Текст книги "Машина"

Автор книги: Анатолий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

18

Сорок четвертый цех работал на едином дыхании. Нудная и неблагодарная работа – доводка. Труднее всего – доводка. Все работает, все крутится, все показывает, измеряет. Только немного перегреваются блоки, только немного врет аппаратура. И это «немного» растягивается в дни и недели, и начинает казаться, что невозможно добиться, чтобы все работало как положено. Но вот начинает вести себя как следует одно из десятков устройств, и ты вдруг видишь новые неполадки, совсем в другом блоке. Надо вновь тратить часы и дни на поиски и устранение их причин...

Фросин подошел к машине. Дверцы были открыты. Изнутри доносился ровный, успокаивающий гул – работали приборы. Как всегда, внутри было полно регулировщиков. На этот раз шли последние проверки. Машина была почти готова. Фросину не верилось, что позади эти суматошные два с половиной месяца. Казалось, что все неправда и как только дойдет до дела, так сразу и выяснится, что ничего не работает. Он гнал от себя такие мысли. Во-первых, для них не могло быть никаких оснований: уж Фросин-то знал, как и что делалось, он-то мог быть уверен, что все сработано на. совесть и не выйдет из строя. Во-вторых, нельзя, чтобы кто-то узнал об этих мыслях. Скверное настроение, как и невезение – тьфу, тьфу! – прилипчиво. Не дай бог, начнет гулять по цеху – тогда все пойдет наперекосяк...

Сейчас, когда все позади и машина призывно голубеет, почти готовая уйти из цеха, Фросин смог наконец позволить себе расслабиться. Это выразилось в его – про себя, только про себя! – нытье и брюзжанье. Да и суеверие проснулось в Фросине: надо, мол, поворчать и поругать машину, чтобы все гладко прошло. И это смог позволить себе сегодня Фросин.

Он постоял немного, поприслушивался к доносящимся четким и отрывистым фразам ребят. Его не видели. Он хотел было заглянуть внутрь, но передумал – чего мельтешить перед глазами. Короткие реплики, если не вдумываться в смысл (а Фросин сейчас не вздумывался), сливались в сплошную тарабарщину. Однако и ее было приятно слушать, она говорила о налаженной работе, о полном взаимопонимании парней:

– Проверь на выходе!

– Есть импульс.

– Длительность?

– Тридцать...

– Добавь!

– Норма, норма,– это уже третий голос.– Давай нагрузку.

– Есть!

 И вдруг истошный вопль:

– Кто взял мои плоскогубцы?

Смешки, потом бас:

– У Петьки посмотри!

Сразу загалдели – голосов пять или шесть:

– У него, у него...

– У Петра Никифоровича проверь.

– Да не брал я плоскогубцы!

– Нет, уж что потерялось – ищи у Петьки!

– Петух, верни человеку плоскогубцы.

– Где мои плоскогубцы?

– Он, он спрятал!..

– Он их за пазуху, того...

Шутливая перебранка прекратилась так же быстро, как и началась. Не понять было, почему предположение о том, что плоскогубцы взял именно Петька, вызвало такое веселое оживление. А из машины опять неслось:

– Врубай пуск.

– Пошел импульс!

– Частота?

– Двадцать.

– Кабель, кабель подключи...

– Эх вы, лопухи! Дайте-ка я...

Фросин собрался отойти. В это время разом смолкла – выключили – аппаратура. Кто-то рассказал анекдот. Взрыв хохота гулко отдался в металлическом нутре машины.

– Ну, так что? Пора начинать работать! – пробасил внутри тот же голос. В нем явственно прорезывались его, Фросинские, нотки. Из открытых дверок кабины вновь вылилась волна смеха. Фросин тоже улыбнулся, покачал головой и отошел, обходя машину сзади, чтобы его не заметили из кабины.

У самодельного, из труб, стенда возились с гидравликой слесари. К Фросину подошел такой же чумазый, как и остальные, мастер.

– После переделки – во! – Он  показал большой  палец.– Никаких вопросов больше нет. И захваты работают как надо!

К ним повернулись, прислушиваясь, рабочие. Над всеми возвышался комсорг Саша Белов. Он смущенно улыбался – хотелось тоже похвалиться, уж очень все хорошо работало, но он постеснялся.

– Ну, так что? Испытали? Теперь на машину ставить. И – быстро, быстро! Работать надо! – Фросин тут же вспомнил смех в машине и сам засмеялся. Вслед за ним засмеялись и все остальные. Засмеялись яркому солнечному дню, тому, что капризная гидравлика укрощена, и тому, что пора ставить ее на машину – ставить едва ли не последний узел.

Фросин кивнул им и пошел. Через весь цех, пересекая косые полосы солнечного света из окон, подтянутый и легкий. Перед ним стояла смущенная улыбка Саши, и он в который раз подумал: «Повезло мне! И Саша, несмотря на неопытность, развернулся, шевелит комсомольскую работу. И механик, тюха-тюхой, а оказался неплохим работником!» Единственное, чего Фросин не смог пока сделать,– это добиться, чтобы механик изменился внешне. Он остался таким же, каким был вначале – бесцветным, неприметным среди всех ремонтников, электриков и сварщиков. Фросин, у которого была проверенная временем теория насчет того, как должен выглядеть и как должен отличаться от своих подчиненных начальник, махнул на него рукой. В конце концов он к механику привык и очень бы удивился, увидев однажды его подобранным и подтянутым, в отглаженном костюме и с галстуком.

С таким настроением не вошел – влетел Фросин в кабинет. За своим столом колдовал над графиком Василий Фомич. Выбивать комплектующие, крепеж, разъемы приходилось Фомичу, Вся работа по организации сварки и монтажа легла на Фомича. В отличие от отлаженного и идущего по наезженному пути производства, на машину все это барахлишко Фомичу приходилось выписывать, пробивать, выбивать и отвоевывать.

Фомич гонял до седьмого пота распределителей и кладовщиков, организовывал трехсменную работу склада, подгонял мастеров, привлекал регулировщиков к проверке деталей.

Фросин сейчас ощутил к Фомичу то же чувство приязни, что и ко всем в цехе. Он прошел к своему столу, но не сел за него, а примостился сбоку.

– Фомич, а Фомич! – громко позвал он.

Василий Фомич поднял голову от бумаги, придерживая толстым пальцем нужную позицию.

– Послушай, ты бы поговорил с транспортным цехом насчет автобусов на следующую неделю.

– Это еще зачем? – Голос Фомича был, как всегда, брюзгливым, а кустистые брови заинтересованно задергались и приподнялись, открыв быстрые темные глаза.

– Как зачем? На той неделе машину за город на испытания  повезем, так нельзя же народ оставить здесь в такой день!

Фомич разочарованно протянул:

– Вот еще! – И снова уткнулся в бумаги. Спустя минуту, он вновь поднял голову и так же ворчливо спросил: – Трех автобусов хватит?

– Хватит, Фомич, хватит! – Фросин не мог сдержать переполнявшей его энергии и опять помчался в цех. Там должны были  производить окончательную регулировку бурильной автоматики, и он не хотел пропустить этого важного дела.

Машина ушла с утра, чуть только рассвело. Сергей, от волнения прихрамывающий больше обычного, уехал с ней. «Пробег был пробный, делать ему там, в сущности, было нечего, кроме как посмотреть на мир из ее качающегося нутра, но у Фросина даже мысли не появилось отказать ему.

Без машины в цехе стало непривычно пусто и как-то неприкаянно. Все слонялись из угла в угол, собирались Кучками. Разговаривали вполголоса.

Несколько раз по цеху прошел Фросин. Лицо его было озабочено. Никогда за все эти месяцы он не чувствовал себя не у дел. Машина пошла в первый пробег. Ей еще предстояло пройти  всевозможные испытания, после которых в ее паспорте появятся штампы ОТК. А сейчас от него ничего не зависело, и он прятал свою растерянность под маской деловитости.

Когда он в очередной раз зашел в кабинет, Фомич, сидевший все утро над бумагами, почти силой усадил его за стол.

– Как, понимаешь, мальчишка – бегаешь туда-сюда! – проворчал он.– Тебе что, делать нечего?

Фросин только хмыкнул – несмотря на свое растрепанное состояние, он углядел, что Фомич с утра сидит над одной и той же спецификацией, проработал которую еще два дня назад.

– Слушай, Виктор, неужели мы каждую машину по два-три месяца делать будем?

Фросин не спешил с ответом. Он встал, прошелся по кабинету, сел боком за стол, вытянув длинные ноги.

– Видишь ли, при нынешнем составе цеха мы  могли бы делать по две-три машины  в месяц,– наконец ответил он.

Василий Фомич только присвистнул в ответ.

– Не свисти, Фомич, денежки водиться не будут... Не забывай, что на этой машине все мы тыкались вслепую. Вот народ пообтешется, переведем на поток, выделим заготовительный участок – пойдет дело! С регулировкой потруднее. Но и то – ведь сейчас практически никто машины толком не знает. Так, общее представление.– Он помахал в воздухе рукой, изобразив это «общее представление».– Регулировщики знают только свои системы, свои блоки... Для них машина – сборище транзисторов и шестеренок. По-моему, они больше всех удивляются, что все это работает!

– Ну, это ты загнул!

– Я серьезно говорю. Понимаешь, как-то я, еще мальчишкой, впервые увидел самодельный радиоприемник. Лежит на столе куча деталей, соединены между собой проволочками, а оттуда – музыка. Вот и они так – смотрят на машину и удивляются: надо же, работает! Обязательно в лес их вывезем, чтобы посмотрели – вот ведь что у нас получилось!

– Психо-о-олог..,– протянул  Фомич. И спохватился: по времени должны были подойти автобусы.  Фросин тоже глянул на часы, заторопился. Вышли в цех, остановились, разные, как два полюса магнита. Как к магниту, потянулись к ним люди со всех концов цеха.

– Команда не расходиться была?– выкрикнул Фросин.

– Была, была! – откликнулись из задних рядов. Передние стояли молча, с улыбчивой внимательностью выжидая, что начальник скажет дальше.

– Ну, раз была – все, за исключением дежурного по цеху, направляются к гаражу. Там нас ждут три автобуса. Садиться без шума, ехать  с песнями. По приезде на место – не разбредаться. Ясно? Выполняйте,– легко перекрыл он голосом возникший гул.

Фомич на всякий случай зашел в каждый автобус и еще раз предупредил – насчет не разбредаться. Показался Фросин. Кто-то тут же выкрикнул:

– Ну что, пора начинать работать! – И все захохотали. Фросин сделал сердитое лицо и зашагал именно к этому автобусу. Ему уступили место. Следом за ним в салон, пыхтя, влез Фомич. «Распустились, понимаешь!– беззлобно думал он.– Дразнят начальника – хоть бы те что!»

В окна бил пронзительный солнечный свет, не летний еще и уже не зимний – весенний, предмайский солнечный свет. Автобус покачнулся, вперевалку выбрался за ворота и зашелестел шинами по прогретому асфальту.

19

К удивлению Фросина, на месте он увидел завкомовкий УАЗик. Ругнувшись про себя, он направился к кучке людей около него, сразу узнав среди них плотную приземистую фигуру директора.

– Пикник решил устроить! – кивнул на Фросина директор, когда тот подошел вплотную. Окружающие дружелюбно засмеялись.– Весь цех привез?

– Кроме дежурных...– улыбнулся Фросин.

– Ну-ну...– Директор крутнул головой.– Посмотрим, что у тебя вышло.

– Вышло, вышло,– подошел поближе Гусев, ведя под руку слегка смущенного присутствием всего заводского начальства парторга цеха.– Он ведь, как в двадцатые годы, ежедневно по митингу в цехе проводил. Верно я говорю? – обратился он к Фросину. За Фросина ответил парторг:

– Митинги не митинги, а собрания были. Не каждый день, но были.

Фросин засмеялся:

– Только давайте сегодня без собраний обойдемся...

От группы молодежи в стороне послышался крик:

– Вон она! Идет, идет!

Земля, уже подсохшая, была бурой от прошлогодней листвы. Здесь, на пригорке, успела пустить робкие изумрудные  стрелки  молодая  трава. Пронизанный солнцем лес, еще прозрачный в своей весенней обнаженности, был тоже бурым. Даль размывали поднимающиеся от земли испарения. Два цвета преобладали  на  земле:  серый и коричневый – чуть  розоватый,  живой и теплый коричневый  цвет. Надо всем этим опрокинулась пронзительно голубая чаша неба.

Фросин не сразу увидел  впереди, на скрывающейся за деревьями  серой  ленте  дороги, синюю, как осколок неба, Машину.

Она приближалась. Переваливаясь, съехала с дороги и покатила по целине, проминая своей тушей глубокие колеи во влажной оттаявшей земле. У пригорка она остановилась, мощно взревела двигателем. Пятьсот лошадиных сил бархатисто рокотали, звук  празднично сливался с ярким солнечным светом, прохладным ветерком и восторженными улыбками людей.

Из Машины никто не вышел, лишь распахнулась дверца кабины. Фросин махнул рукой, в кабине кивнули ему в ответ.

Рокот моторов стал иным. В него вплелся новый, протяжный и упрямый звук. Медленно поднялась, выпрямилась за кормой Машины буровая вышка. Разошлись в стороны и уперлись в землю стальные лапы – опоры. Металлическая рука подхватила, поставила стоймя и вдвинула в вышку четырехметровый карандаш трубы. Мотор заревел надсадно. Труба завертелась и на глазах пошла вниз. Захват уже держал наготове следующую трубу. Ее приняли зажимы, свинтили с первой и она тоже ушла в землю.

– Достаточно! – дал отмашку обеими руками Фросин. Он стоял чуть впереди остальных, пристально следя за Машиной, ловя каждый доносящийся от нее звук.

Бурильная колонна была так же быстро извлечена из земли, развинчена и убрана на место. Легла на спину Машине буровая вышка. Машина отползла вперед, взревела в последний раз и смолкла. Из кабины выпрыгнули на землю водитель и двое регулировщиков, слегка оглушенные шумом двигателя и осознанием важности происходящего. Сергей выдвинулся из глубины Машины, но выходить не стал. Сел на водительское место у распахнутой дверцы, подставил лицо солнцу. Фросин не стал его окликать.

Водитель и регулировщики подошли к Фросину.

– Как аппаратура? – спросил он. Ему молча показали большой палец: на «пять», мол.

– Сколько километров накрутили?

– Сто пятнадцать.

Фросин удовлетворенно кивнул головой. Начальство молча стояло за его спиной.

– Ну что, пора обратно,– голос Фросина был обыденным.– Как и что – расспросим вас после.

Он огляделся. Весь цех стоял рядом, окружив их и Машину полукольцом. Он скользнул взглядом по серьезным мальчишеским и девчоночьим лицам – лицам слесарей, монтажниц, регулировщиков – и громко крикнул:

– Митинга не будет! Все ясно и так! Десять минут на сборы – и домой!

Никто не пошевелился – не верилось, что праздник кончился. И Фросин, чувствуя спиной пронзительный директорский взгляд, крикнул:

– От имени руководства – всем по два отгула! Сейчас приедете на завод, напишете заявления, отдадите мастерам – и гуляйте до пятницы. Ясно? Тогда выполняйте! Он с улыбкой проводил взглядом кинувшуюся с веселыми  выкриками  к автобусам ораву и с преувеличенно виноватым видом повернулся к директору.

– Ох и достукаешься ты, Фросин! – покачал тот головой. Фросин только развел  руками.– Психолог, так тебя и так!

Тут он спохватился, что рядом стоит «экипаж» Машины и прикрикнул:

– А вы чего стоите? Была команда – на завод? Марш-марш! – И  остановил  Фросина: – Поедешь  с  нами,  Виктор  Афанасьевич. Ты уж, Василий Фомич, проследи там за народом, чтобы все в порядке было.

Фомич кивнул и грузно пошел-побежал  к автобусам. Фросин посмотрел ему вслед и без всякой связи с окружающим  подумал: «Как  вернусь,  надо  сразу домой  позвонить. Алия уже должна вернуться». На лицо его, как всегда, когда он думал об  Алии,  пробилась счастливая улыбка  (блаженная – назвал эту улыбку однажды  Фомич).  Фросин  не  поворачивался  к  остальным еще некоторое время, потому что эта улыбка была только его. Его И ее...

Укатили автобусы. Взревела и уползла, набрав скорость, как только вышла на шоссе, Машина. Все уже собрались к УАЗику, как вдруг Гусев, показав рукой, по-детски восторженно воскликнул:

– Смотрите – родник!

Там, где только что Машина пробила упревшую бурую корку прошлогодней травы и палой листы, из глубины, снизу, выбивалась на поверхность и растекалась, отсвечивая синевой безоблачного неба, кристальная ледяная вода.

20

Пришла осень. Незаметно, поверху, по макушкам деревьев в парках и скверах просочилась в бетонные городские заросли. Неожиданно увиделось, что она обосновалась давно, прочно и надолго – до зимы.

Не глубина неба, льдистая где-то там, далеко вверху, не летящие по ветру прозрачные паутинки – лес выдавал присутствие осени, ее спокойное и чуть печальное дыхание. Листья вяли на деревьях. Они цеплялись за ветви, продлевали свое сезонное существование, желтели и багровели. Это было красиво – деревья пламенели, подожженные прохладными осенними рассветами. Красота их была непрочной, до первого ветерка, с которым она ссыпалась вниз, картонно шурша пересохшими, покоробленными своими одеждами.

Алия набрала в лесу целую охапку веток, уже не живых, но еще и не мертвых. Фросин смеялся и предрекал, что она их не довезет. Алия довезла и теперь, высыпав их на тахту, в плаще и босиком – снять плащ и сунуть ноги в тапочки ей, конечно, было некогда – перебирала их и объясняла, что если их немедленно прогладить горячим утюгом, то они, во-первых, расправятся, а во-вторых – простоят так чуть не всю зиму.

Фросин знал, что от электрического утюжного жара листья обесцветятся, но не возражал.

Солнце садилось или уже село – из-за домов виднелась только узкая раскаленно-прозрачная полоска неба над горизонтом. Самого горизонта видно не было. В комнате клубились теплые сумерки. По ногам ползла домашняя воскресная усталость. Приглушенно тинькнул звонок. Фросин прошел к двери, молча открыл. Через порог, впустив за собой желтоватый лестничный электросвет и обрубив его щелчком прикрытой двери, перешагнула Рита. Свет остался в прихожей, более чистый, чем на лестнице – Фросин щелкнул выключателем.

Рита улыбнулась Фросину и проплыла в комнату. У них с Алькой тут же завязался разговор, и Фросин удалился на кухню – покурить в форточку и поприслушиваться к невнятному гулу голосов – со смехом, переспрашиваниями и понижением до шепота.

Сергей Шубин, муж Риты, укатил в Якутию или еще в какую-то Тюмень и увез с собой в муках рожденную заводом первую партию машин. Уже не одну, а целую партию – три одинаковые, похожие, как сестры-близняшки.

Но это только профану они могли показаться схожими. Фросин-то знал, что они – каждая сама по себе, со своим характером, норовом и капризами. Да что знал – он по голосу отличил бы их одну от другой, пройди они за три квартала отсюда и донеси до него сквозь хрупкий осенний воздух бархатистый рокот моторов.

Неслышный за три тысячи верст моторный гул, перестук клапанов, натужный посвист на подъеме, победный гром бьющихся в цилиндрах лошадиных сил собрали сегодня вместе, свели в этот недождливо-сухой осенний вечер, заставили беспокоиться Риту и Фросина с Алией. Риту – за Сергея, Фросина – за машины, Алию – за компанию.

Фросин  поставил на газ чайник,  приготовил  заварной чайничек, пошарил в шкафу насчет остатков индийской заварки. Рита была хорошей гостьей и поить ее грузинским чаем рязанского разлива, то бишь развеса, не годилось. Тут бы  надо цейлонский,  но знакомств  у Фросина было маловато, да и те, что были, подходили больше насчет гаек и болтов, но никак не чая.

Фросин  упустил  момент,  когда запрыгала  крышка  на чайнике. Он задумался – ни о чем, вслушиваясь в негромкое журчание голосов и в самого себя, неосознанно глядя на подоконник, на котором за день проступил обычный налет городской то ли  копоти-сажи, то ли пыли. Было приятно слышать звук голосов, выделяя то Алькин – с хрипотцой, чуть надтреснутый, то Ритин, глубокий и грудной. Он пустил женские голоса поверх сознания, не примая их вглубь, оставляя лишь звуки, позволяя им обволакивать, баюкать и успокаивать. С  приходом Риты появилась какая-то завершенность, домашность и успокоеность. Как будто чего-то не хватало, какого-то последнего звена, чтобы все стало прочно, устойчиво и неколебимо.

Чай  настоялся. Фросин  вошел в комнату – в одной руке фырчащий чайник, в другой – фаянсовый слоненок-чайничек с коричневой терпкой жидкостью внутри.

– Чайник сегодня поет – к чему бы это?– негромко спросил Фросин. От его кухонно-одинокого настроения не осталось и следа, стоило только заняться делом – хлопотать с чайником,  заваривать,  укутывать. Словно бы  все зависело от того, сидит ли он неподвижно или перемещается в  пространстве,  выполняя  любые,  пусть  даже  неосмысленные действия...

– Это – к большим деньгам,– тут же отозвалась Рита. Она даже не улыбнулась при этом.

Фросин поставил заварной чайничек на стол и опустился на стул, осторожно, без стука пристроив рядом на полу чайник.

Алия выговорила Фросину – кто чайник на пол ставит! – потом налила, спокойно и улыбчиво, и Фросин вдруг удивился, как много общего у нее с Ритой – в выражении лица, в интонациях и движениях.

Фросин сидел, помешивая ложечкой в чашке, и наблюдал за оживленными подвижными лицами женщин. Лицо оставались в тени, розовой от низко висящего над столом оранжевого матерчатого абажура – недавнего приобретения Алии. Снизу, от скатерти, на них ложился ровный белый отблеск. Фросин не мог понять, всегда ли они были похожи – порывистая, как птичка, Алия и крупная, спокойная Рита – и он просто не замечал их сходства, или это сейчас, посидев рядышком и посудачив о своих милых женских заботах, незаметно обменялись они повадками и всей своей статью. Он не мог понять, и вывел его из задумчивости смех. Он не сразу услышал его. Просто лица повернулись к нему и губы раздвинулись в улыбке – красивые полные губы Алии, обрисованные, как на рекламе губной помады, четкие до ненастоящести, каких немного найдешь в наших уральских краях, с их мягкой расплывчатостью лиц, и губы Риты,– тоже красивые. Влажно блеснула белизна зубов, и Фросин, охватив взглядом лица, понял, что женщины смеются, и сообразил, что они к нему обратились, а он не услышал вопроса...

Хорошо было за столом. Потом Рита ушла, не позволив проводить себя. Было еще не поздно, ей было недалеко, и Фросин не стал настаивать.