Текст книги "Кристальный пик"

Автор книги: Анастасия Гор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

В какой-то момент я вдруг поняла, что мы с Солом слишком долго молчим. Иногда он предупреждал меня, что впереди крутой овраг, придерживал под локоть или переносил на руках, дабы я не упала и не испачкалась. Несколько раз Солярис даже поинтересовался, не нужен ли мне отдых и питье, а однажды ни с того ни с сего присел на необтесанный пень, протянул мне хлебную лепешку и отказался идти дальше, пока я не прожую ее до последней крошки. Словом, Сол вел себя, как обычно. И именно это было странно.

– Похоже, в один день и впрямь не уложимся, – признал Сол неохотно, глядя на сливовые облака, какими затянуло небо еще спустя пять часов наших поисков. К тому моменту мы наконец-то вышли к устью знакомой чистой реки, возле которой не раз останавливались на ночлег по пути в Дану. – Будем разжигать костер. Авось вёльва заметит дым и сама явится.

Он остановился возле упавшего дерева, покрытого мхом и порослями плюща, и принялся копошиться под ним, отбирая сухие и короткие ветви. Затем, сложив их устойчивой пирамидкой, прошел до реки и наклонился к воде, чтобы всполоснуть испачканные в багряном соке и жимолости руки. Наблюдая за ним, так и не обмолвившимся за весь день ни словом о летнем Эсбате, я наконец-то решилась.

– Поцелуешь меня? – спросила я, сбросив узелок рядом с хворостом, и притихла в ожидании ответа.

Сол не повернулся, но плескать руки в реке перестал. По воде побежали круги.

– А ты что, вчера не нацеловалась?

Я беззвучно застонала. Выходит, Мелихор с Матти были правы.

Вспомнив напутствие последней, я невольно зарделась и прислонилась к клену, надеясь спрятаться за ним. На том, единственном из всех деревьев вдоль берега, пробивались не только багряные, но и темно-зеленые листья. Я осторожно потерла их пальцами, очертила угловатые края и торчащие ветки – тоже зеленые. Хороший знак. Должно быть, защитный сейд Хагалаз, который сохраняет реку чистой, сосредотачивается где-то поблизости.

– Это все? – спросил Солярис, взбудораженный моим затянувшимся молчанием даже больше, чем вопросом. Глаза его недобро потемнели, будто в них собрались все лесные тени. За время нашего пути он ничуть не устал, не вспотел и даже не помял своих светлых одежд. Однако стоило мне заговорить с ним о личном, как Сол покрылся несвойственным ему румянцем, будто разом с лигу пробежал. – Больше ничего узнать не хочешь?

– Хочу. Ты злишься на меня?

– С чего ты решила, что я злюсь?

– Ну… Сложно не разозлиться, когда узнаешь, что кто-то, кто тебе дорог, танцевал и целовался с кем-то другим. К тому же у тебя ведь сокровищный синдром…

– Нет у меня никакого синдрома! – огрызнулся Сол, перебив меня, но я упрямо продолжила:

– Да и я бы на твоем месте тоже злилась, оно вполне понятно. Потому и хотела попросить прощения… Я была очень глупа, раз позволила себя обмануть и сразу не поняла, что передо мной не ты. Это ужасное, ужасное предательство с моей стороны после всего, что ты сделал ради меня. Тот поцелуй…

– Что ты несешь, Рубин? Какое предательство? – фыркнул Солярис, выбираясь из мелководья ручья. По его рукам, увитым голубыми венами от сжатых кулаков, струилась речная вода. Холодная, она пахла тиной и полевыми цветами, в то время как кожа Сола пахла мускусом и огнем. Точно олицетворение двух его сторон, что всегда боролись меж собою – человек и дракон, друг и враг, возлюбленный и сородич. – Подумаешь, поцеловала кого-то! Ты моя ширен и ничья более. Я получу тысячу твоих поцелуев, куда более нежных и страстных, если только захочу этого.

Почти восемнадцать лет мы с Солярисом были неразлучны. Почти восемнадцать лет я изучала его, но никак не могла изучить до конца. То и дело забывала, что, пережив столько боли физической, он давно не замечает боль душевную. Что иногда он и вовсе не испытывает боль там, где ее испытал бы любой другой. Или что Сол никогда не ревнует – он защищает свое. Ведь Солярис дракон, не человек, потому и злится по-драконьи – тронешь сокровища и будешь мертв, ведь это вор виноват, что посягнул на них, а не золото, которое блестит.

Солярис медленно приблизился, и я сама не заметила, как попятилась под его натиском и прижалась спиной к багряно-зеленому клену. Лишь когда агатовые когти подцепили мое лицо за подбородок, поднимая вверх, я убедилась, что все это время мы и впрямь говорили о совершенно разных вещах.

– Я злюсь, но вовсе не на тебя, рыбья ты кость. Я злюсь на то, что эта погань посмела меня повторить! Меня! Я Солярис, рожденный в Рок Солнца, жемчужный дракон и королевский зверь. А оно решило, что способно заменить меня? Стать мной? До чего самонадеянно! Уверен, ты бы легко раскусила его истинную подлую натуру в два счета, если бы не хмель и не темнота. То всего лишь пустоцвет. Интересно, чей лик он примет, когда я разорву его на части и сожгу дотла.

Вокруг резко потеплело: жар тела Соляриса согревал снаружи, а жар его слов – изнутри. Острые когти переставали быть такими уж острыми, когда касались меня. Сол бережно перебрал ими мои косы, а затем притянул к себе за затылок, и уютное урчание, похожее на кошачье, завибрировало в его груди. Несколько минут мы просто стояли так, обнявшись под листвой рубиновых деревьев, и мои руки, покоящиеся вместе с головой у него под шеей, наконец-то перестали мелко дрожать, как дрожали с той самой минуты, когда был сорван летний Эсбат.

– Он коснулся тебя, драгоценная госпожа, без твоего разрешения, – прошептал Солярис мне на ухо, и его дыхание, словно сладкий мед, обещающий спасение от жажды, заставило меня потянуться навстречу. – За это я убью его, а не из ревности.

– Оно только у тебя есть, – напомнила я. – Мое разрешение. Воспользуйся им. Пожалуйста.

Должно быть, я звучала жалко, умоляя Сола поцеловать меня, потому что он впервые не колебался ни секунды. Длинные белоснежные ресницы защекотали мне щеки, когтистые пальцы спустились на бедра, а рот прижался к моему рту. И хотя целовал меня Сол так же, как и всегда, – мягкие губы, острые зубы, едва осмеливающийся касаться язык, – что-то изменилось. Отчего-то мне показалось, что Сол не только злится, но и боится тоже – не за себя, а за меня. За то, что может произойти, если это нечто снова посягнет на меня, подберется так близко, а никто и не заметит. Мы оба знали, что рано или поздно это произойдет, ведь Совиный Принц нас предупреждал. Ведь это свойство всякого зла – возвращаться.

Солярис осторожно прижал меня к клену, и дышать стало еще тяжелее. Мои пальцы, спустившись с жемчужных волос, нащупали шнурки однотонной рубахи и чешуйки, царапающиеся под ними.

– Ой, как неловко-то!

Обычно Солярис отскакивал, стоило кому-то застать нас вместе, но сейчас же прижался лишь теснее и, отодвинув назад рукой, загородил собою. Губы его горели, пульсировали красным цветом, похожие на королевские маки на белом мраморе окаменевшего лица. Нам обоим, случайно потерявшимся друг в друге, потребовалась почти минута, чтобы прийти в себя и признать в неказистой тени у реки женщину, а в женщине – старую знакомую вёльву.

– Хагалаз! – выдохнула я с ликованием. Нашлась!

– Милые бранятся – только тешатся, да? – ощерилась она, продолжая наполнять плетеную корзинку корнеплодами и древесными грибами, которые отковыривала со стволов деревьев прямо ногтями. Под ногти, длинные и закрученные, уже забились кора и грязь. – До чего отрадно видеть молодых! Прямо душа поет! А уж когда союз такой красивый, необычный… Дракон и человек. Хорошая из вас сказка получится, добрая, поучительная. Вы никак на свадьбу пригласить меня пришли, а? Или стряслось что? Просто так ведь обо мне и не вспомните!

Белая кошка с золотыми глазами выскочила из чащи, приветливо мяукнула и в один прыжок очутилась у Хагалаз на плече. Хвост, длинный и гладкий, словно узкая шелковая лента, обвился вокруг ее шеи поверх амулетов из беличьих черепков. Как и Рубиновый лес, что был ее вечным пристанищем, Хагалаз тоже не изменилась: все такая же белоглазая, точно лишенная зрачков, с синими губами и угольными узорами по лицу, обрамленному полуседыми волосами. Не зря Матти отказалась от затеи дарить ей платья, ведь даже сейчас, собирая лесные гостинцы, Хагалаз разгуливала босиком, и юбка с разрезом волочилась за ней по земле, расшитая рунами, какие покрывали и ее руки, и шею, и даже лодыжки. Маттиола бы точно пришла от такого в ужас! Не говоря уже о лоскуте пурпурной ткани, которой Хагалаз обвязывала грудь: судя по золотой тесьме, образующий дейрдреанский герб, она пошила себе наряд прямо из моего родового гобелена.

– Свадьбу в месяц нектара празднуют, уж поздно для нее, – произнес Солярис, медленно отпуская меня, но по-прежнему вглядываясь в чащу вокруг.

– Ах, значит, все-таки стряслось что-то. – Хагалаз повесила корзинку на локоть и придирчиво осмотрела ее содержимое, раскачиваясь на пятках. – Что ж, думаю, этого вполне хватит для сытного ужина, чтобы аж трое смогли наесться.

– Я своей кровью за еду и кров снова платить не стану, – предупредил Солярис.

Хагалаз обиженно фыркнула.

– Значит, ужин будет только на одного. Тогда тем более хватит!

Хозяйка спрыгнула на пень, протяжно мяукнула и дернула хвостом, будто приглашая пойти за Хагалаз – та уже юркнула в чащу, не собираясь нас дожидаться. Прекрасно помня о том, как она любит ускользать и играть в догонялки, мы с Солом подхватили брошенный узелок и, забыв про хворост, помчались за ней.

На скрюченных ветвях позвякивали талисманы из розового кварца и соломенные куколки, смахивающие на те, что плела Тесея, но не простые и уж точно не для детских забав. Стоило неосторожно задеть их плечом, как Рубиновый лес рассыпался в звоне, похожем на мелодию колокольчиков. Листья будто смеялись, игривые, как дети, и дразнились нам вслед. А иногда вместо смеха слышался лязг мечей и топоров: вместе с кровью тысячи воинов корни деревьев вобрали в себя их предсмертные воспоминания. Чего только не видывал этот лес за века своей жизни! Но еще больше, несомненно, видела его истинная хозяйка, чья тень убегала от нас в сумерках.

Бережно отодвигая ветки с талисманами рукой, чтобы, не дай боги, не повредить их, я то и дело спотыкалась о кочки или проваливалась на ухабах, хоть и старалась ступать за Солярисом шаг в шаг. К тому моменту, как чаща расступилась перед очищенной опушкой, даже на моей костяной ладони не осталось живого места от колючек и заноз.

Рубиновые деревья, – клены, вязы, дубы, – обступали хижину Хагалаз, как бдительная стража, и ни лесная прохлада, ни тени, ни люди не смогли бы пройти мимо них без ее разрешения. Именно поэтому сама хижина, ветхая и с двускатной крышей, покрытой глиной с необтесанными белыми булыжниками вместо черепицы, не запиралась даже в отсутствие хозяйки. Дверь скрипела и раскачивалась, как будто тоже звала нас в гости. На гвоздях вдоль крыльца болтались блестящие латунные украшения с жемчугом и грачиными перьями, заставляя меня задуматься, откуда Хагалаз берет столь редкие материалы, если не выходит из леса и более не принимает учеников (не принимает ли?..).

Невольно косясь на неглубокую черную яму в земле с обугленными в ней поленьями, я пересекла поляну и взобралась на крыльцо рука об руку с Солом. Подумать только: это все, что осталось от того дня, когда я обменяла человеческую кожу на драконью чешую. Ритуальное кострище и длинная черта вдоль поляны по самой кромке, похожая на трещину, которую оставил первый удар моего хвоста сразу после превращения.

– Присаживайтесь, гости дорогие! Бульона? Чая? Не обращайте внимания на беспорядок. Я никогда не убираю.

Хагалаз усадила нас обоих за стол практически насильно: подвела к скамье и надавила на плечи с силой, несвойственной женщинам ее лет. То, что она назвала беспорядком, на самом деле граничило с хаосом. Всюду громоздилась посуда и хозяйственная утварь: в маслобойке пенилось масло, в бочке созревала домашняя настойка, на поломанной прялке висело недотканное покрывало, а из ступок тянуло свежестью руты и сладостью бузинных ягод. Если принюхаться, то от них веяло еще и железом, напоминающим запах крови – так пахли только ягоды, выросшие в Рубиновом лесу. Однако Хагалаз утверждала, что не употребляет здешние растения, не защищенные сейдом, в пищу… Значит, в ступках томился отнюдь не какой-нибудь соус или варенье.

Отодвинув ступки подальше, я незаметно отодвинула от себя и железные спицы для вязания с булавками, какие в деревнях нередко использовали не только для того, чтобы закалывать одежду или волосы, но и в качестве оберегов. Все это добро благополучно пачкало дейрдреанский гобелен, который Хагалаз все еще использовала вместо скатерти. Не в силах смотреть на это, я перевела взгляд на створчатые окна, покрытые толстым слоем пыли, и заметила, что растений в горшках на них поубавилось: остались лишь кустики зверобоя, белены и душицы. Не то летом Хагалаз предпочитала домашним травам дикорастущие, не то к сейду взывала слишком часто.

– На, угощайся! А то слюной весь стол мне запачкаешь. Вижу же, как носом водишь и на котелок поглядываешь, хе-хе. Вкусно я готовлю, да? Соскучился по моей стряпне?

Хагалаз расшевелила кочергой фарфоровое пламя в очаге, белое и полупрозрачное. Дождавшись, когда чугунный котелок над ним забулькает и засвистит, подбрасывая крышку, она перелила его содержимое в миску и поставила ее перед Солом. Вот только смотрел он все это время на котелок не потому, что проголодался, а потому, что в котелке что-то барахталось и скреблось еще с той самой минуты, как мы вошли.

Промычав невнятное «Спасибо», Солярис уставился на бледно-зеленый бульон, в котором плавали дольки картофеля и редиски. Выглядел он вполне съедобно, но я все равно пересела от Сола на другой конец скамьи, чтобы Хагалаз ненароком не решила, будто я тоже хочу попробовать ее супец. Однако надеяться, что мне удастся избежать ее гостеприимства, было глупо: спустя несколько минут закипел еще один горшок и передо мной очутилась дымящаяся пиала. К счастью, это был всего лишь чай.

В замке его тоже иногда подавали вместе с жирными блюдами вроде баранины, чтобы помог растопить масло в желудке. Я сделала настороженный глоток и причмокнула губами, сравнивая послевкусие – горькое, свежее, как древесная живица. Кажется, то и впрямь была она, разведенная крутым кипятком. На дне плавали зеленые иголки и ягоды малины, засушенные с прошлого лета, а щепотка липового меда превращала чай практически в десерт, хоть и своеобразный.

– Там случайно нет цикуты? – спросил Солярис, щелкнув ногтем по моей пиале, и в голосе его уж точно разлилось побольше яда, чем в моем напитке.

– Ты чем-то недоволен, дракон? – Хагалаз зловеще сверкнула на него белой пеленой в глазах. – Я жизнь твоей ширен спасла, хоть и отняла ее сначала! Да, это был риск, но где его нет, когда речь заходит о проклятиях? Ты благодарить меня должен, в ноги кланяться! Ишь, избалованный какой! Мало того что уже в третий раз сам ко мне приходишь и спасибо ни разу не сказал, так нос еще воротишь.

– Солярис!

Я тоже шикнула на него, вспыхнув. Не хватало еще, чтобы Хагалаз решила, будто мы заявились сюда отчитывать и попрекать ее за оказанную помощь! Тем более что цикуту я тогда приняла почти добровольно, по нужде – иначе Сола было не заставить меня убить. Очевидно, вспомнив об этом и о том, зачем мы здесь, он резко присмирел. Посмотрел сначала на меня, потом на Хагалаз и глубоко вздохнул, будто храбрился перед тем, как опустить голову и сказать:

– Каюсь. Я проявил неуважение, шутка была неуместна. Спасибо, что помогла Рубин, когда она нуждалась в этом. За все спасибо. И за твою изумительно вкусную похлебку тоже.

Солярис неумело улыбнулся, из-за чего его верхние клыки смешно зацепились за нижнюю губу, и приподнял тарелку супа. Наблюдая, как он делает щедрый глоток бульона, от которого еще минуту назад плевался, Хагалаз снова подобрела и просияла в ответ, демонстрируя зубы почти такие же острые, какие были у Сола.

– Хороший мальчик, – похвалила она. – Ну так что? Зачем вы пожаловали ко мне? Вряд ли для того, чтобы смуту здесь наводить да чаи гонять.

– Хагалаз! Хозяйка Рубинового леса, вёльва и жрица Волчьей Госпожи, – заговорила я, откашлявшись, и встала из-за стола, забыв, что мы так и не выразили ей свое почтение должным образом. Хагалаз тем временем уже размешивала черпаком новый суп из наструганных грибов и корнеплодов в глиняном горшке, над которым, облизываясь, свешивалась белая кошка, усевшись на каминной полке. – Я в неоплатном долгу перед тобой, ибо это твой сейд помог мне выжить и остановить Рок Солнца. Несомненно, он искусен и неповторим, ни один другой сейд не превзошел бы его, но…

– Но? – сощурилась Хагалаз.

– Но что-то пошло не так.

И я робко вытянула из-под заколки красную прядь, ставшую такой приметной, что мне было тяжко смотреть на себя в зеркало.

Больше всего на свете я боялась, что Хагалаз погонит нас из дома если не проклятиями, то веником, особенно когда я пустилась в запутанные объяснения. Начать я решила с того самого дня, как умерла, потому поведала абсолютно обо всем, о чем только можно было: о встрече с Совиным Принцем и его напутствии; о спокойных днях, прерванных неизведанной болезнью посевов и плодов, грозящих голодом селянам; о гибели двух тысяч хирдманов и увядшей Свадебной роще; о притворщике, ворующем лица, и о той песне, что, похоже, слышу, когда он где-то рядом. Я все-все рассказала ей, несмотря на то, как Сол сжал губы от обиды, когда понял, что есть вещи, в которые я даже его не посвятила. Он терпеливо черпал ложкой бульон и выливал его обратно, делая вид, что ест – благо, Хагалаз была слишком увлечена моим рассказом, чтобы заметить это.

– И вот еще, – закончила я наконец, выкладывая на свободный краешек стола тисовую ветвь, такую опавшую и ссохшуюся, будто она пережила с десяток зим, не увидев ни одного лета. – Так теперь выглядит священное древо в Столице. Так выглядит Увядание, которое пришло на землю после Рока Солнца.

Хагалаз швырнула черпак за бумажную ширму, которая разделяла ее кухню с постелью и ночным горшком, отряхнулась и приблизилась к столу. Все то время, что я говорила, она только кивала изредка. Однако стоило ей дотронуться до тисовой ветки кончиком грязного пальца, как Хагалаз тут же подскочила, заохала и выставила перед собой руки, будто ветвь могла на нее напрыгнуть.

– Какая дикость! Это же труп богини. Зачем ты его сюда притащила?

– Труп богини? – переспросила я, пряча ветвь обратно в узелок, когда Хагалаз красноречиво смахнула ее со стола веником, брезгливо морщась. – Что это значит?

– То и значит! Кроличья Невеста умерла, вот и гибнет все живое. Без нее природа тоже жить не хочет.

Цокнув языком, Хагалаз сняла моток старой ткани с дверцы поваренного шкафа, опустила его в бочонок с дождевой водой и принялась почти яростно оттирать ту часть стола, где лежал тис, словно я и впрямь запачкала его мертвечиной.

Вправо-влево. Вправо-влево. Я следила за ее руками, драющими стол, и пыталась сосредоточиться, опустившись обратно на скамью. Голова разболелась, как от хмеля, и лишь спокойное лицо Соляриса, давящегося своим несчастным супом, заставило меня взять себя в руки. Раз он не паникует, то и я не должна. Но ведь…

– Как такое может быть? – спросила я, когда залпом опрокинула свою пиалу, а затем еще одну, поднесенную Хагалаз, и наконец-то вернула себе дар речи. – Боги ведь бессмертны…

– Скажи, дракон, – Хагалаз обратила взор белых глаз на притихшего Сола. – Ваш род ведь засыпает, когда стареет, так? То жизнь или смерть?

Сол оторвался от своей похлебки, – я неожиданно заметила, что миска все-таки опустела на треть, – и задумчиво постучал ониксовыми когтями по ложке.

– Ни то и ни другое. Это окаменение. У него нет иных имен, и сравнивать с жизнью или смертью неверно, но… В понимании людей это, пожалуй, больше смерть, чем жизнь.

Хагалаз довольно кивнула и снова повернулась ко мне, стоя к фарфоровому очагу спиной. Искристое свечение, расходящееся от пламени, обрамляло ее силуэт, как вторая одежда.

– Есть вещи похуже смерти и получше жизни, принцесса. Боги не умирают в привычном понимании этих слов, но жить все равно могут перестать. То другие состояния, в коих и измеряется истинная вечность. Людям этого не понять. Потому и зови то, что случилось с Кроличьей Невестой, смертью – не прогадаешь. Ибо плохо все, очень плохо… Это не из-за моего сейда случилось, нет-нет-нет. Это из-за Старшего Сенджу. Сколько не учила его, все равно дракон есть дракон, тьфу! Что, говоришь, напутствовал тебе там птичий мальчик?

– Встретиться с ним на Кристальном пике, – прошептала я, растерянная.

Хагалаз всплеснула руками так, что чуть не перевернула прялку, стоящую под окном. На той висел пятнистый, будто шкура какого-то животного, недотканный плащ. Нити пушистого куделя, тянущиеся вокруг колеса, запутались в спицах, как нити наших с Солом судеб. Хагалаз задела их пальцами, перебрала, и в дымоходе волком завыл пробужденный ветер.

– Так почему ты все еще не там? Чего у меня расселась?

– Я не знаю, где он.

– Так уж и не знаешь?

– Не знаю…

– Где твоя мать с птичьим принцем повстречалась? – спросила Хагалаз вдруг. – Где упала с лошади, а очутилась в сиде? Где, легенды гласят, мир наш истончается, рвется, образуя дыры, как колодцы? Этого ты тоже не знаешь, а, принцесса?

Правда кольнула изнутри, как и то, что Хагалаз по-прежнему звала меня принцессой, не ведая об участи моего отца, а потому вгоняя меня в ностальгию по прошлому и тоску. Хагалаз же взялась за железную булавку и принялась вертеть в руках, поддевая и распутывая нити куделя. Решив не испытывать ее терпение, я медленно развернула ту из карт, что изображала Дану, и придавила ее края пустыми посудами, чтоб она не свернулась на столе. Хагалаз, не отрываясь от прялки, перегнулась через стол.

– Все ты знаешь, принцесса, – ощерилась она, оказавшись ко мне так близко, что я невольно вдохнула ее горький земляной запах. В груди заныло, будто вместе с ним я вдохнула в себя сейд. – В Надлунный мир тебе нужно, вот куда. Там Кристальный пик.

– А в Надлунный мир можно попасть через Дану, – прошептала я.

– Через Дану, – подтвердила Хагалаз кивком. – Он стоит на границе трех миров: человеческого, драконьего и божественного. Недаром Дейрдре изначально собиралась основаться там, пока ее не опередили. Выходов из сида во всем Круге полным-полно, а вот вход лишь один. Открывается во время Эсбатов. Некоторые случайно его находят, о чем потом жалеют до скончания дней, а уж если специально искать… Ума здесь большого не нужно – только упрямство.

«Нера, моя прекрасная Нера… Она сильно изменилась после того, как мы нанесли визит ярлу Дану во время летнего Эсбата».

Еще показывая Тесее карту Круга, я вспоминала, сколь разные сказки любили дети из разных туатов. Так, в Керидвене народную любовь заслужила сказка о посохе Вечных Зим, который якобы до сих пор лежит где-то в пещерах, поломанный, и ждет, когда его отыщут да починят. В Немайне же часто рассказывали о дочери Медвежьего Стража, воительнице и матери всех берсерков, а в Дейрдре – о любви одинокой полукровки, помолвленной с духом ветра, и о принцессе, которую сторожит свирепый дракон. А вот в Дану всегда обожали сказки про колодец, ведущий в Надлунный мир, упав в который можно было нахвататься как несчастий, так и несметных богатств.

Но сказки есть сказки. Пускай моя мама тоже повстречала Совиного Принца именно в Дану, этого было недостаточно, чтобы снова бросать свой дом и нестись туда сломя голову. Потому я и продолжала ждать донесений разведчиков, просматривать другие карты и отчаянно молилась, чтобы та моя догадка оказалась ошибочной. Чтобы мне не пришлось снова отправляться на другой конец света и чем-то жертвовать – возможно, на этот раз безопасностью своих владений. Ведь даже Великая королева Дейрдре никогда не покидала туата, пока не явила на свет того, кто мог его унаследовать и защитить… Как же тогда посмею покинуть его я, вдобавок еще и в разгар войны?

– А это, что ли, не война⁈ – фыркнула Хагалаз. Я даже не заметила, как озвучила все свои мысли, на что она нещадно ткнула в меня булавкой, будто хотела пронзить насквозь. – Раз говоришь, что и мать твоя попала в сид через Дану, значит, я права. Вход один, запомни!

– Но ты сказала, он открыт только в период Эсбата, я верно поняла? – уточнила я, уткнувшись в карту. Территория Дану занимала весь пергамент от края до края на ней, но я и так прекрасно помнила, сколь долог и сложен путь до него от Дейрдре – буквально через весь континент. – Летний Эсбат уже идет. У нас всего восемь дней в запасе, и то если мы выдвинемся уже завтрашним утром. Нам не успеть.

– Успеем, – встрял Солярис, оторвавшись от своей миски. В глазах его, золотых, как тесьма на моих родовых гобеленах, плескалась уверенность, но сколь бы заразной она ни была, я не могла ей поддаться. Ведь то, что заявлял Сол, противоречило здравому смыслу. – Если будем лететь без ночлега, то прибудем в Луг как раз к седьмому дню. Дайре ведь местный, к тому же еще и ярл. Если согласится подсобить, мы вход в сид быстро найдем.

– Ты что, на голову приземлился во время последнего полета⁈ – вырвалось у меня непроизвольно, и Хагалаз хихикнула, накручивая кудель на заскрипевшее колесо. – Помереть хочешь? Да мы когда две недели с остановками летели, ты и то весь изнемог!

– Я уверен, что справлюсь в этот раз, Рубин. Я учусь и крепну с годами точно так же, как и ты. Может, я и не быстрее Сильтана, но я выносливее. Если у нас есть всего восемь дней, значит, долетим за восемь дней. Неважно, чего мне это будет стоить.

«Важно, еще как важно!» – хотелось закричать мне, ведь не только на моем теле прошлое оставило шрамы. Солярис трижды был закован в цепи из черного серебра. Тонул в Кипящем море, раненный хвёдрунгом. Дрался с собственным отцом. Падал с неба столько раз, что в нем наверняка не осталось ни одной кости, которая не была бы хоть единожды сломана. Неудивительно, что после всего этого он не видит ничего страшного в том, чтобы снова поставить на кон свою жизнь. Но удивительно то, что он до сих пор не понимает, почему я не могу ему этого позволить!

Мы бы наверняка поссорились, – я уже встала со скамьи и сложила на животе руки, сердито глядя на Сола сверху вниз, – но тут Хагалаз наклонилась под стол и ткнула булавкой в кожаный узелок, лежащий под ним. Оттуда торчала тисовая ветвь и краешек хлебной буханки.

– А что вы еще принесли с собой в мешочке, а?

По ее лицу, выкрашенному золой, поползла змеиная улыбка. Судя по всему, она уже знала ответ и спрашивала исключительно для того, чтобы мы не забыли с мешочком расстаться.

– Дары тебе принесла, – пробормотала я, усевшись обратно и прижав пальцы к потяжелевшему лбу. – Всякие яства из замка. Ореховый рулет с глазурью, рыбный пирог, чарку вина…

– И труп богини туда же засунула? Вот молодец, – поругала Хагалаз, но прежде, чем я успела раскраснеться за свою недальновидность, махнула рукой. – А, и не такое ела! Давай сюда. Я ужас как давно не вкушала пищу, приготовленную ма́стерской рукой! Ох, как много тут всего. – Она подтянула к себе узелок из-под стола, подцепив его босой ногой, и принялась расхваливать меня, развязав шнурок: – Щедрая ты душенька, принцесса, щедрая! Ах, так и быть, еще одну пользу вам принесу, уж больно нравитесь вы мне оба. Хочешь собственными глазами взглянуть на чужака, который лики ваши присвоил? Хочешь воспользоваться вашей с ним связью так же бессовестно, как ею пользуется он?

Я встрепенулась. Сол, безразлично плескающийся ложкой в супе, тоже.

– У них есть связь? – Сол опередил меня с вопросом.

Хагалаз спрятала узелок за кухонную стенку, будто я могла передумать и отобрать его, и принялась снимать с верхних шкафчиков деревянные коробки, похожие на те, в которых обычно хранились серные черенки. Но у Хагалаз там лежали вовсе не они, а разноцветные нити. Выбрав самую длинную, синюю, как морской простор, Хагалаз натянула ее на прялку, предварительно сняв с той кудель.

– Конечно, есть, – ответила она, чертя своей железной булавкой какие-то знаки по воздуху прямо над веретеном. – Как, по-твоему, он знает все о Рубин и о тебе? Ее сны, воспоминания, горести и радости… Возможно, даже мысли отчасти. Они делят все это на двоих, покуда он хранит в себе половину ее души.

«Половину ту забрал себе туман – то был его обман…»

Я впилась пальцами себе в ребра, будто могла нащупать свою душу и проверить, так ли это на самом деле. Хагалаз предупреждала меня, что душа моя расколется в момент смерти, а Совиный Принц – что Красный туман присвоил ее себе, проведя нас всех. Но, вернувшись к жизни, я ничем не отличалась от себя прошлой – вполне себе целая и уж точно не бездушная. Потому и решила, что слова Принца, наверное, были метафорой, олицетворением той жертвы, на которую мне пришлось пойти ради спасения. Ведь у нас все получилось – Красный туман благополучно исчез.

Так я думала до этого момента. Так я ошибалась.

– Значит, этот чужак, ворующий лица, все-таки и есть Красный туман, – признала я.

Несмотря на то что с нашей победы над Сенджу минуло больше половины Колеса, я помнила свою последнюю встречу с ним так же хорошо, как то, что случилось всего часом ранее. Точно так же я помнила и как Красный туман ластился к моим рукам точно невоспитанный и дикий, но привязчивый зверек. Как он следовал за мною, куда бы я ни пошла, и как на самом деле защищал, а не пытался уничтожить. Он слушался меня, потому что был моею частью. Потому что я существовала – значит, априори существовал и он.

«Ты и есть я. А я есть ты. Мы – это мир».

– Он преследует Руби, потому что все еще хочет забрать ее? Зачем она ему? – спросил Солярис, и, когда Хагалаз пожала плечами, ложка заскрипела у него в когтях – еще немного и сломается пополам. – А ее волосы? Что будет, когда они все станут красными?

– Быть может, ничего… А, быть может, Рубин исчезнет, подарив Туману человеческую суть, о которой он так грезит. Одно известно точно: их от друг друга как можно дальше держать надо. Два всегда стремятся стать одним. Таков уж закон природы.

– Значит, мы ничего не изменили. Рубин по-прежнему в опасности. Только раньше туман пожирал людей, а теперь – землю и богов. Шило на мыло! Даже хуже сделали!

– Тише ты, дракон! А то весь сейд спугнешь.

Пропустив ворчание Сола мимо ушей, Хагалаз поманила меня к прялке рукой. Я покорно подошла, предельно собранная. Протянула вперед ладонь ребром, как немо показала Хагалаз, и вдруг почувствовала, что правый мизинец сдавило. Кажется, нить сама слезла с веретена, пропущенная через колесо, и по-хозяйски обвилась вокруг моего пальца. Я успела только вздрогнуть от неожиданности, как на костяшке уже затянулся крепкий узелок.