего поражали автомобили и самолеты тех времен. А что скажут о нашем времени через шестьдесят лет? Тоже, наверное, будут удивляться. Нашей примитивности. Нашим спутникам, луноходу «ТУ-144». А ведь сейчас они кажутся верхом возможного…

В те далекие годы будущего уже никто не будет смотреть на лошадь как на средство передвижения. Лошади останутся в цирке, на поле ипподрома. Или в зоопарке. Если останутся вообще. Ведь уже почти исчезли в этих краях верблюды. А говорят, еще после войны их было много. На них косили, возили грузы. Устраивались даже верблюжьи бега…

И какое оно будет, будущее? Неужели и тогда сохранится преступность, а значит, милиция, исправительные лагеря?

Нет. Я не мог себе представить этого. Люди будущего были для меня непостижимыми в своей учености, мудрости и чистоте.

Но, с другой стороны, сто лет назад человечество, наверное, думало о нас, что мы будем совершенны…

Так я рассуждал, шагая от Нассонова по утихающей станице с подшивкой «Недели».

Перелистав газеты, я нашел там двадцать первый номер. Целехонький и невредимый. И зародившееся было ранее предположение – вдруг Женька или его дружки, тут же рассыпалось в прах.

На всякий случай постучался на половину Ксении Филипповны. Она еще не ложилась и предложила мне самому порыться в кипе журналов и газет, наваленных в тумбочке под стареньким телевизором, который я и не упомню, когда включался.

Двадцать первый номер «Недели» был также на месте. Все листы до одного целы.

Значит, на самокрутку пошел экземпляр, взятый из библиотеки. Но ведь мог быть и такой случай – кто-нибудь купил газету в городе.

17

Я узнал, что Лариса Аверьянова уехала в район. И еще: вернулся Арефа Денисов, так и не выяснив, где сын.

Арефу я сам не видел. Ксения Филипповна сказала, что старый цыган встревожен.

А Лариса как будто бы взяла направление из нашей амбулатории в районную больницу.

Болезнь библиотекарши меня огорчила совершенно искренне. Надо бы узнать, что с девушкой. К сожалению, еще не был знаком с Ольгой Лопатиной, землячкой моей. Опять преграда – матушка попадья. Надо бы зайти к Юрловым. Да, зайдешь к ним, и Сычов первый пустит слух, что я дружу с поповской семьей. Все же я решил заглянуть к Юрловым. Нельзя же, на всех оглядываться! Вот отец Леонтий, он не опасался меня, не боялся, что скажут верующие. С другой стороны, все жители станицы – на моем участке. И поп тоже. И если побываю у него дома, ничего страшного. Поболтаем с моей землячкой о Калинине. Может быть, отыщутся общие знакомые…

Но я узнал, что матушка тоже укатила в райцентр, в больницу. Сказал это сам отец Леонтий, которого я снова застал в спортзале. Он бодрился, а я чувствовал, что его гнетет какая-то печаль, которой он хотел бы с кем-нибудь поделиться, однако не смел. То ли ему было стыдно, то ли печаль такая горькая, что боялся он, как бы излияния не перешли край. По его всегда спокойным, чуть-чуть насмешливым глазам было видно: худо пришлось отцу Леонтию, так худо, что скрывать нет сил.

Он все-таки сдержался. Не открылся.

Мои ребята осваивали борьбу на удивление хорошо. Этому помогло, вероятно, что по телевизору показывали передачу «А ну-ка, парни!». Там в программу состязаний входило самбо. Поговаривали, что у нас в районе тоже будет проводиться такой же конкурс. Я уже давал упражнения на выполнение трудных подсечек, бросков, рычагов, захватов и зацепов.

Раза два на занятия приходил парторг Павел Кузьмич. Он молча сидел на скамеечке, говорил свое: «Вот такая штука!» – и уходил, кажется, довольный.

И еще один человек стал присутствовать на занятиях. Тяжело вздыхая, бросая на меня умоляющие, жалостливые взгляды. Люба Коробова. Крепкая, коренастая девушка с конопатым, обветренным лицом.

Но не мог же я организовать женскую группу… из одного человека. Да и не было у нас женщины-тренера.

Но Люба продолжала приходить в спортзал и наблюдала за тренировками ребят.

О ней я вспомнил тогда, когда меня в свой кабинет вызвал Нассонов.

О Маркизе председатель ничего не спросил, потому что знал обо всем не хуже меня. Смотрел он на это дело мрачно и всем видом показывал, что я ни на что не гожусь.

– Не хочется сор из избы выносить,– сказал председатель,– но что поделаешь… Надо одного-другого припугнуть, чтобы остальным неповадно было. Совсем замучил меня завптицефермой. Вишь как обнаглели, яйца тянут, будто из своего курятника. Мне не с руки. Председатель… Ты задержи кого-нибудь с поличным, взгрей… В общем, учить тебя нечего, сам знаешь. Только не очень-то круто. Припугни только. Смекаешь? Я усмехнулся:

– Смекаю… Красиво ли будет засаду устраивать? Может, еще с пистолетом?

Нассонов крякнул:

– А дружина твоя на что?

– Дружина не моя, общественная, колхозная.

– Давай не будем считаться. Спусти ребятам директиву, направь, так сказать.

В общем, такая перспектива мне не нравилась,– быть пугалом. Если серьезно какие нарушения – лучше действовать строго, по закону. Но злить председателя не хотелось. И так наши отношения были не сахар.

Не откладывая в долгий ящик, я поговорил с Любой Коробовой. Она была польщена доверием. Назвала двух ребят из дружины, с которыми хотела бы провести операцию на ферме.

Я не возражал. Только попросил все выдержать в строжайшей тайне. Хотя и понимал, что в деревне это почти невозможно.

Ко всем этим не очень приятным делам прибавилось еще одно – опять пришла с жалобой Ледешиха. Хуторские -ребятишки залезли к ней в сад и обобрали яблоню-скороспелку.

– Не пришла бы, товарищ начальник, было бы это через месяц. Яблок тогда – завались. А это скороспелка. Не трогала ни яблочка. Все берегла для снохи. Сын пишет, хворая она шибко. На Севере живут. У них витаминов каких-то не хватает. Аккурат собиралась не сегодня-завтра посылочку отправить. Это все Славка Крайнев пацанов настроил, анархист. Сам верховодил. В отместку мне за Бабочку.– Ледешиха принялась платочком вытирать глаза.

Мне стало жалко ее. Одно дело – неурядицы между взрослыми, другое – когда встревают ребята. И браться за них по-настоящему тоже как-то неловко. Не составлять же протокол из-за яблок…

Глядя на вконец расстроенную пожилую женщину, я понял, что, в сущности, она очень одинокий человек. Вся ее ершистость, хваткость идет оттого, что трудно ей, уже совсем немолодой, в одиночку, со своей старостью и болезнями, добывать хлеб насущный.

Я пообещал ей, что приеду в Крученый и наведу порядок.

Где-то глубоко в душе затаилась обида на Славку Крайнева. Цацкаешься с ним как с писаной торбой. А он фортели выкидывает. А шишки на меня.

Но больше всего занимал мой ум Маркиз. Если его украли и я не распутаю этот клубок, грош мне цена.

Прежде всего злило то, что здесь, в станице, я не смог по-настоящему провести следствие. Первым делом надо было бы пустить по следу служебно-розыскную собаку. Лошадь не птица, по земле ходит. Ищейка могла бы сразу вывести на правильный путь. Я этого не сделал. И время теперь упущено безвозвратно.

Ехать объясняться с Арефой и его женой – прямо нож в сердце. Любое мое действие оценивалось и обсуждалось на всех завалинках. Обидеть Денисовых ничего не стоило. Я ждал: может быть, Арефа придет сам. Но он не появлялся.

И я отправился в Краснопартизанск посоветоваться с замначальника. Он выслушал меня внимательно.

– Раз письменного заявления нет, дела пока не заводи. Но проверь. С одной стороны, хорошо, что ты стараешься,– сказал он.– Если все-таки действительно кража, дай знать. Возбудим дело. Следователя подключим.

– В деревне надо осмотрительней. Все друг у друга на виду. Это не город.

– Правильно. Но ведь и на селе встречаются нарушения. И какие!

– А все-таки тише. Зам усмехнулся.

– Ты говоришь, тише… Не помнишь, в «Известиях» писали о банде подростков в Саратовской области? В районном центре. Пацаны пятнадцати-шестнадцати лет совершили семь убийств! Эта «городская романтика», в кавычках, конечно, и в деревню проникает. Вот так. А если ты, как черт ладана, будешь бояться кого-нибудь ненароком обидеть,– туго придется. Такая у нас специальность: мало в ней привлекательного. Насчет служебной собаки ты сплоховал. Надо было позвонить нам. Прислали бы. Теперь поздно, конечно. Но ты не отчаивайся. Первым делом – ищи Сергея Денисова. Надо будет – объявим розыск. И девушку расспроси поподробней.

Я вышел от замначальника райотдела раздосадованный на самого себя. Как ему объяснишь, что труднее всего мне разговаривать с Ларисой?

В маленьком узком коридорчике я столкнулся с… Борькой Михайловым. Даже сначала не узнал его. Он был в штатском.

– Борис!

Михайлов протянул мне руку:

– Здорово, Димка! – И посмотрел: забыл я про злополучные огурцы или нет.

Я все-таки рад был его видеть.

– Где ты, что? – торопился я узнать о его делах. Борька потрепал меня по плечу:

– Подожди, Кича, мне тут с твоим начальством встретиться надо. Время есть?

– Есть.

– Поговорим после.

Мы зашли в приемную к Мягкенькому. Борька бесцеремонно прошел к начальнику. Я отметил про себя, что у него появилась начальственная осанка.

Через минуту из своего кабинета выскочил майор.

– Здравствуй, Кичатов. Ты ко мне?

– Нет.

– Погляди на улице замполита. Пусть срочно зайдет.

И тут же скрылся у себя.

Я диву давался: неужели это Борька заставил так суетиться майора?

Замполита искал и дежурный.

Я зашел к начальнику сообщить, что замполит только что уехал по делу. Меня распирало любопытство: как себя ведет мой дружок?

– Ладно,– сказал Мягкенький.– Можете идти. Борька сидел за столом майора и накручивал телефон.

– Значит, у вас служит? – кивнул он в мою сторону. Я немного задержался.

– Участковый.– Майор на всякий случай улыбнулся.– Знакомые?

– Еще бы. Однокашники,– солидно ответил Михайлов. Это он мне как бы протекцию делал.– Что-то я его на Доске почета не обнаружил… Как, а?.—подмигнул он.

Ну и ну! Разговаривает, словно генерал.

– До почета, положим, не дослужился,– почесал мочку уха начальник РОВДа,– а вот выговор чуть не схлопотал. В духовом тире устроил пальбу из боевого оружия.

Борька засмеялся:

– В училище за ним такого не замечалось. Одни благодарности…

Я вышел на улицу. Завел свой «Урал». Но ехать раздумал. Хотелось потрепаться с Михайловым. Как-никак однокашники.

Во дворе милиции стояла запыленная серенькая «Волга» из УВД области. За рулем – пожилой водитель. Тоже в штатском. Наверное, дожидался Борьку.

Что же, подожду и я. Времени у меня сколько угодно. Я намеревался зайти в больницу к Ларисе. Никуда она не убежит.

Михайлов появился довольно скоро.

– Где тут у вас можно пожрать? Понимаешь, трястись три часа до города на пустой желудок – не фонтан. Кстати, поболтаем. Поехали со мной.– Он открыл дверцу машины.

– Тут два шага,– сказал я, слезая с мотоцикла,

– Пешком так пешком.– Борька нагнулся в окошко: – Захарыч, столоваться пойдешь?

– Дотерплю,– ответил водитель.– Моя язва не переносит общепит.

Мы зашли в «Маныч».

– Ну рассказывай,– попросил Михайлов, изучая меню.

– Зря ты про какие-то благодарности приплел,– покачал я головой.

Борька удивленно уставился на меня.

– Я ж тебе цену набивал, Кича! Главное, показать, что мы на короткой ноге, что ты мой кореш. Усекаешь?

– А ты кто такой? – спросил я прямо.

– А ты не знаешь? Старший инспектор областного уголовного розыска. Как, звучит? – И посмотрел, какой эффект произвели его слова.

– Ну и что? – пожал я плечами.

Борька присвистнул:

– Ну если для тебя ничего…

– Прикажешь теперь перед тобой вытягиваться? – усмехнулся я.

Борька замялся.

– Ладно, кончай. Что лопать будем?

– Котлеты и борщ. Самое испытанное,– буркнул я. Может быть, зря я на него накинулся? Михайлов – хват-парень. Знает, как давить на начальство.

Нам принесли темно-бураковый борщ с кусками жирного, разваренного мяса.

– Везет тебе,– примирительно сказал я.– В рубашке родился, что ли?

– Как и ты, голенький, – ответил Борька.—Только я не открываю двери лбом. Что это ты за перестрелку устроил?

– Так, проучил одного шмаровоза. Строчит на меня анонимки.

Он покачал головой:

– Ну и что, проучил?

– Проучил.

– Ты себя проучил.

– И себя тоже,– согласился я.– Теперь ученый.

 Борька махнул рукой:

– Такая наука могла плохо кончиться. Вот что, Кича, хочешь, похлопочу за тебя? Много не обещаю, но чем черт не шутит. Может быть, переведут в город. В городе легче. Затеряешься среди людей, и никто на тебя пальцем тыкать не будет.

– Это ты хочешь огурцы замолить? – улыбнулся я. Боб смутился:

– При чем здесь они? Просто по дружбе.

– Спасибо на том. Но в городе тоже сволочей навалом.

– Если их искать на свою голову, то конечно. Так похлопотать?

– Нет. Посмотрю, куда судьба вывезет. Он покрутил пальцем около виска:

– Ты всегда, Кича, витал в облаках… Какая судьба, где судьба? Как сам повернешь, так и повернется. Кстати, жениться не думаешь?

– Нет.

– Не зарекайся.

– Ты что, уже?

Борька замялся:

– Вроде бы. Почти.

– Не понимаю. Да или нет?

– Все равно когда-нибудь надо…

– Не темни. Расписался?

Он вздохнул, словно признавался в каком-то проступке:

– На днях распишемся. Папаша торопит.

– Ее папаша?

– Ее. Как раз загсами ведает. Зампред.

– Горисполкома? Михайлов виновато поправил:

– Облисполкома.

– Теперь все понятно…– протянул я, наслаждаясь Борькиным смущением.

– Ты не думай… В областное управление я устроился до всего этого. Сам…

– Я и не думаю. Только теперь тебе прямая дорога в министерство. Ну и зазнаешься ты, брат, не подойдешь – не подъедешь.

– Кича, не издевайся.

– Ладно, ладно. Не буду. Почему в штатском? – спросил я.– Звание скрываешь, не устраивают три звездочки, хочешь одну побольше?

– Работа такая.

– Понятно. Если не секрет, зачем приехал?

– Для тебя не секрет. Ты должен знать. Понимаешь, ищем одного особо опасного преступника. По делу об убийстве инкассатора.– Михайлов достал из кармана карточку.– Фоторобот.– На меня глядело тяжелое, угрюмое лицо, заросшее бородой до самых глаз. Было что-то мертвое в этом изображении.

– Мы уже проверяли у себя,– сказал я, воз-вращая снимок.– А как это все было?

– Не знаешь?

– Откуда? Это ведь давно, кажется, случилось. Еще Сычов занимался проверкой в станице.

– Месяца четыре назад. Ехала машина с инкассатором из аэропорта. Крупную сумму везли. Около четырехсот тысяч. А там есть узкое место на дороге. И когда машина с инкассатором подъехала к этому месту, прямо посреди шоссе стоит микроавтобус «УАЗик». Ни проехать, ни обогнуть. Шофер с «УАЗика» возится с колесом. Водитель, что инкассатора вез, вылез, подошел к нему. Тот говорит: «Помоги». И только шофер с инкассаторской машины нагнулся, чтобы посмотреть, в чем дело, водитель автобуса его ключом по голове и в кювет. Решил, наверное, что насмерть. Что там дальше произошло, судить трудно. Но наши ребята оказались на высоте. Как сам понимаешь, погоня, стрельба. Шофер микроавтобуса в перестрелке был убит. Открыли автобус, а в нем, помимо водителя,—мертвый инкассатор. А деньги как в воду канули. Но вот в чем дело. Инкассатор был убит двумя выстрелами в грудь. Из другого пистолета, не того, что нашли у водителя автобуса. И еще. Шофер, везший инкассатора, остался жив. Он вспомнил, что, когда вышел из своей машины посмотреть, что с «УАЗиком», к инкассатору подошел какой-то мужчина с бородой. По этим показаниям и составили фоторобот. Предполагается, что он убил инкассатора, перетащил его вместе с напарником в автобус. Но где он вылез из «УАЗика», как исчез с деньгами, не известно. Следствие считает, что преступник скрывается где-то здесь, в Краснопартизанском районе. Четыре месяца бьемся. Проверили, перепроверили. До сих пор впустую. Так что ты, пожалуйста, у себя в Баха…

– В Бахмачеевской,– подсказал я.

– Получше посмотри.

– Проверю.

Когда мы подходили к воротам милиции, он сказал:

– Не забывай друзей. Будешь в городе – заглядывай. Если что надо, звони. В управление. Или домой.

И дал мне свои телефоны. Служебный и домашний. Телефон квартиры будущего тестя.

Уже усевшись рядом с шофером, он подозвал меня к машине:

– Ваш майор, кажется, ничего. Я изредка буду позванивать. Так, между прочим. Как, мол, мой кореш…

– Зачем? Возьмет и выкинет что-нибудь назло. Борька задумался. Потом мотнул головой:

– Не выкинет. Какая ему от этого польза?

– Брось. Пусть будет все как есть…

– Дело твое. Я хотел как лучше…

Что бы там ни было, а эта встреча меня встряхнула. Давно меня не называли Кичей.