Текст книги "Перед лицом закона"

Автор книги: Анатолий Акимов

Соавторы: А. Рекунков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Олег Шмелев, Владимир Востоков.
ЗНАКОМЫЙ ПОЧЕРК

Повесть

Глава I.
ЯДОВИТЫЕ ОТКРЫТКИ

Генерал Басков много повидал на своем веку. Ему доводилось наблюдать человеческие поступки, в которых проявлялся такой высокий дух и такая могучая воля, что он считал для себя большой честью быть хотя бы простым их свидетелем. Приходилось ему по роду службы иметь дело с такими субъектами, что порой омерзительно было дышать с ними одним воздухом. В общем, широта его представлений о людях и о мотивах, движущих их деятельностью, давно уже позволяла ничему не удивляться.

И генерал не очень-то был удивлен, когда из Москвы ему прислали в пакете несколько необычных открыток. Начав читать одну, генерал держал ее за уголок между указательным и средним пальцами левой руки. Он никогда не был ни сентиментально-чувствительным, ни брезгливым, но после первой же фразы поставил открытку на стол, прислонив к чернильнице.

Она адресовалась в редакцию одной из московских газет, содержала ругательства и была антисоветской. Подписано: «Группа содействия». Что за группа? Кому содействует? Почерк, вероятно, чуть измененный, мелкий, но разборчивый. Ни одной ошибки, все запятые расставлены точно. Слог интеллигентный и говорит о начитанности автора. Почтовый штемпель свидетельствует, что открытка отправлена в Москву из города, где работает генерал.

Вторая открытка, тоже посланная в редакцию центральной газеты, была заполнена жалобами некоего «старого потомственного рабочего» Соломахина, который стал жертвой административной несправедливости, лишен квартиры. В конце – угрозы. Остальные открытки в том же духе. Все явно принадлежат одной руке, стиль везде одинаковый.

Разные бывают анонимщики. Когда человек сообщает в ОБХСС или в комиссию народного контроля о каких-то злоупотреблениях другого человека, о хищении или преступной бесхозяйственности и, опасаясь ответных мер со стороны разоблачаемого, не называет себя, – это еще как-то можно понять, да и то с трудом. Но есть анонимщики, которые шлют письма руководству учреждений, райкомам партии, разным комиссиям, женам и мужьям своих сослуживцев или соседей с единственной целью – укусить исподтишка, посеять сомнение в чьей-то честности или супружеской верности и из темноты наблюдать, потирая липкие свои ладони, как хорошие, прямодушные, наивные люди растерянно объясняются друг с другом, оскорбленные и удрученные низостью клеветника. Этот тип анонимщиков вызывает чувство гадливости. Диву даешься, неужели для того только и учили людей грамоте?

В принципе лучший ответ анонимщикам – не реагировать на их грязные писания. Генерал не мог поступить так. Его служебный опыт давал ему право рассматривать «Группу содействия» как мрачный курьез, плод воспаленного воображения, но антисоветский тон открыток и сам факт, что именно в открытых, а не закрытых письмах решил излить свою душу аноним, настораживал. Вероятно, писавший рассчитывал на то, что открытки прочтут по пути к адресату многие глаза: начинались они словами «К сведению всех!».

К тому же автор, вероятно, рассчитывал сыграть на внимании, которое оказывается в редакциях да и вообще во всех учреждениях письмам.

Перечитав их еще раз, Басков понял, что не отступится, пока не увидит автора. Что-то было задето в самой глубине его существа.

Кто он, этот аноним? Чем занимается? Как живет? Судя по стилю, ему привычнее держать авторучку, чем рукоятки токарного станка или баранку грузовика.

Что водило его пером? Бессильная злоба? Желчь злопыхательства? Или какая-то обида, переродившаяся в слепую ненависть? Ясно одно: это, конечно, не агент какой-то разведслужбы, агенты так не действуют. Это скорей всего полуфабрикат, но если такая личность вдруг попадет в чужие руки, она может превратиться в активного врага.

Генерал поднял трубку внутреннего телефона и набрал номер капитана Краснова.

– Зайдите ко мне...

Тут по устоявшемуся правилу – или штампу? – следует сказать: генерал неспроста вызвал именно капитана Краснова. Надо сказать, что, мол, Краснов был как раз тем человеком, который более других подходил для данного случая. Ничего не поделаешь, мы так и поступим, ибо так оно и было, именно Игорь Краснов, как никто другой, годился для розыска анонима и для работы с ним.

Путь Краснова в органы госбезопасности был если и не типичным, то очень простым. Окончив восемь лет назад юридический факультет, он полгода служил помощником районного прокурора, потом три года работал в угрозыске, тогда и в партию вступил. Когда ему предложили перейти в управление КГБ, он высказал совершенно искреннее сомнение: мол, справлюсь ли? – потому что считал все связанное с работой чекистов категорией какого-то высшего порядка, до которой он еще не дорос. Но беседовавший с ним человек напомнил, что, во-первых, в практике Краснова уже было два случая, которые по своим особенностям потребовали тесного контакта с чекистами, а во-вторых, чекистский опыт – дело наживное. Главное – в чертах личности. «Я не буду эти черты перечислять, потому что не люблю громких слов, – сказал тот человек. – Но, как нам кажется, вы, Игорь Иванович, ими обладаете. Поэтому не терзайтесь сомнениями». Краснов согласился, но все-таки не без сомнений.

Вообще-то он был, как говорится, не робкого десятка, иначе бы ему в угрозыске не удержаться. Более того, на его счету числилось там несколько дел, которые по зубам только очень решительным и смелым людям. Он стал самым заправским оперработником. За три года Краснов сделался даже несколько развязнее в общении, а в его обиходной речи проскакивали кое-какие словечки из специфического лексикона тех, кому он при аресте надевал наручники. Все это Краснов с удивлением замечал за собою и вел с этим борьбу, не всегда, правда, успешную, однако твердо знал, что избавится от шелухи. Склонный к самоанализу, он понимал, что начал поддаваться чисто внешнему влиянию своих малосимпатичных «подопечных» лишь по молодости лет. Но все же испытывал недовольство собою, особенно когда в разговоре с обычными, честными людьми у него с языка непроизвольно срывалось что-нибудь вроде «залепухи» или «поканали». Бреясь перед зеркалом, он иной раз ловил в выражении своего лица нечто неуловимо чуждое тому, что он привык видеть до поступления в угрозыск, – сдвинутые брови, кривую складку в углу рта. И чтобы все это разгладить, он в такие дни старался вспомнить себя совсем молоденьким, когда уезжал учиться из родного села, вспоминал, как в сопровождении заплаканной мамы перед тем, как идти на станцию, ходил прощаться с отцом в его авторемонтную мастерскую.

Когда решался вопрос о важной перемене в жизни, посоветоваться ему было не с кем. Жениться в свои тридцать два года он еще не успел – все не о том как-то думалось. Родителям он посылал письма, хоть и не часто, но регулярно, да ведь что могут посоветовать старики, столь далекие от его забот? И вообще о подобных вещах он ни с кем не считал себя вправе разговаривать, полагая, что эти вопросы надо самому решать. Не маленький...

Краснова сначала послали на краткосрочные спецкурсы, а сразу после их окончания его вызвал для знакомства и напутственной беседы начальник областного управления КГБ генерал-майор Басков.

Генерал увидел перед собой среднего роста светловолосого человека, смотревшего на него своими синими глазами чуть настороженно. Генерал по анкете знал, что он тридцать девятого года рождения, значит, ему всего тридцать два, но выглядел этот новичок значительно старше своих лет, эдак под сорок. Может быть, оттого, что был он плотного телосложения, а у глаз и на лбу даже издалека заметно прочерчивались морщины. Генерал давно, еще на заре своей чекистской юности, выработал правило не доверять первому впечатлению, однако новичок вызвал в нем симпатию. И генерал подумал, что будет рад, если не ошибется.

Краснов доложил о себе по форме, официально. Генерал, пригласив его сесть, сказал: «Меня зовут Анатолий Иванович. Можно без чинов». Краснов тихо произнес: «Есть, товарищ генерал», – чем вызвал у Баскова улыбку.

Первое дело, порученное Краснову, было не из тех о каких грезят мальчишки, мечтающие стать легендарными ловцами шпионов и диверсантов, однако оно сразу создало Краснову хорошую репутацию среди товарищей по управлению.

А суть вот в чем. Список государственных преступников включал в себя некоего С. Этот предатель служил у фашистов сначала полицаем, потом в гестапо и зверствовал в западных областях Украины, превосходя в усердии своих хозяев. После освобождения оккупированных территорий он исчез бесследно, однако удалось установить, что С. остался в пределах страны. Десятки лет числился он в списке разыскиваемых, и те, кому положено искать этих выродков, словно бы носили камень на своей человеческой и профессиональной совести, пока такой вот С. гулял на свободе, пока не отомщена пролитая им людская кровь.

От дела С. веяло безнадежностью, но прекращению оно не подлежало. И его поручили Игорю Краснову. Он, конечно, старался. За три месяца он облетел чуть не всю страну, встретился не менее как с двумя сотнями человек, вдоволь наглотался архивной пыли. Мало спал, мало ел и потому похудел на целых шесть кило. И хотя синие глаза его запали немного, он помолодел и выглядел теперь не на сорок, а на тридцать. И не столько потому, что сбросил лишние килограммы, сколько потому, что нашел С.

В истории поиска не было, собственно, ничего необычного, кроме одного момента, который и заставил старших товарищей Краснова глядеть на него с уважением, так как подобные моменты встречаются не столь уж часто.

С., чтобы надежнее замести след, придумал не укладывающуюся в голове нормального человека вещь. Нет, он был психически совершенно нормален, но в нем гнездился звериный страх перед расплатой, а расчет был прост: лучше лишиться какой-то одной части тела, чем жизни. То, что он сделал, каждый сочтет изуверством по отношению к самому себе, но такова уж была его лютая натура, а на всяческое костоломство он во времена службы в гестапо стал великим мастером. Без содрогания слышать о подобном невозможно, но если покопаться в истории человеческих пороков, то можно вспомнить, что в старинные времена находились же убийцы-каторжники, которые, чтобы, идя этапом на Сахалин, подольше задержаться в приглянувшейся им пересыльной тюрьме, прибивали себя гвоздями к нарам. Подумать страшно...

Пробираясь подальше на восток, С. февральской ночью 1945 года на небольшой станции под городом Куйбышевом, метрах в пятидесяти от станционного здания, положил на рельс левую ногу перед проходившим тормозившим поездом, положил аккуратно, икрой. Закрутило его по щебенке, ободрало всего, но левая нога ниже колена была отрезана именно так, как ему хотелось. Закричал он неистово, сбежались люди – станционные и из пассажиров. Нашлась умелая женщина, наложившая ему тугой жгут, нашлись сани, на которых С. отправили в поселковую больницу, где хирург сделал ему операцию.

Надо сказать, что перед тем С. выпил две бутылки крепчайшего самогона – не для храбрости только, а и для того, чтобы все выглядело, по его собственному выражению, «в натуре». Заполняя после операции историю болезни, хирург записал, что пострадавший найден в состоянии сильного опьянения. В кармане гимнастерки у С. лежали документы на имя младшего сержанта Пахомова, демобилизованного из армии по причине тяжелого осколочного ранения именно в левую ногу, сделавшего голеностопный сустав неподвижным. Утром хирург без особенного любопытства и тщания осмотрел обрубок ноги, но он был так размозжен, что разобраться, где там приходилась рана и подвижен ли сустав, не представлялось возможным, да хирург и не очень-то к этому стремился. Ведь хотя и по пьяному делу, но пострадал Пахомов хуже, чем на фронте.

Хирурга понять можно. Так же как и тех, кто занимался розыском С. до Краснова. На него и раньше выходили, но в конце концов все-таки снимали подозрения. Искали-то человека с двумя ногами, а С. – Пахомов был одноногий. Да к тому же он, между прочим, от протеза отказался, всегда на костылях, чтобы всякому было видно, что он одноногий инвалид.

Краснов нашел С. на Урале. Тот жил в большом городе вдвоем с женой, получал пенсию как инвалид войны и работал директором пошивочной мастерской. Краснов все раскопал, добыл такие доказательства и составил такое обвинительное заключение, что ни один суд не смог бы его опровергнуть.

Что называется, единым махом Краснов стал в один ряд с опытнейшими сотрудниками областного управления КГБ. Но дело, которое ему поручили после этого, показалось Краснову до обидного неинтересным и малозначительным. Какие-то юнцы вьются вокруг иностранцев, какие-то тряпки, жевательная резинка... Нет, он не задрал нос после первой же удачи, ему это не грозило даже и после десяти удач, ибо он никогда не считал себя лучше других, но все же ожидалось что-то более серьезное после того, как он показал себя в работе.

Словно подслащивая пилюлю, ему в тот же день выдали ордер на однокомнатную квартиру, в которой уже стоял телефон. Раньше он жил в коммунальной квартире с двумя соседями, в комнате площадью двенадцать квадратных метров.

Переехал он за один день и для кухни столик и шкафчик успел купить, и еще осталось время написать письмо матери с отцом.

Со следующего утра он занялся юнцами. Дело это было из того ряда, который проходит под аптекарски невкусной рубрикой: «Профилактика». Однако по мере углубления в новую работу Краснов неожиданно для себя обнаружил, что ему интересно. Оказалось все это не так уж невинно и незначительно. Двое из компании зашли уже так далеко, что еще шаг, и их можно было бы привлекать к ответственности по весьма суровой статье Уголовного кодекса, трактующей об измене.

Краснов занимался юнцами и их легкомысленными подругами дольше, чем с С. И в конце концов переломил их хрупкую судьбу. И почувствовал неведомую дотоле радость. Остановить человека в метре от черты, за которой начинается предательство, – это рождало совершенно особенное удовлетворение.

Краснов почувствовал вкус и тягу к такого рода делам и с тех пор в течение трех с лишним лет только ими и занимался...

Именно потому генерал Басков вызвал капитана Краснова, когда прочел ядовитые открытки. Басков считал профилактическую работу очень важной.

Войдя, Краснов остановился у двери.

– Вы меня звали, Анатолий Иванович? – Он уже давно перестал смущаться перед генералом и относился к нему просто с тем почтением, которого достоин человек старше годами, опытом и должностью.

Басков кивнул на открытки, лежавшие перед ним, и откинулся на спинку кресла.

– Прочти.

Краснов взял открытки, сел к длинному столу. Прочел раз, прочел другой, сказал протяжно:

– Да-а...

– Надо найти автора.

– Автора? – спросил Краснов, нажимая на последнее «а».

– Писано одной рукой. Приглядись: почерк изменен, но везде одинаково изменен.

Краснов перечел открытки.

– Вы правы, Анатолий Иванович.

– Ищи.

– Найдем. Я свободен?

– Текущее отложи, занимайся только этим. У тебя там ничто не горит?

– Только что закруглился.

– Ну и хорошо. Иди.

...Прежде чем составить план правильного регулярного поиска, Краснов решил выяснить, кто такой «старый потомственный рабочий Соломахин», которому посвящена одна из открыток. Если это не мифическая личность, у него сразу окажется в руках зацепка.

В городе нашлось четыре Соломахина. Соблюдая обязательную в таких случаях щепетильность, Краснов собрал о них сведения, которые были глубже анкетных, но все же довольно поверхностны, и это вполне естественно. Если справки наводятся окольными путями да еще при жестком условии, чтобы не бросить на человека ни малейшей тени, – такие справки не могут дать о человеке исчерпывающего представления.

На дворе стоял июль, изнурительно жаркий в этом городе, и Краснову пришлось попотеть за десять дней, потраченных на Соломахиных, – и в буквальном и в переносном смысле. Даже в море ни разу не купался.

Из четырех только один Соломахин был рабочим – токарем электромеханического завода. Правда, он не старый, а всего на год старше самого Краснова. И квартиры не лишен, как утверждается в открытке, а, наоборот, полгода назад получил двухкомнатную в новом доме. Зовут этого Соломахина Николаем Егоровичем. Член партии. Женат, есть сын семи лет. Имеет автомашину «Запорожец», старенькую, первого выпуска,

С него-то и начал Краснов и предпочел действовать в открытую.

Рано утром в субботу он приехал на улицу Гончарова. От автобусной остановки до дома № 47 было метров сто. Несмотря на то, что шел лишь девятый час, пекло неимоверно. Когда набегал ветерок, акации, уже успевшие припылиться, шелестели сухим бумажным шелестом.

Пройдя полпути, Краснов увидел справа небольшой пустырь и на нем разноцветные коробки вплотную друг к другу поставленных железных гаражей, штук двадцать. У большинства ворота были растворены, хозяева хлопотали возле машин.

Краснов подумал, что, может, и Соломахин здесь, и свернул к гаражам. В третьем справа стоял на домкратах «Запорожец» со снятыми задними колесами. В дальнем углу гремел железками невысокий человек с коротко стриженным затылком, в рубахе с короткими рукавами. Краснов чутьем угадал, что это и есть Соломахин. Из железной коробки дышало теплым бензином,

– Здравствуйте, Николай Егорыч! – сказал он весело.

Соломахин обернулся, ответил машинально, не разобрав, что голос незнакомый:

– Привет. – Потом, взглянув на Краснова, оставил свои железки, вышел из угла. – Ко мне? Вы что, из газеты?

– Нет. А почему вы решили – из газеты? Из какой? – все так же весело спросил Краснов.

Соломахин как будто насторожился и, в свою очередь, спросил:

– Ну, раз вы не корреспондент, так откуда меня знаете?

Краснов поглядел на белесо-голубое небо.

– Жарковато тут, Николай Егорыч. И курить опасно. Где бы нам поговорить?

Соломахин был, видно, человек догадливый.

– Можно пойти ко мне.

– Лучше прогуляемся по улице. Там хоть тенечек есть.

Соломахин запер гараж на висячий замок, и они полагали на теневую сторону улицы.

– Закурим, – сказал Краснов и вместе с пачкой сигарет «Новость» достал из кармана свое служебное удостоверение, развернул его в пригоршне. – Вот, посмотрите.

Соломахин опять-таки все понял: незнакомец предъявляет документ так, чтобы не привлечь внимания посторонних. В удостоверение он глядеть не стал, а сигарету взял. Закурили.

– Вы не удивляйтесь, Николай Егорыч, – начал Краснов, но Соломахин перебил его:

– Не знаю, как вас звать.

– Игорь Иванович.

– Ну, будем знакомы, – серьезно сказал Соломахин.

У Краснова еще там, в гараже, когда Соломахин помянул про газету, мелькнула догадка – вовсе не блестящая, скорее простая, как гаечный ключ, который Соломахин держал в руке. Теперь у него план разговора изменился. Он спросил:

– Почему все-таки вы меня приняли за корреспондента? Приходилось давать интервью?

Соломахин усмехнулся:

– Какие там интервью! Фельетон обо мне писали.

Теперь совет не удивляться следовало бы дать Краснову.

– То есть как? За что?

– Не против меня фельетон. Наоборот.

– Не понимаю.

– Ну, конфликт был с администрацией.

– Из-за квартиры? – проверяя свою догадку, спросил Краснов.

– Да. Только ведь я никому не жаловался. Это ребята из бригады в газету написали, ну и завертелось. Приехал на завод корреспондент...

– А в чем конфликт?

Соломахин вздохнул. Можно было понять, что ворошить это дело ему не очень-то приятно.

– Понимаете, моя очередь на квартиру была, а дали Сушковой. Замдиректора на местком жал. Она в отделе кадров всего год проработала, а я тут с пятьдесят пятого... Не считая армии... А она ему оказалась племянницей, хотя фамилии разные.

– Значит, подействовал фельетон?

Соломахин как-то смутился.

– За мной квартира осталась. Только его-то зря освободили.

– Зама?

– Да.

– А может, не зря? – сказал Краснов.

– Может... Только мне неприятно... Получилось – из-за меня.

– А когда фельетон публиковали?

– Да сразу после октябрьского праздника.

– В «Вечерке»?

– Нет, в «Коммунисте».

Задерживать Соломахина разговорами больше не было нужды. Краснов повернулся, они зашагали обратно, к автобусной остановке.

– Спасибо, Николай Егорыч. Извините, что оторвал от дела.

– Какое дело! Сегодня ж суббота.

– Тем более. – Краснов подмигнул, уверенный, что Соломахин не сочтет это ни игрой в простачка, ни подлаживаньем. Как-то само собой получилось. Но добавил серьезным тоном: – Все это строго между нами.

– Ясно.

– Ни о чем не беспокойтесь. Что мне надо было от вас узнать, я узнал. И точка.

– Я и не беспокоюсь.

– Будьте здоровы.

У Соломахина руки были в масле, и он, сжав правую в кулак, протянул для пожатия запястье.

– Будьте здоровы, Игорь Иваныч.

И они расстались...

Имелась богатая возможность пошутить в собственный адрес. Так-то вот, товарищ Краснов. Аноним, которого вы ищете, тоже выписывает газету «Коммунист», но читает ее гораздо внимательнее, чем вы. Действительно, Краснов выписывал эту газету и не пропускал ни одного фельетона, но вот не запомнил же случая с Соломахиным. А память у него не из худших.

Но что дальше? Как искать анонима?

Азбучная вещь: нельзя оставить без внимания корешки подписных квитанций. Они в большинстве пишутся пером или шариковой ручкой, и если аноним подписывается на областную газету, то... чем черт не шутит.

Работенка оказалась нудной. Перебрать несколько тысяч квиточков, сличая их с открытками, – дело нешуточное. У Краснова после трех дней этой работы в глазах рябило так, что он целую неделю ни газет не мог читать, ни книжек перед сном. Но спину он гнул не напрасно: почерк на одной из квитанций чем-то был схож с почерком открыток. Краснов сделал с этой квитанции фотокопию и навел кое-какие справки о подписчике. Храмов Е. П. работал старшим преподавателем в технологическом институте, от роду пятьдесят восемь лет. Вроде бы странно человеку с такими данными выступать в роли анонима, да еще пасквилянта. Но все бывает... Краснов наметил разузнать в ближайшем будущем о Храмове поподробнее.

Он еще и еще раз перечитывал открытки и все пытался себе представить, что за человек этот аноним – какой у него характер, как выглядит, молод или стар.

На первый и последний пункты он отвечал самому себе категорически: по натуре это сквалыга и педант, и, конечно, не молод. Ну и что?

Как так «ну и что?»? Если он педант, то непременно должен питать глубокое почтение к субординации и порядку. А значит, по логике можно предположить, что не сразу он рискнул воззвать к высшим инстанциям, не сразу обратился к Москве. Такой тип должен был сначала попытать себя, так сказать, на местном поприще. Может быть, какое-нибудь городское учреждение получало открытки, писанные тем же угловатым почерком, с явно искусственным наклоном влево? Получали и, брезгливо поморщившись, бросали в корзину, А может, у кого-нибудь сохранилась хоть одна открыточка? Найти бы, получить в руки – стало бы легче. А если аноним писал кому-нибудь персонально – это будет в сто раз лучше...

Краснов понимал, что в этих выкладках больше гадания, чем здравого смысла. Надо по этой нитке пройти. Но как искать произведения анонима, предназначавшиеся им для местного употребления? Для этого у Краснова имелось подходящее средство.

Одним из важных инструментов в своей профилактической работе он считал лекции. За три минувших года он прочел их великое множество – на заводах, в институтах, у железнодорожников, в морском порту, в школах. Ему нравилось готовиться к лекции, составлять конспекты, обдумывать построение – нравилось, может быть, потому, что все это напоминало далекие теперь студенческие годы.

У него еще до того, как генерал поручил ему это расследование, было намечено прочесть несколько лекций в учреждениях в первой декаде сентября, лишь колебался немного в. направленности темы. Теперь тема определилась сама собой.

Потратив два дня, он написал доклад об идеологической борьбе, назвав его «Идеологическая диверсия». И подзаголовок: «Методы наших идейных противников». Так должно было стоять в исполненных от руки афишах.

Имея в виду тот факт, что аноним, безусловно, принадлежал к интеллигентной среде, Краснов наметил для своих лекций институты научно-исследовательские и учебные, консерваторию, областное издательство. Созвонился с парткомами и партбюро, договорился о датах и попросил вывесить объявления заранее. Почти везде, куда он звонил, его уже знали по прежним выступлениям, никаких заминок не произошло...

Когда человек упорно ищет что-то и наконец находит, трудно порой бывает определить, закономерность это или везение. Но не впервые говорится: удача ждет ищущего только на правильно избранном пути. Краснов нашел анонима быстрее, чем рассчитывал, и в этом была удача, основанная на закономерности.

Лекцию свою Краснов составил не без хитрости, но хитрость эта и вообще шла на пользу делу и работала на его узкую задачу. В лекции был маленький раздел, посвященный бездумным брюзгам, раздражающимся по любому поводу, и гораздо реже встречающимся злопыхателям. В разделе рекомендовалось различать два эти типа людей. И как бы между прочим – но к месту – тут же говорилось об анонимщиках, портящих хорошим людям кровь, вносящих иногда разлад в семью и даже в целые коллективы.

Удача ждала Краснова в технологическом институте – там, где работал Е. П. Храмов, чья подписная квитанция в виде фотокопии хранилась у Краснова в сейфе.

После лекции к Краснову у выхода из актового зала робко подошла немолодая женщина в темно-синем костюме. Было заметно, что ей стоило труда решиться на разговор.

– Простите, можно задержать вас на минутку? – спросила она.

Краснов видел, что ее надо приободрить.

– Конечно! Для того я и здесь.

Они отошли в дальний, тупиковый конец коридора.

– Слушаю вас, – сказал Краснов.

– Я преподаю... уже семнадцать лет... Моя фамилия Волкова... Антонина Сергеевна... – Она все еще смущалась.

– Да, Антонина Сергеевна, я вас слушаю.

– Понимаете, как-то неудобно говорить... Вроде жалобы... Но, знаете, очень уж наболело... Я об анонимках...

– Это всегда неприятно. Но считайте, что мы развиваем тему лекции.

Она сделала неудачную попытку улыбнуться.

– Понимаете, нас всех просто трясет.

– Кого всех?

– Ну, преподавательский состав.

– От анонимок?

– Да.

– И вы лично тоже получали?

– Я – нет, но мои товарищи...

– А нельзя ли взглянуть хоть на одну анонимку?

Волкова уже оправилась от смущения и говорила спокойнее:

– Моя подруга несколько раз получала. Вернее, ее муж. Но вы же понимаете: такие гадости в доме хранить никто не будет. Их рвут и выбрасывают.

– И другие получали?

– Да.

– И что же, читали, проглатывали и молчали?

– А что поделаешь? Жаловаться как-то неприлично.

– Хорошо бы хоть одно письмо найти.

– Я, собственно, об этом и хотела посоветоваться. Вы ведь сумели бы разыскать анонима?

– Во всяком случае, постараюсь.

– Значит, можно к вам обратиться?

– Ну зачем же так торжественно – обратиться? Просто позвоните.

Волкова записала его рабочий телефон, однако звонить ей не пришлось.

На следующий день Краснову позвонил секретарь партбюро института Нагаев. Они были знакомы еще с тех пор, когда Краснов работал в угрозыске.

– Слушай, Игорь Иваныч, у нас к тебе дело есть, – сказал Нагаев. – Ты вчера про анонимщиков толковал. А сейчас, вот только-только, ко мне профессор один приходил, Терехов, принес анонимное письмо, им полученное. Пакостное письмо и далеко за рамки личных оскорблений уходит. Хочешь, прочту?

– Давно он получил?

– Да, говорит, еще в прошлом году. Прочесть?

– Не надо, я к вам заеду через полчасика, тогда и почитаю. А что, он сам принес?

– Я же тебе говорю: сослался на твою вчерашнюю лекцию. Говорит, может, надо как-то воздействовать на автора в воспитательном смысле. Но я вообще-то не для того звоню, чтобы эту пакость читать. Скажи, что нам с анонимщиком делать?

– А профессор знает автора?

– Да мы все его уж сто лет знаем. Я лично до сей минуты и подумать не мог, что он способен на такое.

– Работает у вас?

– Да, преподает.

– Ладно, Мих-Мих, сейчас буду.

Через полчаса Краснов сидел в комнате институтского партбюро.

– Вот, насладись.

Нагаев положил перед ним открытку, исписанную фиолетовыми чернилами. На открытках, лежавших у Краснова в сейфе, чернила были синие, но Краснов, увидев почерк, почувствовал, как мурашки побежали по затылку: знакомый почерк, знакомый! Он даже испугался, не выдает ли своего волнения. Но, кажется, Нагаев ничего не заметил.

Открытка содержала в себе четырехстрочную эпиграмму, довольно едкую. Правда, было ясно, что автору чуждо какое-либо понятие о просодии: стих сильно хромал в первой и третьей строках, пиит был явно не в ладах и с размером и с рифмою и вряд ли когда-нибудь «возбуждал улыбку дам огнем нежданных эпиграмм». На оставшемся ниже четверостишия месте автор в энергичных выражениях оскорблял профессора Терехова, употреблял нехорошие слова, а напоследок отождествлял его с Советской властью в целом.

– Кто это писал? – спросил Краснов, подавив первую вспышку радости.

– Храмов Евгений Петрович.

У Краснова опять побежали мурашки по затылку: «Храмов Е. П., подписчик», – вспомнил он запись в своей рабочей тетради. Но он опять постарался не выдать волнения.

– А можно поговорить с профессором Тереховым?

– Сейчас позовем.

Нагаев позвонил по телефону, и минут через пять в комнату вошел высокий полный человек с густыми седыми волосами, румяный. Через толстые стекла очков усмешливо смотрели серые глаза. Он был далеко не молод, но назвать его стариком у Краснова язык бы не повернулся.

Нагаев представил их друг другу. Сели. Краснов понимал, что всякие вводные разговоры – о погоде, о самочувствии– с профессором были бы излишни, и он прямо спросил:

– Кого вы подозреваете? Кто писал это письмо?

Профессор снял очки, но от этого не сделался беспомощным, как обычно принято ожидать.

– Простите, молодой человек, у меня нет никаких оснований подозревать. – Профессор сделал паузу, легкой улыбкой как бы приглашая собеседника оценить эту мимолетную шутку. – Я не подозреваю, я определенно знаю, хотя автор не затруднил себя собственной подписью. Это мой коллега, к сожалению. Евгений Петрович Храмов. Поверьте, я не питаю к нему ненависти, но, знаете ли, он странный человек. Уж не первый раз шлет мне такие милые послания. Получать их не очень-то приятно, не правда ли?

– Почему вы так уверены, что это именно он? – В Краснове заговорил следователь, которому нужны доказательства и полная ясность.

Профессор взглянул на него вроде бы даже соболезнующе.

– Видите ли, в этих... гм... стихах, непосвященному не совсем понятных, изложен довольно невразумительным эзоповым языком один из аспектов нашего с ним спора, чисто научного. Как показали факты, прав был я, а не он. Но Евгений Петрович, насколько я могу судить, крайне самолюбив и эгоцентричен. Он не любит признавать свои ошибки. – Профессор опять улыбнулся. – Впрочем, многие ли из нас с удовольствием признаются в собственных заблуждениях?