Текст книги "Машина"

Автор книги: Анатолий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

26

На городском партийно-хозяйственном активе секретарь парткома Гусев и директор сидели рядом. Василий Александрович удобно устроился в кресле, сложив руки на животе. Узкие глаза его были полуприкрыты, лицо сделалось сонным. Актив был для директора передышкой – выступать он не собирался, о чем пойдет речь было известно заранее, за завод он не беспокоился. Все было в ажуре, завод уже несколько лет удерживал переходящее Красное знамя министерства, в плане помощи сельскому хозяйству было тоже все благополучно, так что никаких подвохов директор не ждал.

 Актив проходил вяло. Выступавшие говорили однообразно. Они заостряли, ставили, заверяли и обещали. По залу исподволь пополз легкий шумок – ораторов слушали мало. Первого секретаря горкома на активе не было, его прихватила язва и ему пришлось лечь в партлечебницу.

Гусев подумал, что первый заболел не вовремя, самая бы пора навести порядок, на носу – конец года.

Потом Гусев покосился на директора. Василий Александрович так ни разу и не пошевелился – живое воплощение Будды. Лишь острый темный взгляд из-под набрякших век показывал, что он не спит. Гусев попытался сложить руки таким же макаром. У него ничего не получилось, руки съехали на колени, поскольку не было поддерживающего их живота. Гусев усмехнулся и больше пробовать не стал.

Они с директором поссорились две недели тому назад. Поводом послужило исключение из партии начальничка цеха, которого Василий Александрович перетянул за кобой с прежней своей работы. Тот за это время спился. Цех он не развалил окончательно только благодаря заместителям. Они тянули на себе цех молча и безнадежно. Василий Александрович убирать его не хотел – не любил менять раз сложившееся мнение. Тогда Гусев, чувствуя, что безнаказанность дальше грозит метастазами, поставил на повестку заседания парткома персональное дело коммуниста – начальника  цеха. Партком  проходил рурно. Директор взбеленился, но сдерживал себя. Пьяницу исключили из партии, и директору ничего не оставалось, как снять его. Директор выплеснул все на Гусева потом, с глазу на глаз. Затаенное ощущение своей неправоты, в которой он не хотел признаться даже себе, еще больше подогревало Василия Александровича. Гусев спуску тоже не дал.

Сейчас, по прошествии времени, оба осознавали, что погорячились. Каждый искал повод для первого шага к примирению.

Директора дожидалась машина. Выйдя из Дворца культуры металлургов,  в котором обычно проводились все городские и областные мероприятия, директор с Гусевым направились к стоянке. Гусев знал о привычке директора раскатывать на «Волге» и догадывался о ее истинной причине. Но сегодня Василий Александрович отпустил машину и, когда она мигнула удаляющимися красными фонариками, повернулся к Гусеву:

– Может, пройдемся по холодку? А то и ты себе пузо такое же отростишь...

Гусев пожал плечами:

– Отчего же не пройтись – пройдемся... Подморозило. Снег стал крупитчатым и было не скользко. Шли не торопясь. Гусев чувствовал, что директора беспокоит что-то серьезное, потому и потянул его на прогулку. Не хочется ему говорить в кабинете, где все напоминает об их недавней ссоре. Но помогать директору завязать разговор Гусев не стал. Директор еще помолчал, посопел и плюнул на дипломатию – решил, что молчали и вздыхали достаточно, показали друг другу, что помнят о своей драчке при закрытых дверях, а посему можно уже о ней и забыть.

– Ты знаешь, что Скурихина в министерство забирают?– без обиняков спросил он.

– Знаю,– спокойно отозвался Гусев.

– И кого бы ты ожидал увидеть на его месте?

– А вот это нужно подумать... А сам Скурихин кого предлагает?

– Скурихин...– пропыхтел директор и надолго смолк. Могло даже показаться, что он забыл о вопросе. Гусев не спешил, выжидал:

Скурихин был заместителем главного инженера по техническому перевооружению. Он работал на перспективу. Правда, многого он сделать не успел, ибо должность такую ввели недавно. До этого он работал просто заместителем, подчищал грехи главного. Он был наиболее вероятным кандидатом на пост главного инженера. Ему еще не было сорока, в должности зама он проработал всего четыре года, а теперь его забирали в Главное техническое управление министерства, и не кем-нибудь, а сразу начальником ГТУ.

Гусев знал, что когда пополз об этом первый слушок, директор землю рыл – доискивался, где у Скурихина лапа и кто его тащит наверх. Не доискался, был вынужден успокоиться на том, что Скурихин хорошо себя зарекомендовал, а такой неожиданный скачок объяснялся попросту тем, что на пост начальника ГТУ было два своих, министерских, кандидата, и интриги шли там вовсю. Так что Скурихин попал в струю почти случайно. Замминистра, вдоволь поманежив интриганов, вдруг назвал свою кандидатуру. Со Скурихиным он познакомился в одной из комиссий по проверке предприятий, тот ему понравился, он его запомнил, частенько включал в разные комиссии и вытаскивал на совещания. А сейчас он его вспомнил назло жаждущим.

Василий Александрович, убедившись, что козни никто за его спиной не строит, быстро сообразил, что такой шанс посадить наверху еще одного своего человека повторится нескоро, и тоже начал подталкивать Скурихина верх. Теперь, видимо, вопрос решился окончательно, раз уж директор заговорил об этом вслух.

Поскольку директор не отвечал, Гусев добросовестно поразмыслил и честно признался:

– Не знаю, Василий Александрович. Ума не приложу – очень уж неожиданно вопрос возник...

– Это ты брось, Гусев,– в голосе директора звучала насмешка,– где уж неожиданно. Вот что не знаешь – поверю. А что неожиданно – это ты брось...

– Так, все-таки что же Скурихин сказал?

– В том-то и дело, что Скурихин сказал такое, что хоть сколько гадай – не угадаешь. Фросина Скурихин предлагает вместо себя!

– Фросина?

– Вот именно, Фросина...

– Ну, и что?

– Что, что... А я откуда знаю – что... Думаю вот... С тобой, вишь, советуюсь...– За насмешливым тоном директора сквозила немалая доля растерянности. О Фросине в роли заместителя главного инженера он явно раньше не думал.

– То-то главный обрадуется...– нарочито, до идиотизма простодушно выговорил Гусев.

Такой поворот событий нравился ему своей неожиданностью.

– А может, оно и к лучшему?– тут же откликнулся Гусеву директор.

Он все время, с того момента, как Скурихин назвал своего преемника, думал о предложении Фросина ввести специализацию цехов. Эта идея не была для него внове, он и с Фросиным как-то имел полуторачасовую беседу на эту тему. Но опасения главного поломать налаженное производство тоже были весомыми, и Василий Александрович оставил все на потом. А теперь, как только вспоминал о Фросине, он вспоминал о Фросинской идее фикс. Он пока еще не проникся ею и не собирался еще ничего менять, но существующее положение ему не нравилось своей стабильностью и привычностью. Глубоко заложенный в нем инстинкт руководителя требовал динамичности, и директор исподволь, чисто интуитивно готовил себя к восприятию необходимости перемен в организации производства. А Гусев в это время подумал о другом. Ему интересно было, знает ли директор о последней стычке Фросина с главным инженером, когда у Фросина сдали нервы и он разбил телефон. Гусеву рассказал об этом Макаров. Макаров боялся, что Фросин надорвался за последний год и потому пришел к Гусеву – надо последить, не угробить бы мужика. Гусев посоветовал Макарову то же самое, что тот Фомичу,– помалкивать. Пока все шло нормально, но Гусев все-таки уточнил:

– Что к лучшему? Что главный обрадуется?

Директор раздраженно дернул щекой:

– Во-первых, на то и щука в море, чтобы карась не дремал. А во-вторых, сферы деятельности у них едва соприкасаются, так что при желании они друг другу мешать не будут...

Гусев, мысленно обругав себя авантюристом, сказал:

– Насколько я понимаю, вы у меня хотели поинтересоваться, как на это смотрит партком?– Он выделил слово партком.– Так я отвечу, что секретарю парткома Фросин нравится. А вы что думаете об этом, Василий Александрович?

Директор буркнул:

– Я об этом думаю, что секретарь парткома не девица на выданье – нравится, не нравится... Потянет ли?

– Я же говорю – нравится, значит считаю – потянет! Ну, а все же? Я свое мнение высказал, так жду и от вас!

Директор Гусеву так ничего и не ответил.

27

Мир тесен. Фросин в этом еще раз убедился, когда Гена, один из лучших его регулировщиков, женился на Наташке, девчонке из одной с Алией группы. Свадьбу сделали молодежную. Фросину было на ней скучновато. У студентов были свои, студенческие интересы, примкнуть к кружку родителей новобрачных и немногих пожилых он не решился, так и маялся – плясал, пел, вел псевдоинтеллектуальные разговоры о судьбах человечества.

Студенточки косили глазом на Фросина, распускали перед ним перышки – свои ребята им примелькались, в них не было мужского романтического начала. Дома Алия, ластясь к Фросину, сообщила, что он «очень-очень» понравился всем девчонкам. Теперь Алия – через Наташку – оказалась в курсе всех цеховых дел.

А дела в цехе были круто замешаны на тревожном, нервном «быстрей, быстрей». Машина пошла в серию, и все доработки теперь доставались большой кровью. Когда-то Фросину казалось – только бы она пошла, только бы заработала. Но вот, наконец, заработала, и появились новые проблемы. Необходимо стало что-то улучшать, повышать надежность, экономичность, удобство обслуживания. Все чаще Фросин, сцепив зубы, принужден был откладывать эти улучшения до лучших времен, ибо прежде всего необходимо было выпускать машины, пусть и не вполне совершенные, но выпускать.

Было решено все изменения, как предложенные на заводе, так и продиктованные полевыми испытаниями, свести воедино в модернизированном варианте машины. Его все называли М-вариантом. Готовить М-вариант в параллель с выпуском обычных машин было не просто, и Фросин весь издергался.

Цех вырос. Основа у него была здоровая, все получили крещение первыми машинами. Но, как всегда в большой людской массе, появилась и накипь. Фросин безжалостно ее отдирал.

В аппарат ОТК при цехе приняли нового контролера, Сафарова, бывшего преподавателя математики из университета. Он польстился на легкий хлеб и, действительно, устроил себе вольготную жизнь.

Технический контроль – дело деликатное, требующее глубочайшей принципиальности. Сафаров быстро понял, что регулировщикам можно доверять, что после ОТК машину проверяют еще и заказчики, и свел свою работу к простановке подписей на документах. Он был мужик обаятельный и умный, и к тому моменту, когда за него взялся Фросин, у него уже появились значительный авторитет и несколько подражателей. Как только Фросин попытался поприжать бездельников, поднялся страшный крик. К несчастью, кое-кто из регулировщиков, кого вполне устраивали покладистые контролеры, тоже начали роптать. Фросин, в запальчивости, пообещал Сафарову выкинуть его вон с завода. Сафаров только ухмыльнулся – ОТК цеху не подчиняется. Фросина заело. Он дошел до директора. Он положил на стол Макарову заявление с просьбой дать ему расчет по собственному желанию. Конечно, раз уж всерьез пошел разговор: «Или он, или я»,– Сафарова уволили. Но трещинка осталась и в душе Фросина, и в отношениях с людьми.

Алия с неподдельной заинтересованностью разбиралась во всех событиях. Фросин вдруг обнаружил, что в Алии, как в зеркале, отражается через Наташу и Гену мнение рядовых работников цеха обо всем, в нем происходящем. Временами это начинало раздражать Фросина. Тем не менее, он не жалел времени, рассказывая Алие о сути и подоплеке конфликтов. Наградой ему служило глубокомысленное: «Да, Виктор, ты был прав». Это очень его умиляло.

Впрочем, однажды они чуть не поссорились. Это случилось, когда Фросин сравнил производство с хорошо отлаженным механизмом, в котором порча одной шестеренки сразу сказывается на общей работе. Он подробно аргументировал свой пример. На это-то и обиделась Алия:

– По-твоему, людей можно сравнивать с шестеренками? С винтиками и болтиками? Тебя послушать, так все мы не люди, а роботы, и не живем, а функционируем! Нет уж, Фросин, ты эти свои замашки брось!

Ну что она понимает? И Фросин с трудом перевел разговор на другое, и еще долго между ними заметен был некоторый холодок.

Гроза разразилась неожиданно. Молодежь, избалованная самостоятельностью, заявилась к Фросину с очередной сногсшибательной идеей. Фросин, вначале слушавший вполуха и думавший о том, что надо бы отправить Фомича или самому съездить на автозавод, чтобы поторопить автомобилестроителей с поставкой «тележек», вдруг заинтересовался и попросил Гену рассказать все снова и не спеша. Гена, подбадриваемый товарищем, начал сначала. Фросин закурил и слушал, уже не отвлекаясь. Когда Гена замолчал, Фросин еще некоторое время курил, не говоря ни слова.

Негромко гудел электрический камин. Оранжевые лампочки подсвечивали снизу нарисованные уголья. От камина несло электрическим теплом. В зеленоватой воде аквариума тыкались в стекло носами барбусы и меченосцы. Интерьером кабинета занималась секретарь Надя. Фросин ей не мешал, она неведомо как выколачивала из снабженцев и камин, и аквариум, и холодильник-бар, в котором всегда было на выбор несколько бутылок минералки и разных соков.

Слов нет, головы у ребят работали. Фросин не задавал им вопросов, поскольку идею уловил сразу. Ему даже показалось, что он тоже думал о чем-то подобном...

Для обработки данных сейсмозондирования в машине предусмотрен был специальный блок. Москвичи, недолго думая, приспособили для этой цели похожий блок от армейской техники. Разрабатывалась эта техника лет пятнадцать назад и содержала реле, контакторы, следящие системы и прочую белиберду. В блоке во время работы постоянно что-то жужжало, щелкало и вращалось. Ясно, что там, где крутится, там и заедает время от времени. Ребята предложили этот блок не дорабатывать, а вообще выкинуть. Вместо него они решили приспособить стандартную мини-ЭВМ, процессоры для которых недавно начали выпускать сразу несколько электронных заводов. Фросин уже уловил, что регулировщики оригинально и надежно решили проблему стыковки ЭВМ с машиной, обеспечив практически полную взаимозаменяемость блоков.

Но молчал Фросин не зря. Эта идея была как нельзя более некстати. Фросин пробивал в масштабе завода целый комплекс организационных мероприятий, связанных с перецеховкой блоков. С внедрением этих мероприятий каждый цех приобрел бы свой отличный от других профиль. Ведущая роль отводилась при этом самому сложному блоку – блоку обработки данных. Заменив его на ЭВМ, завод получал немалую, в десятки и сотни тысяч рублей, экономию, не говоря о надежности, качестве и прочем. Но производство оставалось бы на том же уровне, проблема специализации цехов теряла свою остроту. Фросин сейчас не думал, чем поступиться. Не стоял перед ним этот выбор. Он думал, как объяснить регулировщикам, что к их идее надо будет вернуться года через два-три.

Фросин нашел слова, прозвучавшие достаточно убедительно, но тут же понял, что парни остались при своем мнении. Как последний аргумент, он прибегнул к сакраментальному: «Я запрещаю»... Получилось совсем скверно – Гена оскорбленно-язвительно поинтересовался, следует ли понимать это, как запрещение вообще думать, и вместе с товарищем непримиримо покинул кабинет.

Дальше все завертелось неправдоподобно быстро. Гена написал рацпредложение. Предложения такого масштаба встречаются нечасто, поэтому рассматривал его техсовет. Фросин так и не узнал, сыграло ли свою роль то, что главный получил возможность отклонить предложения Фросина. Скорее всего, нет. Главный инженер и так бы не согласился перестраивать работу цехов. Цехи его устраивали и в том виде, что имели сейчас. Просто с внедрением микроЭВМ острота и необходимость перестройки сглаживалась, поэтому техсовет благополучно поставил крест на всех начинаниях Фросина.

Фросин вызвал Гену. Сейчас в этом долговязом флегматичном парне воплотилось для него все, что мешает ему работать. Фросин высказал Гене все, что думает о нем и его мышиной возне за спиной начальника. Гена, не потеряв хладнокровия, ответил, что не видит связи между новой конструкцией блока и перестройкой производства. Поэтому ставить одно в зависимость от другого – преступление с государственной точки зрения. Напротив, нужно всемерно пробивать и то, и другое. А что удалось сделать раньше, то пусть так и останется.

В общем, Гена ответил правильно. Хорошо ответил. Так его учил Фросин, к этому его готовила вся предыдущая жизнь. Но Фросин не захотел или не смог увидеть в его словах жизненной правды. Он уже свыкся с мыслью, что нужно многим поступиться, чтобы получить позиционное преимущество в игре, называемой «промышленное производство». Крепко зажав руками край стола, чтобы не хлопнуть по нему с маху кулаком, Фросин тихо и внятно предложил Гене написать заявление о переводе в другой цех, в конструкторы, к черту на рога... А он, Фросин, видеть его в своем цехе больше не желает. Гена взбеленился и выскочил из кабинета, на ходу вытаскивая из кармана авторучку. Через две минуты он положил перед Фросиным заявление: «Прошу дать мне расчет по собственному желанию».

Еще через минуту заявление украсилось резолюцией Фросина: «Отдел кадров. Согласен на увольнение без отработки. Нач. цеха Фросин».

28

Алия пришла, чем-то крепко расстроенная. Ужинали в молчании. Фросин пытался шутить, но шутки повисали в воздухе. Тогда он озлился, ушел в комнату и плюхнулся на диван. Из кухни доносилось непримиримое позвякивание посуды. Фросин вслушался, потом раздражительно хмыкнул и отгородился газетой – чтобы  не видеть,  как она домоет и войдет.

Она вошла. Фросин слышал ее шаги по комнате. Она остановилась у стола, потом села, разложила свои тетрадки. Фросин уже решил, что она начала заниматься, но она неожиданно спросила:

– Как у тебя дела?

– Нормально.– Он пожал плечами, не опуская газеты.

Алия клонила к чему-то своему, неясному пока Фросину, потому что снова начала:

– На работе у тебя как? На работе? Фросин снова пожал плечами:

– Нормально...

– Витя, ты можешь поговорить со мной серьезно?

Он настороженно опустил газету. Алия сидела за столом, положив перед собой руки, выпрямившись. Отсюда, с дивана, видны были под столом ее длинные точеные ноги. Он перевел взгляд с них на лицо и ответил:

– А я с тобой всегда серьезно разговариваю.

– Ты мне можешь сказать правду,  что у вас с Геной произошло?

Это было как раз той темой, на которую Фросину разговаривать не хотелось. Гена попортил ему столько крови, что даже вспоминать о нем было неприятно. Поэтому Фросин пробормотал скороговоркой:

– Ну, подписал, подписал я ему заявление. Все тип-топ, все ладом...

– А с чего это он вдруг написал заявление?

Тон был прокурорский. Алию окутывала торжественная строгость, и Фросин понял, что отвязаться не удастся, он со вздохом сел. Диван скрипнул от его движения.

– Ну, чего ты от меня хочешь?– голос вышел жалостливым, но на Алию и это не подействовало.

Выждав суровую паузу, она ровным голосом предупредила:

– Имей в виду – мне все известно!

И эта туда же! Фросин бросил газету, поднялся, заходил по комнате. Алия следила за ним взглядом. Фросин сердито бросил:

– Раз уж тебе все известно, то не спрашивай, что у нас с ним произошло.– Он сделал ударение на словах «у нас с ним».– У нас с ним ничего не могло произойти. У нас с ним слишком мало общих точек. А вот у него произошло.

Фросин снова выделил слова «у него».

– У него, раз уж ты так   интересуешься, произошли сущие пустяки. Он только ослушался моего прямого приказания, чем загубил очень важное  дело.  А потом он только подал мне заявление, а я только написал: «Не возражаю»!

Алия не сводила с Фросина глаз. Фросин почувствовал вдруг злой азарт и прилив сил, как всегда перед схваткой. Действительно, все вдруг оказалось против него – начиная с проклятого щенка Гены с его проклятой идеей и кончая Алией. Впрочем, Алия поет с голоса Наташки, Гениной жены. Что ж, придется выдержать и это объяснение.

Алия выбрала неудачное время для выяснения отношений. Очень неудачное. Неудачнее найти было просто нельзя.

Алия сидела за столом и чувствовала холод. Он охватывал шею, полз вдоль спины. От него немели губы. Шевелить ими было тяжело и она с трудом выговорила:

– Витя, неужели ты правда уволил Гену? Неужели ты даже не попытался выяснить, прав он или нет?

– Слушай, Алька, если бы ты разбиралась в производстве, я тебе все объяснил бы. А так, уволь, не могу!

– Но Геннадий прав или нет?

– А может, прекратишь допрос?

– Ты не виляй. Я в твою технику не лезу.. Ты мне ответь только, пытался разобраться с Геной или нет?

Фросин взорвался:

– Этот твой Гена такую свинью мне подложил! Чистоплюи подобрались! Один чище другого. И ты туда же лезешь – все закопать меня хотят. Все!

Он с маху уселся на диван, откинулся, спросил с издевкой:

– А у тебя-то информация откуда? От Генки? От Натальи?

– Какая тебе разница – от Гены, от Наташи... Значит, правда. А я, дура, не поверила. Как же ты мог, Витя?

– Что – мог? Что – мог? Я что – убил кого, ограбил?

– Но ведь ты Геннадия назвал непорядочным человеком, сказал, что он землю роет, лишь бы себя показать. Или этого тоже не было?

– Вали на меня, все вали! А я оправдываться не буду – сказал, так сказал. А еще что? Что еще тебя интересует? Хочешь, я расскажу, какой бледненький вид у твоего Гены был, когда я ему подписал заявление?

У Алии лицо стало непослушным. Она его не чувствовала. Пришлось прижать щеки ладонями. Под пальцами кожа лица пылала. Это было странным – ведь Алия ощущала холод...

Слегка раскачиваясь, она простонала:

– Ах, какой же ты, Витя... Ах, какой ты...

Алия как будто на что-то решилась. Она отняла руки от лица, быстро и решительно складывала стопочкой тетради, разбросанные по столу. Пальцы ее дрожали. Она не поднимала глаз на Фросина, как будто от одного взгляда на него ее решимость могла исчезнуть. Потом она все же посмотрела на него в упор, и у Фросина ослабло внутри. И она сказала опять, удивленно и словно про себя:

– Ах, какой же ты, Фросин... Значит, винтики мы все? Функционируем помаленьку? А если я не хочу быть винтиком?

Она кричала шепотом, забирая со стола и засовывая в сумку тетради. Тетради не лезли. Они упирались углами. Углы завернулись, и Алия силой втолкнула тетради. Сумка перекосилась и раздулась.

Пока она сидела за столом, Фросину казалось, что еще не все потеряно, что, может, и обойдется как-нибудь. Но она вскочила на ноги, схватила перекошенную сумку, и на Фросина дунуло холодом, перехватило дыхание. Чувство непоправимости происходящего парализовало волю. Чтобы сделать хоть что-то, остановить, предотвратить, Фросин сказал со спокойствием хватающегося за соломинку:

– Ладно тебе, Аль... Чего ты? Ерунда это, мелочь. Нет повода для паники, подумаешь – заявление...

Его голос прозвучал ровно. Это подлило масла в огонь:

– Не могу я, не могу... Я-то думала – случайно все... А ты не случайно, нет... Для тебя все – ерунда. Все вокруг винтики... Да я не могу на тебя смотреть. Я не забуду никогда,  что ты Геннадия прогнал, ты его под ноги себе бросил, когда он стал не нужен, когда осмелился сам то-то сделать!

Фросин сделал было движение к Алии. Она отпрянула:

– Не подходи!

И столько страха было в ее лице и голосе, что он не осмел больше встать и так и смотрел сидя, как она выбежала  в  прихожую,  оделась, процокала  каблучками  на кухню, пробежала опять в прихожую и выскочила, наконец, из квартиры.

Фросин долго просидел в трансе. Он не заметил, сколько прошло времени. Потом пустота в душе сменилась едкой горечью. Он встал, машинально привел комнату в порядок, постелил и лег. Нет, звонить, узнавать он не будет! На него все ополчились. Но его не добить. Это все делается специально. И Альку настроили против него. Это все Геннадий через Наталью действовал. Хотят его лишить Альки, бьют ниже пояса. Ждут, что он сломается...

... Это даже хорошо, что так вышло. По крайней мере, ему теперь все стало ясно. Рассчитывать нельзя ни на кого. Даже Алия – и та против оказалась. Это у нее непроизвольно получилось – ударить, его побольней. Слабого бьют все, скопом. Добивают. Она тоже решила добавить. Это ведь всегда так – стоит упасть, и все. Запинают ногами.

Но в этот раз все ошиблись. И Алия ошиблась. Он еще крепко стоит на ногах. Его так просто не сбить. Он еще всем покажет...

Фросин представился себе большим раненым зверем, на которого кинулись осмелевшие собаки, рвут его, почуяв близкий конец. И как зверь, знающий свою силу и злорадствующий печальной участи просчитавшейся своры, Фросин лежал без сна, чувствуя, как мышцы наливаются злобой. Его трясло от злобы и от силы, переполнявшей каждую клетку тела. Ему не терпелось, хотелось поскорее встретить новый день, чтобы опять идти всем навстречу, не сворачивая с дороги, не обращая внимания на укусы и на предсмертный хрип тех, кто не успел увернуться от тяжелого удара его лапы...