Текст книги "Погадай на дальнюю дорогу"
Автор книги: Анастасия Дробина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
Стоящая рядом Дашка неуверенно пожала плечами. Пальцы ее теребили изящную золотую цепочку с рубиновым сердечком. Рядом, в открытой витрине, лежали длинные серьги с изумрудными подвесками, кольцо с большим бриллиантом. Чуть поодаль стояли Гришка и Маргитка. Последняя завистливо поглядывала на цепочку в Дашкиных пальцах.
– Хочешь, я ее тебе куплю? – наклонившись, тихо спросил Гришка.
– Да пошел ты... – отмахнулась она. – Яшка ей жених, а ты мне кто?
Официальное сватовство Яшки состоялось в минувшее воскресенье. Сему событию предшествовали долгие и упорные бои в семье Дмитриевых. Уверенность Яшки в том, что отец с радостью согласится засватать за него дочь Ильи Смолякова, разбилась при первом же разговоре с родителем. Митро и слышать не хотел о слепой невестке. Яшка огорчился, но не сдался и в течение двух недель методично жужжал в уши отцу о том, что он всем сердцем желает жениться на дочери Смоляко. Митро сначала отмахивался, потом сердился, потом орал открытым звуком:
– Да что ты с ней делать будешь, дурак? Да, Илья нам родня! Да, семья известная! Да, девка хороша, ну и что? Как же ты с ней жить-то будешь, со слепой-то? Цыган смешить? Сговорились вы все, что ли, с ума меня свести?! Не дури, чаворо! Приспичило жениться – я тебе из Рогожской слободы любую сосватаю, хоть завтра в церковь потащишь. А про эту и думать забудь!
– Не забуду. – Яшка, впервые в жизни осмелившийся возразить отцу, стоял с побелевшими скулами, но взгляда не отводил. – Я ей слово дал. Не сосватаете мне ее – убежим.
– Что?! – задохнулся Митро, хватаясь за ремень.
– Я все сказал, – заявил Яшка, резво прыгая на подоконник. – А эти, из Рогожской, дуры все до одной.
Митро замахнулся, но Яшка уже выскочил в палисадник. В тот же день он отыскал Маргитку, рассказал ей о случившемся и попросил совета: «Ты же меня в сто раз хитрее, придумай что-нибудь, я ведь Дашке слово дал!» Маргитка, польщенная тем, что брат, с которым они всю жизнь были на ножах, обратился к ней за помощью, пообещала «раскинуть мозгами». Выслушав ее рекомендации, Яшка круто изменил тактику и вечером того же дня повалился в ноги матери. Маргитка советовала брату еще и пустить слезу, но этого Яшка, хоть и старался изо всех сил, сделать так и не смог. Отчаянно жалея в душе, что не догадался натереть глаза луковицей, он, однако, сумел взвыть замогильным голосом:
– Ж-ж-жизни себя лишу, ей-богу! Я без Дашки не могу! Не согласится отец – в колодце утоплюсь!
Илона, не слыхавшая ничего подобного от сына за все его шестнадцать лет, перепугалась страшно, кинулась отговаривать Яшку от смертного греха, заверила, что ей самой Дашка очень даже нравится, и пообещала поговорить с отцом.
– Господи, ну и позорище! – часом позже жаловался Яшка сестре. – Думал – со стыда сгорю, когда матери все это говорил. Она чуть не заплакала, бедная!
– Ничего, дорогой мой, теперь все получится! – ликовала Маргитка. – Вот душой своей клянусь, через неделю на вашей свадьбе гулять будем! Хоть Дашка и дура, что за тебя соглашается. Я бы под топором не вышла!
– Раз так, чего же помогать взялась? – обозлился Яшка.
– Да я не для тебя стараюсь, – съязвила сестра. – Для нее, для Дашки. Ей хоть какой-то муж нужен, пусть и дурак распоследний безголо...
Но тут Яшка схватил со стола мухобойку, и Маргитке пришлось спасаться бегством.
Илона взялась за дело основательно и шесть дней без устали проедала супругу мозги, упрекая его в бесчувственности, в нелюбви к единственному сыну, в неумении понять всей выгоды этой женитьбы и, наконец, в черной неблагодарности:
– Илья же для тебя, черта, меня из табора украл. Ты до конца дней должен за его здоровье свечи ставить!
– Это за что, за тебя, курицу?! – бушевал Митро. – Да пропадите вы все пропадом, делайте, что хотите! Бери за своего сына хоть девку уличную – ему с ней жить, а не мне. Все!
Дверь за ним с грохотом захлопнулась. Когда спустя полчаса обеспокоенная Илона пошла за мужем, она увидела в кухне замечательную картину: Митро сидел за столом, наливал сам себе водки из графина, откусывал пупырчатый соленый огурец и глубокомысленно бормотал:
– Да и леший с ними, пусть женятся... Девка красавица, певица хорошая... Рожать-то может, чего еще надо? И родня не кровная...
– Не кровная разве? – удивилась, подходя, Илона. – А я, наоборот, боялась, что Настька тебе сестра, а ее дочь за нашего сына...
– Дашка ей не дочь, – нехотя сказал Митро. – Ты не болтай только никому. Мне еще взапрошлогодь смоленские цыгане рассказывали, что Илья...
– Ну и дела... – озадаченно сказала Илона, выслушав мужа. – А я-то еще думала: почему в ней все от Ильи, а от матери вроде и нет ничего? Ну, что ж... тем и лучше. Кого сватами пошлешь?
– Ваньку Конакова и Стешку. Пусть покумятся.
Так и вышло, что через три дня после этого разговора гордый, как петух, Яшка повел Дашку на Кузнецкий мост, чтобы с полным правом выбрать ей подарок. Для приличия позвали с собой Маргитку, а вслед за ней напросился и Гришка.
– Ну, так как же, Даша? – в который раз спрашивал Яшка. – Серьги хочешь или кулон? Или и то и другое возьму. Деньги есть, не бойся!
Маргитка молча схватилась за голову, постучала пальцем по лбу. Яшка так же молча показал ей кулак. Дашка беспомощно пожала плечами:
– Право, не знаю... Пхэнори, ну, расскажи мне еще раз, какие это серьги?
– Ух, красивые, сил нет! – В голосе Маргитки звучала мировая скорбь. – Я бы такие и на ночь не сняла! Длинные, капельками, блестят так, что глазам больно! Оправа колечками, такая тоненькая-тоненькая... Стоят ужас сколько!
– Нет, мне не нравится, – решила Дашка. – Хочу вон те сережки.
– С аметистом? – разочарованно спросил Яшка. – Да они же дешевые совсем... Надо мной цыгане смеяться будут!
– Зато ко мне идет, – уверенно сказала Дашка, на ощупь находя на витрине аметистовые серьги и поднося их к лицу. Фиолетовый блеск камней в самом деле выгодно оттенял ее смуглую матовую кожу и каштановые волосы. Яшка мучительно наморщил лоб, разрываясь между желанием угодить невесте и страхом осрамиться перед людьми.
– Ну, ладно, как хочешь, – наконец решил он. – Но вон то кольцо с бриллиантами я тоже для тебя возьму. Не хочешь – не носи, пусть валяется.
– Яшенька, купи мне, – умильно попросила Маргитка. – У меня валяться не будет.
– Иди к лешему! Пусть тебе твой каторжник покупает.
– О, легок на помине... – вдруг тихо сказал Гришка, глядя сквозь стекло витрины на улицу.
Яшка обернулся и увидел подъезжающую к магазину пролетку. Из экипажа выпрыгнул Сенька Паровоз, за ним – еще трое.
– Мать честная... – пробормотал сквозь зубы Яшка, бросая на прилавок бриллиантовое кольцо. – А ну-ка, девки, живо уходим отсюда! Сейчас такое начнется! Сенька работать, кажись, приехал.
Уйти они не успели: стеклянная дверь магазина уже тяжело захлопнулась за спинами спутников Паровоза. Сам Сенька уверенно прошел прямо к кассе, вытащил из саквояжа свой знаменитый «смит-и-вессон» и положил его на витрину с бриллиантами прямо перед замершим хозяином.
– Так что, господа хорошие, начинаем грабеж, – объявил он изумленным покупателям. – Нервных просим к дверям удалиться, понапрасну не дергаться, в обмороченье не падать. Долго никого не задержим, сами торопимся. Пров Макарыч, открывай с божьей помощью.
Толстый хозяин, разом утративший всю свою важность, трясущимися руками снял с пояса связку ключей.
– Креста на тебе нет, Семен Перфильич, – сумел, однако, выговорить он. – Ты же со своими молодцами у меня на Благовещенье был...
– Так я ж обещал еще раз зайти! – рассмеялся Сенька. – Так-то ты дорогих гостей помнишь, борода многогрешная!
В толпе покупателей раздался истерический женский крик. Сенька недовольно обернулся и увидел стоящих у витрины цыган.
– А, ромалы, здорово! Яшка! И Дарья Ильинишна, здравствуйте! О, и Машенька моя здесь...
– Ну, чего тебе? – испуганно спросила Маргитка, уклоняясь от рук Паровоза. – Поди прочь, похабник... Ты под марафетом, что ли?
– Вот еще! – отперся Семен, хотя сильно блестящие глаза, бледное лицо и некоторая напряженность движений прямо говорили о присутствии в его организме кокаина.
Яшка, взяв Маргитку за руку, отвел ее в сторону.
– Оставь ее, Семен Перфильич. Люди кругом.
– Вы здесь зачем?
– Я женюсь, – объявил Яшка, беря за руку Дашку. – Вот, привел подарок выбрать.
– Выбрали уже? – Семен мельком глянул в открытую витрину. – Забирайте. За мой счет.
Маргитка усиленно закивала Яшке, сделала страшные глаза, но тот покачал головой:
– Не пойдет так, Семен Перфильич. Я побираться не обучен.
– Иди ты! – удивился Паровоз. – Что – правда не возьмешь? Уважения мне оказать не хочешь, цыган?
Он словно шутя подкинул на ладони «смит-и-вессон», поднял лихорадочно блестящие глаза. Яшка побледнел, но как можно спокойнее ответил:
– Дашка мне невеста, я ее краденым не обижу.
– Господи... – пробормотала Маргитка.
Семен повернулся к ней, медленно выговорил:
– Да шут с ними, чего испугалась? Я родню будущую не трону. А вот на тебя, моя красавица, я весь магазин повешу. Хочешь вот это? И это? И вот эти стеклышки?
Он не глядя брал из витрины драгоценности, выкладывал их перед Маргиткой. Алмазные блики дрожали на стене, браслеты с изумрудами, змейками скользя между пальцев Паровоза, с мягким стуком падали на бархат витрины, несколько колец скатилось на пол – никто их не поднял. Растерянная Маргитка молча переводила глаза с бледного, криво улыбающегося Сеньки на растущую перед ней гору украшений. Рука Дашки крепко сжала ее локоть. Яшка молчал. Гришка стоял не двигаясь, глядя в пол. От дверей за происходящим испуганно и удивленно наблюдали посетители магазина. Подельники Паровоза тем временем продолжали свое дело, отлаженными движениями складывая в кожаные саквояжи содержимое витрин. Хозяин Пров Макарыч, держась за сердце, сидел на полу в проходе, один из приказчиков склонился над ним со стаканом воды.
Последним Семен вытащил большое бриллиантовое колье в форме раковины с тремя крупными рубинами в середине.
– Ну-ка, радость моя... – Он сам застегнул на шее Маргитки замочек украшения, отошел на шаг, сощурив глаза. – Ну-у... первостатейная богиня! Так в нем и оставайся. Дома скажи отцу, что на днях отдаю ему деньги и забираю тебя.
– Нет... – одними губами прошептала Маргитка. Дашка еще крепче сжала ее руку, Гришка с Яшкой, не сговариваясь, шагнули вперед... но Маргитка вдруг всплеснула руками и взвизгнула: – Ой, сзади!
Впоследствии Маргитка клялась, что закричала от неожиданности и подумать не могла, чем все закончится. Сын хозяина, подкрадывающийся к Паровозу с бронзовой статуэткой Аполлона Бельведерского на замахе, не успел ни отскочить, ни вскрикнуть. Семен быстро повернулся, грохнул выстрел, и молодой приказчик, сморщившись и обхватив руками живот, повалился на паркет. Статуэтка, глухо стукнув, упала рядом. Прижав руки ко рту, Маргитка круглыми от ужаса глазами смотрела на темную лужу крови, растекающуюся по полу. Семен тихо, грязно выругался, уронил на пол пистолет.
– От дурень, чтоб тебя... Не хотел же...
Слова его потонули в грянувших воплях, визге и причитаниях. Хозяин, отшвырнув в сторону стакан, кинулся к сыну, дружки Паровоза – к дверям. За ними понеслись, топоча и толкая друг друга, покупатели. Магазин превратился в столпотворение, а из близлежащего переулка уже неслись заливистые трели свистка.
– Прастаса... [58]– шепотом сказала Дашка.
Яшка диким взглядом посмотрел на скорчившегося на полу приказчика, схватил за руку невесту и понесся к дверям. За ним кинулись Гришка и Маргитка.
Они остановились только в Столешниковом переулке, и Яшка, едва переведя дыхание, с размаху ударил сестру по лицу:
– Доигралась, стерва? Из-за тебя человека убили!
Маргитка, заплакав, села на мокрый тротуар. Бриллиантовое колье еще было на ней. Яшка сорвал его, бросил на мостовую:
– Только посмей поднять!
– Оставь ее, – вмешалась запыхавшаяся Дашка. – Она же не виновата, он бы все равно выстрелил...
– Всегда я... все я... Во всех грехах смертных – я одна... Нет хуже меня никого... – Маргитка плакала навзрыд. – Да что я – шлюха вавилонская, что ли? Что ты ко мне пристал? Я не хотела ничего такого! Он же под марафе-е-етом был, ничего не соображал...
– Ну, ладно, не вой, – немного смущенно сказал Яшка, протягивая сестре руку. – Вставай, пойдем домой понемножку.
– А... как же брильянты, Яшенька? – растерянно спросила Маргитка, поднимаясь на ноги. – Все-таки дорогая вещь... И на мне вон сколько еще понавешано... Ты не думай, я себе нипочем их не возьму теперь! Но только...
– Сымай. Завтра снесу в магазин. И бог тебя упаси проболтаться кому!
Икая и всхлипывая, Маргитка принялась снимать с себя украшения. Яшка, насупясь, наблюдал за ней. Затем сунул сверкающую пригоршню в карман, с досадой сказал Дашке:
– Вот черт, и сережки тебе не взяли...
– Брось, другие купим.
Вздохнув, Яшка задрал голову, посмотрел на небо. На нос ему упала холодная дождевая капля.
– Ну, пошли домой. Расскажем отцу, наверняка Маргитку прятать надо будет. Какой теперь Крым, ядрена Матрена...
Прятать Маргитку не пришлось: после убийства в ювелирном магазине Паровоз как в воду канул. Кое-кто уже поговаривал, что Сенька «подорвал» из Москвы от греха подальше, но знающие люди уверенно говорили: «На Хитровке хоронится». Взбудораженные убийством полицейские две недели носились по всем закоулкам Москвы в поисках Паровоза, но найти его не сумели. Стало известно, что это дело взял под личный контроль обер-полицмейстер Москвы и Сенькины дела теперь хуже некуда. На всякий случай Митро с неделю продержал дочь у родни в Марьиной Роще, но Паровоз не давал о себе знать, и Маргитка снова появилась в хоре – к вящей радости поклонников и Гришки.
Погода в городе испортилась окончательно. Теперь уже было видно, что осень на подходе. Липы и ветлы на Живодерке совсем вызолотились, клен во дворе Большого дома стоял весь в красном, сухие листья вертелись в сыром воздухе, липли к мокрым тротуарам. Блеклое небо то и дело затягивалось тучами, лил дождь, в лужах посреди улицы свободно плавал утиный выводок. Цыгане, прыгая по грязи, ругались: «Хоть бы соломы насыпали, черти...» Кто должен был сыпать эту солому – оставалось неизвестным. Городским властям не было никакого дела до запущенной цыганской улочки.
Скуку этих дождливых дней лишь слегка разогнало появление в Большом доме Анютки. Она пришла в длинном черном платье со стоячим воротничком, в перчатках и в ботинках на каблуках, с уложенными во «взрослую» прическу волосами. Пришла и с порога потребовала Дмитрия Трофимыча. Когда заспанный Митро спустился вниз, Анютка поздоровалась и изложила свою просьбу: она-де мечтает всем сердцем петь в цыганском хоре. Растерявшийся Митро все-таки сообразил спросить, знает ли об Анюткиных мечтаниях Яков Васильич, которого, как на грех, не было в городе. Анютка с достоинством ответила, что «они меня в хор ангажировали еще до Пасхи, да у меня времени не имелось». Митро, знающий о голосе девчонки, не сомневался, что так оно и было, но все же предложил Анютке прослушивание. Та небрежно кивнула, словно это было для нее обычным делом. Встала посередине залы, подождала, пока с верхнего этажа, из кухни и со двора сбежится весь дом, положила одну руку на рояль, вторую, усталым движением, – на грудь, слегка улыбнулась и чуть заметно, через плечо кивнула взявшему гитару Митро. Начать ей не дал громовой хохот: все цыгане поняли, что девчонка копирует манеру Насти. Сама Настя смеялась громче всех, упав на диван и вытирая слезы.
– Ну, молодец, девочка! Что ж ты гитаристу киваешь, а что петь будешь – не говоришь? И романсы мои петь будешь?
– Охти, самое главное забыла!.. – спохватилась Анютка. – Дмитрий Трофимыч, сделайте милость, «Звенит звонок»...
Цыгане снова покатились со смеху: эту уличную песенку распевали по всей Москве, но петь ее в хоре казалось сущим моветоном. Настя уткнулась лицом в диванный валик. Митро, едва сдерживающийся, чтобы не расхохотаться, быстро нашел нужные аккорды, взял вступительный, и Анютка запела:
Звенит звонок на счет сбираться,
Ланцов задумал убежать...
Уже с первых звуков в зале смолк смех. К концу первого куплета воцарилась полная тишина. А когда Анютка закончила, Настя встала первая и, подойдя к Митро, с улыбкой сказала:
– Ну, вот тебе и сопрано на верхи. А то все бранишься, что цыганки гудят, как трубы.
Митро все-таки заявил, что последнее слово будет за Яковом Васильевичем, когда тот вернется, но всему хору было ясно: Анютка принята. Над Гришкой уже шутили в открытую, тот так же откровенно ругался в ответ, посылая насмешников ко всем чертям. Маргитка презрительно улыбалась, но, казалось, происходящее мало ее занимает: во всяком случае прилюдно они с Анюткой не скандалили. Сама Анютка помалкивала, учила новые романсы и Гришку не трогала. «Осторожность усыпляет, – решили цыгане. – А только парень успокоится – она его и заглотит. Хитрая девка!»
В пятницу с самого утра шел проливной дождь. Цыгане шатались по дому сонные и злые, не хотелось ничего делать, никуда идти. Не нужно было ехать и в ресторан: у Осетрова в главном зале обвалился кусок штукатурки, и нанятые на Тишинке мастера спешно приводили «заведение» в должный вид. К вечеру все понемногу сползлись в нижнюю комнату, Илона поставила самовар, но даже выставленные на стол сушки и крендели не подняли цыганам настроения. По окнам стучал дождь, капли бежали по стеклу, шелестели на крыше, нагоняя еще большую тоску. Маргитка села было за рояль, начала наигрывать польку, но тут же бросила. У молодых цыган на диване шла вялая игра в дурака, но играли лениво, без всякого азарта. Яшка сидел на полу, трогал гитарные струны, вполголоса напевал «Наглядитесь на меня», посматривал на сидящую возле рояля Дашку. Та, словно чувствуя его взгляд, чуть заметно улыбалась. С подоконника за этой идиллией с недовольством наблюдал Илья. Свадьба дочери должна была состояться через неделю, но до сих пор он не мог смириться с тем, что Дашка уходит из семьи.
Внезапно звуки струн смолкли. Яшка, опустив гитару, прислушался и уверенно сказал:
– Подъехал кто-то.
– Кого в такую погоду принесет? – удивилась Илона, вставая из-за стола.
Она ушла в сени, долгое время оттуда был слышен лишь приглушенный разговор, а затем Илона вернулась в залу в сопровождении невысокого широкоплечего человека, едва заметно прихрамывающего на левую ногу. Гостю на вид было около пятидесяти лет. Он был в штатском, но выправка и разворот плеч выдавали бывшего военного. На висках человека серебрилась седина. Цыгане молча изумленно смотрели на него. Он так же молча смотрел на них синими, чуть сощуренными глазами.
– Вот, Дмитрий Трофимыч, этот господин тебя спрашивает... – начала было Илона, но Митро не дал ей договорить и, отшвырнув гитару, как мальчишка, со всех ног кинулся к гостю.
– Дэвлалэ! Сергей Александрович! Князь! Золотой вы мой! Да откуда вы, откуда?! Каким ветром?! Дэвлалэ, лет-то сколько?!
– Митро! – Пришедший крепко обнялся с цыганом, и по его лицу было видно: он действительно рад. – Ты! Все такой же, чертушка, не изменился ничуть!
– И вы! И вы! Вот ей-богу, с первого взгляда вас узнал! Да бог ты мой, как мы все вас вспоминали!
– Недобрым словом, надо полагать? – грустно улыбнулся князь. Дружески похлопал по плечу смутившегося Митро, обвел глазами цыган. – Здравствуйте, ромалэ.
– Ой, князь Сбежнев! – вдруг завизжала Стешка, вскакивая со стула. И прорвало – со всей комнаты к дивану побежали те, кто семнадцать лет назад встречал в этом доме молодого князя, до смерти влюбленного в звезду хора Настю Васильеву. Из кухни по-молодому резво примчалась Марья Васильевна и со слезами бросилась целовать Сбежнева. Прилетели сестры Дмитриевы, их отогнал Ванька Конаков, с которым князь обнялся как с родным, его оттеснила Любка Трофимова, повиснувшая на шее у Сбежнева, словно девочка. Молодые цыгане не вмешивались и лишь с удивлением наблюдали за радостной суматохой старших.
– А где Яков Васильич? Где Кузьма? Где Аленка? – спрашивал князь, переходя из одних объятий в другие, целуя цыганок, хлопая по плечам мужчин.
Ему отвечали наперебой, всем хором. Окруженный толпой цыган, Сбежнев пошел к дивану. Кинул взгляд на подоконник – и остановился. С лица его мгновенно сошла улыбка.
– Илья?.. Илья Смоляков? Это ты?
– Да, я, ваше благородие, – отозвался Илья, единственный во всей зале не поменявший местоположения. – Будьте здоровы.
– И ты здравствуй. – Сбежнев не отводил глаз. – Так ты... вы... ты снова в Москве?
– Как видите.
– Ты один? – впрямую спросил князь.
Илья опустил глаза, криво усмехнулся углом рта.
– Зачем же один, ваше благородие? С семьей.
– Настя?.. Она здесь?
Илья кивнул, не замечая пристального взгляда Митро. И не один он – все цыгане примолкли и лишь переводили глаза с взволнованного лица князя на мрачную физиономию Ильи. Но тут Маргитка, первая из молодых пришедшая в себя, метнулась в кухню и вышла оттуда важная, улыбающаяся, с подносом, на котором высился бокал вина.
– «За дружеской беседою...» – зазвенел ее высокий, ломкий голос. Цыгане, спохватившись, подтянули:
Хор наш поет припев любимый,
Вина полились рекой!
К нам приехал наш любимый
Сергей Александрыч дорогой!
– Пей до дна, пей до дна! – закричали цыганки.
Сбежнев встал; не поморщившись, вытянул до последней капли довольно скверную мадеру и привычным жестом положил на поднос ассигнацию.
– Ни за что не возьму, Сергей Александрович! – решительно сказал Митро, беря с подноса кредитку и возвращая ее князю. – Не обижайте меня. Вы у нас – гость самый дорогой.
– Ну, прости, коль обидел, – рассмеялся, сверкнув зубами, Сбежнев, и его лицо сразу помолодело.
Он снова сел на диван. Цыгане притащили стулья, подушки и разместились вокруг.
– Что ж вы тогда так исчезли неожиданно? – спрашивал Митро, единственный из всех усевшийся на диван рядом с князем. – Мы вас ждали, искали...
– Да ведь ты и сам все знаешь, я думаю, – снова невесело улыбнулся Сбежнев. – Если Настя здесь – ты все знаешь...
– Ваша правда. – Митро покосился на насупленного Илью. – Но нам-то тогда что только в голову не влезло! Вот клянусь, попадись вы мне тогда – до смертного греха бы дело дошло! Убил бы не глядя, плевать, что каторга за такое!
– Вот уж не сомневаюсь, – усмехнулся князь.
Митро нахмурился:
– А вы чего же ждали? Вот-вот свадьба Настькина – а жених прочь из Москвы! Могли бы, между прочим, ко мне на конюшню зайти и по-честному обсказать... Я бы никому не обмолвился, а про вас хоть память бы хорошая осталась.
– Я собирался, – серьезно сказал Сбежнев. – Но, видишь ли, я дал Насте слово чести, что уеду из Москвы. Я хотел ее счастья... – Через головы цыган он снова взглянул на Илью.
Тот отвел глаза. Сердце прыгало как свихнувшееся. Мысли вспугнутым табуном степных неуков неслись во все стороны.
Настька... Настька... Где она? Побежал уж кто-то за ней наверх, кажется... Выйдет ли к князю? Выйдет, конечно, проклятая... Отчего не выйти-то? Чего сейчас-то бояться? И она уже не девчонка, и у Сбежнева вся голова белая, и у нее семеро детей, и у него небось немногим меньше, но только... только... Только что ж так сердце-то болит? И что за нелегкая этого князя принесла через столько лет? Как нарочно, дух нечистый, выбрал время, когда они с Настькой в Москве. Знал? Наверное... А откуда? Нет, не знал, случайно вышло... Ну, и подстроил ты, господи, угрюмо подумал Илья. Ведь через две недели уезжать обратно в Оскол собирались... Что ж теперь-то? Что будет-то, боже великий? Настька... Где она? Почему не выходит?
– Морэ, не сходи с ума, – раздался тихий голос за спиной.
Илья вздрогнул, обернулся.
– Чего говоришь?
– Говорю – с ума не сходи. – Митро смотрел сердито и встревоженно. – Неужто за столько лет не успокоился? Погляди на себя, всех цыган перепугал.
– Напугаешь вас, чертей... – зло проворчал Илья. – Показалось тебе.
– Может, и показалось. – Митро не отводил настороженного взгляда. – Только, христа ради, не надури мне тут опять.
– А не пошел бы ты, золотой мой... – вскинулся было Илья, но в это время в комнате наступила такая звенящая тишина, что он, еще не обернувшись, спиной, хребтом, всей кожей почувствовал: Настька... И понял, что так и есть, увидев, как неловко, держась рукой за спинку дивана, встал князь Сбежнев.
Настя стояла наверху лестницы, опираясь на перила, и, едва посмотрев на нее, Илья понял, отчего жены так долго не было. Наряжалась, чертова баба. Как девчонка-невеста, наряжалась... Откуда только вытащила это черное атласное платье, эти серьги с бриллиантами, персидскую, невероятных денег стоящую шаль, которую он же, Илья, ей и купил, отдав за эту тряпку весь ярмарочный барыш (табор тогда над ними со смеху умирал). Волосы Насти были уложены в высокий валик по последней московской моде, и лишь у виска дрожала вьющаяся непокорная прядка. На груди, спускаясь с шеи до самого пояса, тускло блестела нить жемчуга. Илья наморщил лоб, вспоминая, откуда у Настьки это ожерелье, которого он никогда не видел.
Вспомнить он не успел, потому что Настя медленно, не сводя взгляда с князя, пошла вниз. Лицо ее выплыло из полутьмы, и Илья заметил, как страшно, до синевы на скулах, она бледна.
– Сергей Александрович... – тихим, каким-то детским шепотом выговорила она, протягивая руку. – Сергей Александрович...
Сбежнев взлетел по ступенькам, забыв про хромоту. Они обнялись посреди лестницы, и Илья видел тонкие руки Насти, намертво сцепившиеся на шее князя, и ее побелевшее лицо с зажмуренными глазами. Господи, да что ж это?! Он шагнул вперед, но чья-то рука осторожно и твердо удержала его.
– Уймись, – прозвучал сзади спокойный голос Митро, и Илья, шумно вздохнув, отвернулся.
Не в свое дело лезет Арапо, а все-таки прав: незачем смешить народ. Он украдкой окинул взглядом цыган, опасаясь увидеть в устремленных на Настю и князя взглядах насмешку, но все глаза были серьезны, а кое-кто из цыганок даже уже сморкался.
Сбежнев и Настя, держась за руки, спустились вниз. Настя села на диван, Сбежнев – верхом на стул рядом с ней.
– Настя, это судьба, – серьезно сказал он. – Я ведь совсем случайно проезжал мимо, по Большой Грузинской, и вдруг как-то разом накатило, вспомнилось... Дай, думаю, заеду по старой памяти к цыганам, авось за давностию событий Митро меня не зарежет. Вхожу – и сразу же вижу этого таборного дьявола, – князь мельком, с улыбкой взглянул на Илью, – который ничуть не изменился. И тут же сердце стукнуло – значит, и ты здесь! А я, признаться, думал, что на этом свете больше не увидимся.
Настя молча улыбнулась сквозь слезы. Князь бережно вытер одну из капель, замершую на ее щеке. Случайно он коснулся шрама, и пальцы его вздрогнули.
– Что это, девочка?
– А ведь вы первый из господ, Сергей Александрович, меня спросили про это, – всхлипнув, сказала Настя. – Остальные постеснялись. Это? Это моя жизнь таборная.
Илья посмотрел на Сбежнева. И не удивился, когда князь поднял на него потемневшие глаза. Илья ответил прямым злым взглядом, чуть усмехнулся. В горле что-то холодело, как шипучая вода, а сердце колотилось часто-часто, словно стараясь догнать часы на стене. Он ждал – вот-вот князь спросит, как другие, как все, кто был сейчас здесь: «Это ты сделал?» И что отвечать? И отвечать ли вообще? Или подождать, пока Настька возразит? Господи, и за что ему это? Ох, жаль, что князь, морды не набьешь...
Сбежнев, однако, ничего не сказал ему. Лишь спросил у Насти странным, сдавленным голосом:
– Ты... жила в таборе?
– Три года, Сергей Александрович, – грустно улыбнулась она. – Мои дети старшие в таборе родились.
– Дети? У тебя дети? – князь удивился так искренне, что стоящие вокруг цыгане негромко рассмеялись. – Бог мой, сколько же?
– Да, слава богу, много. – Настя обернулась, и, повинуясь ее взгляду, к дивану один за другим подбежали их мальчишки. Последним подошел Гришка, ведя за руку Дашку. Сбежнев смотрел на эту команду изумленным взглядом.
– Бог мой... Шестеро? Нет, семеро... Знаешь, старшие очень похожи на тебя.
– Да, все говорят.
– Особенно девочка. Ей ведь лет шестнадцать, верно? – Сбежнев пристально всмотрелся в неподвижное лицо Дашки. – Но что с ней?
– Я слепая, ваша милость, – ровно ответила Дашка.
– А поет как, Сергей Александрович, слышали бы вы... – торопливо сказала Настя. – Лучше, чем я в молодые годы пела, право.
– Никогда не поверю, – твердо сказал князь.
– А вы послушайте – и поверите сразу. Да вот вина не хотите ли? – Настя встала, сама разлила вино по бокалам. Илья видел, как вздрагивает ее рука, бутылка звенела чуть слышно, задевая о край бокалов. Терпение его лопнуло, он подошел и, отобрав у жены бутылку, разлил вино сам, вполголоса буркнув по-цыгански:
– Не тряси руками-то, прольешь больше.
Настя посмотрела на него удивленно и чуть испуганно, опустила глаза. Князь нахмурился и промолчал. А Илья смутился, вдруг вспомнив, что в прежние годы князь неплохо понимал по-цыгански. Хотя, забыл наверняка, давно все было...
– Выпьем, Сергей Александрович, – просто предложила Настя, беря бокал. – За молодость нашу веселую выпьем. Девчонкой была – думала, навсегда она... а сейчас оглянулась – и нет ничего.
– Да ты и не изменилась почти, девочка.
– Вот и неправда ваша. Но все равно спасибо. Илья, что же ты-то?..
Пить ему совершенно не хотелось. Но еще больше не хотелось выглядеть дураком, и Илья подошел к дивану. Бокалы, соприкоснувшись гранями, дрогнули звоном. Илья выпил залпом, не почувствовав вкуса вина. Настя чуть пригубила и, поставив бокал на стол, с улыбкой смотрела, как пьет – медленно, до дна – князь Сбежнев.
– Как вы живете, Сергей Александрович? – спросила она, беря с дивана гитару и легонько касаясь струн. – Тоже ведь, поди, дети взрослые?
– Знаешь, нет. – Князь допил мадеру, отставил бокал. – Я ведь, честно говоря...
Он не закончил фразы, но Настя догадалась сама и всплеснула руками, уронив на колени гитару:
– Вы что же – не женились?!
– Не женился, девочка, – виновато сказал Сбежнев. – Понимаешь, сначала было не до того... Дела, имение, управляющие-воры... Потом все не было нужных средств... А когда они появились, наконец, – оказалось, что время мое ушло. Я не сторонник неравных браков.
– Каких неравных?! Сергей Александрович! Да за вас бы любая, любая пошла! Не глядя побежала бы!
– Девочка моя милая... – рассмеялся князь. – Да ведь бессребрениц в Москве всегда было возмутительно мало. А с твоим отъездом не осталось вовсе.
Настя тоже засмеялась, тихо и весело.
– А помнишь, Настя, тот вечер у Воронина? Ты пела «Соловья», и так неожиданно для нас всех появился старый граф... И тогда Марья Васильевна... Они же так любили друг друга, а вот пришлось же расстаться из-за... из-за пустяка, по сути. Предрассудки, боязнь света, граф и цыганка... Какая же это все чепуха!
